Текст книги "Заблудившийся рассвет"

Внезапно вспыхнувший спор так же быстро затух. Шаркый принялся объяснять цель их визита:

– Любимый ваш поэт Такташ собирается покинуть Оренбург. Мы посоветовались с Афзалом Тагировым и решили устроить в институте вечер прощания с поэтом, или, что вернее, его проводы. Девушки наметили план мероприятия. Я ознакомился с этим планом и думаю, что вечер удастся на славу…

Присев на табурет, он взглянул на Ахметсафу и сказал ему без обиняков:

– Как известно, ведущие вечеров обеспечивают половину успеха любого мероприятия. Вот мы и доверяем тебе, Ахметсафа, проведение этого вечера. Разумеется, в этом тебе поможет Загида. Думаю, что вдвоём вы прекрасно справитесь с поставленной задачей.

Загида вдруг отвернулась и украдкой смахнула с глаз выступившие слезинки. Айша на этот раз рассердилась всерьёз:

– Хватит, Загида! Сколько раз тебе говорить! Если все студентки института станут лить слёзы по поводу отъезда обожаемого ими Такташа… Весь институт затопит! И придётся вечер проводить на лодках среди моря девичьих слёз. Конечно, Такташ – хороший поэт, за это мы его любим и уважаем. Заметь: не только ты одна, но все мы любим поэта Такташа!

Тут она смягчилась, сменила гнев на милость и даже лукаво улыбнулась:

– Кстати, а чем же наши джигиты хуже поэта Такташа? А?

Она задорно подмигнула Ахметсафе:

– Так ведь, дорогой Ахметсафа?

Но юноша оставил без внимания шутку Айши. Открыв тайну чувств Загиды к поэту Такташу, он ощутил себя летящим в пропасть. Сердце его больно сжалось. Он с трудом заставил себя ознакомиться с планом вечера и нехотя ответил:

– Не знаю, что и сказать… Я ещё ни разу не выходил на такую большую сцену, тем более в роли ведущего… Боязно как-то…

– Посмотрите-ка на этого бравого джигита! – засмеялась Айша. – Боязно ему, бедненькому! Так мы тебе и поверили. Не городи чепухи! Всем нам известно, что ты – прирождённый артист! А если ещё продекламируешь стихи нашего Такташа…

– Верно! – поддержал Айшу замполит. – Кроме того, мы надеемся, что ты продемонстрируешь нам свои изумительные гимнастические упражнения. Ведь даже наш уважаемый Афзал ага с восхищением рассказывал о твоих «художествах» на турнике.

С Хади Такташем студентов познакомил именно Афзал ага Тагиров – в то время преподаватель физкультуры. Он с восторгом рассказывал им о «самом лучшем» из современных татарских поэтов. Среди студентов он особенно благоволил к Ахметсафе, и не только из-за его способностей к гимнастике. Вообще, Афзал Тагиров был из тех немногих людей, кто сильно изменил мировоззрение Ахметсафы…

Учителю физкультуры было слегка за тридцать, и он отличался тем, что на всё старался смотреть сквозь призму политики. Его лёгкие, быстрые шаги свидетельствовали о беспокойном, стремительном характере. Студентов особенно шокировало, что даже зимой он ходил с непокрытой головой. Длинноволосый, стройный, точный в движениях, он напоминал недавно демобилизованного офицера. Обладая высоким ростом и большой физической силой, он казался великаном даже среди рослых студентов. Такташ, например, рядом с ним казался мальчиком. Несмотря на разность в возрасте, они были очень дружны, часто приходили в институт вместе. Объединяло их и то, что оба сотрудничали в газете «Юксыллар сүзе» («Слово бедноты»), только Афзал Тагиров был редактором, а Такташ – ответственным секретарём. Хотя Ахметсафа смутно представлял себе разницу в их должностях, тем не менее чётко знал, кто из них начальник, а кто – подчинённый.

Уроки физкультуры проходили в специально оборудованном зале: это была гордость Афзала Тагирова. Он любил хвастаться:

– Такого спортзала больше не только в Оренбурге, но и в других губернских городах не сыщешь. Спортивные снаряды я доставлял чуть ли не со всей России. Своими руками их собирал, монтировал, закреплял, регулировал. Боялся, что труд мой зря пропадёт, а вышло так, что сам же стал в спортзале преподавать.

