Текст книги "Заблудившийся рассвет"

Смерч. Книга вторая

 
И от сегодняшнего Настоящего
Останется вам
Незабываемое,
Огромное
Историческое наследие…
 

Хади Такташ

I

…Холодное январское утро 1930 года…

Над Камой жидким маревом поднимается туман. Вплоть до нового года шли снегопады, шалили бураны, и вдруг разразилась оттепель. Целую неделю таяли снега, пока природа, наконец, не спохватилась и снова вдарила стужей и закрутила метелью. С начала пути не прошло и четверти часа, как спина гнедого мерина покрылась густым инеем. Санный путь обледенел, поэтому возничий не особо погонял животное. Лошадь – государственная, из кантонных конюшен, не дай Бог упадёт, поранит или искалечит ноги, тогда возничему прямая дорога на тюремные нары, месяцев эдак на три-четыре. Нрав у новой власти крутой, с ней ухо востро держать приходится.

Казанскому гостю, кажется, всё нипочём: развалился в санях, как барин, укутался в тулуп, зарылся в сено и в ус не дует, размышляет всё о чём-то. Ишь, ты… Городской, а к зимней дороге, видно, приучен. Ни о тулупе, ни о подшитых валенках не забыл. А то некоторые представители из города одеваются, будто на променад с барышней выходят: пальтишко тонкое, сапожки чуть не просвечивают. Сидит такой деятель в санях и от холода ёрзает, ворочается, сердечный, что уж на сковородке, возницу поторапливает, покрикивает, а у самого зуб на зуб не попадает. Не знаешь, то ли за лошадью следить, то ли седока-бедолагу отогревать. Ничего не поделаешь, кучер отвечает и за лошадь, и за седока, которого должен доставить вовремя и по назначению. Ямщик – при любой власти ямщик, ему по большому счёту всё равно, за какую идею лошадей гнать: за царя-батюшку али за «новую жисть»… Лишь бы седок не беспокойным оказался, не мешал езде. В этом смысле кучеру сегодня явно повезло: седок, несмотря на свою молодость, казался парнем спокойным, серьёзным.

Вчера они встретились у дома, где размещался Челнинский кантон. Оттуда возница должен отвезти «представителя» в пункт назначения, то есть в Мензелинск. Гость поздоровался с кучером за руку, сказал, что придётся заночевать в Челнах, помог ему отыскать кантонную конюшню, а самого устроил в местной гостинице. Утром, чуть свет, они наскоро почаёвничали, вывели из конюшни государственную тягловую силу, погрузили в сани какие-то книги, свёртки, коих, слава Богу, оказалось не так много, и тронулись в путь.

Всегда хорошо, когда выезжаешь загодя, с утра. Глядишь к вечеру и в уездный центр приедешь. Возница никак не мог привыкнуть к новым наименованиям, и старое доброе название «уезд» было ближе его душе, чем новое слово «кантон», появившееся при создании Татарской Автономной республики. Впрочем, территории прежних уездов так же были переделаны, растасканы, поделены по новообразовавшимся кантонам. Дескать, из самой Москвы так велели. Только причём здесь Москва? Сначала на каждом углу кричали о собственной республике, собирали митинги, утверждая, что отныне будут хозяевами собственной земли, но какой же ты, извиняюсь, хозяин, если даже прежние добрые уезды не смог сохранить? Оно, конечно, понятно: очень хочется повластвовать в этой республике-то. Но какая власть продержится без армии? Ни у Сагидуллина армии не было, ни у Байчурина. Что это за республика, за государство без своего войска? Одним языком свободы много не завоюешь. Это факт. Кроме того, опасно сейчас язык-то распускать, не те уже времена. Прибудет из Ижевска взвод солдат, пальнёт из винтовок в воздух для острастки, и тут же забудутся и республика твоя, и свобода… Волей-неволей язык прикусишь. Вот и получается, что власть взвода солдат сильнее, чем вся говорильня новообразованной «республики». Слово Москвы – закон и для Казани, и для Мензелинска. И никуда от этого не деться, верно, товарищ представитель? Хотел бы я, сердечный, кое о чём спросить тебя, да не решаюсь. А ну, как в ГПУ донесёшь? Мол, такой-сякой, сухой-немазанный, контра… Время нынче такое, что и без всяких вопросов народ целыми деревнями в Мензелинскую тюрьму сгоняют. А некоторых прямо там и расстреливают. О, Аллах, спаси и помилуй!.. Иннә лиллаһи үә иннә иләйһи раҗигун[39]39
  Иннә лиллаһи үә иннә иләйһи раҗигун – все мы создания Всевышнего, и все к нему вернёмся (строка из мусульманской молитвы).


