Текст книги "Мой кот и пес. «Они живут как Сара Бернар, а я сама – как собака»"

Ташкентские кошки

Когда вспоминают месяцы жизни в Ташкенте в эвакуации, обычно говорят о трудностях, недоедании, скученности, конечно, тревоге за близких, ушедших на фронт или оставшихся в неизвестности, и прочем.

А я вспоминаю еще вот что: доброжелательность местных жителей, много солнца и тепла и бездомных животных.

В Ташкенте действительно тепло и от сердец, и от солнца. Конечно, были и заморозки зимой, даже сильные морозы, когда на улицах, как в Крыму в двадцатом году, находили замерзших людей (это совсем необычно для Ташкента, местные жители не помнили таких морозов, хотя местные жители всегда не помнят, если случается что-то особенное). Но большую часть года все же было тепло.

В Ташкенте осликов называют ишаками

Ташкент – это особый мир, где всего много: солнца, тепла, людей, шума, фруктов, овощей, суеты и неспешности одновременно… В том числе непривычных для нас картин на улицах.

В Ташкенте Анна Андреевна Ахматова сначала жила в общежитии Тамары Ханум, кажется, на Карла Маркса, куда поселили многих литераторов. Там была какая-то балетная школа, которую организовала эта женщина, но когда понадобились помещения для жизни эвакуированных, школа потеснилась.

Потом Ахматова переселилась в балахану (это такое помещение на крыше, куда ведет наружная лестница) дома на улице Жуковского, где до того жила Елена Сергеевна Булгакова, вдова Михаила Афанасьевича. Хозяйка дома шепотом говорила, что Елена Сергеевна ведьма, в чем, кажется, и в Москве никто не сомневался.

У хозяйки дома был совершенно черный кот Яшка, относившийся к вдове Булгакова как-то по-особенному. Он никому не позволял себя гладить, был личностью исключительно независимой и временами недружелюбной. Яшку побаивались. Но когда в балахане поселилась Елена Сергеевна, Яшка стал завсегдатаем верхнего этажа и даже норовил улечься на колени к новой жилице.

Елена Сергеевна привезла с собой в эвакуацию рукописи мужа, она ведь поклялась непременно издать все, что тот написал, особенно «Мастера и Маргариту». После смерти Михаила Афанасьевича до войны прошло не так много времени, издать роман не удалось, но многие читали «Мастера и Маргариту» в рукописи (Елена Сергеевна постаралась, она размножила текст на машинке и давала почитать тем, кому доверяла) и были уверены, что сама Елена Сергеевна – прообраз Маргариты. Она не возражала.

Яшка немедленно был прозван Бегемотом. А как же иначе, ведь черный кот, не подпускавший к себе других, ластился к Маргарите.

Анна Андреевна дружила с Еленой Сергеевной еще с тридцатых годов, потому экземпляр «Мастера и Маргариты» получила в числе первых, зачитала его до дыр (вслух) и в комнаты Булгаковой въехала с удовольствием. Яшка-Бегемот новую жилицу признал своей, подтвердив необычность Ахматовой. Анна Сергеевна смеялась:

– Ну, вот и я «породнилась» с Михаилом Афанасьевичем и «Мастером и Маргаритой».

Яша знал себе цену, прекрасно понимал, что его побаиваются (особенно после того, как прозвали Бегемотом), и этим бессовестно пользовался. Терпеть он не мог только поэтессу К.Н., пригретую Ахматовой. Стоило завидеть – выгибался дугой и шипел. Почему? Вероятно, чувствовал ее душевную болезнь, но Анна Андреевна на все советы друзей прогнать Н. отвечала, что поэт никого не прогоняет, а если что-то не так, уходит сам. Мы с ужасом ждали, что она так и поступит, но обошлось, Н. уехала, устроив какие-то свои дела.

Стоило ей уехать, как Яша стал почти все время проводить у Анны Андреевны, словно почувствовал какое-то освобождение.

Изводил Яшка Надежду Мандельштам, которая жила в том же доме. Они с Анной Андреевной дружили еще при жизни Осипа Эмильевича, Анна Андреевна была рада тому, что Надежда приехала в Ташкент к брату, хотя было той очень трудно: вечные поиски работы, голод, болезнь матери, ссоры с семьей брата…

И вот этот кот. Яшка словно выживал Мандельштам из дома, кот прекрасно знал, что несчастная женщина его побаивается, и этим пользовался.

