Текст книги "Девочка из стен"

Оставленные следы

Она затаилась на чердаке до тех пор, пока не услышала шум воды в трубах – Эдди чистил зубы в ванной. Тогда она снова пробралась в его спальню. Сердце ушло в пятки, но она все равно украла все полюбившиеся ей книги с его полки.

«Мифы Древней Греции», «Русалочку и другие сказки» Ганса Христиана Андерсена, антологию из трех книг «Хроник Нарнии» и еще пару томов – все, что смогла вместить в маленький фиолетовый ранец, с которым она пришла в старый дом. Она дождалась, пока Мейсоны уснут, а затем спустилась в библиотеку и распахнула в ночь боковую дверь.

Не лучший план, но, если Эдди расскажет о ней кому-нибудь еще, он наверняка упомянет и об ее уходе.

На следующее утро мистер Ник влетел к мальчикам еще до будильника. Он орал на весь дом, пытаясь выяснить, кто в последний раз пользовался той дверью. Кто оставил ее открытой. Кто напустил комаров. Из-за кого на журнальном столике восседала чертова жаба. Да кто угодно мог проходить по дамбе, спуститься во двор и войти прямо в дом. Прямо к ним! Быть взрослым – значит быть ответственным, а быть ответственным – значит закрывать за собой проклятые двери.

В голосе мистера Ника звучал страх. Элиза поняла: он надеялся, что это был один из его парней. Мысль о том, что кто-то посторонний открывает двери и бродит по спящему дому… Пусть уж лучше это будет результатом халатности кого-то из домочадцев.

– Если бы я выходил через нее, – безапелляционно заявил Маршалл, – то, уж наверное, не забыл бы закрыть.

Эдди, однако, промолчал.

– Зачем ты вообще трогал эту дверь? – тут же сделал выводы мистер Ник.

Элиза слушала, прижавшись ухом к полу чердака. Она практически видела, как Эдди, все еще в постели, пытается сообразить, что происходит.

Эдди никак не отреагировал на гнев отца. Как обычно по воскресеньям, Мейсоны собирались в церковь. Эдди вышел во двор, тыльной стороной руки отряхнул ботинки и только после этого забрался на заднее сиденье и закрыл дверь. Кем бы Эдди ее ни считал, остальных он в свои умозаключения посвящать не захотел. Вероятно, она была для него чем-то необъяснимым.

Хватит ли этого? Продолжит ли он прислушиваться?

Услышит ли?

И тогда Элиза поняла, почему делала все это. Что-то медленно росло внутри нее. Что-то, жаждущее быть услышанным.

Но теперь она знала. Теперь Элиза могла бороться.

Невидимка

Девочки едят трижды в день. Элиза в этом не нуждалась. Ей вполне хватало двух раз: завтрак наступал сразу после отбытия Мейсонов в школу и на работу, а ужин проходил на чердаке – что-нибудь холодное, что не пахнет и не испортится в течение дня, например, сухие хлопья или печеные бобы в вакуумном пакете. В обеденное время кто-то мог уже вернуться домой. Слишком рискованно. Ее расписание изменилось: теперь дневной лимит пребывания вне стен часы оглашали не пением кардинала, а уханьем виргинского филина. Это некогда торжественное объявление полудня теперь звучало зловеще и угрожающе.

Девочки ходят по дому, занимают место в пространстве. Они передвигаются по собственной прихоти: туда, где горит свет, туда, откуда доносятся голоса. Она перестала скитаться по дому как раньше. Прогулки вне стен, по комнатам, когда кто-то был дома, были всего лишь бесполезной причудой. Раньше она поддавалась этому желанию. Поддавалась естественным чувствам маленькой девочки. Но Элиза больше не была маленькой девочкой.

Где-то внизу, под ней, бродили по дому Мейсоны. Они свободно ходили – а она часами лежала на спине. День за днем. Немножко поворочаться – вот и вся роскошь, что ей осталась.

Едва существующей. Вовсе не живой. Способной разве что дышать.

2

Форум

Я как-то возвращалась с работы, и, когда заворачивала на подъездную дорожку, видела, как наверху погас свет. Я абсолютно уверена. Мой муж считает, что я выдумываю. С ним об этом говорить бесполезно. Я не знаю, что делать. Можно и к мозгоправу – но мне не диагноз нужен и тем более не Пролоксин.