[Закрыть]… Не знаю, в чём виноваты перед новой властью бедные крестьяне? Все классовые враги, то бишь богатеи и их прихлебатели, давным-давно ушли с колчаковцами и теперь осели в неизвестно каких царствах-государствах. Впрочем, денежный человек с любой властью может договориться. Я хоть и простой ямщик, но немало чего в жизни повидал, и суждение своё имею, факт… Этим миром правит не разум, а рубль… И всё-таки прежде с богатеями было легче, как-то проще договариваться. Поговорить бы, мил-человек, обо всём этом… Дорога ведь длинная… Ан нет!.. Нельзя… Опасно… Гость из Казани, как ни крути, а представляет эту саму «новую власть». Не даром же «представителем» называется…

Ахметсафу Давлетъярова одолевали собственные мысли. Во-первых, он не совсем представлял себе, что будет делать в Мензелинске. В середине декабря собрали студентов последнего курса Татарского коммунистического университета и объявили, что начиная с нового года они будут отправлены на помощь тем кантонам, где советская власть ещё не совсем упрочилась. Таких помощников в ЦК партии назвали «двадцатипятитысячниками», хотя в действительности их количество значительно превышало эту цифру.

Как член бюро партийной ячейки Ахметсафа находился в гуще дел, участвовал в распределении студентов по кантонам и мог, конечно, выбрать для себя место поближе к Казани. Но он, напротив, выбрал наиболее отдалённый – Мензелинский кантон. Честно говоря, в то время он был озабочен и несколько удивлён тем обстоятельством, что власти даже не стали дожидаться получения студентами диплома (до него оставалось всего полгода), чтобы отправить затем в кантоны специалистов с законченным высшим образованием. К чему такая спешка? Неужели этого требует политическая обстановка? Впрочем, решение партии – это приказ…

* * *

Сталин любил работать на даче. Прищурив глаза, он уже довольно продолжительное время смотрел в даль сада. Вождь и сам, вероятно, не смог бы ответить, чего ради так долго торчит у окна, в то время, как принесённая секретарём почта не прочитана и наполовину.

День клонился к закату, а дел ещё было невпроворот.

Он почему-то недовольно поморщился, прочитав телеграмму первого секретаря Татарского обкома партии Разумова, хотя сообщению из Казани, казалось бы, наоборот, надо было только радоваться. Разумов рапортовал, что двадцатипятитысячники развернули работу во всех кантонах республики и, руководствуясь указаниями великого Сталина, полны решимости встретить весну стопроцентной коллективизацией сёл Татарии. Особенно не понравилась вождю та напыщенная фраза из телеграмм, где говорилось, что «Полное выполнение установок Сталина и партии – дело чести обкома, и в этом вопросе они не отступят ни шагу!» Причина недовольства крылась, конечно, не в верноподданнической трескотне телеграммы, нет! Такие телеграммы и заверения только тешили самолюбие вождя. Настораживало его другое: в последнее время к нему стали приходить известия о перегибах на местах. Учитывая, что все сообщения поступали к Сталину сквозь мельчайшее сито бдительного секретариата, то можно себе представить истинный размах народного недовольства. И если процесс коллективизации на местах по вине местных руководителей принимал уродливые формы, то зачем эти нездоровые явления связывать с именем вождя? Разве так уж идеальны, например, действия того же Татарского обкома партии? А ведь все эти действия освящены именем Сталина. Дескать, установка Сталина… У невежественных и чересчур рьяных исполнителей его воли даже от микроскопических успехов так закружились головы, что они готовы ломать дрова и дальше, лишь бы заслужить хотя бы один одобрительный кивок вождя. Нет, надо укоротить руки этим деятелям… Имя Сталина будет у всех на устах только после полной и окончательной победы коллективизации. Надо немедленно принять меры по очищению своего имени от последствий перегибов на местах и, судя по всему, ещё можно успеть сделать это. Телеграмма от Разумова натолкнула Сталина на смелую мысль: напечатать в «Правде» статью и назвать её «Головокружение от успехов». Отличный заголовок! И Разумов, и другие наместники проводят, в общем, правильную политику: обязательная стопроцентная коллективизация. Но!.. Но акценты следует определённым образом сместить…

