Текст книги "Вспышки памяти"

Искра 14. Как праздновали Навруз в Самарканде в советское время?

Праздновать Навруз в СССР официально запретили в конце 1920-х, возобновили в конце 60-х. В Самарканде разрешили открыто праздновать только в 1970 году. Почему?

В 20-е годы прошлого века в Советском Союзе активно избавлялись от наследия прошлого во всех сферах и придумывали новые, коммунистические, праздники. Навруз – древний языческий, яркий, всенародно любимый праздник – выбивался из ряда монотонно-трибунных новых праздников и отвлекал от продвижения в массы новых же идеалов. Так что он, как и многие народные традиции, вынужден был покинуть просторы площадей и уютно устроиться в глинобитных мазанках.

У меня перед глазами яркие картинки первого всенародного, официально разрешенного, празднования Навруза в 1970 году. Как я позже узнал и осознал, в том году готовились с размахом отмечать 100-летие со дня рождения В.И. Ленина, вождя мирового пролетариата. Год должен был запомниться надолго.

И искусственно притянули 2500-летие Самарканда, которое, если не ошибаюсь, собирались праздновать еще в 1941 году, но помешала война.

В эту череду праздников добавили и истинно народный праздник – Навруз, который переименовали в «Праздник весны». Помню, как мама меня, 11-летнего мальчишку, взяла с собой посмотреть праздник на площади Регистан. Помню толпы нарядных людей, канатоходцев, карнаи (сверхдлинный духовой инструмент), курашчи (борец), ряды всяких вкусностей…

Не помню, чтобы в последующие годы я ходил на площадь Регистан на празднование Навруза – у нас в ирон-кишлаках и ирон-махалля (села и городские кварталы, где издревле компактно проживали самаркандские иранцы) Навруз красочно отмечали[37]37
  Я знаю, что особенно красочно и широко отмечают Навруз на его родине. Планировал на это время (март 2020 г.) поехать в Иран не как турист, а как гость к моей многочисленной родне, увидеть, прочувствовать праздник изнутри. Походить с фотокамерой, описать и создать передвижную выставку. Получил одобрения на разных уровнях. Увы, пандемия внесла свои коррективы. Надеюсь, когда-нибудь удастся осуществить мечту.


[Закрыть] всегда, даже когда он был официально запрещен. Задолго до 21 марта люди запасались продуктами, пекли пирожки (в том числе мои любимые циччи-бучак («зеленые пирожки»), розы (ленты тонко раскатанного теста свободно наматывали на деревянную палочку и опускали в горячее масло, постоянно закручивая жарили – получалась объемная роза), делали компот из сухофруктов, варенья (в том числе из лепестков роз), халва, сумалак…

Особенно мне нравился процесс приготовления халисы. О халисе надо писать отдельно. Ее приготовление занимает почти сутки. В каждом кишлаке или махалля был свой набор посуды для многолюдных торжеств, в том числе огромный казан, в некоторые из них можно уложить мясо целого быка. Так вот, после того, как мясо доварят до того, как само отделяется от костей, кости убирают и добавляют пророщенную пшеницу. Наступает самый ответственный и интересный момент: одновременно несколько мужчин стоят вокруг казана и деревянными лопатами непрерывно в течение нескольких часов перемешивают/перетирают всю массу – она не должна подгореть! Мужчины время от времени, естественно, меняются. Вокруг этой священнодействующей группы взрослых обязательно ватага детишек, которая с восторгом следит за процессом и слушает интереснейшие рассказы из жизни, легенды и сказки. Да-да, именно сказки! Тогда и взрослые между собой рассказывали их и с удовольствием слушали. Я до сих пор помню эти ночные бдения вокруг халисы.

В каждом доме на неделю накрывали богатый дастархан[38]38
  О содержимом праздничного дастархана в Навруз можно написать отдельную книгу – может я так и сделаю позже.


[Закрыть] (скатерть) и ждали гостей, сами ходили в гости. При этом было неважно кто пришел к праздничному дастархану: знакомый ли человек, мусульманин, христианин, иудей – всех принимали радушно. Вечерами жгли костры, прыгали через них, очищаясь от хвори и всех бед.

Обязательно в эти дни устраивали кураш – борьбу на ковре, или просто на траве, между нами мальчишками, которая и взрослым, и нам доставляла огромное удовольствие.