Пришлось Анне Андреевне серьезно поговорить с Яшкой. В один прекрасный день Яшка вдруг перестал замечать Надежду, проходил мимо, не доставляя никаких неудобств. Ахматова по секрету сказала мне, что сделала ему внушение, объяснив, каково Надежде Яковлевне. Кот внимательно выслушал, фыркнул и удалился, своего отношения к Мандельштам не изменил, но прекратил ее изводить, словно снисходя к просьбе Ахматовой.

Верно говорят, что черные коты самые сообразительные и связаны с нечистой силой, но уважают необычных людей.

Анна Андреевна рассказывала, что, когда уезжала из Ташкента, во дворе с ней прощались все, в том числе черный Яшка-Бегемот. На предложение поехать с ней в Ленинград кот презрительно отвернулся и прошествовал наверх на балахану, чтобы усесться на верхней ступеньке и все оставшееся до ее ухода время сидеть неподвижно, глядя куда-то вдаль, поверх голов. Но когда Анна Андреевна вышла на улицу, кот осторожно последовал за ней, провожая до самого вокзала. Ахматова утверждала, что последним, кого она видела из окна вагона, был Яшка, сидевший на перроне.

Кошек обожал Эрнст Хемингуэй.

Это всем известно. Особенность в том, что большинство его кошек и котов имели лишний палец на каждой лапе. Просто они являлись потомками одной-единственной шестипалой кошки.

Но для писателя это было особым доказательством родства. Кошки имели полную свободу в его доме – куда хотели залезали, что хотели брали, где хотели спали.

Любить так любить!

Кобры как предмет гордости и любви

В Ташкенте были еще уникальные знакомства, о которых даже признаваться своим страшно. Анна Андреевна, узнав, что я каталась на верблюде, страшно сердилась. А что бы сказали они с Павлой Леонтьевной, признайся я в визите к… змеелову? Потому и не сознавалась.

Было такое.

С человеком, приятельствующим со змееловом, меня познакомил Луговской, живший в одном доме с Ахматовой. Слово за слово, и как-то сама собой высказалась просьба посмотреть хоть одним глазком. Саид пообещал спросить у своего друга-змеелова, кстати, русского, когда этот Юра в очередной раз приедет в Ташкент сдавать свой «улов».

Когда я только заикнулась дома о возможности такого знакомства, выслушала столько, что больше не вспоминала. По мнению беспокоившейся за мою драгоценную шкуру Павлы Леонтьевны, меня непременно должна укусить первая же увиденная змея, даже если она не кусается в принципе. А кобра так вообще – сожрать у всех на глазах.

Возражения о том, что кобры не едят людей, они же не удавы, во внимание не принимались. Я решила молчать, хотя это было очень трудно.

Через две недели ожидания мое желание наконец исполнилось – змеелов по имени Юра привез в Ташкент свою добычу. Вернее, привез не в сам Ташкент, а в какой-то поселок (там это называется «кишлак»), чтобы расфасовать и уже потом нести в какое-то научное учреждение, которому срочно требовался змеиный яд.

Мне пришлось постараться, чтобы улизнуть от своих бдительных подруг, которые ни за что не пустили бы в такое опасное путешествие. Опасным было не само путешествие, а попытка посмотреть, как «фасуют» змей. Пока мы ехали на какой-то арбе (телеге), которую не спеша тащил грустный ишак (ослик), Саид рассказывал о Юрии и его питомцах.

Тот был подкидышем, родителей не знал совсем, вырастил его сердобольный одинокий узбек, тоже ловивший змей. Это редчайшая профессия, которой не учат нигде. Опыт передается от наставника к ученику или наживается собственными ошибками. Только ошибки эти уж слишком дорогие. Юрий совершил одну такую – выследил одну из самых опасных змей – гюрзу, присел караулить у норы, да и заснул, забыв жесткое правило змееловов: не расслабляться ни на секунду. Проснулся от укуса. Двумя фалангами среднего пальца левой руки пришлось пожертвовать, отрезал их Юрий себе сам, иначе смерть. Долго болел, поскольку яд все же попал в кровь, а яд у гюрзы очень сильный. Но ловить змей не бросил.

Он был нелюдим, старался избегать всех, предпочитая проводить время в пустыне и появляясь в городах только ради сдачи змей в серпентарий. Полученные деньги (очень большие, кстати) отдавал в детские дома или многодетным семьям. В Узбекистане таких было много, как и змей для ловли.