И он стал рассказывать историю, которую уже не раз слышали и Такташ, и многие студенты.

– Одно время работал я заведующим губотделом народного образования. Директором медресе «Хусаиния» тогда был Нургали Надиев. И вот загорелся он идеей оборудовать спортзал, а если он чем-то загорится, будь уверен: не успокоится, пока своего не добьётся… Ну, пошёл я ему навстречу, помог, да так увлёкся, что весь этот спортзал, можно сказать, своими руками вынянчил. Может, поэтому и не хотелось отдавать спортзал в чужие руки. Несмотря на загруженность в газете, стал я преподавать здесь физкультуру и ничуть об этом не жалею. Тем более, что джигиты у меня боевые!

Находясь в хорошем расположении духа, он порой вызывал к себе Ахметсафу и по-военному чётко приказывал:

– А ну, Давлетъяров, покажи, на что способен!

Ахметсафе только это и нужно: он готов весь день провести в спортзале! Для начала он вставал на руки и «прогуливался» таким образом по всему залу. Потом шёл «колесом». Кувырком… Ну и так далее… Целое представление! Многие смотрели с завистью.

Как-то ему довелось показывать своё мастерство зашедшему в институт Такташу. Тот буквально остолбенел от изумления, и потом, каждый раз приходя в институт, умолял Сафу «показать гимнастику». Стоя в сторонке, он с благоговейным почтением наблюдал за «гуттаперчевым» юношей и не переставал восхищаться:

– Фантастика!.. Кажется, у него вообще нет костей, одни жилы! Чудеса!

Тагиров искренне радовался тому, что сумел доставить юному другу истинное удовольствие и хлопал в ладони, подбадривая спортсмена:

– Браво!.. Оп-ля!.. Молодец!.. А теперь сделай «мостик»!.. Хорошо! Сальто! Великолепно! Оп-ля!.. Вот какие у нас джигиты!..

Казалось, что Ахметсафа в спортзале вообще не умел уставать. Без устали крутил он свои пируэты, успевал обучать и тренировать других студентов, что очень нравилось Тагирову.

– В моё отсутствие этот парень вполне справится с моими обязанностями, – гордился он. – Прирождённый спортсмен! Недавно увлёкся боксом и делает первые успехи, даже секцию бокса в институте организовал. Ты посмотри на его лапища! Не руки, а лопаты! Сразу видно крепкую крестьянскую породу. Кулачный бой для такого богатыря всё равно что игра в кегли для детей! Да, растёт молодёжь… А мы растратили свою юность в царских окопах, спалили её в огне революций.

Такташ лишь посмеивался над своим старшим другом:

– Брось! Не говори так, Афзал ази[24]24
  Ази (диал.) – обращение к старшему по возрасту.


[Закрыть], разве ты старый? Ого-го!.. Ты ещё любого джигита за пояс заткнёшь! Нет уж, пусть медведь твоей старости ещё долго лежит в своей берлоге.

Оценил Хади и декламаторские способности Ахметсафы. Они не успели по-настоящему сдружиться, может быть, из-за природной застенчивости Ахметсафы. Тем не менее Такташ считал Ахметсафу своим хорошим знакомым, почти приятелем, при встречах неизменно интересовался его успехами, поэтому, видимо, и попросил Афзала Тагирова, чтобы именно его воспитаннику Ахметсафе поручили вести вечер проводов. Правда, самому Ахметсафе просьбу передали через Загида Шаркыя.

До вечера оставалась ровно неделя. Надо спешить с репетициями. Стоит ли говорить, что Ахметсафа и не думал отказываться, узнав, что сам Такташ просил его вести вечер! Разом преодолев первоначальные колебания и сомнения, забыв своё смущение перед Загидой, он вновь, на этот раз тщательно и придирчиво, изучил план мероприятия и внёс свои предложения, коррективы. Было решено включить в программу студенческий оркестр с хором. Предполагалось исполнить две татарские народные и несколько современных песен. Затем слово брал сам поэт, беседовал с публикой, читал свои стихи, но всё это планировалось как бы вступлением, прелюдией. После этого следовало целое представление в виде номеров художественной и артистической самодеятельности, акробатических трюков и силовой гимнастики. И лишь потом сцену полностью передавали в распоряжение Такташа и его поклонников. Пусть один читает, а другие внимают…

