Текст книги "Смешно до слез. Исповедь великой актрисы в анекдотах и афоризмах"

Кино

Я терпеть не могу кино? Нет, не всякое.

Театр лучше.

Положим, я плохо сыграла. Бесконечно стыдно перед теми, кто сидел в зале, но сколько несчастных увидели мою плохую игру – полтысячи, тысяча? Критики не в счет, эти могут разнести в пух и прах то, что сыграно талантливо, и не заметить явной халтуры. Обгадят, особенно если сыграно «безыдейно», или вознесут, если фальшивые лозунги будут произнесены пусть фальшиво, но громко. Полтысячи обманутых зрителей расскажут еще стольким же о провале, а те еще стольким же. Но пройдет время, и о неудачном спектакле забудут, хотя бы потому, что завтра, послезавтра и еще сотню раз я сыграю хорошо.

А в кино что сделано, то сделано, брак неисправим. Если в каком-то эпизоде сыграла плохо, а другие хорошо, то режиссер может выбрать именно этот дубль, и ничего изменить нельзя. Я называю это плевком в вечность. Я умру, а безобразие останется, и от сознания такой несправедливости становится стыдно и горько.

Было бы нечестным кокетством утверждать, что у меня не было удачных ролей в кино или таких работ, о которых я не вспоминала бы с удовольствием. Беда в том, что мои предпочтения не совпадают со зрительскими.

Первый опыт в кино – немой. Уже давно были звуковые картины. Но начинающему Ромму такой роскоши не позволили. Тем более он экранизировал не героическую эпопею о становлении Советской власти, а совершенно буржуазную «Пышку» Мопассана.

Миша Ромм снимал меня по собственному почину.

Дело было так…

Я служила в Камерном у Таирова, но «Патетическую» сняли, а других ролей просто не было. Чем заниматься? Однажды собрала свои фотографии в самых разных ролях, сыгранных в провинции. Толстенная пачка получилась, не меньше фунта весом. Ого, сколько я наиграла! Уже, по крайней мере, объем должен был впечатлить мосфильмовских мэтров, заставить их понять, сколь я разноплановая актриса.

Отправила в Москинокомбинат (так тогда называли «Мосфильм») и стала ждать приглашения сняться в десятке фильмов, не иначе.

Дождалась – актер нашего театра Сергей Гартинский, который снимался на «Мосфильме», чем вызывал у меня чернейшую зависть, протянул завернутый в серую бумагу и перетянутый бечевкой тот самый фунт:

– Не знаю, что это, но просили передать вам со словами, что это никому не нужно.

Все мои роли в провинции оказались на «Мосфильме» никому не нужны. Я сумела не зарыдать, не швырнуть фотографии в мусорное ведро, даже не повеситься. Переживу, без кино как-нибудь переживу…

В кино больше не ходила, слышать о нем не желала и всех работников киноискусства ненавидела лютой ненавистью. Ненавидела долго – две недели. Потом ненависть поутихла, но презрение к кино осталось. Боюсь, на «Мосфильме» об этом даже не догадались.

И вдруг подходит Миша Ромм и говорит, что он начинающий режиссер кино, видел меня на репетиции «Патетической» и просто мечтает снять в роли госпожи Луазо в «Пышке» Ги де Мопассана. От любви до ненависти один шаг, от ненависти до любви тоже. Я шагаю быстро, мгновение – и готова обнимать Ромма со всей дури. Не помню, что именно его спасло от удушения в моих объятьях, но Миша остался жив и даже снял еще уйму фильмов.

Миша выглядел вполне по-моему: сам щуплый до невозможности, словно нэпманы, чтобы заполнить магазины, отняли еду именно у него, брючки коротковаты, пиджак, наоборот, на пару размеров больше, рукава и низ брюк обтрепаны. Гений! Во всяком случае, из тех, для кого главное голова, а не то, что надето на тело.

Отказать такому не было никакой возможности, тем более, сценарий по Мопассану, написанный в целях экономии им самим, был хорош, а я смущена сразу тремя обстоятельствами.