Иногда я слышу, как стучат отопительные трубы. И это не из-за нагревания металла и всяких подобных штук. Звук другой. Как… Воздуховоды, конечно, маловаты для такого, но не могу отделаться от ощущения, будто кто-то ползет по ним на четвереньках. И вот я сижу читаю книгу, а у меня мурашки по всему телу: так и чувствую, что кто-то наблюдает за мной через щели в вентиляционном отверстии.

Ни минуты покоя – ни днем, ни ночью. Я уже все испробовал. Тону в этом. Как вы все справляетесь в одиночку?

А может кто-нибудь зайти посмотреть?

я тоже такие звуки слышал. у вас из вещей что-то пропадало? еда из буфета там? или из холодоса?

В последнее время просто пытаюсь выкинуть их из головы. Представляю, что в доме прячутся не незнакомцы, а кто-то из своих. Те, кого я потеряла. Это непросто, но вроде бы помогает.

ТЕМА: Я тоже их слышу

Я знаю, как трудно найти того, кто поверит. Не так-то просто показать страх. Детский страх. Страх темноты. Страх того, что в ней прячется.

Осторожнее выбирай тех, кому рассказываешь. Люди могут решить, что это паранойя – твое беспокойство.

Лучше притворяйся.

Черт возьми, можешь себе представить? Они уверены, будто мы выдумываем. Меня это просто из себя выводит!

Но какая разница, что они там говорят. Мы-то видим их следы. Мы слышим, как они топают и скачут повсюду. Это первое, что мы слышим, просыпаясь. Слышим, пока солнце ползет к зениту. Слышим в разгар дня и во тьме ночи.

Знаешь, я замечаю их следы даже в других домах. Иду по дороге и вижу горящий на первом этаже свет. Или работающий телевизор – а подъездная дорожка пуста. Или еще что-нибудь. Не всегда явное. Но указывающее на их присутствие. Иногда я торможу на обочине. Глушу мотор и наблюдаю. Интересно, они тоже смотрят на меня из-за штор? Да как вообще можно не замечать этого? Иногда я даже выхожу из фургона. Обхожу дом – настолько, насколько могу. Заглядываю во все окна. Во все щели, которые нахожу.

Однажды это случится. Слегка приоткроется дверца шкафа. Мелькнет чья-то шевелюра. Или они зайдут в комнату, потягиваясь и разминая тощие руки и ноги.

Ищи.

А когда наконец найдешь, выволакивай их. Мужчину, женщину или ребенка – не важно. Хватай за щиколотки, за волосы. Подомни под себя, вцепись в них со всей силы. И радуйся. Радуйся, что нашел.

Однажды они и мне попадутся. Как же я хочу посмотреть им в глаза. Я буду держать их крепко, не дам отвернуться. Пусть поймут, что я знал. Все это время знал. Что от меня им не спрятаться.

Я всегда к твоим услугам.

Дай мне знать, когда найдешь. Я хочу помочь. Мне нужно это. Нужно увидеть.

Дж. Т.

Сезон термитов

Это началось вечером в День матери, вскоре после того, как Мейсоны, поужинав в центре города, вернулись домой. Зашуршал гравий подъездной дорожки. По плиточному полу прихожей прошелестели шаги. Мейсоны расползлись по комнатам, как пчелы по сотам. Зажегся свет. Сквозь окна он просачивался на лужайку, кишащую насекомыми, и испещрял ее тонкими черными тенями травинок.

Отец Эдди отправился на кухню и налил пару бокалов вина. Мама свернулась калачиком перед телевизором и включила записанную серию «Западного крыла» – они пропустили ее на этой неделе, пока заканчивали ремонтные работы в гостевой спальне. Не успел Маршалл оказаться наверху, как пол под ним заходил ходуном. По дрожанию потолка столовой можно было предположить, что он выполнял отжимания с хлопками – припал к полу собственной спальни и, не без труда, отталкивался ровно настолько, чтобы успеть хлопнуть в ладоши.

Бах.

Как, должно быть, вздулись вены на его мощных предплечьях. А окно, наверное, как обычно, открыто для проветривания.

Бах.

А может, он прыгал?

