Текст книги "Рука, кормящая тебя"

Беседы с Селией проходили в ее кабинете. Я сидела на диване, а Селия – в ортопедическом кресле с подголовником. Она вынула из кармана пачку своей никотиновой жвачки.

– Вы не против? – спросила она.

В кабинете преобладали мягкие приглушенные цвета земляной гаммы. На стенах висели картины в оранжевых и охряных тонах – абстракции, когда-то считавшиеся радикальным искусством, а теперь украшающие кабинеты каждого уважающего себя психотерапевта. Эти картины были единственными яркими пятнами во всей обстановке.

– Видно, что вы хорошо спали сегодня ночью и хорошо отдохнули.

– Ну, если кошмарные сны можно считать хорошим отдыхом…

– Могу увеличить вам дозу снотворного.

– Оно все равно меня не успокоит, ни в каких дозах.

– Возможно, сейчас наша цель вовсе не в том, чтобы вас успокоить, – сказала она.

– Тогда что я тут делаю?

– Расскажите, когда вам в последний раз было по-настоящему хорошо и спокойно.

Мне не пришлось рыться в памяти: это было в конце июня, в наши с Беннеттом первые совместные выходные. Мы снова встретились на нейтральной территории между Монреалем и Бруклином, в старомодной гостинице в Бар-Харборе, которую предложил Беннетт. Он приехал туда на машине, я – на междугороднем автобусе. Мы с Беннеттом плыли в байдарке вдоль берега, и вдруг из леса вышел огромный лось с рогами размахом метра в три – наполовину животное, наполовину дерево. Я в жизни не видела более величавого существа. Мы с Беннетом смотрели в безмолвном благоговении, потому что слова были уже не нужны.

– Почему вы плачете? – спросила Селия.

– Я была с ним.

Она предложила мне бумажный носовой платок, но я отказалась.

– Я уничтожила то, что любила. У вас есть лекарство, которое в правильной дозировке поможет мне с этим смириться?

Она ничего не сказала. Да и что тут скажешь?

– Наверное, я очень испорченная. Потому что скучаю по моим собакам.

Селия смотрела на меня все тем же спокойным, нейтральным взглядом, словно поощряя найти разгадку самостоятельно.

– Иногда я себя чувствую виноватой перед Тучкой не меньше, чем перед Беннеттом. Зачем я взяла этих питбулей из приюта?!

– Вы проявили себя добрым и отзывчивым человеком.

– Правда? Это было не в первый раз.

– Вы и раньше брали собак из приюта?

– Люди, склонные к бессмысленному накопительству, используют животных для самолечения, – сказала я.

– Вы считаете, что у вас есть эта склонность? – спросила Селия.

– Не то чтобы в патологической форме, но что-то есть. Еще ребенком я постоянно тащила в дом всех бродячих собак и кошек, всех птенцов, выпавших из гнезда. И знаете что? Эти птенцы были больными. Матери потому и выбрасывали их из гнезд. Однажды я принесла домой такого больного птенца, и все кончилось тем, что мой любимый попугайчик умер.

– И что же, людям не следует проявлять доброту и сочувствие, поскольку последствия их добрых дел непредсказуемы? – спросила Селия.

Я все-таки вытащила из коробки носовой платок, хотя он был мне не нужен; я уже не плакала, мне просто хотелось смять что-то в руках.

– А смерть Беннетта была непредвиденной? – спросила я. – А как насчет матери новорожденного младенца, которая держит дома питона? Как насчет женщины, которая поселяет у себя любовника сомнительной репутации, а потом не верит собственной дочери, когда та говорит, что он делает с ней всякие пакости?

– Вы изучаете данный тип хищников?

– Я изучаю жертв.