Тем, что взвыла, услышав его фамилию, а он смутился: «Что вы, это другой Ромм, а я пока ничего не сделал!» Мое бодрое заявление: «Сделаете!» – вызвало у Миши улыбку.

Тем, что он сам предложил сниматься и сказал, что восхищен моими репетициями в «Патетической», понимаете, репетициями, а не самим спектаклем. Это означало, что мальчишка в потрепанном пиджаке пробирался в зал и смотрел.

И самим его видом. Конечно, хорошо одеваться, как Орлова и Александров, я Любовь Петровну обожала (вот не могу написать «уважала»!) за умение элегантно выглядеть в любую минуту, но сама такого не умею, а потому мне как-то родней мальчики в коротковатых брюках…

Горжусь, что не ошиблась, Ромм талантлив, он даже «Ленина в Октябре» умудрился снять талантливо. И нечего смеяться, это вообще мало кому под силу. Тяжелее всего работать над вот такими фильмами и пьесами.

Но если бы вдруг мне (тьфу-тьфу!) даже Ромм предложил сыграть Крупскую, разосралась бы с ним навеки. Не предложил, хватило ума, остались друзьями.

У Миши хватило ума не пригласить меня на озвучку еще одного фильма – «Обыкновенный фашизм». Он сам слег после этой работы, а своих друзей уберег от инфарктов. Такой материал точно свел бы меня в могилу. Но вот живу…

Для тех, кто не помнит «Пышку», хотя сомневаюсь, что такие найдутся, уж очень у Мопассана колоритный рассказ: две супружеские пары, фабрикант, демократ, две монахини и та самая Элизабет, девица легкого поведения, прозванная Пышкой, едут из Руана в Гавр на дилижансе. Разгар франко-прусской войны, невольным путешественникам приходится останавливаться в гостинице рядом с прусскими офицерами. Пышка приглянулась одному из них, но ухаживаниям не уступает. Ее «патриотичный» отказ вызывает восторг у попутчиков, однако приводит к неприятным для них последствиям – по распоряжению офицера дилижанс утром не запрягают.

В первый день попутчики, особенно супруга виноторговца Луазо, возмущаются гнусным поведением пруссака. На второй день возмущаются уже поведением самой Пышки, ну что стоит ей, девице легкого поведения, переспать с офицером, чтобы вся компания могла двинуться дальше? Особенно старается снова Луазо.

На третий день Пышка уступает, лошадей выделяют, но теперь вся компания демонстративно презирает Пышку за «непатриотичный» поступок.

Сюжет прост, характеры довольно узнаваемы.

Ромм предложил мне играть эту самую госпожу Луазо, жену виноторговца. Роль «вкусная». Играть есть что, придумывать тоже.

И начались мучения… Ромм снимал свой первый фильм, потому он был немым, а время для съемок в недостроенных павильонах Москинокомбината в Потылихе выделено сугубо ночное. Сказалось и то, что Миша подбирал актеров сам, приглашал из разных театров, соединить наши графики работы было очень тяжело. Холодно, отопление то ли не смонтировано, то ли не подключено, костюмы сшиты из всякой дряни, например, у меня платье из той же ткани, что и обивка дилижанса. Платье жесткое, как рыцарские латы, и грело примерно так же. Зуб на зуб не попадал, из-за ночных съемок начала мучить бессонница, которая не оставляет и теперь, все не налажено…

И все же мы снимали!

Вот какая я старая – умудрилась сняться даже в немом кино! А ведь верно – снималась в «великом немом», почему-то раньше об этом не задумывалась. Много пишут и говорят о том, что в период немого кино играли слишком экзальтированно, эмоции преувеличены, артикуляция и жестикуляция тоже. А вы попробуйте убрать звук у нынешних фильмов, и окажется, что большей частью игры просто нет. Актеров, особенно киноактеров, сейчас выручает звук, крупный план, музыка, декорации, все что угодно, чтобы отвлечь именно от отсутствия игры в кадре.

О театральной игре я уже писала.

«Пышка» была немой.

