Текст книги "Заблудившийся рассвет"

Толпа зашумела, и Усманов выждал, пока люди успокоятся. Теперь ему нужно было повернуть разговор на события, хорошо известные и самим каргалинцам.

– Вы сами видите, что Красная Армия наступает, несмотря на всё коварство и козни хорошо вооружённого врага. Дутовские казаки и вам немало крови попортили…

И тут кто-то из толпы внятно сказал:

– Красные нам и побольше крови попортили, если на то пошло…

– Наверное, и так было… Война… Могут и не спросить, кто ты таков… И всё-таки я опираюсь на факты. Красноармейцы проучили дутовцев так, что тем неповадно будет больше совать свой нос в оренбургские степи.

Народ снова зашумел, заволновался. Дело в том, что немало каргалинских парней ушло также и с дутовскими отрядами, и их родителям тяжело было воспринимать теперь победные реляции Усманова. Оратор, видимо, догадался об этом и снова поднял руку, прося внимания. Ахметсафа с интересом вгляделся в лицо комиссара, будто видел его впервые: курчавые волосы аккуратно выглядывали из-под фуражки с красной звездой, гимнастёрка чётко облегала ладную фигуру, карие глаза смотрели приветливо и в то же время требовательно… Словом, в фигуре, жестах, взгляде комиссара было что-то такое, что каждый раз заставляло людей успокаиваться и слушать оратора дальше.

– Кроме того, башкирские отряды Валидова также перешли на сторону советской власти. И теперь мы вместе громим белогвардейцев. У башкир есть своё правительство, и у нас, татар, будут и своё государство, и своя национальная армия. Примером и почином тому служит I Татаро-мусульманская Стрелковая бригада. Татарский народ должен шагать в ногу со временем, а не плестись в хвосте мировых событий…

Тут взгляд его упал на сладко спящую Бибкей, и Усманов на мгновение перевёл дух, любуясь малюткой. Потом он обвёл взглядом группу записавшихся в красноармейцы юношей и продолжил:

– Вот сегодня несколько каргалинских джигитов решили добровольно записаться в ряды доблестной Красной Армии…

– Добровольно-принудительно, – хмыкнул кто-то в толпе.

Ещё кто-то ехидно поправил:

– По собственному желанию…

Несколько человек захихикали.

– Всё это серьёзно, товарищи, а не шутки… Взять, к примеру, наших женщин-мусульманок. Ведь мы, стыдно сказать, держим их на положении рабынь. Они невольно стали жертвой канонов и традиций, практически лишающих их права на собственную жизнь, любовь, профессию, образование. А ведь они вправе иметь всё это, как и любой другой свободный человек. Даже маленькая Бибкей имеет право уже сегодня чувствовать себя Человеком с большой буквы, а при достижении совершеннолетия самой выбрать себе суженого, жить с ним в любви и согласии, учиться и работать, воспитывать детей… Должна же быть свобода выбора в любви! Как жить без этого? Многие сегодня понимают и принимают такие наши лозунги, как «Свободу женщине!», «Нет рабству и угнетению!». В доказательство правдивости наших лозунгов хочу привести вам живой пример. В гости к вам сегодня приехали юные татарские артистки, первые ласточки нашего национального театра – танцовщицы Мукарряма Асфандиярова и Камиля Мазитова. Им всего по шестнадцать лет, но они нашли в себе смелость порвать путы векового рабства и закостеневших, отсталых представлений о женщине как человеке второго сорта, служанке мужчины. Несмотря на угрозы кадимистов, этих замшелых консерваторов и схоластов, девушки смело примкнули к группе фронтовых артистов. Пусть и другие девушки и женщины, обречённые на прозябание в четырёх стенах, борятся за свои права, требуют равноправия, пусть у нашего народа будут свои Жанны Д,Арки, Софьи Ковалевские, Марии Ермоловы!.. Чем мы хуже других наций и народов?!

– Ну да… – сердито отозвался один мужик. – Бабам только дай волю, они тут же тебе на шею и усадятся. Сам у них потом ишаком станешь и даже орать по-ослиному научишься. «Свободу женщине!» Как же… Выкуси… Они, племя дьявольское, и так норовят от рук отбиться. А если их и большевики подстрекать начнут… Караул тогда кричи… Обратно в стойло их уже никакая революция не загонит, даже самая размировая…

Толпа снова зашумела, мужчины о чём-то стали спорить, послышались шутки, смех, и, наконец, атмосфера опять разрядилась.