На лице Сталина появилась – нет, даже не улыбка! – а чуть заметная гримаса удовлетворения от задуманной каверзы.

В саду горели красные гроздья рябины. Ягоды этого дерева редко сохраняются до нового года, птицы склёвывают их в первых числах декабря. Сталин, как известно, работал по ночам, а утром крепко спал. Но однажды он застал на ногах ранее декабрьское утро и был удивлен, увидев, как стайка птиц налетела на рябину и в одно мгновение склевала кроваво-красную россыпь ягод. С неизъяснимым удовольствием наблюдал он сие превосходно организованное, красочное зрелище мгновенного уничтожения.

Нынче пернатых пожирателей рябины ещё не видно. Запаздывают на пиршество. Может, решили оставить в покое одинокую в этих окрестностях рябину? Январь на исходе.

Не успел он додумать эту мысль, как запоздавшая стайка птиц с ходу пикировала рябину и в мгновенье ока сожрала её алое убранство.

На душе Сталина потеплело: нет, никто на свете не в силах изменить беспощадные законы природы! Каждый созревший плод должен быть сорван и съеден, пусть даже с опозданием. Гроздья затеянной коллективизации ещё только наливаются соком, а хищные стаи воронья уже нетерпеливо кружатся над этим общественным деревом в ожидании спелых плодов. Кроме того, по земле в предвкушении дармового «счастья» бродят также бесчисленные орды голодранцев. Дай только им волю, и они пустят по миру всю державу, а заодно и самого вождя. Ухо надо держать востро. Наверное, нет желания более бессмысленного, чем стремление стать «богатым и счастливым», не ударив для этого и пальцем о палец. Такое стремление необходимо обуздать, вывести на чистую воду все эти шайки жадных бездельников и охотников поживиться за чужой счёт, а наиболее активных из них расстрелять самым беспощадным образом, чтобы другим неповадно было. Словом, применить тактику пернатых пожирателей рябины: налететь и уничтожить, но сделать это так, чтобы о сути происходящих событий не догадывалась ни одна душа, кроме, конечно, Его Самого – Вождя всех времён и народов.

II

Сталин поступил правильно, послав в Татарстан Разумова, этого немного высокомерного, немного сумасбродного, но самое главное, слепо преданного Сталину человека, к тому же пользующегося у рабочих определённым авторитетом. Предшественники Разумова не оправдали надежд Сталина. Кто-кто, а вождь хорошо знал, насколько опасными могут быть татары: народ упрямый, сильный, хитрый и живучий. Когда Сталин возглавлял Народный комиссариат по делам национальностей, эти татары немало ему крови попортили. Перед глазами встали лица удивительно уверенных в себе Султан-Галиева, Вахитова… Сталин вновь почувствовал холод в сердце, вспомнив пронзительный и какой-то страдающий взгляд Ибрагимова, будто съедаемого изнутри жестокой болезнью. Вспомнился ещё один татарин – молодой, красивый комиссар, мечтавший сформировать татарскую армию. Был он безусловно предан революционным идеалам, но ещё в то время Сталин сумел распознать далеко идущие планы этого комиссарика. Если бы Ленин, идя на поводу Троцкого, позволил татарам создать собственную национальную армию, то ещё неизвестно, чем бы вообще закончилась революция. Хорошо, что Сталин вовремя пресёк амбициозные поползновения этого так и не состоявшегося татарского полководца Усманова!.. Да, именно такая у него была фамилия… Сталин сумел-таки объяснить Ленину истинные намерения Усманова, и Владимир Ильич тогда не на шутку всполошился, стал ходить по кабинету туда-сюда… Что же это получается? Разреши татарам армию, дай им национальное государство… А потом что?.. Ленин немедленно послал Фрунзе телеграмму с требованием отправить на фронт только что начавший формироваться Мусульманский полк. Таким образом, идея Татарской гвардии была зарублена на корню.