Главную героиню играла Галина Сергеева, которую пригласили именно из-за фигуры и бюста. Галина потом в кино почти не снималась, хотя в театре играла много и хорошо. Кинематограф не нашел ролей, достойных ее бюста, для ролей передовых доярок или ткачих этакая выступающая часть фигуры оказалась не надобна, даже неудобна. Трактористы в кадре не туда сворачивали, коровы теряли молоко от зависти, а председатели колхозов, бросая передовые хозяйства, уходили в осветители сцены. Кажется, первой фразой, которую я произнесла, увидев такое роскошество в декольте, было: «Не имей сто друзей, а имей двух грудей». Я не помню, но свидетели запомнили.

Галина играла совсем молоденькой, ей и двадцати не было, я со своими почти сорока чувствовала себя старухой, а оттого распекать ее, красивую и молодую, было легче. Мы снимались вместе с Ниной Сухоцкой, племянницей Алисы Коонен, которая играла одну из монахинь. Обидно, но большеглазая красавица и умница Ниночка привлекала мужчин куда меньше богатого декольте Галины. Ладно бы у Сергеевой ценили талант, а то ведь грудь, ей и награду дали на следующий год после «Пышки», чтобы иметь возможность лично на этот бюст водрузить. А ведь актриса хорошая, жаль, что грудь заслонила талант.

В немом кино не молчат, звука нет только с экрана, и либо актеры должны так артикулировать, чтобы было понятно по движению губ, либо играть лицом и всем телом, чтобы у зрителей не было необходимости следить за губами. А что, если соединить то и другое?

Не помню, как мне пришло в голову взять текст «Пышки» на французском, но я мгновенно поняла, что говорить надо на языке оригинала.

– Миша, можно я буду отчитывать Пышку по-французски?

Ромм только плечами пожал:

– Пожалуйста.

И правда, получилось куда лучше. Материться надо на языке оригинала. Когда Галина соображала, что именно я ей говорю, у нее появлялось растерянное выражение лица, это вполне соответствовало рисунку роли. Ромм был в восторге.

Но в еще больший восторг пришел Ромен Роллан, когда смотрел фильм у Горького на даче. Прочитав по моим губам французский аналог слова «б…», он, говорят, даже подскочил на стуле от восторга.

Снимали долго, очень долго, актеры больше маялись между дублями, чем работали в кадре. Холодно, темно, нельзя спать, в костюме неудобно… а еще серо, сыро, неуютно. После чистого и яркого помещения театра особенно неприглядно. У всех участников съемки очень мало именно киношного опыта, многое получалось не с первого раза…

Мы с Михаилом рассорились в пух и прах, но он талантливый, безумно талантливый и доброжелательный, замечательный. Очень жалко, что Ромм потратил годы и силы на создание таких революционных шедевров, как «Ленин в Октябре» и пр., когда мог бы заниматься классикой. Но… видно, даже для гениев силен зов фанфар и рукоплесканий. А может, иначе просто нельзя, ведь существовал же список режиссеров, которым дозволялось снимать кино.

Еще я снималась у Ромма в «Мечте». У этого фильма странная судьба, он остался незамеченным, и в том вина не Ромма, не моя и даже не партийных бонз – времени. Так бывает. Потом расскажу обязательно.

Актеры, снимавшиеся в «Пышке», работали практически круглосуточно, имея по утрам репетиции, вечером спектакли, а ночью съемки. С одной стороны, я была в лучшем положении, репетиции «Патетической сонаты» закончились, а потом ее и вовсе сняли из репертуара за безыдейность, других ролей Таиров для меня не нашел, потому я могла хотя бы днем отсыпаться.

С другой стороны, это куда тяжелее – видеть и знать, что остальные приходят на площадку после спектаклей, а ты снова не у дел.

Кто бы знал, как это трудно – быть не у дел! Лучше работать круглые сутки, валясь от усталости, забывать слова роли, потому что приходится играть их десятками, выкладываться до дрожи в коленях, чем сидеть и ждать… Ходить на репетиции только ради учебы, смотреть спектакли своего и чужих театров, имея возможность только прикидывать, как сама сыграла бы эту роль. Это худшее для актрисы – проигрывать роли только мысленно, так и не сыграв их на сцене, а ведь мне еще не было сорока, прекрасный возраст, когда уже есть опыт и понимание жизни, а приложить это все не к чему!