Я наконец рассказала ей, как познакомилась с Беннеттом. Он оказался тем самым контрольным образцом, которого я искала. «Да» или «нет». Он предпочел бы быть правым, нежели счастливым. У него часто бывает чувство, что ему бросают вызов. С женщинами он ведет себя покровительственно. Ему нравится чувствовать себя сильным с женщинами. Женщины ему врут. По всем критериям Беннетт укладывался в личностный психотип «В»: неагрессивный мужчина, из тех хороших парней, которых все матери желают в мужья своим дочкам. Меня никогда не привлекали мужчины, которых одобрила бы моя мама. Вот почему обворожительный отклик Беннетта на мою интернет-личность застал меня врасплох. В его письме не было ни грана флирта. Он не использовал экран компьютера в качестве зеркала для самолюбования. В первом письме он ни разу не употребил местоимение «я». Я считаю все «я». В первом письме женщине с сайта знакомств среднестатистический мужчина употребляет девятнадцать «я» и два – очень редко три – «ты». Письмо Беннетта было похоже на опросный лист. Какую книгу ты никогда не взяла бы с собой на необитаемый остров? Какое слово в английском языке тебе больше всех нравится по звучанию? Кого ты любишь больше, животных или людей? От какой песни тебя пробивает на слезы, но ты стесняешься в этом признаться? Есть какое-то место, где тебе категорически не хотелось бы провести отпуск? Тебе не кажется, что цифры излучают цвета?

– Вы считаете, что Беннетт был вашей жертвой? – спросила Селия.

С чего бы Беннетту быть жертвой? Это «с чего бы» никак не давало мне покоя. Питбули никогда ему не угрожали, разве что Честер поначалу все порывался меня защищать. Беннетт их не боялся, он сам говорил; правда, не преминул рассказать мне, как Честер однажды зарычал на него, когда он попытался убрать замороженные кости, которые я оставила для собак. Да, Беннетт не особенно любил животных, но никакого взаимного отторжения у них не было. Хотя… я же не знаю, как он обращался с собаками, когда меня не было дома.

– А почему вы решили изучать виктимологию? – спросила Селия. – Почему выбрали именно эту науку?

– Кажется, это не я ее выбрала. Это она меня выбрала.

* * *

Жертвы становятся пострадавшими уже пост-фактум. Но как происходит сам выбор жертвы?

Допустим, пять старшеклассниц выходят из школы. Хищник сидит в машине на другой стороне улицы. Его метод отбора совсем не похож на охотничий инстинкт волчьей стаи, нападающей на хромого лося. Или похож?

Хищник внимательно наблюдает, изучает походку каждой из девочек, смотрит, как доминирующие черты личности – робость, наглость, осторожность, мечтательность – определяют ее манеру держаться. Он подберет себе жертву только из тех, кто соответствует его потребностям. Первую девочку вычеркнет сразу. Она ходит вприпрыжку, как я, когда была школьницей. Вроде бы выбор нетрудный, но именно этому хищнику не нужна «попрыгунья». Как выясняется, «попрыгуньи» – не самая легкая добыча. Они умеют сопротивляться. Вторая девочка, привлекшая внимание охотника, идет в окружении смеющихся подруг, и хотя это как раз его тип, ему не хочется слишком уж напрягаться, чтобы отделить ее от компании, – причем не факт, что получится. Третья девочка что-то орет в свой смартфон, а четвертая на вкус нашего хищника одета слишком уж по-мальчишески. А вот пятая… Она слегка полновата и на ходу теребит челку, накручивая на палец прядь волос. Волосы падают на лицо, так что его почти и не видно, – верный признак заниженной самооценки и внутренней замкнутости. Такая не будет сопротивляться. Она уже знает, что она жертва – если не прямо сейчас, то в какой-нибудь другой раз. Хищнику не придется прикладывать усилий, чтобы ее очаровать. Разве у волка есть необходимость очаровывать хромого лося?