– Товарищ Еникеев, продолжайте концерт, – приказал комиссар своему культоргу и, спрыгнув со сцены, присел рядом с Ахметсафой.

Сидя бок о бок с Усмановым, Ахметсафа испытывал сложные, смешанные чувства. Но, в общем, этот комиссар вызывал в нём больше симпатии, чем настороженности. Более того, Ахметсафе вновь захотелось встать в ряды победоносной Красной Армии, делить с ней все тяготы походов, а в свободное от сражений время наслаждаться искусством фронтовых артистов…

Вот послышались звуки скрипки, забренчала мандолина, и стены храма божьего, казалось, вздрогнули от весёлой плясовой мелодии. На сцену вышли две юные танцовщицы в нарядных национальных костюмах. Их гибкие, быстрые, изящные танцевальные движения не оставили зрителей равнодушными, но были приняты по-разному. Нашлись и такие, кто стал плеваться:

– Тьфу! Людей не стесняются, хоть Бога постыдились бы, бессовестные! Что вытворяют, а? Что за времена наступили. О, Аллах!

– Не только девушки, но и жёны нынче распоясались, – поддакнули ему. – Дожили, называется…

– Не говори!.. О чём только думают родители, посылая своих девиц вертеть задом перед всем честным народом? Негоже нам смотреть на святотатство! Не возьмём греха на душу!

Однако недовольных было мало, а ещё меньше тех, кто выражал своё недовольство вслух. Никто не спешил уходить. Напротив, заворожённо, зачарованно смотрели на лихо танцующих девушек, нежные ножки которых, казалось, едва касались помоста. Ведь умным людям и в голову не придут грешные мысли при созерцании торжества красоты…

Даже Усманов вдохновился танцем и, забыв о своём комиссарстве, выбежал на середину сцены, включился вместе с девушками в пляс, легко и непринуждённо исполняя танцевальные движения…

– Во наяривает комиссар! – хихикнул какой-то мужик. – Петушок с двумя цыпочками…

– Петушков целый полк, а цыпочек – раз-два и обчёлся, – поправил его сосед.

– Не шути, – вмешался в разговор третий. – Думаешь, кому достанутся эти цыпочки? Каким-нибудь петушкам задрипанным? Держи карман шире! Этих ангелочков-попрыгуний орлы себе разберут, начальники, высшие офицеры… Видели уж в японскую войну. Там тоже вертелись эти… как их… сёстры милосердия… Ни одна из них солдату не досталась. Зато военачальники попользовались ими всласть…

…После окончания концерта артисты принялись загружать в подводы костюмы, реквизит, оборудование. Ахметсафа стоял в сторонке, всё ещё находясь под впечатлением увиденного и услышанного: ведь это было его первое знакомство с искусством.

Усманов уже гарцевал на коне, приказывая:

– Все по коням! Новобранцам пока занять места на подводах! Тро-огай! Вперёд!

Всадники двинулись вперёд стройными рядами, за ними поехали подводы с новобранцами, обозом и театральным инвентарём. Скрип тележных колёс будто отдавался тоской в самом сердце, и Ахметсафа не мог понять причину этого чувства… Сквозь слёзы на глазах он помахал рукой односельчанам, которых увозил полковой обоз. Ему опять почудилось, что среди них уезжал и его любимый брат Гусман абый…

Полк возвращался в Оренбург. Усманов не мог нарадоваться успешному проведению концерта. Настроение у него было великолепное. Он ещё не знал, что концертное выступление будет первой и последней победой полка, что очень скоро, несмотря на его протесты, полк кинут на самый тяжёлый участок фронта и оставят без всякой поддержки, и в первом же бою полк почти полностью будет вырезан казаками.

* * *

…Ахметсафе не хотелось есть, хотя за весь день у него и хлебной крошки во рту не было. Он растянулся на топчане в малой избе, подложив под голову думку, и закрыл глаза. События сегодняшнего дня вновь проходили у него в голове, вызывая какое-то смутное беспокойство в душе.