Да… Татар надо держать на коротком поводке, и Сталин всегда, и теперь особенно, придерживался этого мнения. Этот народ сумел сохранить и физические, и духовные силы, его корни здоровы и глубоки. Пассионарных, активных людей у них столько, что не успеешь их «склевать», как на арене истории татар появляется ещё больше, чем прежде. Настырный народ! Их лидеры похожи на гроздья красных, сочных, но, увы, горьких плодов.

…В течение всех двадцатых годов руководство Татарстана вело непримиримую и жёсткую борьбу против усиливавшегося нажима и диктата Москвы. Трудно было даже представить, чем могло закончиться это противостояние, если бы Москва не сумела использовать с выгодой для себя противоречия внутри самого правительства Татарской республики. Каждая группировка старалась разоблачить своих оппонентов, и слала в Москву письмо за письмом. Сталин тогда уже понял, что татары склонны подчиниться лишь сильному и беспрекословно авторитетному вождю, и такой вождь у них был – Мирсаид Султан-Галиев. Если бы Сталину не удалось в своё время убрать со своей дороги этого татарского вождя, то в Казани, скорее всего, не было бы такого идейного разброда, споров, взаимных обвинений, которые наблюдаются сейчас. Если бы чересчур доверчивый, как и все татары, Султан-Галиев сумел бы тогда избежать сталинской ловушки, то теперь весь татарский народ сплотился бы вокруг него. Возможно, Сталин и проглотил бы популярность Султан-Галиева, тем более что в первые годы советской власти для Москвы очень важно было поддерживать спокойствие в национальных республиках и ни в коем случае не раздражать «инородцев». Но всё дело было как раз в том, что Султан-Галиев становился вождём не только татар, но и всех тюрко-мусульманских народов бывшей Российской империи и даже народов Ближнего Востока! Султан-Галиев становился чуть ли не новоявленным пророком всего Мусульманского мира! Сталин чувствовал себя лишь тенью этого пророка, и это обстоятельство не просто удручало, а бесило его. Создавалась реальная угроза его власти, а этого Сталин не мог допустить. И он начал терпеливо плести хитроумную и прочную паутину, в которую неизбежно должен был попасть чрезмерно возвысившийся Султан-Галиев. Трудно пришлось Сталину, но он понимал, что только свалив Султан-Галиева, он мог обеспечить себе в будущем необъятную власть. На кону стояла не только огромная страна, но и вопрос политического выживания Сталина. И этот усатый хитрец приготовил для Мирсаида такие тонкие, коварные ловушки, такие тщательно замаскированные западни, что столь же самоуверенный, как и доверчивый, Султан-Галиев слишком поздно заметил, что угодил в хитро сплетённые сети. Сталин считал, что для поднятия своего престижа он использовал Султан-Галиева на все сто процентов. А в Татарию он поначалу послал хитрого белорусского еврея и испытанного большевика Менделя Марковича Хатаевича. Товарищу Менделю нелегко было освоиться в Татарстане, но всё же ему удалось настроить татарских коммунистов против Султан-Галиева. Сталин не ошибся в выборе и убедился, что Хатаевич в основном справился со своей задачей, притушив огонь в националистическом татарском очаге. В обкоме партии воцарилась относительная «тишина», своеобразным индикатором которой можно было считать резкое уменьшение количества жалоб и доносов из Казани в Москву.