…Во время репетиций Ахметсафа испытывал дополнительное волнение, ощущая возле себя Загиду. Кажется, и девушка весьма благосклонно относилась к нему, но что-то сдерживало её чувства. Ахметсафа – парень видный, и не одна красавица с радостью приняла бы его ухаживания. Об этом ему и Айша не раз говорила. Более того: секретничая с подружками, она призналась, что если бы её сердце не было занято, то она обязательно вскружила бы голову Ахметсафе. Но парню от этого ни холодно ни жарко. Выходит, у Айши сердце горячее, а у Загиды холодное? Да нет же! Разве не знает Айша, что нежное сердечко Загиды занято образом голубоглазого мишарского юноши Такташа? Знает, конечно! И в чём же дело? Может, это намёк подруге: мол, чем тянуться за журавлём в небе, лучше держать синицу в руке? Другими словами, не мечтай, подруга, о голубоглазом поэте, это звезда не для тебя, а чем сохнуть по несбыточной мечте, лучше прибери к руками земную «птицу счастья» и утешься ею… То есть «земная птица счастья» – это и есть влюблённый Ахметсафа… Эх, Айша!.. Если бы человек обладал способностью подчинять свои чувства уму, гасить их так, чтобы они потом и пискнуть не посмели!.. Увы!.. Никто не понимает чувств влюблённой по уши девушки, над ней лишь смеются. Впрочем, язык у людей, как говорится, без костей, мало ли что болтают… По сути, ни у кого из них нет никакого дела до её любви… Влюблена? Ну и пусть себе! На здоровье!.. Внезапно вспыхнувшую страсть невозможно погасить. Все мысли Загиды вертелись вокруг Такташа, как сотни планет вокруг Солнца. Она бредила своим возлюбленным, с ума по нему сходила… Ночами во сне она страстно обнимала Такташа, а просыпаясь с мятой подушкой в руках, вся в холодном поту, долго ещё лежала ничком, пытаясь удержать ускользающее видение, отчаянно цепляясь за мечту, робко отступающую перед грубой силой реальности… Так птенец разом глупеет от избытка чувств, не в состоянии совладать с ними.

Сегодня Загида ни с того ни с сего… упала на лестнице. Да что там упала – кубарем покатилась! И всё из-за Такташа. В этот момент она как раз потянулась рукой к голове поэта, чтобы смахнуть снежинки с его чудесных волос. В мечтах, разумеется, потянулась… Всё закончилось падением с лестницы на глазах однокурсниц… Ах, любовь!.. Ах, страсть! Загида слышала, что от безответной любви некоторые люди сходят с ума. Значит, Всевышний обрёк Загиду на очень серьёзное испытание.

Во время репетиций Ахметсафа и Загида испытывали странное чувство неловкости, чуть ли не вины друг перед другом. Наверное, поэтому они не могли полностью раскрыться, их слова, жесты, походки на сцене были какими-то неестественными, напряжёнными. Айша от этого приходила в тихое бешенство, и только Загид Шаркый удивлялся скованности ведущих, не зная истинной причины такого поведения.

…И вот наступил день, когда в столовой, приспособленной для зала, собрались студенты и студентки, гости, преподаватели… Все ждали начала литературно-музыкального вечера.