Долго он так лежал, потом забылся тревожным сном. Его разбудили громкие крики на улице. В комнате уже темнело. Ахметсафа едва поднял с подушки тяжёлую голову, как в избу вбежал напуганный чем-то отец:

– Кто дома? Быстрее вставайте! Горим! Пожар! Нижняя махалля[18]18
  Махалля (мәхәллә) – приход, квартал в мусульманских селениях или городах.


[Закрыть] загорелась! Ветер в нашу сторону. Быстрее вытаскивайте из дома всё ценное!

Ахметсафа выбежал на улицу. Сельчане сломя голову мчались к своим домам, чтобы спасти хотя бы самое ценное из нажитого за многие годы имущества. У каргалинцев насчёт пожара опыт немалый. Деревня не один пожар пережила. Люди знают: в такой ветреный летний день огонь от загоревшегося дома в мгновение ока перебросится на другие строения, и через какие-нибудь полчаса от улицы, застроенной в основном саманками с камышовой крышей, останется лишь груда пепла. Бесполезно было пытаться спасти дома. Нужно было успеть спасти и вынести как можно больше вещей и имущества.

Загоревшийся дом, как на зло, был расположен совсем недалеко от двора Давлетъяровых. Именно в этом вспыхнувшем, как спичка, доме живёт… то есть уже жил Карим, с которым Ахметсафа учится вместе в новометодном мектебе Мифтаха хальфы. Огонь не жалел никого и ничего и уже пожирал соседний дом, хозяйственные постройки… По улице летели объятые пламенем связки камыша, сорванные ветром с крыши. Дымная туча накрыла село. Через несколько минут огонь доберётся и до Давлетъяровых. Трагедия неотвратима… Как же это случилось? Почему? Ахметсафа увидел своих сверстников и друзей – Саттара с Абдерашитом, во все лопатки бегущих к своим домам. Понимая, что в эти минуты ни у кого нет времени на объяснения, Ахметсафа всё же рискнул расспросить приятелей. Впрочем, они сами остановились, чтобы перевести дух, и коротко обрисовали ситуацию.

– У Каримов горит! – выпалил Саттар. – У них солдаты на постое были, а Каримка, ты же его знаешь, табака у солдат немного стянул. Сегодня хотел покурить, спрятался от родителей за домом, в зарослях лебеды, и тут, как назло, мать появилась. Каримка со страху выбросил горящую спичку, а та попала на камышовую крышу. Мать ещё не успела ничего понять, как огонь охватил всю крышу… Тётя Бадар плачет…

Дослушать не удалось: из дома раздался сердитый крик Мустафы.

– Ахметсафа, куда же ты пропал, негодник? Вытаскивай вещи из малой избы! Живее! Младшеньких отправь к старухе Таифе, их дом огонь стороной обойдёт. Только пусть идут туда через верхнюю улицу! Живее!

Отец с мачехой метались между домом и двором, вытаскивая вещи. Эх, погрузить бы их на телегу и вывезти побыстрее, пока огонь и сюда не дошёл! Увы! Ещё в начале весны, перед приходом красных, колчаковцы забрали двух рысаков, с которыми Мустафа выезжал в казахские степи, и теперь, похоже, Давлетъяровы не только безлошадными, но и бездомными останутся. Эх, судьба-злодейка… Даже пожитки не на чем вывезти… Недоброе предчувствие, с утра терзавшее душу Ахметсафы, обернулось бедой, катастрофой. Мало чего удалось спасти от огня. Огонь пожирал всё подряд, оставляя за собой горячие пепелища.

Несчастный Мустафа от свалившегося на голову горя, кажется, даже перестал соображать. С неподдельным изумлением смотрел он на остатки обугленного яблоневого сада, ещё утром кипевшего белым пышным цветением, и потерянно бормотал:

– Ах, эти яблони… А? Яблони же… В белом цвету были… Ещё утром белые-белые… А!.. Яблони, говорю… Чем же я детей угощать буду?.. Какие яблони были! А? Ещё с утра цвели…

…На другой день Мустафа попросил у кого-то лошадь, погрузил нехитрый скарб, чудом избежавший огня, и переехал в маленький, словно кукольный, домик старухи Таифе.