Метод сближения – это психологический термин для способа, применяемого злоумышленником при подходе к будущей жертве. Метод сближения может многое рассказать о характере хищника, о его социальных навыках, физических данных и способности манипулировать людьми. Существует три основных метода: обман, нападение врасплох и блицкриг. Хищник, использующий обман, давит на жалость, заставляя жертву поверить, что ему нужна помощь: представим себе Тэда Банди с загипсованной рукой, который просит молодых женщин помочь ему что-то достать из фургончика без окон. При нападении врасплох хищник поджидает добычу в засаде и нападает, используя фактор внезапности: представим Перерезателя Сухожилий, который прячется под машиной на стоянке торгового центра, а когда его потенциальная жертва выйдет с покупками и будет садиться в свой микроавтобус, он перерезает ей ахилловы сухожилия, чтобы она не смогла убежать. Блицкриг предполагает стремительное и чрезмерное применение грубой силы, с тем чтобы быстро преодолеть сопротивление жертвы: представим себе противоправное вторжение в дом – все, кому не повезло оказаться в то время дома, будут либо убиты, либо сперва изнасилованы, а после убиты.

Оценка риска определяет, насколько велика вероятность, что тот или иной человек станет жертвой злоумышленника. Виктимология выделяет три основные степени риска: низкий, средний и высокий. Распределение идет по критериям, связанным с личной, профессиональной и социальной жизнью потенциальной жертвы. Очевидно, что проститутки относятся к группе высокого риска: они постоянно контактируют с незнакомцами, часто сталкиваются с наркоманами, работают по ночам в одиночестве, и их обычно никто не ищет, если они исчезают. К группе низкого риска относятся женщины, у которых есть постоянная работа, большой круг друзей и непредсказуемый распорядок дня.

Но ведь существуют и другие факторы риска. К примеру, доверчивость, проистекающая не от глупости и наивности, а от сострадания и добросердечия. Как быть с маленькой девочкой, которую преступник заманил в машину, умоляя помочь ему разыскать потерявшегося котенка?

С людьми именно так и происходит.

Психиатр, у которого я училась, разрешал пациентам приводить на терапевтические сеансы собак. Он рассказывал мне об одной пациентке, приходившей с огромной, отлично выдрессированной овчаркой. Овчарка спокойно сидела у ног хозяйки, даже когда та размахивала руками и повышала голос, повествуя о своей нелегкой жизни. А другой пациент, принимавший антипсихотические препараты, сам сидел как изваяние и говорил нарочито монотонно и тихо, а его шотландский сеттер беспокойно ходил по кабинету туда-сюда и иногда даже глухо рычал и прижимал уши к голове. Что это значит? Собаки различают неврастеническое поведение и поведение, представляющее угрозу.

Неужели Беннетт угрожал моим собакам?

Селия помогла мне составить письмо-соболезнование родителям Беннетта. Беннетт показывал мне их фотографию – у них на ферме, на кухне. Старик-отец играл на ручной гармонике, а мама плясала. Когда Селия спросила, что Беннетт рассказывал мне о родителях, я смогла вспомнить лишь общие фразы. Он мало рассказывал о себе, и я очень жалела, что не приставала к нему с расспросами. Селия сказала, что письмо не должно быть скорбным плачем по моей потере.

Полиция не сумела найти их адрес, и мой брат Стивен подключил к делу детективов из его юридической фирмы. Родителей Беннетта звали Жан-Пьер и Мари Во-Трюдо. Они жили в Квебеке, в городке Сент-Эльзеар с населением меньше трех тысяч человек.

– Этих родителей не существует, – сообщил Стивен, когда пришел ко мне в следующий раз.

Пошла уже вторая неделя пребывания в клинике, и брат навещал меня чуть ли не каждый вечер. Мы сидели в общей гостиной, где был телевизор, и беседовали под «Долго и счастливо» на телеканале «Инвестигейшн Дискавери». Меня всегда поражало, что кто-то снимает целые сериалы о супружеских парах, поубивавших друг друга… в медовый месяц! Джоди, моя соседка по палате, тоже выползла из нашей комнаты, зная, что Стивен всегда приносит шоколад. Она сунула в уши наушники плеера, чтобы вроде как нам не мешать, но я видела, что она убрала звук.

– В смысле, твой детектив не сумел их найти, – поправила я.

– Стив, может быть, в следующий раз принесешь с солью и беконом? – встряла в наш разговор Джоди.

– Шоколад с беконом? – переспросил Стивен.

– Может быть, я неверно запомнила их фамилию, – сказала я.

– Мой человек проверил все возможные варианты. Таких людей в Сент-Эльзеаре нет.