Татары – народ такой же странный, как и упрямый. Если, например, кто-то из них достигнет высокого положения, остальные тут же подымут крик и начнут бузить, не успокоившись до тех пор, пока не вываляют «выскочку» в грязи и не затопчут его в дерьме. Наверное, поэтому одним из самых любимых занятий татар является сочинительство доносов. М-мда… Действительно, странный народ… Но именно эта «странность», питавшаяся узкозавистническими и мелкомстительными инстинктами, была на руку Москве во все времена её владычества. Причём, именно татарская интеллигенция была и остаётся самой питательной средой для разжигания чуть ли не самых низменных инстинктов, во всяком случае, для нанесения удара исподтишка, изнутри. Конечно, это не есть свойство только татарской интеллигенции, но по сравнению с другими народами татарам особенно присущи эти черты. Лучшие из татар топчат, уничтожают друг друга, а потом проливают слёзы скорби, стоя у могилы очередной своей жертвы. В конце концов, они рвут на себе волосы, сожалея о содеянном, искренне оплакивая ими же задушенных соплеменников… Не зря говорят, что к татарину ум после обеда приходит… Казалось, что в этом народе заложен механизм самоуничтожения. Но… Вот парадокс – пока всё происходило наоборот! И это сбивало с толку Сталина, ибо в таком, как ему казалось, безнадёжно обречённом народе продолжали, несмотря ни на что, ни на какие интеллектуальные потери, появляться незаурядные политики, экономисты, писатели… Откуда? Каким образом?.. Сталин внимательно следил за всеми событиями, происходящими в Татарии, и был всегда готов внести свои коррективы.

В ноябре 1927 года на XIII конференции обкома партии, прошедшей под лозунгом борьбы с «группами буржуазных националистов», была сметена и растоптана очередная группа национально настроенной татарской интеллигенции. Большинство из них были высланы. Татары побесновались, пошумели растревоженным ульем и вновь, кажется, угомонились. Но умудрённый опытом Сталин сомневался в том, что татары вообще смогут когда-нибудь успокоиться. И как в воду глядел: вскоре из Казани в Москву снова полетели доносы, жалобы, наветы. Оказалось, что большинство татарской интеллигенции, сформировавшейся ещё до революции, пребывают в добром здравии! Да, они были в своё время высланы, разогнаны, оболганы, унижены… Но они всё ещё живы! Не уничтожены! Более того, их оказалось достаточно много не только в Поволжье, Сибири и Средней Азии, но даже в обеих российских столицах – Москве и Ленинграде! Живучее племя! Впрочем, они не только выжили, но и, осмотревшись и по-своему разобравшись в обстановке, подняли голову, издали воинственный клич и стали «клевать» тех соплеменников, кто был на виду у партии и правительства или просто популярен в народе. Значит, корни этих недобитков «старой» татарской интеллигенции ещё не подрублены, не выкорчеваны и опасность с их стороны продолжает сохраняться. Из этого следует естественный вывод: усилить жесткость и решительность в отношении татарских лидеров. Сталин не привык останавливаться на полпути. Он перевёл чересчур хитрого и осторожного Хатаевича в Самару, а в Казань отправил рубившего с плеча Михаила Осиповича Разумова, которого хорошо знали как в рабочей среде, так и в ВЦК ВКП(б). Сталин был уверен, что Разумов ляжет костьми, но выполнит всё, что прикажет ему вождь.

III

Положа руку на сердце, следует признать, что несмотря на все происки Сталина и несомненную (несомненную ли?) преданность Хатаевича вождю, пребывание «хитрого еврея» в Казани принесло Татарстану больше пользы, чем вреда. Хатаевич не уставал внушать местным руководителям, что пора прекратить споры и «внутриклановые» раздоры, и начать заботиться о народном благе, ибо никто не принесёт татарам «счастье» на блюдечке с голубой каёмочкой, поэтому больше надо полагаться на собственные силы. Действительно, вскоре татары перестали по малейшему поводу искать «согласование» с Москвой, меньше стали шуметь-митинговать, больше работать и принимать решения на местах. Словом, Республика быстро набирала действительную самостоятельность. Но самое главное – это то, что наладилась и вошла в колею система подготовки новых советских кадров, воспитанных большевистской властью. Эти кадры, вооружённые знаниями, идеологией и дисциплиной, постепенно вытесняли из руководства коммунистов «первой волны» – в основном малограмотных, а то и невежественных, единственной заслугой которых было, вероятно, участие в революционных событиях и гражданской войне и, пожалуй, небольшая толика организационных способностей.