В середине первого ряда сидел, как и мечтала Загида, сам виновник торжества. Подражая Афзалу Тагирову, Такташ тоже ходил с непокрытой головой, несмотря на середину зимы, в лёгком и длинном демисезонном пальто, в котором выглядел выше своего среднего роста. На шее поэта висел небрежно наброшенный белый шарф: один из наивных символов свободы и бунтарства. С белым цветом шарфа резко контрастировала поразительная голубизна такташевских глаз, взятая из небесной вышины или морской глубины. Рядом с поэтом сидел руководитель литературного кружка Шариф Камал, с лица которого, казалось, никогда не сходила сдержанная улыбка. На первом ряду с достоинством Песталоцци расположились также Афзал Тагиров и другие преподаватели института. Левая половина зала осталась за прекрасной половиной человечества. Смешно было смотреть, с каким кротким и невинным видом девушки рассаживались вокруг немногочисленных учителей, словно цыплята, прячущиеся от коршуна под крыло матери. Смешно потому, что эти самые скромницы и смиренницы, сидящие сейчас с видом воплощения благонравности, благочестия и благопристойности, буквально перед приходом педагогов бесились так, что дым коромыслом стоял, и даже самым отчаянным парням доставалось на орехи, когда те пробовали дразнить и, не дай Бог, ущипнуть этих очаровательных разбойниц. Но теперь девицы сидели смирно, застенчиво потупив глазки, в которых ещё совсем недавно плясали озорные огоньки. Впрочем, разве не понятно, что в традиционном мужском коллективе, куда вдруг вливаются десятки молоденьких и прехорошеньких девиц, неизменно происходят кардинальные и уже необратимые изменения? Начинается совсем другая жизнь. Представьте себе, как изменилось бы настроение и поведение юношей, если в их комнату «случайно, ненароком» заглянула, а то и зашла бы девушка! Примерно то же самое происходило теперь в наполненном людьми зале. Здесь царила атмосфера особой приподнятости, витал дух особого настроя, причину которого следовало искать не столько в притягательной магии пришедших сюда поэтов и писателей, сколько в серебристых колокольчиках девичьего смеха, сдерживаемого пока присутствием чопорных учителей…

Концерт, как и было задумано, начался выступлением оркестра, исполнившего народные песни «Каз канаты» («Гусиное крыло») и «Ком бураны» («Песчаная буря»). Сердца зрителей дрогнули и забились сильнее, чего, собственно, и добивались артисты. Музыка и слова брали за душу, глаза зрителей невольно увлажнились слезами. Нет, не только от неизбывной печали, присущей протяжным мелодиям предков. В таких мелодиях заключена целая гамма чувств, зачастую понятная только представителю определённой этнической группы или общности. Сами гены, сама кровь помогают понимать голоса и мелодии предков, причём, при этом вовсе не обязательно испытывать лишь чувства скорби и печали, ибо душу временами охватывают и чувства светлые, сладостно-щемящие, таинственно глубокие, и она в эти мгновения словно поднимается ввысь, распрямляет крылья; особенная лучезарная теплота пронизывает все твои мысли и чувства, а сидящие рядом зрители становятся для тебя самыми близкими, дорогими людьми, то есть сотоварищами по переживанию.

Наконец, слово предоставили поэту. Под бурей аплодисментов он скромно поднялся со своего места и поприветствовал зрителей сдержанным поклоном, от чего заволновалась непокорная копна его соломенных волос. Движение поэта не было лишено изящества, что по достоинству оценила публика. Лицо поэта дышало энергией и смелостью. Вот он легко взбежал на сцену, поправляя рукой упрямые пряди волос, хотя наверняка знал бесполезность этого жеста, рассчитанного скорее всего на прекрасную половину зала. Тогда он резко откинул голову назад, и волосы каким-то чудом угомонились, приняв, вероятно, оптимально удобное положение.

Таинственные манипуляции с волосами возымели своё действие, заставив затрепетать нежные девичьи сердца. Лёгкий вздох прошёлся по залу…

Для начала поэт прочитал хорошо знакомые своим поклонницам стихи: «Тёмными ночами», «Ветер говорит» и другие. Зал замер, благоговейно внимая чтецу, растворяясь в ритмах его чудесной поэзии… Наконец, Такташ смилостивился и решил вывести публику из состояния транспоэтического гипноза, то бишь спустить её на грешную землю. Он подошёл к самому краю сцены, протянул руку сидящей в первом ряду симпатичной девушке, зардевшейся от смущения, и объявил:

– Джамагат! Дорогие зрители! Я привёл сегодня в гости к вам замечательную девушку. Её зовут Гульсум, она учится на политкурсах…

Весь зал подался вперёд, удивлённо пытаясь разглядеть счастливую избранницу поэта, а та довольно легко преодолела смущение, поднялась со своего места и повернулась к залу, сохраняя на лице приветливо-вежливую улыбку. Не успела она снова сесть на своё место, как в сторону поэта из-под десятков девичьих ресниц разящими стрелами полетели разгневанные, недоумённо-сердитые взгляды, требующие немедленного объяснения.

«Как же так? Возмутительно! Непростительно! – вонзались в поэта немые стрелы справедливого негодования. – Немыслимо! Это уже ни в какие ворота не лезет! Привести на наш вечер какую-то чужую девицу! Ну не дурак ли? Чем мы хуже этой пигалицы? Этой накрашенной! Неужели невдомёк тебе, как сильно обидел ты нас этим вопиющим поступком?!»