Кобра самая благородная не только среди змей

Саид наставлял меня, чтобы ничего не спрашивала и не ахала, Юрий не любит пустых разговоров, а любые возгласы опасны во время работы. Честно говоря, Саид даже не был уверен, что Юрий вообще захочет с нами разговаривать.

К счастью, захотел. Он не разговаривал, только выслушал сбивчивые объяснения Саида о том, что я из Москвы, актриса, очень известная, что хочу посмотреть на змей не на картинке или в зоопарке, а в работе. Я уже решила, что приехала зря, но змеелов кивнул и коротко объяснил:

– Стоять будете там, – палец ткнул за невысокую сплошную ограду, отгораживающую часть двора, – молча. Если не умеете молчать, зажмите рот рукой. Ни крика, ни визга. Сегодня я работаю с кобрами, гюрз еще вчера расфасовал. Кобра умная и вежливая змея, только потому пускаю посмотреть.

Остальное мне объяснил Саид. Змееловы больше других уважают именно кобру. Эта змея никогда не нападет зря, если не намерена сожрать того, кто перед ней. Она не будет просто кусать, чтобы убрались с дороги. Но даже если вынуждена защищаться, то шесть секунд стоит в своей знаменитой предупредительной стойке – поднявшись над землей и раздув капюшон вокруг головы. Если так случилось и человек чем-то рассердил кобру, нужно замереть. Змея попугает, а потом уползет, она никогда не нападет, если нет угрозы ее жизни или жизни детенышей.

Я стояла у загородки не шевелясь (так безопасней) и наблюдала за кобрами. Юрий вытряхивал их из простых матерчатых мешочков по одной, позволял показать себя, немного дразня специальным приспособлением (длинная ручка с маленькой рогатиной на конце), очередная кобра действительно поднималась в свою знаменитую стойку. Змеелов замирал, немного погодя опускалась и змея, и тут же следовало ловкое движение, прижимающее голову кобры к земле. А дальше – ящик с небольшими дырками, чтобы змее было чем дышать, но не было возможности выбраться.

Одна за другой шесть кобр продемонстрировали свою знаменитую стойку и были уложены в отделения ящика.

На вопрос, каких змей он любит, Юрий фыркнул:

– Всех люблю. Они лучше людей. А самые страшные для меня эфы, они маленькие, юркие и очень ядовитые. Эфа никогда не уползет, если уж заметила, обязательно нападет, а если она укусит, никакое противоядие не поможет. Мой учитель умер от такого укуса.

Обычно неразговорчивый, Юрий мог рассказывать о змеях и их повадках часами. И в тот раз поведал многое, я, увы, не записала, а теперь забылось. Помню только стойку кобры, ее раскрытый капюшон, да еще об опасной змее эфе, которая не уползает подобно остальным.

P.S. Меня в театре зовут Старухой, я с таким прозвищем согласна, играю старух с двадцати двух лет. Но Иру назвали Коброй: мол, она вся словно скручена в тугой клубок и готова к броску в защиту своего змеиного выводка. Так могли сказать только те, кто никогда не видел настоящих кобр и незнаком с их повадками. Лежащие в серпентарии колечками особи, закормленные кроликами и курами, не в счет. Тугие кольца – ерунда, кобра может быть вовсе не завитой в них. Но кобра – змея исключительно благородная, не склонная к нападению, это я видела собственными глазами. И Ире до нее так же далеко, как отражению Луны в луже до самой Луны.

Она, скорее, эфа со сломанными зубами.

Интересно, когда меня будут выгонять из театра, Ира будет выступать (не в защиту, а в поддержку увольнения) или просто поднимет руку вместе с остальными?

Из двух родившихся котят рыженького надо обязательно отдать в хорошие руки, а черного оставить себе.

Черный кот – лучшая защита от воров.

Наверное, лучше все-таки сторожевой пес, но и черный кот тоже не помешает.

Осторожно с эрдельтерьером

Наверное, я никудышная собачница, потому с Блэком не справилась.

А вот Ирина Юккельсон справилась, вернее, сумела внушить этому обожаемому мной чудовищу, что любовь хозяйки вовсе не означает, что можно гадить ей на голову.

Если подробней, то так.

Внешне Блэк – роскошный эрдельтерьер, каких в Москве тогда было мало. Почему-то московские эрдели куда крупней европейских, об этом мне не раз твердили все знакомые собачники. Почему – не знаю, наверное, кормят лучше. Был ли Блэк особенно крупным, тоже не ведаю, не сравнивала. Физически силен, как годовалый бычок (снова нелепость, никогда не мерилась силами с годовалыми бычками), во всяком случае с двумя уже немолодыми особами способен при желании справиться, а вот мы с Павлой Леонтьевной с ним – нет. У Лешки еще тоже силенок не хватало, а Ирина больше любила кошек.