VI

После пожара прошёл целый год, но мечта о новом доме так и не воплотилась в жизнь: Мустафа от всех потрясений заболел, надолго слёг и только недавно начал поправляться. Несмотря на все несчастья, Мустафа по-прежнему хотел, чтобы Ахметсафа получил хорошее образование. Как и большинство больных, Мустафа спешил излить душу, поделиться своими откровениями. Он позвал к себе сына и стал учить его уму-разуму:

– Долго я гонялся за счастьем, сынок. Но как бы человек ни старался, а полного, безмятежного счастья никогда не достигает. Впрочем, нас и несчастными трудно назвать. Не зря говорят, что Бог середину любит. Иногда эту середину называют «золотой»… Только в двух случаях, сынок, нельзя смотреть прямо: на солнце и на смерть… И ещё: упаси Аллах, превратиться в живой труп… А тебе, сынок, учиться надо, учиться… Гумерхан на любую работу скор был, только бы вернулся, он нигде не пропадёт. Гусман – юноша образованный, интеллигентный. Боюсь я за него… Потерять боюсь… Наш род не должен обмельчать, сынок… Ты должен стать звездой нашего рода. Учёба тебе даётся легко. Молодец… Левое от правого всегда отличишь. Поймёшь, с кем можно идти, а кого надо опасаться. Неверный крестится, неумный раскаивается. Выше голову, сынок! Чтобы звёзды были видны! Человек, не умеющий смотреть на звёзды, не сможет ночью найти верную дорогу. Но не дай Бог поставить свои знания на службу невеждам! Время нынче такое, что на поверхность выныривают, как правило, люди беспринципные, алчные, беззастенчивые. Жадность одним застилает ум, а другим – открывает глаза, чтобы лучше видеть в мутной воде свою добычу и поймать её. Учись видеть ум у других и делать из этого правильные выводы для себя, и тогда тебе немного легче будет жить. Поощряй свою тягу к знаниям, учись, сынок, учись…

Это был первый и последний разговор по душам между отцом и сыном. Больше Мустафа не пытался учить сына уму-разуму, не читал ему никаких наставлений, словно давая понять: всё, что хотел, я тебе сказал, теперь дело за тобой… И Ахметсафа принял решение: поехать в Оренбург, чтобы выучиться на педагога.

…В ту ночь Ахметсафе не спалось. Разные мысли теснились в голове, вновь и вновь поднимая отяжелевшие было ресницы. Нынешним летом ему исполнилось пятнадцать лет. А завтра утром он покинет аул и отправится в город Оренбург, в знаменитое медресе «Хусаиния», преобразованное новыми властями в Татарское педагогическое училище.

Ахметсафа даже встревожился: неужели он так и не заснёт, и утром выйдет в дорогу заспанным и помятым? Надо бы хоть немного поспать. Перед глазами встали его товарищи по учёбе Саттар, Хамит, Парваз, Карим, которые завтра тоже пойдут с ним в Оренбург поступать в педучилище. Интересно, они тоже не могут уснуть? Или, наоборот, дрыхнут себе без задних ног, видя сладкие сны и качаясь на хрустальных качелях грёз? Не-ет, не верит Ахметсафа, что можно спокойно, без волнения дрыхнуть накануне такого ответственного в твоей жизни дня. Он откинул одеяло и сел… Думы снова захватили его…