– Может быть, я напутала с городом.

– Он проверил все возможные варианты.

– Но ведь где-то же они есть. И кто-то должен им сообщить о смерти сына.

– Мой человек проверил городской архив, но не нашел свидетельства о рождении Беннетта. Людей с таким именем в городе не было никогда.

– Я не просила тебя проверять Беннетта.

– Я не проверял твоего Беннетта, я пытался найти адрес его родителей. По твоей просьбе.

Я хорошо знаю брата. В детстве мы были вообще неразлучны и яростно защищали друг друга от всех и вся – очень типичное поведение для детей, у которых один из родителей страдает маниакально-депрессивным психозом. В депрессивной фазе наш папа полностью игнорировал Стивена, в маниакальной – набрасывался на него с кулаками. Биполярное расстройство – один из редчайших примеров того, как хищник и жертва уживаются в одной личности. Схватка выходит нечестной.

– Хочешь, чтобы мой человек продолжал поиски? – спросил Стивен.

– Конечно хочу.

Когда Стивен ушел, Джоди, жуя шоколад, заметила:

– У нас в универе есть преподша по литературному творчеству, и с ней было почти то же самое. Она познакомилась в Интернете с одним парнем из Англии и влюбилась.

– А с чего бы вдруг преподавательница стала тебя посвящать в свои любовные приключения? – спросила я, хотя в тот момент мне было явно не до Джоди. Я размышляла над тем, что сказал Стивен: что Беннетт родился вовсе не в том городке, который называл мне местом своего рождения.

– По учебному плану нам отвели полчаса в неделю для обсуждения моих сочинений. Обсуждать там особенно нечего. Мы обе это понимаем. А парню, как оказалось, было всего лишь двенадцать лет.

– Да, такое нередко случается, – сказала я.

Я потянулась выключить лампу на тумбочке у кровати, но Джоди воскликнула:

– Погоди! Я наконец поняла, на кого ты похожа. На не очень удачную копию этой актрисы… Шарлотты Рэмплинг. Те же тяжелые сексапильные веки, те же глаза, что меняют цвет от светло-карего до зеленого в зависимости от освещения, те же скулы… Да, точно! А то я никак не могла сообразить, и меня это бесило.

– На не очень удачную копию, – повторила я.

– И слегка укороченную, – сказала Джоди. – Мы с сестрой всегда говорили, что мы сами – не очень удачные копии Джоан Фонтейн и Оливии де Хэвилленд. Мы с ней обожаем старые фильмы. А твой брат, с другой стороны, – это явно улучшенный вариант Ника Кейджа.

– Думаю, он был бы не против, – ответила я и добавила, стараясь казаться дружелюбной: – Я не знаю твою сестру, но тебя я не назвала бы чьей-то там неудачной копией. – Я все-таки выключила лампу на тумбочке. – Спокойной ночи, – сказала я Джоди и повернулась лицом к стене, давая понять, что на сегодня все разговоры окончены. Но свет из коридора проникал в палату сквозь окошко в двери, и как бы я ни притворялась, что я одна, мне в это не верилось.

Почему он меня обманул насчет места рождения?

Да, мужчины нередко врут женщинам, но эта конкретная ложь как-то уж очень меня озадачила. Я никак не могла понять, в чем ее смысл. Разве что он поменял имя. Основные причины, по которым люди меняют имя – за исключением замужества, когда женщина берет фамилию мужа, – заключаются в том, чтобы обрубить связи с прошлым и начать все сначала. Но если он поменял имя, что еще он мог переиначить… Истории о своем детстве? Он всегда говорил о родителях с искренней теплотой и любовью. Может быть, он рассказывал о таком детстве, которого у него не было, а хотелось, чтобы было? Кто эти люди на фотографии? Беннетт был очень похож на мужчину на снимке.