Эдди сидел за столом на своем месте, щурясь от света маленькой дребезжащей люстры. Он слышал ее: как поскрипывала цепь под натиском разминающегося Маршалла, как мягко жужжала каждая лампочка – будто оса, пойманная в ловушку между оконными стеклами. Он слышал ее – по крайней мере, ему казалось, что слышал, – лучше, чем звуки собственных зубов и языка, расправлявшихся с чуть теплым пловом. В соседней комнате затараторила реклама, и отец тут же нажал кнопку быстрой перемотки. Эдди почти не замечал сериал, но неизменно обращал внимание на рекламу – она всегда была чуть громче, хотя слова разобрать получалось от случая к случаю. Иногда, когда он сам смотрел телевизор, лежа на диване, на время рекламы он просто прятал голову под подушку. Ролики всегда были слишком яркими, слишком внезапными и громкими, будто кто-то пинком распахнул входную дверь, чтобы поорать на него. Он накрыл одно ухо ладонью и продолжил ковырять рис, упакованный официантом в черный пластиковый лоток.

В столовой не было окон. Этим она ему тоже нравилась. С тех пор как они переехали сюда, он наконец-то мог есть в одиночестве. Он нуждался в этом. Есть вместе со всеми значило слушать, как они жуют и причмокивают, слушать эти ужасные чавкающие звуки. Эдди не мог отделаться от картинок тонких нитей слюны между зубами, нёбом и мягкой коричневой массой пищи на языке. Не мог не замечать пушок, поблескивавший на вздымающихся подбородках. За ужином в «Брэннан’c» родители даже спрашивать его не стали – порядок был хорошо им известен: три порции здесь, одна навынос, чтобы Эдди мог поесть дома. Пока они ужинали, он просто положил голову на стол, зажав уши руками.

Столовая укрывала его. Вечернее жужжание цикад звучало здесь приглушенно, а ревущий дождь превращался в робкий шепот. Комната даже выглядела нежной. На стыке потолка и светло-зеленых стен вился плющ, нарисованный на обойном бордюре. Деревянное пианино блестело, будто его хорошенько натерли маслом, а большой дубовый сервант приютил за стеклянной дверцей белоснежные тарелки с серыми птицами по краям. Он любил столовую больше любой другой – возможно, даже больше собственной – комнаты в новом доме.

Через неделю после своего дня рождения Эдди узнал о столовой кое-что новое. Она располагалась в самом центре строения. Другие комнаты и сам дом обступили ее со всех сторон. Возможно, раньше объятия этих стен показались бы ему утешающими, обволакивающими, как теплое, тяжелое одеяло на груди. Но теперь… Они стали удушающими.

Эдди ел и, по привычке, прислушивался. Он не мог не обращать внимания на то, как лопасти вентилятора в гостиной швыряют умирающие, полусдутые воздушные шарики о стены; не мог перестать вслушиваться в окружившие столовую комнаты – будто в любой момент кто-то незнакомый мог появиться в дверном проеме. Он вслушивался в самое сердце дома. Он слышал столько всего – но не их. Не насекомых. В ту ночь они всем скопом покинули приютившую их на лужайке траву и взмыли вверх, к медовому электрическому свету окон. Уже позже, лежа в постели, Эдди пытался понять, как он мог пропустить этот звук – трепет пары тысяч маленьких, позолоченных светом крыльев об оконное стекло. Он так хорошо представил их жужжание, что пришлось напомнить себе: это лишь разыгравшееся воображение, в действительности он ничего не слышал.

– Термиты! – возвестила мама из гостиной.

– О нет, – отозвался отец и ударил ладонью по кожаному креслу. – Черт! Они уже здесь, отлично…

– Мальчики, выключите свет! – крикнула мама.

Кто-то из родителей, сшибая мебель, прошел по гостиной, и свет за дверью погас. Папа высунулся из проема, сдвинул очки на переносицу, протянул руку и, не извиняясь, щелкнул по выключателю в столовой, отправляя Эдди и остатки его трапезы в темноту.

– Маршалл, погаси наверху свет!

Эдди перегнулся через стол и увидел на фоне тускло мерцающего голубым экрана телевизора силуэты родителей. Они пересеклись и разбежались по разным комнатам. По лестнице прогремели шаги отца.