Вот уже второе лето подряд Ахметсафа сплавлял плоты по Сакмаре. Эта работа по сравнению с другими считалась относительно прибыльной. Пригоняешь плоты к тому месту, где расположен Оренбургский деревообрабатывающий завод, и в тот же день получаешь расчёт. После пожара и болезни Мустафы казалось, что они ещё долго не смогут встать на ноги. О доме пока даже не думали, надо было как-то сводить концы с концами. Поэтому Ахметсафа весьма охотно взялся за трудное и опасное ремесло сплавщика. Правда, ответственный за сплав подрядчик Гариф вначале ни за что не хотел брать на работу Ахметсафу. Надо сказать, что после пожара многие погорельцы, надеясь заработать на строительство нового дома, пытались найти какую-нибудь работу у местных баев, торговцев, словом, дельцов. Однако пожар весной девятнадцатого оказался, как ни странно, гораздо меньшим злом по сравнению с напастями, бедами и войнами предыдущих лет. Во-первых, настоящие баи, состоятельные купцы и торговцы, особенно те, кто имел международные связи, давно ушли вместе с белыми и исчезли из виду, вероятно, чтобы переждать смутные времена. Во-вторых, те немногие купцы и разные дельцы, кто решил приспособиться к советской власти, не могли, да и не хотели помочь каждому обездоленному каргалинцу, потому что, если прежде благотворительность купцов была выгодна для них, то при новой системе власти эта выгода начисто отсутствовала. Таким образом, новым советским богачам не было никакого дела до бедных и сирых. Действительно, с какой стати они станут делиться своим богатством налево-направо? К таким дельцам принадлежал и подрядчик Гариф. После долгих переговоров Гариф, наконец, согласился выплатить Ахметсафе зарплату в виде брёвен для дома и небольшой суммы наличных денег.

Ростом Ахметсафа был невысок, но широк в плечах, кряжист и жилист. А уж упорства в нём было хоть отбавляй. Плотогоны пользовались в деревне особенным уважением, ибо их тяжкое ремесло было по плечу не каждому даже сильному мужчине. Не шутка: гонять за тридевять земель по быстрой Сакмаре сотни и тысячи связанных между собой тяжеленных брёвен. Где-то далеко отсюда, в непроходимых лесах люди всю зиму валили лес и тащили брёвна к реке. Весной из брёвен связывали огромные, грозно шевелящиеся плоты, и отважные сплавщики, вооружённые баграми, вёслами и рулём, гнали эти плоты с риском для здоровья и жизни до отлогих берегов Сакмары, где вытаскивали и сплавляли свою добычу возле нескольких деревянных будок, за которыми высились корпуса Оренбургского деревообрабатывающего завода… Так Ахметсафа вступил в пору возмужания…

…Подрядчик Гариф когда-то благополучно вернулся с войны и сумел организовать своё дело. Надо сказать, что был он человеком довольно грубым как на словах, так и в повадках. Обещав Мустафе к концу первого же лета выделить пятнадцать брёвен, он естественно, слова не сдержал, прося подождать до следующего лета. Ахметсафа без устали два лета подряд сплавлял плоты, но подрядчик по-прежнему откладывал выполнение обещанного. Нынешней осенью Ахметсафа не вытерпел и вступил с подрядчиком в словесную перепалку, требуя оплаты труда, чтобы начать, наконец, возводить дом. На что Гариф зловеще ухмыльнулся и разразился уничижительной тирадой.

– Тебе ли дом строить, заморыш несчастный! Налепи кирпичей саманных и сваргань какую-нибудь хижину, вот это как раз по тебе будет. Нет брёвен и не будет, понял? И не путайся больше под ногами!

Ахметсафа не стал придавать особенного значения ругани подрядчика – как говорится, хозяин всегда прав, будь его работник хоть трижды воплощением трудолюбия…

Скоро они достигнут самого неудобного поворота реки, где прямо в середине течения испокон веков торчит огромный белый валун…

Всё случилось неожиданно. Плот, конечно, со всего размаха ударился о валун и отскочил к берегу. Каким-то образом Ахметсафа остался один на корме, хотя здесь постоянно должны находиться двое сильных плотогонов. В результате Ахметсафа не успел вовремя сработать веслом. Вообще, он и не должен был здесь находиться, потому что отработал смену и заслужил отдых. Но сменщик попросил его ненадолго заменить, а Ахметсафа не умел отказывать людям в просьбе. Потом выяснилось, что сменщик просто решил покурить в своё удовольствие. А второй плотогон, опытный Зариф абый, не успел броситься на помощь Ахметсафе, хотя должен был находиться рядом с ним. В дополнение ко всему брёвна оказались плохо связанными, и от сильного удара верёвки лопнули. Плот начал разваливаться на глазах, брёвна быстрым течением увлекались всё дальше и дальше, туда, где Сакмара вливалась в полноводный Яик и где догнать брёвна уже не представлялось возможным. А брёвна были из ценных пород… Прежде, чем другие опомнились, Ахметсафа с багром в руке уже плыл в холодной воде вдогонку брёвнам. Он цеплял бревно за бревном и тащил их поближе к берегу, где течение было не таким стремительным. Смельчак старался сбить крейсерскую скорость брёвен, сталкивая их друг с другом, поворачивая и толкая к берегу… На каждом плоту работает три-четыре человека. На развязавшемся плоту находился сам Гариф с четырьмя плотогонами, которые быстро поняли всю опасность положения и тоже бросились в воду на подмогу смельчаку. Совместными усилиями брёвна были укрощены, собраны в относительно тихой прибрежной заводи и заново, крепко-крепко связаны. И только несколько брёвен ускользнули от преследователей и торжествующе мчались теперь вниз по течению, на встречу с Яиком…