Мы, дети, особенно любили этот праздник: все взрослые становились добрыми, лица светились счастьем, одаривали нас всякими вкусностями. Я помню, как мы приходили к деду Мамаду с бабушкой, прадеду Салиму и прабабушке, от которых уходили с полными карманами. И их поцелуи в лоб с благословениями – этот свет до сих пор со мной.

* * *

Сначала я поставил здесь точку в рассказе о среде обитания. Потом вспомнил, что забыл рассказать про национальный спорт иранцев – зурхане, без состязаний в котором не обходится Навруз. Только почему-то с моими предками в Самарканд перекочевала только его часть – кураш.

Искринка. Зурхане – Дом Силы в Иране

Рассказ о зурхане («варзешэ-пахлавани», «варзешэ-зурханеи»[39]39
  «Варзешэ-пахлавани» – перс, спорт, состязания силачей, «варзешэ-зурханеи» – состязания в Доме силы


[Закрыть] – комплекс физических упражнений, боевых искусств, гимнастики, силовых упражнений и традиционной музыки) впервые я встретил на сайте Сеид Махмуд Реза Саджади – Чрезвычайного и Полномочного посла Ирана в России.

Во время первого путешествия по Ирану мне сказали, что попасть туда непросто: надо угадать, чтобы совпало с нашим календарем, и не во все Зурхане пускают зрителей, а женщинам туда путь заказан.

В предпоследний вечер пребывания в Нишапуре мы пошли по ювелирным рядам, где держат магазины и мастерские мои родственники-самаркандцы тоже. По дороге нам показали дверь: «Вот Зурхане». Это был подарок судьбы. Более того, разрешили туда войти и Галине-ханум, как уважительно называли мою вторую половину. Мы полчасика посмотрели разминку и уважаемый Сеид Ахмад Хамидхейдари предложил: если мы хотим успеть что-то купить или заказать, надо продолжать осмотр ювелирных рядов – скоро они закроются. В восемь вечера открывается другой Зурхане, где будет интереснее – туда приехали пехлеваны со всех концов Ирана, которые готовятся к серьезным соревнованиям. Мы оказались почетными гостями (Из России, да еще родственники уважаемого Сеид Ахмада!) этого Зурхане – Дома Силы. Более того, некоторые из моих родственников, в поисках которых я и поехал в Иран[40]40
  См. здесь же – Искра 1. Дорога длиною в полвека.


[Закрыть], как оказалось, имели и имеют прямое отношение к зурхане. Лучше посмотрите два ролика, которые я записал специально для вас. Отсканируйте QR-коды и смотрите видео, которое я снимал в Нишапуре – получите несказанное удовольствие. Правда, это только разминка.

Вспышка III
Корни мои

Конечно, проще простого начинать рассказ «с пеленок» и дальше по хроно-/Жлогии. Хотя тема пеленок тоже интересно-познавательная. Тут уместно небольшое лирическое отступление.

Искринка. Ода Колыбели

Сегодня грузинская община открыла выставку предметов быта, поделок, картин.

Послушал проникновенные речи, пообщался с братьями-грузинами, походил по выставке и несколько раз подходил к одному экспонату – колыбельке. Почти не отличается от той, в которой я сам, самаркандский иранец, провел грудно-молочный возраст. Почти 60 лет как не бывало. И подумал: сочинская земля (российская в миниатюре) – теперь наша родная колыбель. Независимо от национальности, места рождения.

Сочинские грузины. Которые любят и ценят эту землю, помня при этом свои корни, своих предков. Теперь я – сочинский иранец. С неразрывной памятью о моих предках, живших в древней Персии, жемчужине Востока – Самарканде. И кровной связью с ныне живущими там же родными. Та, материнская, колыбелька греет мне душу, делает меня тем, кто я есть, а эта, сочинская, дает опору.

И я под терпкое грузинское вино сочинского урожая с наслаждением покусал горячее хачапури.

18 августа 2018 г., Сочи

Грузинская колыбелька, которая была там выставлена, на мою родную похожа только внешними очертаниями. Традиционная среднеазиатская колыбелька, в том числе самаркандских иранцев, устроена по-другому.