Эрдельтерьеры-щенки неимоверно забавные, они такие серьезные, важные и доверчивые одновременно! Мне казалось, что маленький Блэк своей доверчивостью похож на Павлу Леонтьевну, а она считала, что на меня. Тетешкать маленького терьерчика сплошное удовольствие, он прелесть что такое – любопытное неугомонное создание, если и делающее свои дела не там, то с совершенно невинным видом, глядя в эти чистые, чуть лукавые глаза, ругаться просто невозможно.

Я не заводчица и не специалист, возможно, наш Блэк какой-то особенный или, наоборот, «неправильный», но в этом обаятельнейшем чудовище непостижимым образом уживались аристократ и разгильдяй. И то и другое максимально. Говорят, терьеры удивительно хорошо поддаются дрессировке. В таком случае у Блэка особенный нрав: он прекрасно понимал, чего от него хотят, но выполнял только то, что было по вкусу, в остальном делая вид, что не понимает команд.

Блэк лежит на кровати Павлы Леонтьевны, прекрасно зная, что это категорически запрещено. Все попытки прогнать вызывают честный-пречестный взгляд и недоумение: «О чем это вы?» Я решаю прибегнуть к хитрости, сокрушенно вздыхаю (он хорошо понимает все слова и интонацию):

– Если ты занял кровать, Павле Леонтьевне придется спать на полу. А она пожилая, простынет, заболеет. Тебе не стыдно?

Блэк делано вздыхает и, завидев входящую в комнату хозяйку, подвигается, освобождая половину кровати.

Павла Леонтьевна мгновенно схватывает ситуацию, проникается моим воспитательным порывом и качает головой:

– Ай-ай, Блэк!

Пес подвигается еще на десяток сантиметров, всем своим видом показывая, на какие жертвы готов пойти ради нас.

– Блэк, но я лечь хочу! Это моя кровать, у тебя есть свое место, подстилка, кресло.

Дальше следует картина, после которой мы долго не можем отдышаться от смеха.

Блэк с новым вздохом слезает с кровати, тащится в прихожую и приносит оттуда свою подстилку, на которой ему положено лежать (но которой он пользуется крайне редко, только когда желает продемонстрировать нам степень своей обиды). Демонстративно кладет подстилку посреди комнаты и забирается обратно на кровать.

Вы считаете, что подстилка вполне пригодна для лежания? Вот и лежите на ней сами, а кровать куда удобней.

Наверное, таких хитрых собак нужно держать в строгости с самого рождения, но мы не умели, а вот Блэк умел пользоваться нашей безвольностью и творил что хотел.

Но главное не в том.

Эрдельтерьеры – собаки почти охотничьи, им нужны не просто прогулки, а резвые выгулы. С таким псом необходимо бегать или хотя бы ходить быстрым шагом. Ни я, ни Павла Леонтьевна, ни Лешка этого делать не могли, просто не справились бы, а Ирине некогда. Собака скучала, а если этой шкоде скучно, она способна перевернуть весь дом. Выбор невелик: скачки или на природе, или в доме. Первого мы обеспечить не могли, пришлось терпеть второе.

Вообще, эрдельку лучше не поучать, а отвлекать от того, что делать нельзя, как маленького ребенка. У нас большого опыта возни с детьми не было, а коты не в счет, они другие. Пришлось осваивать этот опыт на Блэке.

Грызет ножку стола. Что делать? Никакие запреты не помогают, Блэк смотрит на нас честными непонимающими глазами, словно спрашивая: чего же ради тут эта удобная деревяшка, если не для его зубов? И только по лукавству в его честных-пречестных глазах я вижу, что все-то он знает и понимает, только не считает нужным исполнять. Зубы есть? Есть! Значит, их надо обо что-то точить.

Угол у ковра прекрасно измочаливается зубами и раздергивается на лохмотья. Почему бы в это не поиграть? И снова честный недоумевающий взгляд и полное игнорирование запретов. Причем делает все с такой невинной мордой, словно не ему запрещали все пару минут назад.