Я перевернулась на другой бок, лицом к койке Джоди. Даже если она не спала, то лежала тихо. Из головы никак не шла ее глупая игра в сравнения. Чьей не очень удачной копией был Беннетт? Я мысленно перебирала старых актеров из фильмов, которые смотрела по телевизору в ночном эфире, и в конце концов остановилась на легендарном Монтгомери Клифте. Он попал в очень серьезную автоаварию – врезался в дерево во время съемок «Округа Рейнтри», – и, хотя пластические хирурги совершили настоящее чудо для пятидесятых, его лицо «после» было уже далеко не таким, как «до». Мне подумалось, что Беннетт был второй производной: не очень удачной копией не очень удачной копии Монтгомери Клифта. Мне сразу же стало стыдно за эти ехидные мысли. Беннетт всего лишь соврал мне о месте своего рождения.

Джоди по-прежнему лежала тихо. Как мне хотелось, чтобы на ее месте была Кэти! Будь здесь Кэти, я бы не стала выключать свет и поворачиваться спиной. Мы с ней со всех сторон обсудили бы эту странную ситуацию, разобрали бы все вероятные объяснения и начали бы измышлять совершенно безумные сценарии, пока обе не захлебнулись бы смехом. В конечном итоге она предложила бы двойственное решение: что мне надо все выяснить и разузнать – и быть готовой пойти на риск, который всегда присутствует в безоговорочной вере.

Вера сослужила ей добрую службу. Смелый, подчас авантюрный, неукротимый и мудрый дух вел Кэти по жизни, которую многие сочли бы завидной – до определенного момента. В двадцать восемь лет, на третьем году обучения на медицинском факультете Нью-Йоркского университета, ей диагностировали рак груди, и метастазы уже пошли в кость. На первом этапе химиотерапии Кэти продолжала ходить на занятия и на клиническую практику, причем появлялась везде с непокрытой головой: никаких париков, никаких косынок. Она служила живым примером своим пациентам – примером стойкости духа и жизнелюбия в такой ситуации, в которой многие сразу сложили бы лапки.

После того, как Кэти узнала диагноз, она прожила еще восемь лет. Четыре года из этих восьми мы с ней на пару снимали квартиру в Винегар-Хилл, неподалеку от въезда на Бруклинский мост. Она умерла буквально за несколько дней до того, как я встретила Беннетта.

И вот теперь я оказалась в психушке, в одной палате со студенткой колледжа Сары Лоуренс.

Что сделала бы Кэти на моем месте?

Я решила, что завтра же забронирую билет в Монреаль, прилечу туда и воспользуюсь ключом, который дал мне Беннетт. Я выясню все, что смогу.

* * *

– Сегодня после обеда я ухожу домой, – сказала я Селии на следующее утро.

Мы сидели у нее в кабинете и пили чай. Пока я лежала в клинике, мы виделись каждый день, и она обещала, что всегда примет меня амбулаторно, если возникнет необходимость. Я сидела и щипала нитки на дырках своих по-модному драных джинсов.

– Вы уверены, что не хотите остаться еще на несколько дней? – спросила Селия. – По крайней мере, пока у вас не закрепятся опорные элементы.

Собственно, Селия и была моим опорным элементом. Селия и Стивен.

– Стивен нанял людей из службы очистки места преступления, чтобы они убрали мою квартиру, – сказала я.

– Вы уверены, что готовы вернуться домой даже после того, как квартиру очистили?

– А эти службы используют какие-то особенные чистящие средства? Не такие, как у простых смертных? У меня как-то шла носом кровь, так я потом не смогла отстирать платок, – сказала я. – Пока что я не возвращаюсь домой. Я полечу в Монреаль, в квартиру Беннетта. Попробую найти адрес и номер телефона его родителей. Я не могу возвращаться домой, пока не свяжусь с ними.

– Вы считаете, что должны сообщить им о случившемся? Кажется, это дело полиции.

– Никто не может найти их адрес. Даже детектив из фирмы Стивена.

– А вы, значит, сможете их найти?

– Беннетт был очень организованным человеком. Он развешивал по цветам галстуки и рубашки. Наверняка у него где-то записан и адрес родителей. Думаю, найду его на столе. У Беннетта такой аккуратный стол… Я таких в жизни не видела.

– Так вы бывали у него дома?

– Нет, он показывал мне по скайпу.