Эдди моргнул. Он отодвинул стул, выбрался из-за стола и стал на ощупь прокладывать себе путь в гостиную. Рукой он нашел угол пианино, а затем добрался и до дверного косяка. Прежде чем покинуть комнату, кто-то родителей нажал на пульте от видеоплеера кнопку «стоп». По экрану телевизора ползло маленькое насекомое. Их привлекало даже это голубое свечение. Эдди поднес лицо так близко к экрану, что по щекам поползло статическое электричество. А по телевизору – еще два жучка.

На втором этаже папа ругался с Маршаллом из-за окна.

– Серьезно? Да как можно было не заметить? Оно же нараспашку! Они просто-таки втекают сюда!

В окно Маршалла. Разминаясь, брат всегда открывал его и включал свет. С роем термитов семья сталкивалась не впервые. Они уже имели с этими насекомыми дело, когда жили в старом доме на северном берегу: в тот раз Эдди оставил приоткрытым окно в своей комнате и проснулся посреди ночи от щекотки и зуда – на руках и ногах он обнаружил с полдюжины жуков. Он полагал, что их привлекло тепло его тела. К счастью, этим вечером в спальне Эдди было темно. Если только кто-то не включил свет. Не Маршалл. Кто-то другой – пока их не было дома.

Надо вспомнить, не горел ли в окне свет, когда он выходил из машины и шел по подъездной дорожке? Эдди покачал головой, стараясь вытряхнуть из нее эту мысль, поправил подушки на диване и сел. Света в комнате не было. И нечего об этом думать.

Насекомых запустил не он, а значит, от отца не влетит. Недавно, после того как боковая дверь в библиотеке осталась открытой на ночь, папа отменил его уроки игры на фортепиано, сказав, что вернуться к ним Эдди сможет, только когда начнет вести себя, как и подобает взрослому человеку. Просить их обратно Эдди, конечно же, не собирался – они никогда ему не нравились. Он терпел их только ради родителей. Казалось, они были очень воодушевлены его занятиями. Вероятно, папа подозревал, что на музыку Эдди было наплевать, и просто использовал открытую дверь как предлог, чтобы положить им конец. Эдди не был в этом уверен. Откуда ему было знать? Иногда он вообще не понимал, почему кто-то что-то делает.

В гостиную вплыл мамин силуэт. Она перегнулась прямо через сидящего на диване Эдди, задев его волосы краем рубашки, и задернула занавески. На его глазах мамина тень обрела профиль – она ощупывала мебель в поисках пульта. Наконец, отыскав его на старом пуфике, она выключила телевизор. Его пронзительное, не прекращавшееся даже на паузе жужжание – почти ультразвуковое, не заметное остальным, – смолкло. Эдди закрыл глаза. Снова открыл их – никакой разницы. Мама уже ушла, а он ждал, пока глаза привыкнут к темноте.

Он вдруг подумал, что дом какой-то… пористый. Удивительно пористый. Все эти трещины под плохо подогнанными дверьми и по краю старых оконных рам. Дыры в фундаменте. С потолка капает дождевая вода, а по линолеуму бегают насекомые – почти как на улице. Эдди растянулся на диване и щурился, пока не смог разглядеть под потолком вращающиеся лопасти вентилятора. Родители все еще носились по дому, высматривая ускользнувшие от них ранее зажженные лампочки. Часы в прихожей пробили четверть часа.

Стены не разрезают дом на куски – они всего лишь вырастают посреди одного и того же здания. Сколько жуков успело обосноваться в доме? В углу над ванной уже несколько месяцев сидел паук – чем-то же он питался. Может быть, эти создания просто умели так хорошо прятаться, что догадаться об их присутствии было почти невозможно?

Что еще скрывают стены этого дома?

Неправильный вопрос.

Кого они скрывали?

Хватит. Все кончено. Оно ушло. Наполовину выдуманное. Может быть, на большую половину. Или даже и вовсе существовавшее только в его воображении. Ушло.

– Я уже и думать про тебя забыл, – вслух поделился Эдди с пустой комнатой.

Ночная прогулка

Позже той же ночью, когда насекомые уже перестали роиться по дому, Эдди показалось, что по его телу мельтешат тонкие ниточки муравьиных лапок. Он включил лампу и осмотрел себя – по коже ничего не ползало. Дверь в ванную была закрыта, а щель под ней – заткнута полотенцем. Термиты, влетевшие через окно Маршалла, не должны были проникнуть в его комнату. Эдди выбрался из постели и вышел в коридор. Просто игры разума. Мама всегда говорила: прогулка разгоняет приснившийся кошмар.