Выход нашли неожиданно. Блэк терпеть не мог запах валерьянки, а Павла Леонтьевна нечаянно пролила из пузырька (виноват, вообще-то, был сам Блэк), пес шарахнулся в сторону от лужицы, а мы заметили и намазали валерьянкой ножку стола. В доме несколько дней пахло как в больнице (Ира, вернувшись откуда-то из поездки, ахнула: мол, что тут у вас за лазарет, кому было плохо?!), зато зверь к ножке стола не подходил.

Намазали и ковер, но Павла Леонтьевна быстро взмолилась:

– Фаня, я сама скоро сбегу от этого запаха.

А ко мне принюхивались в театре, выясняя, не принимаю ли валерьянку.

К счастью, Блэк забыл о мебели и ковре, но, к несчастью, нашел другие игрушки.

Крысы грызут провода? А почему нельзя Блэку? Пришлось отрезать шнур от старого утюга и отдать на растерзание.

Он был немыслимым хитрюгой, ловко распознававшим наши слабые места.

Однажды вышли гулять, Блэк привычно принялся наводить порядок, то есть приструнивать небольшую собачонку, которую выгуливала девочка. У эрделей есть такая привычка – они должны быть главными. Собачонка сначала жалась к ногам хозяйки, а Блэк ни на какие приглашения следовать дальше не реагировал. В конце концов мне удалось увести его, но тут опомнилась обиженная им шавка, подскочила и резво цапнула за лапу! Вообще-то, за дело, ведь Блэк не давал ей покоя перед этим довольно долго, но сам наскок получился крайне некрасивым.

Девчонка подхватила собаку и умчалась в неизвестном направлении, боясь то ли за нее, то ли за себя. Я повела чуть прихрамывающего Блэка домой. Лично я готова была его корить – нечего приставать к чужой собаке, получил за дело, но Павла Леонтьевна, увидев поврежденную (всего-то чуть-чуть) лапу, принялась ахать и развила бурную деятельность. Ранка была промыта, перевязана, а сам Блэк накормлен всякой вкуснятиной сверх меры.

Что должен бы усвоить пес? По моему мнению, что приставать к не угрожавшей тебе собаке нельзя, можно получить либо сдачу, либо вот такое повреждение.

Что усвоил Блэк? Что если у тебя рана или хромота – дадут вкусности.

На следующий день он снова хромал, простую еду отвергал, требуя только деликатесы. Павла Леонтьевна, укоризненно глядя на меня, пригласила ветеринара, чтобы осмотрел раненую лапку. Приехал П., посмотрел, изумился, мол, никакой раны особенно не вижу, все сделали правильно, все в порядке, даже повязка не нужна. И хромота странная, не должно быть.

Как они похожи на нас… Или мы на них

Но Блэк хромал, причем буквально припадая на одну лапу.

Теперь лучшее из холодильника предназначалось ему. Ел на выбор то, что пожелает. Я корила себя как могла, даже во время спектакля думала о том, что не уберегла наше сокровище, могла ведь не допустить такого кошмара! Ну что мне стоило взять Блэка на руки, тогда никто его не покусал бы… Если уж той шавке очень нужно кого-то укусить, я могла подставить собственную ногу.

Приехав после спектакля не к себе, а на Хорошевку к Вульфам, я присела перед лежащим посреди комнаты Блэком, уговаривая:

– Ты уж прости меня, старую дуру, не уберегла.

Блэк горестно вздохнул и, хромая, поплелся на свое место в прихожей.

Я сквозь слезы наблюдала эту безрадостную картину – хромающего любимца. И вдруг услышала шепот Павлы Леонтьевны:

– Фуфа, какая лапа у него покусана? Какую мы перевязывали?

– Правую, – со всхлипом сообщила я.

– А вчера он на какую хромал?

– На правую. – Я недоумевала.

– Почему сегодня он хромает на левую? Блэк, иди сюда, вкусненькое дам…

Пес, то ли не слышавший нашу беседу, то ли не понявший, о чем речь, притащился обратно, всем своим видом укоряя нас в садизме: заставлять раненую собаку ковылять за деликатесом, вместо того чтобы принести угощение лично! Хромал он действительно на левую лапу.

Павла Леонтьевна присела, угостила его чем-то и подняла левую лапу:

– Болит?

Страдание в глазах у Блэка было вселенское.

– А эта тоже?

Все он понимал, и ничего давно не болело, просто Блэк забыл, какую лапу должен изображать пострадавшей. Поспешно выдернув из рук у хозяйки правую лапу, Блэк ретировался на свое место и ни на какие призывы не возвращался.