Мы с Беннеттом часто ужинали по скайпу. Например, договаривались, что сегодня едим что-то китайское, заказывали одинаковые блюда с доставкой на дом и ели, сидя перед экраном – как будто за одним столом напротив друг друга. Только на половине Беннетта на столе была скатерть, а я обходилась пластиковой салфеткой.

– А вы морально готовы к тому, что можете там найти? – спросила Селия.

Это стандартный психотерапевтический вопрос, который я сама не раз задавала заключенным в Райкерсе. Все всегда отвечают «да».

Но сначала мне нужно было увидеть своих – собак.

Я поехала в Восточный Гарлем на поезде-экспрессе. Сперва я решила, что сегодня у нас парад в честь Дня Пуэрто-Рико: повсюду развевались пуэрто-риканские флаги, машины гудели, на улицах образовались ужасные пробки, – но потом сообразила, что парад проходит в июне, а сейчас сентябрь.

Запах муниципального собачьего приюта ударил мне в ноздри еще за квартал до входа: смесь экскрементов и страха. Дверь была сплошь увешана листовками, агитирующими за стерилизацию и кастрацию домашних животных. В тесной приемной, забитой плачущими детьми, нарочито равнодушными подростками и задерганными родителями, присутствовали целых три администраторши – три девчонки не старше двадцати. Но две сидели на телефонах, и только одна беседовала с посетителями, пришедшими либо в поисках пропавшей собаки, либо с намерением отдать питомцев в приют. При таком положении дел мне пришлось бы дожидаться своей очереди не один час.

Я поймала взгляд здоровенного плечистого парня – работника приюта, к которому одна из администраторш обращалась по имени, Энрике. Я тихонько спросила его, не знает ли он, где содержат собак, определенных сюда полицейским отделом по контролю за животными десять дней назад. Он ответил, что к ним поступает больше ста собак в неделю.

– Вы хоть знаете номера клеток?

Я не знала никаких номеров.

– О них писали в газетах. В связи с убийством человека.

– Питбуль с красным носом и такая большая белая псина? – уточнил Энрике.

– Да, пиренейская горная собака.

– Они в четвертом вольере, но их держат по РДЗ-СРПЧ. – Заметив мой озадаченный взгляд, Энрике пояснил: – Распоряжение департамента здравоохранения. Строгий режим. Покусали человека. Хотя, если судить по тому, что писали в газетах, они не просто его покусали.

– Это мои собаки, – сказала я.

– Я не могу разрешить вывести их из загона, – сказал Энрике. – И не пущу вас в загон. В их учетных карточках стоят штампы: «Очень опасны».

– Но мне можно хотя бы на них посмотреть? Вы меня к ним не проводите?

Энрике покосился на администраторш, занятых своими делами, и сделал мне молчаливый знак, мол, иди за мной. Мы прошли через дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен» и сразу же оказались в каком-то кошмарном дурдоме, исполненном лая и воя. Я старалась смотреть, но не видеть. Собаки, обезумевшие от страха и отчаяния, нарезают круги по своим слишком маленьким клеткам, миски для воды опрокинуты, экскременты не только на полу, но и на стенах. Где все работники приюта? Почему за собаками никто не ухаживает?

Тучка вообще никогда не спала нигде, кроме как у меня на кровати.

Она стояла, вжавшись в дальнюю стенку клетки, опустив голову и прижав уши к голове. Я подошла ближе. Она подняла голову и заскулила. Я громко позвала ее и протянула руку.

Энрике меня остановил:

– Нельзя трогать собаку.

Упав на колени перед клеткой, я заговорила с Тучкой:

– Моя хорошая, моя сладкая! Как мне жаль, что все так получилось.

Никто не заставил бы меня поверить, что эта собака убила Беннетта. Никогда в жизни! Стало быть, остаются Честер и Джордж.

– А где Джордж? Питбуль.

– В соседней клетке, – сказал Энрике.