Но и в кино оказалось очень трудно, нет, не столько физически, хотя, конечно, ночные смены утомительны и ненормальны, холод, неустроенность, долгие съемки – снимали восемь месяцев – раздражали, выматывали. И все же куда больше выматывала невозможность по-настоящему играть.

В этом не было вины режиссера или партнеров, это особенности кино.

Если я настроилась на роль перед спектаклем, я в ней живу «без остановок» задолго до выхода на сцену и еще долго после поклонов.

На съемочной площадке тебе вместо партнера могут вообще подсунуть камеру и потребовать играть на нее. И называлось-то это как – подворовывать! Боже мой, я должна подворовывать! Уже одно это название могло отбить всякую охоту.

Сняли «Пышку», которая настолько понравилась Ромену Роллану, что тот разрекламировал ее во Франции, фильм закупили, Ромм стал популярен.

Он говорил, что я его добрый ангел, потому что Роллану в первую очередь понравилась моя игра. Я не против, но мы с Ниной Сухоцкой были так вымотаны ночными съемками и самой «рваной» работой, когда не чувствуешь, что получится в конце, что, отправившись на Воробьевы горы и нажаловавшись там друг дружке вдоволь, дали торжественную клятву в кино больше ни ногой!

Не выполнили обе.

Игорь Савченко входил в число режиссеров, которым разрешили снимать кино. С Савченко мы с удовольствием работали в Баку. Он позвонил со странным предложением:

– Хочу, чтобы вы снялись в моем фильме «Дума про казака Голоту».

– Кого играть, казака или думу?

– Не знаю, но в сценарии есть колоритный попик, если согласитесь, мы из него сделаем попадью.

– Я креститься не умею.

– Там не нужно.

Приехала, посмотрела, предложили в качестве пробы пройтись в костюме попадьи по комнате, в котором напичкано всякой домашней живности.

– А текст? Что говорить-то?

– А что хотите. Это ваше хозяйство, поговорите с живностью.

Это можно. Я вошла и принялась проводить ревизию.

Птичкам:

– Рыбки вы мои золотые, все не сидите спокойно, все щебечете…

Поросятам в углу (воняло, кстати, как в свинарнике, но поросятки были такие симпатичные, розовые, что о вони забылось):

– Детки вы мои дорогие! Детки вы мои милые!

Съемочная группа покатывалась со смеху, а я все сюсюкала с поросятами.

Но это хорошо на пробах или на репетиции, я себя знала, как только прозвучит команда «Мотор!», начну заикаться и трястись либо вовсе встану столбом.

Услышав мои вздохи, Савченко рассмеялся:

– А больше ничего не нужно, мне вполне достаточно отснятого материала, вы прекрасно сыграли свою попадью.

Это была самая короткая и самая легкая моя съемка в кино.

Сам фильм прошел почти не замеченным.

А мне предстояла самая известная (увы!) роль – Ляля в «Подкидыше».

До этого я отмучилась в «Человеке в футляре» и в «Ошибке инженера Кочина». Эта «Ошибка…» точно была ошибкой. В такой чуши мне играть еще не приходилось даже в театрах во времена Гражданской войны. Впору дать новую клятву не приближаться к кино. Идиотская история, идиотская роль, а еще хуже, что при «подворовывании» вместо партнера на экране может оказаться что угодно и кто угодно.

Следуя требованию режиссера, я остановилась у двери, приветственно разведя руки и счастливо улыбаясь. На экране оказалось, что я радостно встречаю энкавэдэшников! Вот вам «подворовывание». Никогда не подворовывайте и не воруйте, себе дороже.

От «Подкидыша» я не ожидала никакого подвоха. Был веселый, легкий сценарий, написанный Риной Зеленой и Агнией Барто, не обремененный моралью, без решения производственных задач, без трудовых подвигов и героизма. Просто комедия о том, как девочку, оставшуюся без присмотра и удравшую в результате из дома гулять по Москве, последовательно пытаются удочерить разные взрослые.