Казань не испытывала недостатка в учебных заведениях, а число студентов из татар неуклонно увеличивалось. Кроме того, открывались различные техникумы и ремесленные училища. Из многих областей страны потянулась в Казань способная татарская молодёжь, лучшая часть которой готовилась войти в руководство республики или продолжить образование.

В эту волну попал и Ахметсафа Давлетъяров. Двадцатипятилетнего инструктора Хорезмского обкома партии, внимая его неоднократным просьбам, зачислили на учёбу в Татарский коммунистический университет в Казани.

…И вот, за полгода до окончания университета его включили в число «двадцатипятитысячников» и вновь погнали за тридевять земель. Куда такая спешка?

Конечно, он не имеет права игнорировать решение партии. Идея укрепления села молодыми кадрами, проверка их в условиях классовой борьбы не была нова, но со всей остротой встала на XV съезде ВКП(б).

Этот съезд, прошедший в декабре 1927 года, принял решение в корне изменить жизнь крестьян, то есть покончить с личными хозяйствами, уничтожить кулаков как класс и завершить полную коллективизацию сельского хозяйства. И вот уже два года, как деревню буквально трясёт от вопиющего головотяпства большевистских преобразований. Перегиб за перегибом, ошибка за ошибкой… Ахметсафа премного наслышан о бедах деревни… Не об этих ли бедах вздыхает пожилой возница, изредка поглядывая на своего седока? Да… Село изнурено бесконечными понуканиями, подстёгиваниями… Об этом говорили в Казани и профессора Разумовский, Ишков. Чрезмерная торопливость никогда до добра не доводила. Не зря говорят: поспешишь – людей насмешишь. Но Разумов словно с цепи сорвался, он гоняет людей почём зря, несётся на всех парах, приказывая к весне тридцатого года завершить полную коллективизацию села «в духе решений партии и правительства, а также лично товарища Сталина», которому, оказывается, камрад Разумов дал клятвенное заверение выполнить в срок все установки…

Осенью 1929 года Татарский обком партии провёл специальное совещание партийно-советских руководителей кантонов республики. Особое внимание было заострено на трудной ситуации в кадровом вопросе на местах. На основе постановления ноябрьского пленума ЦК ВКП(б) о посылке из городов в сёла «двадцатипятитысячников» из числа рабочих и интеллигенции Татарский обком партии решил уже в начале тридцатого года послать в сёла республики четыреста «двадцатипятитысячников», среди которых значился и Ахметсафа Давлетъяров. Путь его, как мы уже знаем, лежал в Мензелинский кантон…

– А вот и аул Азьмушкино, – обронил ямщик, въезжая на одну из узких улиц деревни.

Ахметсафа бросил взгляд на занесённую снегом улицу, где и двум саням трудно разъехаться. Изгороди утопали в сугробах, а дома притихли и даже как будто пригнулись в страхе перед новыми бедами. Из соломенных крыш торчали печные трубы, курившиеся каким-то белёсым дымком с характерным запахом, по которому выросший в степном ауле Ахметсафа безошибочно определил вид топлива: кизяки или попросту лепёшки из коровьего навоза пополам с соломой.

– Видно, деревня до сих пор не может встать на ноги, – задумчиво произнёс Ахметсафа. – Трудно приходится сельчанину. Сам я впервые в этих краях, никого здесь не знаю, и всё же чувствую крестьянина. Ведь я и сам родился и вырос в ауле…

Ямщик как-то обидчиво поджал губы и процедил:

– Да уж… И в наших краях одна голь перекатная… Пообтрепалась деревня, обнищала…

Ямщик о чём-то поразмышлял, а потом, видимо, решил наплевать на осторожность и принялся изливать свою душу.

– Вот, говорят, новая жизнь… счастливое будущее… Молочные реки и кисельные берега… То да сё… Новую жизнь когда-нибудь, может, и построют… Угу… Каких только чудес на свете не бывает… А пока что, сдаётся мне, занимаются исключительно тем, что ломают построенное и проживают нажитое. Во-от, к примеру, наши рекруты раньше как пели?