Вот из-за этих ускользнувших брёвен и привязался подрядчик к Ахметсафе, ругая его на чём свет стоит. Остальные плотогоны предпочитали молчать, хотя в произошедшем инциденте была доля вины каждого из них. И только самый старший и опытный сплавщик Зариф попробовал вступиться за юношу, но, наткнувшись на столь сердитый взгляд подрядчика, тут же замолк. А хозяин распалялся всё больше и больше, вот он схватил Ахметсафу за шиворот, ткнул кулаком ему под нос и заорал:

– Ты что, щенок, отсыпаться на плоту решил? Маменькин сынок…

Вымокший до нитки Ахметсафа был настолько измотан, что не имел ни сил, ни желания оправдываться.

А Гариф входил в раж:

– Какой я дурак, что взял на работу этого размазню! Сопливых пацанов близко нельзя подпускать к плотам, так ведь, Зариф?

Подрядчик теперь обращался почему-то к старшему плотогону:

– Ну, скажи, Зариф, что делать с этим щенком? В реку выбросить? Сколько ценной древесины из-за него уплыло в Яик!

Он разразился ещё несколькими ругательствами и резко толкнул Ахметсафу на груду сложенных на плоту брёвен. Юноша и так был удручён, выбит из колеи несправедливым обвинением, а более всего отсутствием со стороны товарищей даже мало-мальской поддержки, поэтому не оказывал никакого сопротивления нападкам подрядчика. От неожиданного толчка Ахметсафа потерял равновесие, нога его за что-то зацепилась, и он с шумом упал в прибрежную илистую воду.

Зариф, наконец, не выдержал издевательств над юным плотогоном, вскочил и, преградив дорогу подрядчику, грозно пробасил с высоты своего двухметрового роста:

– Не трожь мальца! Если бы не он, ты половины своих брёвен не досчитался бы! Хорошо, что он не растерялся… Не то не видать бы тебе своей древесины, как собственных ушей!

То ли мстя за это своё унижение, то ли пользуясь сложившимися обстоятельствами, подрядчик после этого происшествия упорно не хотел рассчитываться с Ахметсафой, несмотря на все дипломатические попытки Мустафы договориться. Гариф, словно дятел, талдычил одну и ту же фразу:

– Посмотрим… На следующий год… Там видно будет…

Не получив ни бревна и ни копейки за свой каторжный труд и потерпев фиаско в переговорах, Ахметсафа зарёкся искать работу у нечистоплотных на руку работодателей, богатеющих за счёт усиленной эксплуатации дешёвых, а зачастую почти дармовых рабочих сил. Он уже не мог видеть всех этих новых «дельцов». Такая позиция во многом определила его будущее. Хорошо, что в тот раз ему на помощь пришёл дядя Зариф, перед которым Гариф струсил. Однако подрядчик всё равно добился своего – не рассчитался с Ахметсафой, то есть попросту обокрал его. Нет, не так действовать надо. Что толку махать кулаком перед всеми этими гарифами и прочими кровопийцами, присосавшимися к неокрепшей ещё советской власти и тянущими жилы у народа? Руки у Ахметсафы, конечно, сильные, за два летних сезона работы на плотах юноша физически окреп и возмужал. И всё-таки ни он, ни его сверстники, с детства познавшие тяжкий труд, не могут побороться, постоять за свои права. Почему так? Может, им не хватает знаний? Значит, нужно учиться. Мифтах-мугаллим[19]19
  Мугаллим (мөгаллим) – учитель.