Но стрелы не достигали своей цели. Поэт не видел никого, кроме своей Гульсум. Ситуация явно выходила из-под контроля институток, из чьих настойчиво нежных рук ускользала такая «добыча»! Но Такташ не заметил изменений в настроении публики и, по-прежнему ослеплённый своей любовью, произнёс две-три фразы, буквально пригвоздившие к своим стульям девушек, ошарашенных «изменой» кумира.

– На днях я сочинил стихотворение «Девушка рассвета», которое посвятил Гульсум туташ[25]25
  Туташ – барышня, сударыня.


[Закрыть]. Это произведение я и хочу вам прочитать… – сказал он, нежно улыбаясь и слегка кланяясь своей возлюбленной.

Глухой рокот возмущения пронёсся по залу. Как ни был ослеплён своим чувством Такташ, но его чуткая поэтическая душа уловила, наконец, ропот недовольства в публике. Он понял, что допустил оплошность, вернее, бестактность. Может, не надо было говорить, что стихотворение посвящается Гульсум? Но это невозможно, ведь он пригласил свою подругу именно за тем, чтобы она услышала слова посвящения. Наверное, не следовало спешить с этим стихотворением, а перенести его во второе отделение, в самый конец вечера. Но теперь уже поздно что-то менять, чувства возобладали над разумом. Простите, девушки… Видит Аллах, я вовсе не хотел обидеть вас… Однако слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. Такташ подался вперёд и начал читать с особенным вдохновением и волнением, глядя на сидевших девушек, проникая в их души, тревожа их сердца. И томные барышни поняли вдруг, что стихотворение обращено именно к ним, а не к какой-то незнакомой Гульсум, что голос Такташа принадлежит только им, и к середине декламации уже готовы были разрыдаться от избытка чувств. А Такташ всё читал и читал:

 
Зачем меня ты повстречала,
О, дева Утренней Зари?
Благоуханной розой счастья
Меня ты одари!
 
 
Но почему, скажи, так нежно
Поцеловав меня в чело,
Ты вдруг в лучах зари исчезла,
Меня покинув, – для чего?
 

Сила поэзии, чарующий голос и артистизм чтеца настолько пленили зал, что все девицы, минутой ранее готовые устроить «бучу», тут же простили поэта за «измену» и даже забыли о ней. Какая-то светлая волна прошла по залу, затронула самые чувствительные струны девушек, сопереживание которых влюблённому поэту было настолько искренне, что вызвало неподдельные слёзы, выступающие из-под накрашенных ресниц. Как же так? Разве позволительно Поэту так убиваться из-за любви?! Нет, Такташ поступил неправильно, отдав своё прекрасное сердце этой жестокодушной барышне. Неужели рядом с ним нет друзей, которые своим советом удержали бы его от опрометчивого шага? А если такие друзья есть, почему они молчат? Подумать только! Что себе позволяет эта девица! Кинжал, отравленный её чарами, вонзился глубоко в трепетную, чистую душу поэта, заставляя его мучиться, терзаться любовными страданиями, а обольстительнице хватает наглости по-прежнему дразнить поэта, поощряя и в то же время держа его на расстоянии. Эта барышня не достойна любви поэта! Разве можно так – вскружить парню голову и играть с ним в прятки, испытывая от этого наслаждение? Садизм какой-то!.. И все девушки тут же воспылали благородным негодованием в отношении «этой Гульсум», которая под давлением всех этих чувств и эмоций буквально вжалась в спинку своего стула и сидела тихо, не шелохнувшись, спрятав своё сладкое смятение под длинными, чуть вздрагивающими ресницами…

Стихотворение не было ещё прочтено до конца, но Такташ с облегчением почувствовал, что великодушно «прощён» благодарными ему девицами. Под гром оваций он с едва заметным смущением поклонился публике. Новый шквал аплодисментов. Поэт приложил руку к сердцу и снова склонился в поклоне, и на этот раз непокорные волосы почему-то не спадали ему на лоб. Такташ легко спрыгнул со сцены и со сдержанно-торжествующим видом направился к своему месту. Усевшись, он нежно коснулся руки Гульсум, что тут же было оценено институтками как «неуместный, неприличный» жест. И всё же никто на него, такого «хорошего», и не думал сердиться, и только за сценой стояла в ожидании своего выхода единственная девушка, чьей любви и чести был нанесён смертельный удар – Загида туташ.