 
…Ломай забор и палисад!
Пусть на дороге не торчат!..
 

Ну и так далее. Молодо-зелено! Пели, конечно, дурачились, но всерьёз ломать не собирались, пусть даже и заборы. А нынешнее правительство только и делает, что разрушает, да с таким азартом, что временами никакого ума не хватает, чтобы понять все его выкрутасы. Так-то, сынок…

Ямщик, видимо, устал от состояния вечной настороженности и его «прорвало», как плотину:

– Народ бедствует и страдает, как никогда… О-ох, как плохо ему!.. Достали его до самой печёнки, никакого покою он не видит, белый свет ему не мил…

– А что в кантоне? – спросил Ахметсафа. – Почему народ ропщет?

Ямщик посмотрел на седока с таким удивлением, будто говорил: «Ты чё, милок, аль с луны свалился?» Но, увидев, что вопрос задан со всей обстоятельной серьёзностью, решил не кривить душой:

– Так ведь, милок, что тут говорить… Скажу, как на духу, ведь слово – не стрела, глаз не выбьет… А ропщет народ потому, что в сёлах стали гонять и преследовать даже тех набожных стариков, которые остались после расправы над муллами и хазратами. Эти безобидные примечетные старцы в большой чести у народа, ведь именно они не дают умереть вере предков. Преследуя этих святых старцев, государство пилит сук, на котором сидит, ибо народ без веры ни на что не способен, кроме разрушения. В общем, народ за своих старцев в большой обиде на государство. Такие вот дела, апай…

Ахметсафа усмехнулся, вспомнив, что мензелинские мужики частенько обращаются к младшим по возрасту землякам несколько странным словом «апай», то бишь «тётенька». Весёлый народ эти мензелинцы! А между тем кучер продолжал:

– А что делают советы? Они, апай, и сами воруют, и народ учат воровать и грабить, предоставляя для этого все возможности. Скажем, хватают людей зажиточных и ну их, сердечных, в каталажку! Ату! Ну а имущество, богатство, добро их куда? Естественно, тем голодранцам, что крутятся-вертятся возле Советов. Вот и получается, что уважаемый хазрат сидит в зиндане[40]40
  Зиндан – темница, тюрьма.


[Закрыть], семью его выгнали из дома, в котором уже сыграли весёлое новоселье отпетые безбожники и лодыри. И это справедливость?

– Разве местные власти не советуются с народом? Ведь партия строго осуждает такие перегибы…

– Э-эх, парень, вижу, что толку из тебя не выйдет, раз ты только книжными словами и мыслишь. Какая партия, какие перегибы, когда на голову вчерашнего голодранца сваливается невиданное в его убогой жизни богатство!

Ямщик, кажется, перехватил через край.

– Осторожно, дядя, – предостерёг его Ахметсафа, но того уже было не остановить. Дядю «понесло», и он, закусив удила, мчался во весь опор по пути откровения, нутром чуя, что сидевший в его санях «книжник и умник» не из тех, кто способен доносить на других.

– Сердце ноет! Душа горит! – возмущался кучер. – А ты говоришь, осторожней, мол, дядя!.. Мне бояться уже нечего, я своё пожил. Что на уме, то на языке. Так что не обессудь и не спеши затыкать мне рот, туган! А ещё про советование с народом говоришь…

Ахметсафа подумал, что этот ямщик вовсе не так прост, как хочет казаться. А тот как ни в чём не бывало продолжал:

– Сам я из аула Иркеняш, что в Мензелинском катоне. На прошлой неделе почти всю мою родню арестовали как «кулаков», бросили в тюрьму. Меня Аллах от расправы сохранил, потому что я в поездке был. А теперь боюсь домой возвращаться – а вдруг и меня заграбастают? Да и какие мы кулаки? Каждый из нас жил своим трудом, своим хозяйством, собственным горбом обеспечивал в семье достаток. И только… Дескать, мы против колхоза… А что такое колхоз? И кто туда бежит, задрав штаны? Опять-таки одни лодыри, босяки, любители поживиться за чужой счёт, голодранцы и разбойники… Вот кто ошивается теперь в Советах и при Советах. Выходит, что мы должны вкалывать за здорово живёшь, а они – пользоваться плодами нашего труда. Не хило!.. А как же насчёт известного большевистского постулата: кто не работает, тот не ест? Так пусть и не кушают, раз не работают, правильно?.. Эй, кляча, куда тебя!..