Только теперь до меня дошло, что это скулила не Тучка, а Джордж. Он узнал меня, узнал мой голос, мой запах. Зачем я взяла себе этого пса? Зачем я сама привела его в дом? Мне хотелось его возненавидеть. Если бы не этот пес – и не Честер, которого пристрелили, – Беннетт сейчас был бы жив. Может быть, Джорджа и Честера вовсе не зря собирались усыпить. Может быть, на то были причины. Причины помимо того, что в приюте уже не хватает места. Но Джордж был таким ласковым и благодарным. Он был единственным из всех знакомых мне собак, кто брал еду с руки не зубами, а только губами.

И вот тут я расплакалась. В их паре Честер был альфа-самцом, а Джордж всегда занимал подчиненное положение. Смогу ли я его простить, если учесть это обстоятельство? Я не хотела никакой мести, никаких «око за око» и «зуб за зуб». Как бы странно это ни звучало, мне не хотелось, чтобы Джордж страдал. Что чувствует мать, когда ее сын убивает отца, ее мужа? Неужели она должна возненавидеть сына? Это же тот самый мальчик, которого она любила всю жизнь. Разве она сознательно делает выбор: простить – не простить? Как такое вообще возможно?

– Мне надо работать, – сказал Энрике. – Я пришлю сюда кого-нибудь из волонтеров. Обещайте, что не будете трогать собак.

Я поблагодарила его, и он быстро ушел, а я осталась сидеть между клетками, прямо на грязном полу, – сидеть так, чтобы видеть обеих собак и чтобы они обе видели меня, но не видели друг друга. Я никак не могла разобраться в собственных чувствах, но точно знала, что ощущаю себя виноватой перед Тучкой. Она бы не оказалась в этом кошмарном месте, если бы не мой – это во мне заговорил психотерапевт – патологический альтруизм, когда самоотверженность дает отдачу и непреднамеренно вредит окружающим.

– Вы смелая женщина, раз решились сюда прийти, – сказала молодая женщина, вошедшая в вольер в футболке с названием приюта. Меня поразило, какой она была чистенькой и опрятной, если учесть, где она работает. Может быть, ее смена только началась? – Энрике сказал, что вы здесь. Меня зовут Билли. – Женщина присела на корточки рядом со мной и протянула руку к клетке Джорджа. Когда тот набрался смелости подойти ближе, она просунула пальцы сквозь прутья решетки, чтобы Джордж их облизал.

– Вы не боитесь? – спросила я. – Вы знаете, что сделали мои собаки?

– Ваша фотография была в Интернете.

Билли все знала и все-таки гладила Джорджа. Он прижался боком к металлическим прутьям, чтобы ей было удобнее его чесать. Мне было слышно, как он пыхтит, очень довольный.

– Такой замечательный толстопуз, – сказала Билли, почесывая Джорджу бок.

Я не верила своим глазам.

– Примите мои соболезнования, – сказала она и убрала руку. Джордж повернулся в своей тесной клетке, подставляя Билли другой бок. Она поняла намек и вновь принялась его чесать. – Он был красивым мужчиной? Ваш жених.

Я вновь поразилась. Кто стал бы спрашивать скорбящую женщину о подобных вещах? И все-таки Билли мне нравилась. Если не считать Селию, она была единственным человеком, кто говорил со мной так, будто верил, что я смогу пережить потерю. Кэти научила меня тому, что пережить можно все что угодно. Но в моем случае, в данный конкретный момент, мне приходилось отчаянно делать вид, что у меня все получится. Я не могла притворяться, что сама в это верю, но делала вид, что могу.

Но вернемся к странному вопросу Билли. Неожиданно для себя я ответила «нет». Нет, Беннетт не был красавцем, я это сразу отметила, еще в нашу первую встречу, и тут же отбросила как несущественное. Меня в нем привлекало другое: его уверенность, его сила.

– Ваши собаки сильнее, чем вам кажется, – сказала Билли. – Нам лучше уйти, пока вас не заметил никто из начальства. Вам можно их навещать только по предписанию суда. Ваши собаки – живые улики.

Я попрощалась с Тучкой, но ничего не сказала Джорджу, хотя он по-прежнему прижимался боком к решетке.

Мы с Билли вышли из вольера вместе.