Одну такую эрзац-мамашу Лялю играла я. Ляля – крупная дама с командным голосом и тоном, муж которой, Муля, под каблуком своей супруги. Фраза «Муля, не нервируй меня!» родилась случайно и стала коронной не только в фильме, но и моей на долгие годы. Вообще фраз куда более умных и удачных в фильме было много. «Товарищ милиционер, что же это делается, наезжают на совершенно живых людей!», «Наташенька, чего ты хочешь: чтобы тебе оторвали голову или ехать на дачу?»

Но запомнился проклятый Муля, причем мало кто понимал, что Муля – имя мужа героини, а не самой героини. Женщину звали Ляля, но мне вслед кричали «Муля!».

Этот Муля преследует меня по сей день.

Я успела поработать с Пырьевым в фильме «Любимая девушка» и дать себе зарок (обошлась без клятв), что никогда больше к этому любителю унижать актеров не подойду, какие бы роли он мне ни предлагал.

Но он и не предлагал.

Возможно, я бы бросила кино совсем, но Мише Ромму отказать невозможно. Тем более после прочтения сценария «Мечты».

У этого фильма странная судьба, именно судьба, иначе не назовешь.

Ромм задумал его, побывав в творческой командировке в Западной Белоруссии, только что присоединенной к Советскому Союзу. Он рассказывал, что увидел там совсем другую, отличную от нашей жизнь и психологию, которая уже не существовала на просторах победившей Советской власти. Евгений Габрилович написал по его впечатлениям сценарий, наверху одобрили, фильм должен бы получиться пропагандистским, но все слишком хорошо и глубоко для таких мелочных целей.

Ромм рассказывал, что сразу имел в виду меня в качестве исполнительницы главной роли – Розы Скороход. Мадам Скороход – типичная еврейская мама, владелица меблированных комнат и небольшой лавочки. Это Васса Железнова, дожившая до наших дней, но более мелочная, а потому более циничная и наглая. Но образ неоднозначен, ведь она любящая мать, искренне желающая своему сыну счастья. Но счастья такого, каким она сама его понимает.

Для меня была важна не столько борьба старого и нового, сколько судьба матери, сын которой вовсе не желает принимать ее принципы и заготовленное для него счастье.

Позже я снова пришла к этой проблеме – родителей и детей – в спектакле «Дальше – тишина», но это уже в старости.

Фильм был снят и прошел озвучание. В восемь утра… 22 июня 1941 года после ночной смены его закончили и сделали несколько копий для премьеры.

Премьера состоялась в сентябре под вой сирен воздушной тревоги в небольшом клубе. Сам фильм вышел на экраны в 1943 году, потому что в 1941-м показывать кадры, как Западную Украину освобождает Красная Армия, было просто нелепо.

Фильм очень хорошо приняли… американцы, те, кому довелось его посмотреть. Посол Советского Союза устроил показ для избранных, в числе которых были Теодор Драйзер, Чарли Чаплин, Мэри Пикфорд, Поль Робсон, Рокуэлл Кент, Михаил Чехов…

Многие ли видели фильм в Советском Союзе? Не думаю. Среди тех, кто кричит мне вслед «Муля!», едва ли найдется десяток видевших «Мечту» и знающих, кто такая Роза Скороход.

Самый мой удачный и серьезный фильм остался незамеченным. Что тому виной – время, судьба, несоответствие моменту?

Снова та же истина: классика вечна, она вне времени, а попытка поставить фильм «на тему» дает ему мало шансов на успех. Не получилась премьера вовремя, и фильм забыли. А жаль, очень жалко, что так произошло.

Мне, и не только мне, было безумно жаль, что «Мечту» не оценили на Родине. Меня продолжали дразнить Мулей, а об этом фильме никто и не подозревал.

В эвакуации я могла сняться в очень важной роли Ефросиньи Старицкой в «Иване Грозном» у Эйзенштейна.