[Закрыть] говорил: «Имеющий бицепсы свалит одного, имеющий знания свалит тысячу». Кроме знаний, нужно ещё и единство, сплочённость. Комиссар Усманов всё время говорил: «В единстве – сила!» Хороший лозунг. Когда в деревне пытались организовать Союз молодёжи, Ахметсафа был в числе зачинщиков.

– Нам надо объединяться! – восклицал он на собраниях. – Если мы решили строить новую жизнь, нам прежде всего нужно держаться вместе. Никто нам не преподнесёт на блюдечке светлое будущее. Думаете, эти новые советские «дельцы» готовы осветить нам своими неправедными червонцами дорогу к братству и равенству? Держи карман шире!..Мы, молодёжь, должны сплотиться в единый крепкий кулак!..

Каргалинцы дивились невесть откуда взявшемуся красноречию Ахметсафы, а тот продолжал:

– Без единства невозможно движение вперёд! Я видел, как разваливался на реке плот. Не успели люди опомниться, как течение унесло разрозненные брёвна вниз по течению, к реке Яик, где их уже никто не сможет достать и откуда они устремятся к морю. И только Бог знает судьбы разрозненных брёвен, отданных воле непредсказуемых волн.

Проучившись четыре года в новометодном мектебе Мифтаха-мугаллима, набравшись знаний по математике, географии, литературе и русскому языку, Ахметсафа по совету отца и с благословения учителя отдал документы в Оренбургское медресе «Хусаиния». Его примеру последовали ещё несколько учеников. Уже были сданы вступительные экзамены, и каждого абитуриента в зависимости от уровня его знаний должны были зачислить в подготовительный класс или начальную школу. Ахметсафа из-за плохого знания русского языка был принят на вторую ступень подготовительных классов. Зато бойкий Саттар Ишбулдин удостоился зачисления в начальный класс, чему остальные шакирды[20]20
  Шакирд (шәкерт) – ученик медресе, студент.


[Закрыть] тут же стали завидовать. Но Ахметсафа быстро остудил своих товарищей:

– И не стыдно вам? Все мы знаем, как хорошо учился Саттар, и ему не завидовать надо, а наоборот, радоваться за него, подтягиваться к его уровню. Короче: перед нами стоит задача освоить за один год двухлетний курс и догнать таким образом Саттара. Лично я обещаю это сделать. Ведь нынче наступили такие времена, что и один год может решить или изменить судьбу человека. Надо спешить, друзья, чтобы потом не раскаиваться за промедление.

Меланхоличный Парваз вяло попробовал возразить:

– Не гони лошадей, Сафа! Бог даст, хватит у нас времени и на учёбу, и на жизнь.

…Долго не мог заснуть Ахметсафа. Перед глазами вставал высокий сухощавый Мифтах хальфа в неизменной чёрной бархатной тюбетейке. Его вдохновенные речи всегда так захватывали шакирдов!

А ведь до открытия новометодных классов Мифтаха хальфы Ахметсафа со сверстниками учились у приснопамятного Валькая хаджи. Учёбу в его медресе Ахметсафа вспоминал как дурной сон… Уже в коридоре этого учебного заведения в нос бросался спёртый, затхлый воздух. Только начнёшь отвечать на вопросы хальфы, проверявшего домашние задания, как тот перепоручал класс своим любимцам из числа старших шакирдов, а сам спешил по своим многочисленным делам: в гости к купцу, на отпевание или обряд имянаречения, ещё какой-нибудь вид богослужения, сулящий щедрую мзду и бесплатное угощение. В этом огромном селении, насчитывающем 11 мечетей и приходов, всегда находилось много работы для мулл и других служителей «культа».