После выступления поэта было исполнено ещё несколько номеров, а бедная Загида до сих пор не могла придти в себя от потрясения. Поняв состояние подруги, Айша потормошила её за плечо:

– Очнись, красавица!

Увидев её отсутствующие глаза, Айша съёжилась от жалости к подруге, но тут же взяла себя в руки и пригрозила:

– Если сорвёшь концерт, в институте тебе ни дня не быть! Запомни это! А теперь выйдешь на сцену и объявишь, что Ахметсафа Давлетъяров прочитает стихотворение Такташа «Убитый пророк».

Кажется, угроза подействовала, и Загида на ватных ногах вышла на сцену. Она, как обычно, слегка кашлянула, чтобы прочистить горло, и на мгновение прислушалась к самой себе: в эти секунды из её высокой, чистой души навсегда улетало что-то очень важное, дорогое, незабвенное… Раздосадованная на саму себя и на весь мир, она окинула зал сердитым взглядом и объявила:

– Стихотворение нашего любимого поэта Хакташа… Такташа…

Ошибка в имени (Хади Такташ – «Хакташ») тут же выбила её из колеи, и она замерла в растерянности.

Никогда не терявший присутствие духа Шариф Камал шутливо подхватил, пытаясь помочь девушке:

 
Хакташ, Такташ,
Ты же мой якташ[26]26
  Якташ – земляк.


[Закрыть].
 

Зал рассмеялся, и Загида вконец расстроилась, ощутив себя самым несчастным человеком на свете. Посчитав, что для неё всё «кончено» и мир сейчас провалится в тартарары, она равнодушно махнула рукой и вяло попробовала закончить своё объявление:

– Ну, это… Нашего поэта… любимого… Э-э… Пророк… Э-э…

Она в сердцах ещё раз махнула рукой и сердито крикнула стоявшему за кулисами Ахметсафе:

– Да ну тебя!.. Сам объявляй!.. Чего глаза вылупил?!

И побежала со сцены, чуть не рыдая.

При виде Ахметсафы зал вновь засмеялся, и только сердитый взгляд приподнявшегося с места директора института приструнил девиц. Но время было утеряно, и Ахметсафа никак не мог настроиться на чтение. Поймав ободряющий дружеский взгляд Афзала Тагирова, он, наконец, успокоился, взял себя в руки, собрался с духом.

– Хади Такташ. «Убитый пророк», – объявил он и начал читать. Хотя по степени выразительности он немного уступал самому автору, но тем не менее был великолепен по-своему: декламировал с чувством, с глубоким понимаем того, что и о чём читает. Словом, довольно быстро Ахметсафа овладел вниманием зрителей. Вот он дошёл до кульминационных строчек.

 
И видит небо, что за волю,
За родину я воевал!..
Но палачи свободы, мама,
Меня сразили наповал.
 

После этих слов многие девушки едва сдерживали рыдание, а некоторые и вовсе дали волю чувствам, нисколько не стесняясь текущих по лицу слёз. Впрочем, в зале никто не прятал друг от друга свои чувства: в этом зрители проявляли поразительное и полное единодушие. Публика просто-напросто растворилась в стихах Такташа. Такова сила истинной поэзии!

Закончив чтение, Ахметсафа тоже удостоился бури оваций, и даже сам поэт, не выдержав, взбежал на сцену, пожал Ахметсафе руку и воскликнул:

– Ну, молодец, брат! Спасибо! Здорово читал!

Выйдя за кулисы, Ахметсафа в первую очередь постарался взять себя в руки. Сердце его разрывалось от жалости к Загиде. Где она? Как она переживает свой провал? Надо найти, успокоить её, приободрить… Но за кулисами девушки не было. Артистическая комнатка пуста. На сцене вновь слышался голос Такташа, которому по-прежнему неистово аплодировали, но Ахметсафа был уверен, что Загиды нет и в зале. В узком коридоре столовой тоже никого… Расстроенный юноша вернулся за кулисы… Что ж… Придётся ему самому вести оставшуюся часть вечера.

На сцене божественный Такташ вдохновенно читал свои стихи…