Эйзенштейну, фильм которого «Александр Невский» очень понравился Сталину, в Алма-Ате были созданы все условия, даны деньги и выделен целый клуб для съемок. Эйзенштейн пригласил меня в Алма-Ату на пробы. Одновременно его помощник, тогда еще совсем молодой Эльдар Рязанов, снял Серафиму Бирман.

Мне очень хотелось играть эту роль, очень. Но Большаков (был этакий министр кинематографии в те годы) решил, что семитские черты Раневской слишком бросаются в глаза для того, чтобы она могла играть русскую княгиню. Семитские черты Серафимы Бирман бросались, вероятно, меньше.

Подозреваю, что, узнав мнение начальства, Эйзенштейн не слишком сопротивлялся, все же Серафима Бирман слыла весьма яркой и характерной актрисой. Работалось им тяжело, объяснялись в письменной форме. Бирман сыграла хорошо, а я долго обижаться на Эйзенштейна не смогла, услышав объяснения, поверила им, предпочла поверить, хотя в сердцах и пообещала, что лучше буду торговать кожей с собственной ж… пы, чем пойду сниматься у этого предателя!

Эйзенштейн в долгу не остался, прислал телеграмму:

«Как идет торговля?»

В качестве компенсации за большую потерю я получила несколько мелких, как всегда эпизодических ролей. И снова, в который уже раз, эпизод заслонял собой фильм. И снова на меня косились.

Таперша в фильме «Александр Пархоменко». Задача была простой: сыграть на пианино и спеть кусочек романса. Никита Богословский нарочно написал этот романс:

 
«И летят, и кружат пожелтевшие листья березы,
И одна я грущу, приходи и меня пожалей…»
 

Разве можно просто сесть и спеть? А игра, а образ?

Томная таперша не просто пела, сначала она делала это, не вынимая папиросы из уголка рта, потом и вовсе закусывая между строчками. По ходу с кем-то по-приятельски здоровалась, только что не ходила в туалет… и это все, не прерывая пения. Самое удивительное, что романс слышался!

Меня нередко просили спеть этот романс.

С Анненским мы делали сразу после возвращения из эвакуации совершенно очаровательную «Свадьбу» Чехова.

Он разыскал нас, оголодавших, тощих, как облезлые кошки, но жаждущих работать, в военной Москве, собрал, чтобы в страшной спешке по ночам в неимоверно тяжелых условиях снять фильм, ставший любимым у зрителей.

Днем в студии работали документалисты, их труд был важнее, потому для нас оставались ночи. С потолка капало, отовсюду дуло, костюмерной не было, переодеваться приходилось дома, гримироваться где попало, но мы все равно играли! Машину чаще всего не давали, либо для нее не выделяли бензин, и нам приходилось после съемок ранним утром в нарядах девятнадцатого века и в гриме возвращаться домой, пугая постовых милиционеров странным внешним видом и буйным весельем.

Мулю в наряде мамаши невесты из фильма узнавали не сразу, если вообще узнавали, потому что приклеенный нос менял лицо довольно сильно.

– Больше всего на свете я люблю статных мужчин, пирог с яблоками и имя Роланд.

– А тигры в Греции есть?

– Есть, в Греции все есть!

– Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном.

Это я, кстати, заявила милиционеру, пытавшемуся угомонить нас, когда Осип Наумович Абдулов, игравший того самого грека, прямо в гриме посреди утренней Москвы принялся с диким выражением лица и такими же интонациями рассказывать мне на тарабарском языке историю от имени своего персонажа. Чуть не угодили в отделение милиции…

Потом была еще «Весна» и роль Маргариты Львовны. Сниматься у всесильного Александрова рядом с Любовью Орловой значило почувствовать вкус особого положения.

С Любой мы уже встречались на съемочной площадке, а после «Весны» подружились основательно. Потом играли до самой ее смерти в Театре Моссовета. Они ушли из жизни один за другим – Орлова, Завадский и Марецкая. А я все жива.

Фраза о том, что красота – страшная сила, стала любимой и неимоверно цитируемой.