– С ними все будет в порядке? – спросила я.

– Пока да, – ответила Билли. – С ними ничего не случится, пока они нужны как улики.

Я не стала спрашивать: «А потом?» Мы обе знали, что будет потом.

– Я за ними присмотрю. Возьмите. – Она дала мне визитку, очень простую визитку, без места работы, без должности – только имя и телефон. – Я бываю здесь три раза в неделю. Позвоните, и я расскажу, как у них дела.

Я поблагодарила ее и спросила, как она стала волонтером в собачьем приюте.

– У меня была собака, большая дворняга, помесь овчарки и чау-чау. Ее тоже определили сюда. Она покусала соседскую девочку. Я бы тоже ее покусала, если бы она дразнила меня, как Кабби.

– Что стало с Кабби?

– Она не была живой уликой.

– И вы все равно здесь работаете?

– Я здесь нужна, – сказала она.

* * *

Стивен приехал на машине и забрал меня от приюта. Он предложил отвезти меня в аэропорт. Он считал, что у меня явно что-то не то с головой, раз я пошла повидаться с собаками.

– Как ты можешь спокойно на них смотреть, зная, что они сделали? – спросил он.

Я попыталась выдать ему аналогию с матерью и сыном-убийцей, но Стивен сказал:

– Это собаки, не дети.

Но для меня они были как дети.

– И ты сам знаешь Тучку с тех пор, как ей было два месяца.

– Я говорю не о Тучке, а о том, другом.

Я не собиралась ночевать в Монреале. Я хотела найти контакты родителей Беннетта и сразу вернуться назад. Стивен заставил меня пообещать, что из аэропорта я поеду не к себе домой, а к нему.

– Я вчера был у тебя в квартире. Все чисто, все убрано, но там негде спать. Кровать унесли, – сказал он.

– А что еще унесли?

– Там вообще как-то пусто. Но они сделали все как положено. Ты уверена, что хочешь туда вернуться?

Брат заботился обо мне всю жизнь, сколько я себя помню. Когда отец психовал и наезжал на меня, брат переводил его злость на себя. Отец вообще не был жестоким и агрессивным – за исключением периодов, когда маниакальная фаза сменялась депрессивной. В приступах особенного дурного настроения он даже угрожал маме ножом. Я виделась ему уменьшенной копией мамы – такой же упрямой и непослушной. Помню, однажды вечером, когда мне было десять, а Стивену восемнадцать, отец вошел в кухню и увидел пустую вазу из-под фруктов. Мы со Стивеном сидели внизу в гостиной, смотрели телевизор, но отец так орал, что нам было все слышно.

– Кто сожрал мои персики? – бушевал он. – Ты разрешила им съесть мои персики? – Это он обращался к маме.

Мама ответила:

– Персики были для всех.

Брат пошел вверх по лестнице в кухню, а я увязалась за ним.

– Я съел эти дурацкие персики, – сказал Стивен, хотя на самом деле их съела я.

Он принял побои за меня. А еще через два месяца отец выгнал Стивена из дома, и тот поехал в Нью-Йорк автостопом. Он устроился рабочим на стройке в Хобокене и поступил на вечернее отделение Нью-йоркского колледжа уголовного права, на факультет криминологии. К тому времени, когда я сама перебралась в Нью-Йорк, Стивен уехал в Афганистан, юристом от Госдепартамента. Он посещал отдаленные деревни, общался с тамошними вождями и уговаривал их помогать бедным, как предписывает ислам, и укреплять правозащитную систему. Он чувствовал, что занимается важным, по-настоящему нужным делом, но его убивали тамошние бытовые условия. Они с коллегами жили в бункере, переоборудованном под отель, причем через несколько месяцев после отъезда Стивена этот бункер взорвали талибы. Вернувшись в Нью-Йорк, Стивен устроился юридическим консультантом в AVAAZ, общественную организацию, название которой означает «голос» на нескольких европейских, ближневосточных и азиатских языках. Брат горячо одобрял и поддерживал их гуманитарную деятельность: от противоборства работорговле до защиты прав животных.