В коридоре Эдди склонился над массивным подоконником и устроил подбородок на скрещенных руках. Он вдохнул, и ноздри защекотало от пыли. Меж деревьев пробивался свет большого и яркого лунного фонаря. И почему люди видят на этом белом диске лицо? Эдди мог различить глазницы – луна была просто усыпана ими, – но рта там в помине не было.

– Кто здесь? – прошипел его брат из дверного проема гостевой спальни. – Это ты, Эдди?

– Я.

Эдди услышал шорох потревоженных простыней и заглянул в дверной проем. Во мраке он рассмотрел фигуру брата – Маршалл сидел на кровати и потирал лицо.

– Что я тебе говорил о ночных прогулках? Какого хрена ты там делаешь?

– Я… – Эдди не хотел признаваться в кошмаре. Маршалл только посмеется над ним. – Просто смотрел, – наконец нашелся он.

– Что? В смысле ты «смотрел»? – Маршалл встряхнул головой. – Хотя мне без разницы. Кончай тут отираться и иди спать.

– Хорошо, – не стал спорить Эдди.

– Серьезно, еще раз так меня напугаешь – получишь под дых.

– Хорошо.

Маршалл с головой залез под одеяло, а Эдди послушно вернулся в свою комнату и запер дверь. В спальне он замер и прислушался. Он знал, что не сможет заснуть, пока не проверит. Это уже стало привычным ритуалом – с самого дня рождения. С того вечера, когда он разложил Лего по пластиковым контейнерам и отнес их на чердак. Когда пересчитал книги на полках, желая убедиться, что все они на месте.

Эдди опустился на колено и заглянул под кровать. Потом – за мягкое кресло. Раздвинул одежду в шкафу.

Ничего. Эдди залез в кровать и выключил лампу.

Заботы несуществующей девочки

Элиза сидела за кухонным столом перед миской овсянки с изюмом. У Мейсонов закончилось молоко, поэтому кашу пришлось есть сухой, предварительно выудив пальцами весь изюм и сложив его на салфетку рядом с миской. Остались только сухие коричневые хлопья. Ужасный завтрак.

Сегодня утром кто-то из Мейсонов пролил на стол апельсиновый сок. Маленькая желтоватая лужица медленно впитывалась в деревянную поверхность стола прямо рядом с салфеткой. Печально. Скорее всего, уже к полудню жидкость окрасит древесину в коричневато-серый цвет – вероятно, навсегда – и вздыбится маленькими влажными сморщенными шрамами.

Не ее проблемы.

Возможно, раньше она бы потрудилась сдвинуть салфетку на четыре дюйма и вытереть пролитый сок. Искоренить беспорядок в зачаточном состоянии без ведома Мейсонов. Уберечь простофилю, который не заметил расплескавшегося сока, от гнева миссис Лоры. Теперь это ее не заботило. Несуществующие девочки не прибираются за настоящими людьми.

Тревоги элизы в произвольном порядке

1. Она страшно не выспалась.

Последние часы прошлого вечера, когда дом наводнили термиты, Элиза провела в кромешной тьме чердака – боясь привлечь насекомых, она не включала даже маленький фонарик для чтения. Она просидела в темноте несколько часов – пока внизу не зачирикали скворцы. Обычно их пение знаменовало для Элизы наступление ночи. В конце концов, скука и ожидание стали невыносимыми. Она никак не могла отогнать от себя тревожные мысли о темном облаке насекомых над ее головой и включила фонарик, чтобы посмотреть. Слава богу, под потолком не плескались волны термитов. Правда, дюжина жуков ползала по полу под окном. По подоконнику были рассыпаны их прозрачные, словно бумажные крылья. В свете фонарика лишенные зрачков красные глаза муравьев казались маленькими каплями крови. Элиза не знала, что хуже: оставить их в живых, чтобы они всю ночь сновали над ней и хозяйничали на чердаке, или раздавить и обзавестись жучиными кишками на пятках. В конечном счете она решила раздавить половину, обеспечив себя издержками обоих вариантов.

2. И отвратительно позавтракала.