У Александрова сниматься хорошо, не то что у Пырьева. Условия идеальные, режиссер позволил сделать роль Маргариты Львовны по своему усмотрению, в результате она разрослась из одного эпизода в несколько.

Снимали в Праге на аппаратуре их студии, где условия разительно отличались от московских сорок третьего года, потому что «Мосфильм» еще не полностью вернулся из эвакуации.

Вообще, фильм глупый, потому что глупа сама задумка. Но сниматься в нем рвалась такая толпа желающих, что «Весна» приобрела вес еще до начала съемок. Кто уж из них двоих – Орлова или Александров – решили пригласить меня и позволить создать роль самой, не знаю.

Ирина Вульф была помощницей режиссера по работе с актерами.

Если вы полагаете, что она работала со всеми актерами или что вообще работали со всеми, то ошибаетесь. Ира была приставлена персонально к Орловой и ко мне. Работалось хорошо, после эвакуации и военной Москвы сытно и даже весело.

У Орловой и Александрова удивительная способность пользоваться благами. Это важная способность. Конечно, Любовь Петровна была актрисой № 1 Советского Союза, а Григорий Александров режиссером № 1, но разве мало перепадало тем, кто № 2? Они тоже были обласканы и осыпаны милостями.

Однако красиво жить умела только эта пара. Сталин прав, только их и можно было выпускать за границу представлять советское кино. Это ни в коем случае не означает, что их фильмы лучшие, хотя они были любимыми, просто Орлова лучше других умела подхватить модные веянья, элегантно выглядеть, соответствовать моде, имела свой стиль.

Злые языки немало твердили, что она просто повторяет Марлен Дитрих, а рядом с немкой сильно проигрывает. Возможно, но ведь Марлен Дитрих в Советском Союзе очень мало кто видел, и если Орлова была отражением Дитрих внешне, то пусть себе, а вот душевной она была по-русски.

Те, кто попадал в орбиту этой пары, чувствовали себя небожителями. И дело не в лучших условиях, которые им создавались, сама атмосфера была несколько иной.

Александров был требователен и мог переснимать одну и ту же сцену много раз, Орлова никогда не только не капризничала, но терпеливо снималась. В «Весне» одну сцену с Любовью Петровной, лежащей на постели, снимали несколько часов. Любая другая актриса давно возмутилась бы и потребовала отдыха, Орлова терпеливо оставалась в одной позе часами.

Видя, как много требует Александров от супруги, остальные просто не могли возражать.

Но дело не только в этом, требовать можно по-разному. Я снималась у Пырьева, входящего в список № 2. Возможностей у него и Ладыниной было хоть отбавляй, и к элите они относились тоже.

Пырьев требовал, но как!

Вера Васильева с восторгом вспоминала, как на первой пробе к «Сказанию о земле Сибирской» режиссер подошел к ней, словно к неодушевленному предмету, и вложил в декольте два принесенных ассистентками чулка, чтобы сымитировать грудь.

Вот в этом весь Пырьев, для него актеры неодушевленные предметы. Я даже объявила, что мне нужен антипырьин, так он меня довел.

Фильмы Александрова и Орловой постоянно направляли на разные фестивали, а они сами представляли советское кино, это не могло не сказаться на манере поведения и внешнем виде блестящей пары, Любовь Петровна была образцом элегантности для всех советских женщин, и, кстати, справедливо.

«Весну», о которой, как о фильме, сказать в общем-то нечего, тоже отправили в Венецию, а потом по всей Европе с показами. В послевоенную все еще голодную Москву приходили радостные письма Орловой из уже блестящей Европы. Европа пришла в себя быстро, раны затянулись, жизнь наладилась.

О моей роли Маргариты Львовны сказать тоже нечего. Конечно, были находки:

– Я возьму с собой «Идиота», чтобы не скучать в троллейбусе…

– Красота страшная сила…

Но все это не могло компенсировать пустоты самого основания картины. Снимали просто красивый фильм, чтобы он был.