Таких случаев было много, не обманов с ранением, а лукавства.

Эрдельтерьеры вообще и наш Блэк особенно не умеют быть одни, а еще они либо спят, либо едят, либо носятся как угорелые. Играть, играть и играть. В этих собаках столько физической силы, столько выносливости, энергии, азарта, что, заводя эрдельку, следует понимать, что приобретаете вечный двигатель, прыгатель, кусатель и таскатель. Если желаете спокойствия – купите хомяка, хотя они тоже бывают буйные. У меня был один такой.

Наступил момент, когда мы с Павлой Леонтьевной поняли, что с Блэком больше не справляемся. Жить у них я не могла – до театра далеко, да и квартира не позволяла. «Повесить» такую проблему, как неугомонный пес, на очень пожилую уже Павлу Леонтьевну тоже нельзя. Лешка мал, при желании Блэк справится с ним, что называется, одной левой.

На помощь пришла Ира Юккельсон, готовая терпеть все выходки пса и организовать ему трехразовый выгул для выброса энергии.

Мы обе рыдали, словно провожали пса в последний путь, Ирина даже обиделась:

– Вы что, боитесь, что я его замучаю или голодом уморю?

Павла Леонтьевна попыталась пошутить, мол, мы не Блэка оплакиваем, а ее саму.

Не замучила и не уморила. Удивительно, но он ее тоже. Как-то Ирине удалось приучить Блэка к порядку, хотя баловала она этого нахала куда больше нашего. Мы откровенно завидовали, но о том, что отдали, не жалели. Видно, каждой собаке нужен свой хозяин. Как не каждая собака подходит дому или человеку, так и не каждый хозяин подходит собаке. Мы вот не подошли, Блэк быстро разоблачил нашу суровость, понял, что из нас можно вить даже не веревки, а тонюсенькие шнурочки, и этим пользовался. Такое положение дел мешало и нам, и ему самому. Как бы ни были резвы и непривычны к порядку эрдельки, порядок им нужен, как и всем живым существам.

Тогда я сделала вывод, что собаку нужно не баловать, а воспитывать.

Смешной вывод? Но воспитывать у меня никак не получалось, никакие выводы и убеждения не помогали. Сейчас у меня беспородный Мальчик, взятый с улицы и вылеченный и вылизанный, но если кто кого и воспитал, так это он меня – приучил разве что не тапки подавать. Нет, никогда из меня не получится строгой собаковладелицы.

Заметка, вырезанная из газеты, об австралийском псе Бобе, который любил ездить на поездах:

«Беспородному бродячему псу, жившему в восьмидесятых годах XIX века на юге Австралии, очень нравилась железная дорога. Пес полюбил грохот, специфический запах, но больше всего – ездить на поездах.

Его история началась, когда рабочие железнодорожной станции, которых пес провожал ежедневно, назвали его Бобом. Боб ходил с ними, словно на работу.

Но однажды собака не пришла, оказалось, что она попала к живодерам, вызволить Боба удалось только за какую-то плату. После того Боб ночевал в будке у дома выкупившего его работника. Пес был счастлив: у него был дом и добрый хозяин, бравший Боба с собой в поезда!

В поездках Боб вел себя прекрасно, он никому не мешал, сидел или лежал, наблюдая за проплывавшими за окном пейзажами, ни разу не нагадил и ничего не сгрыз.

Даже когда его хозяина перевели на другую работу, Боб продолжил поездки, которые становились все длинней. Теперь пса знали на железной дороге Юга Австралии почти все, причем не только работники, но и местные жители. Завидев его из окна проезжавшего поезда, люди бросали работу и устремлялись к составу, чтобы поприветствовать Боба. Пес относился к такой славе спокойно, он с достоинством оглядывал собравшуюся публику и изредка подавал голос.

Потом Бобу разрешили перемещаться даже по всей стране, для него изготовили специальный ошейник, на котором было написано, что любой встретивший эту собаку не должен ее останавливать, если только нет угрозы для жизни.

Боб до самой старости путешествовал по стране, возвращаясь домой, только чтобы поесть и поспать. Но отдыхал не больше суток, чтобы снова отправиться в путешествие. С его помощью в развитие железных дорог Юга Австралии были привлечены немалые средства, кампания шла под девизом: «Даже Боб предпочитает нас!»

Комментарий Раневской:

«Глупый пес! Ничего нет хуже поездов. Разве только ему не попадались грязные туалеты и ложка не дребезжала в стакане по ночам».