После ухода хальфы порядок в классе кардинально менялся. У старшего шакирда в каждом классе находилась пара-другая «прихвостней», с помощью которых устраивались экзекуции над младшеклассниками в виде показательных порок розгами за любые, часто надуманные провинности. «Урок» превращался в сплошные крики, плачь, ругань… Во время одной из таких экзекуций Ахметсафа с Абдрахманом схватили свои мешочки с тетрадями и дали дёру из медресе. На улице торжествовала и благоухала весна. После затхлой атмосферы медресе мальчишки очутились на воле и резвились, словно козлята на лужайке. Ура!.. Да здравствует свобода! Виват весне! Афарин! Остались позади нудные, душные месяцы зимней учёбы и показательных порок. Ноги сами по себе помчали ребят на реку Сакмару, где ещё недавно неуклюже вертелись в кипящей воде большие куски угловатых льдин. Под некоторыми заборами ещё лежали остатки сморщенного грязного снега, впрочем, ещё вполне годного для игры в «снежки». Но сегодня не хотелось лепить снежные комки и тем более швыряться ими. Мальчишки со всех ног бежали к реке, будто боялись упустить что-то важное. Мост через реку, как всегда, был снесён половодьем, поэтому паром оставался пока единственным средством переправы. Именно туда, к пристани, откуда отплывал паром, и устремились ребята. Это было поистине великолепное, потрясающее зрелище! Сакмара вздулась настолько, что стала похожа на бушующее море. На обоих берегах этого моря царило настоящее столпотворение. Сотни подвод и обозов неделями ожидали здесь своей очереди на паром. Ржали кони, орали верблюды, лаяли собаки, шумели люди… Неужели они не могли дождаться спада весенних вод? Какой чёрт погнал их в самый разгар половодья?

Мальчишки благоразумно обходили стороной армаду подвод. Их благоразумие и осторожность были вполне оправданными: каргалинская пристань издавна пользовалась дурной славой воров и конокрадов. Кто бы ни приближался к подводам, старики это или дети, их отгоняли с угрожающими криками. Ахметсафе казалось, что они держатся на весьма почтительном расстоянии от подвод, но сами возчики были иного мнения. Путь мальчуганам преградил грозного вида мужик:

– А ну, щенки каргалинские, брысь отсюда, чтобы духа здесь вашего не было! Кыш, кыш отсюда, галчата! Надоели! Так и норовят что-нибудь уцепить и стащить, если мы хотя бы на секунду зазеваемся! Ишь, распоясались…

Очумелый и обозлённый долгим ожиданием мужик сплюнул и грязно выругался.

К нему присоединился другой возчик с красным от бессонницы глазами:

– Будь осторожен, брат. В прошлом году на Каргалинской пристани я половины своих товаров лишился. Лежу, значит, на своей телеге, очереди жду. Долго ждал и даже не заметил, как задремал малость. Всего лишь малость! Соседи были знакомые мне люди, так и они, видимо, не углядели…

– Да-а, туганкай, сон в таком случае – всё равно что смерть. Хорошо, что не весь товар упёрли…

– Дык… Это… Самое интересное, что я всё видел и наблюдал, глаза-то были не совсем закрыты, в полудрёме… Видеть-то я видал, как товар брали, в пожитках моих копались, но ни языком, ни пальцем шевельнуть не мог, понимаешь? Как заколдованный лежал, ей-богу… А когда опомнился, воров и след простыл…

– М-да… А ты думал, воры подождут, когда проснёшься?

– Ох, как горевал я тогда…

Слушать рассказы возчиков было очень интересно, но не безопасно. Мальчишки, конечно, не впервой сталкивались с таким враждебным к себе отношением возчиков на переправе, привыкли к этому. Поэтому они даже не возмутились, а как ни в чём не бывало продолжили путь на пристань.

Даже шум вышедшей из берегов реки не мог заглушить рёва взбудораженной толпы… Ругались в основном из-за места в очереди. Кто-то суматошно кричал, ища потерянную очередь, кто-то пытался влезть без очереди, некоторые тихой сапой пытались сунуть паромщику взятку, а иные вообще лезли напролом. Шум, гвалт, крики, ругань… На той стороне реки шум и толкотня разгорались с новой силой: возчики в спешке мешали друг другу выехать из парома на берег. Светопреставление! Театр трагикомедии! Но даже у пристани мальчишки задержались ненадолго. Они лишь позволили себе полюбоваться ловкими движениями паромщика дяди Зарифа, который причалил к пристани, одним прыжком очутился на дебаркадере и в мгновение ока привязал паромный канат к толстому железному столбику. Да, смотреть на дядю Зарифа было одно загляденье!