От этого она отказываться не собиралась. Завтрак – нормальный завтрак – всегда был ее любимой трапезой. Жареные яйца, залитые сиропом блинчики, печенья с маслом, горячие каши, тосты с виноградным джемом, бекон с зажаристыми краями, каким он получался у папы. Дети не должны есть овсянку с изюмом на завтрак, особенно без молока. Элиза боролась с желанием подойти к висящему на холодильнике отрывному списку продуктов миссис Лоры и прямо под заказанными ее мужем и сыновьями бананами и спагетти огромными буквами приписать: «ВКУСНЫЕ ХЛОПЬЯ, ПОЖАЛУЙСТА». Правда. Можно даже не сладкие. Только не овсянку с изюмом.

3. Сегодня был будний день.

Раньше она их любила. Будни дарили ей одинокие утренние часы в доме. Но теперь полдень обрушивался на нее, будто не предвещающий ничего хорошего прогноз погоды. Едва заслышав певчие часы, она бросала книгу или телевизор и неслась в прихожую – проверить время. Убедиться, что только что грянувшее гусиное гоготание не было устрашающим клекотом внезапно охрипшего кардинала. Будни обросли ограничениями. Со дня рождения не-будем-показывать-пальцем-какого мальчика Элиза коротала их

на чердаке,

в бельевой шахте,

в стенах,

поминутно каменела в самых неудобных позах, настолько тихая, насколько это вообще было возможно. Так было безопаснее. Только так она могла быть уверена, что Эдди не догадается о ее хитром маневре. Не догадается, что она по-прежнему здесь, по-прежнему слышит из своего закутка на чердаке поскрипывание кровати, когда он ложится и встает, ворчание неповоротливых ящиков комода при открывании и закрывании. Что время от времени она по-прежнему наблюдает за ним, расхаживающим туда-сюда между ивой и дубом в той части двора, где, как ему казалось, его никто не видит. Лишь сейчас, подумав об этом, она сообразила, как опасно было высовываться, ведь если

она видела его, то…

он мог видеть ее.

А значит, она продолжала совершать ошибки. Следовало сбавить обороты, стать еще более невидимой, еще более тихой, чем раньше. Пора было понять: безопасного времени не было. Ее времени не было. У нее отняли даже ночь. Вчера под покровом тьмы она попыталась прокрасться в ванную на первом этаже – ей очень хотелось смыть со стоп останки мертвых насекомых. Маршалл, ночующий в гостевой спальне, перевернулся и стал щуриться в сторону Элизы, страшно ее напугав. Она прижалась к стене рядом с дверным косяком. Сердце билось очень громко, стучало прямо в ушах. И тогда Маршалл позвал ее:

– Эдди? Это ты?

– Кто это?

– Кто здесь?

Так она и простояла там почти полчаса, прижавшись к стене, не двигаясь, пока не убедилась, что Маршалл списал все на свое воображение и снова заснул. Наконец-то.

4. Весна подходила к концу – а трудности только начинались.

Скоро Эдди и Маршаллу не надо будет ходить в школу. Они станут проводить куда больше времени дома – возможно, будут здесь целыми днями. Вдобавок позавчера, вернувшись с автомойки, Маршалл сообщил, что уволился, потому что менеджер относился к нему как к ребенку. В голосе мистера Ника, донесшемся из гостевой спальни, так и читалось недоверие – Элиза его разделяла. Маршалл будет дома все лето? Каждый день? Насколько она понимала, ни у одного из мальчиков не было друзей, с которыми они могли бы проводить много времени. Оба будут здесь, и Элизе придется ограничить себя еще больше – куда больше. Изменить распорядок дня. Приспособиться, сжаться.

Найти другое время для:

Завтрака.

Уборной.

Зарядки.

Перемещений.

Дыхания.

Для всего того, что именуется жизнью.

5. И если бы только это…

Всевышний господь, всеведущий Один, милосердные боги – покровители несуществующих девочек и всего спрятанного, потерянного и застрявшего черт-те где в чужом подполье где-то в чьем-то чужом-ползании-пространстве, почему по шее Элизы разливалась пульсирующая боль? Беспрерывная, грузная, она ползала от затылка до самого плеча. Конечно, глупо ожидать иного, ночуя под половицами чердака со скомканной толстовкой вместо подушки. Но почему именно сегодня?

– Как может болеть несуществующая шея? – пробормотала Элиза, растирая сведенные мышцы двумя пальцами. – Просто смирись, подруга.