Дома «Весне» от критиков досталось сполна. Удивительно, что фильмы Александрова нравились Хозяину и простой публике, а вот критикам не нравились совсем. Пресса много и справедливо писала о пустоте этих картин, а простые граждане смотрели эти пустые фильма по несколько раз и знали из них почти каждое слово.

А потом была изумительная, счастливейшая и искрометная «Золушка». Удивительно, сейчас самой не верится, что можно было работать так счастливо с Надеждой Кошеверовой. Позже мы с ней испортили все, что можно было испортить в нескольких фильмах, но «Золушка» удалась! Жеймо, Гарин, Меркурьев… что за подбор актеров!

До войны «Золушку» на советский, социалистический лад пытался переиграть Александров, конечно, с Любовью Орловой в главной роли. Сталину это буржуазное название для советского фильма не понравилось, он предложил свое – «Светлый путь». Конечно, мнение вождя оказалось решающим, вернее, никто не посмел не восхититься его прозорливостью и гениальностью.

Мы ставили «Золушку» безо всяких героико-производственных поползновений, как сказку, просто добавив красок в характеры.

Сначала для «Золушки» выбрали Янину Жеймо, собственно, сам фильм задумывался под нее. А когда у Шварца был готов черновой вариант сценария, сразу решили, что мачеха – это я.

Гарина вместо себя предложил Осип Абдулов, и прекрасно сделал, потому что король получился просто идеальный, с его обидами и обещанием уйти в монастырь, с его беззащитностью и страхом перед мачехой с ее сильными связями. Король боится противной бабы только потому, что у той всемогущие связи!

Начальство не было довольно Меркурьевым в роли мужа-подкаблучника, мол, актеру с таким опытом игры передовиков и героев не к лицу изображать бесхребетного Лесничего. Отстояли, прекрасный получился Лесничий.

И так во всем.

Мы жили этой сказкой, купались в ней, не хотелось уходить со съемочной площадки.

Шварц позволил мне дописывать роль, чем я привычно и занялась.

Янина Жеймо была совершенно очаровательной Золушкой, настоящей, даже мы, знавшие о ее реальном возрасте, верили, что перед нами юная девушка, обиженная злой мачехой. Она играла в фильме лучше всех нас!

У Шварца почти все прописано прекрасно. То, что у Мачехи главное оружие – ее связи, мне понравилось до безумия. Ну и что, что она из сказки, сама сказка получилась такой современной, что не верилось, что Лесничий со своей семьей, король с принцем и прочие живут не в соседнем дворе, а только в сказке.

Мачеха – вполне узнаваемая соседка, которая держит мужа под каблуком, способна поссориться с соседями («Это я умею!»), но главное – обладающая связями, которые способны помочь даже записать ее и ее уродливых дочерей в Книгу первых красавиц королевства.

Киношное начальство обвиняло меня в том, что мачеха получилась неоднозначной. Разве можно, чтобы отрицательный персонаж вызывал смех! Она должна вызывать ненависть.

Зачем? Почему она должна вызывать ненависть? Не лучше ли, если она будет прекрасно узнаваема, но вызывать будет действительно смех, насмешку, жалость? Иногда лучше обличать ханжество, мещанство, любые недостойные черты не гневом, а смехом, не ненавистью, а презрением.

Кто боится эту бой-бабу? Разве что Лесничий да Король, но никак не зрители, которые прекрасно видят все ее слабые стороны, ее уловки и хитрости.

Янина прекрасная партнерша, она хорошо чувствует отклик, не просто произносит требуемые ролью слова, но и вынуждает произносить недостающее.

Пример.

Идет примерка туфельки. Уже ясно, что ни самой Мачехе, ни ее дочкам туфелька не подойдет. Но ведь Золушка может все, даже надеть маленькую туфельку на большую ногу. Значит, надо заставить ее сделать это.

Сначала приказ:

– Золушка, надень туфельку… Анне.

Мачеха на мгновение только задумывается, кому именно, старшей или младшей из дочерей.

Но Золушка вовсе не намерена делать это.

Следуют льстивые уговоры:

– Золушка, ну ты же хорошая…

Никакого результата. Приходится угрожать. Но чем?