Он дёрнул за вожжи лошадь, забиравшую в сторону от дороги.

– Н-но, скотинушка! В этой деревне мы не остановимся!..

– Этот аул как будто знаком мне, – сказал Ахметсафа, словно припоминая что-то.

– А говорил, что в наших краях не бывал.

– Верно, что не бывал. Но в университете мы изучали историю гражданской войны. Кажется, возле этой деревни происходили жестокие бои с белогвардейцами.

– Чего только в книгах не напишут. Нам, мужикам, это невдомёк… – нехотя обронил ямщик.

– А впереди какие деревни?

– Калмия, Кузкеево, Малтабары, Верхнее Байларово…

– Какие интересные названия. В Оренбургских краях, откуда я родом, тоже есть красивые названия: Биккулово, Навруз, Иезекей… Мустафино, Сакмары… Аулы наши расположены через каждые 20–25 километров. А сам я родом из села Каргалы…

– Слыхал… Раньше его даже «деревней ямщиков» называли, потому что нашего брата там много было. В молодости я много ямщиком поездил, бывал и в ваших краях, до самой Бухары доезжал, когда Фаттах баю мануфактуру возил. Был такой бай в наших краях, с бухарцами дело имел. Пропал куда-то… Всех разорили Советы, всю жизнь по ветру развеяли…

Ахметсафа промолчал. Упоминание о Бухаре болью отозвалось в сердце и невольно пробудило в нём тяжёлые воспоминания.

* * *

От голода, разрухи и ужасов войны многие татары бежали в Среднюю Азию, надеясь выжить среди единоверных и родственных по языку народов. Названия городов Ташкент, Бухара, Хива не сходили с уст людей. Тогда, видимо, и родилась пословица: «Ташкент – город хлебный». Неизвестно и неважно, кто, где и когда сказал впервые эти слова. Ташкент многих манил, притягивал к себе как олицетворение восточной сказки, эдаких «грёз Востока». Татары устремились туда толпами, легионами, но большинство из них исчезло бесследно, как вода в знойной пустыне. Во всяком случае, Ахметсафа по пальцам одной руки мог пересчитать людей, которые рассказывали ему, как им удалось спасаться в «ташкентах» и «бухарах», а потом благополучно вернуться домой. Татары тысячами умирали в пути, тысячами исчезали где-то в просторах Азии… Оставшиеся в живых, видимо, кое-как перебивались в «хлебных» городах Востока, но только никто о них толком ничего не знал.

Кроме этих бедолаг, были в Средней Азии и группы молодых татар, пригнанных сюда по «зову партии» помогать дехканам строить всё ту же пресловутую «новую жизнь».

Одним из таких «счастливчиков» был и Ахметсафа. Сначала их собрали в Бухаре, вручили необходимые бумаги, документы, мандаты и отправили в разные области. Всей работой по строительству «новой жизни» руководили, естественно, военные, то есть армейские командиры. Всё делалось быстро, чётко, как по военным приказам. Ахметсафа даже не успел посмотреть достопримечательности Бухары. Самым странным оказалось то, что большинство местных руководителей были тоже из татар. Местное население практически не участвовало в благородном деле возведения для них же самих «долгожданной счастливой жизни». Более того, у Ахметсафы создалось впечатление, что узбеки, убедившись в невозможности дать вооружённый отпор захватчикам, в конце концов плюнули на всё, махнули в сердцах рукой и самоустранились от всех событий, всем своим поведением демонстрируя полнейшее равнодушие: дескать, шайтан с вами, делайте, что хотите, нам до вас и до вашей «новой жизни» никакого дела нет… В душу Ахметсафы закрадывалось сомнение: смогут ли чужаки, какими, собственно, и являлись здесь татары, построить «рай» на этой древней земле, давшей когда-то миру цветущие государства, высокую цивилизацию, прославленных учёных и поэтов?