Лежанка грудничка устраивается так: там, где должна быть попочка, – круглое отверстие. В это отверстие вставляется керамический горшок. Потом стелится матрасик (тўшак, узб. – постель) с отверстием на том же месте. В комплект к горшку обязательно идет полая деревянная трубочка, которая, в зависимости от пола ребенка, устроена по-разному. Грудного ребенка укладывают в постельку, бережно притягивают ручки и ножки специальными тканевыми кушаками к колыбельке так, чтобы ребенок не мог махать ручками, царапать себя, не шевелил ножками, не сбросил одеяльце или трубочку. Никаких пеленок и подгузников. Просто время от времени освобождать и промывать горшочек. Правда, горшочек устроен так, что обязательно надо доставать и дитя, заодно обрадовать тельце сокровища чистотой, разминочку делать. Чтобы кормить ребенка, матери необязательно доставать его из колыбельки – откинуть накидку на колыбельке и начать кормить.

В удобной колыбельке и сухой постельке, под покачивание и колыбельную мамочки дитя быстро засыпает и долго спит.

Почему так подробно рассказываю? Я прекрасно помню, как качал братика Бахтияра, который был младше меня на пять с хвостиком лет, позже двоюродных сестренку Зарему и братика Алишера…

Кстати, как рассказывали, я сам пошел своими ножками поздно, незадолго до рождения брата: бабушка Ханифа (с маминой стороны) долго, в течение нескольких лет, лечила мою ножку с врожденной травмой – стопа почти приросла к голени. И вылечила! Иначе я хромал бы, ступая только на пятку. Про обувь я промолчу. Правда, в непогоду напоминает о себе, но служит (нога) исправно.

Избранный мною формат позволяет быть свободным от каких-либо рамок. Что не исключает местами выстраивать сюжетные линии, подсвечивая их искрами и искринками. Кто я без моих родителей? Корней?

Искра 15. Дед и бабушка

Деда и бабушку с отцовской стороны я не застал. Дед Гулям пропал без вести еще в Гражданскую войну, а бабушка ослепла от горя и умерла вскоре после окончания Великой Отечественной войны, в которой без вести пропал ее любимец, младший сын Хоссейн.

Деда с материнской стороны, старшего сына моего прадеда Салима-бакалейщика, о котором я уже упоминал, звали Мамад. За рыжие волосы, голубые глаза и неукротимый характер его прозвали Мамад-урус. В книге я упоминать его буду не раз, но здесь хочу рассказать о нем. И о себе.

Как большинство сильных и неординарных личностей, на подсознательном уровне он считал, что всё должно вертеться вокруг его особы, по воле его особы. Но когда, в последние годы жизни, у него обнаружилась неизлечимая болезнь, тоже не впал в депрессию: это было не в его характере. До последнего своего вздоха он остался таким же шалопаем и шутником, каким, наверное, был в детстве. Его острый язык имел такую же пробивную силу, что и кулаки. Но одновременно он был добрым и справедливым. Любил жизнь, людей, свою семью и, конечно же, своих внуков. Мы тоже отвечали взаимностью: словно вырастали крылья, когда родители отпускали нас погостить к дедушке с бабушкой. Километра три через сады, что росли на месте нынешнего жилого микрорайона вдоль улицы Буюк Ипак Йўли[41]41
  Буюк Ипак Йўли – узб. Великий Шёлковый Путь.


[Закрыть] (бывшая Акмала Икрамова), мы босиком месили пыль до ул. Миршарапова (сейчас тоже часть Буюк Ипак Йўли), где они жили (дом 24 – от него и следа не осталось). Нас не пугала даже перспектива очистки 200–300 кг. репчатого лука за вечер для самсового цеха кафе-стекляшки через дорогу по диагонали, в сторону гостиницы «Багишамал»[42]42
  Багишамал – перс. Боги Шамол (Сад Ветров), один из пяти древник садов Самарканда. Перед Второй мировой войной территория города была разделена на три административных района: Ира́нский, Железнодоро́жный и Сиа́бский – ненадолго. Потом было еще два перераспределения территории города, а с 2004 года все районы упразднены. Кстати, гостиницы советских времен «Багишамал» тоже давно нет.


[Закрыть] – бабушка Ханифа там подрабатывала. Лук мешками завозили прямо домой. У бабушки тоже со здоровьем было неважно, но пенсия была очень маленькая. Я с тех пор без слёз на глазах могу съесть целую луковицу без соли и хлеба.

Словами не описать каким магнитом тянуло к ним многочисленное потомство со всех далей. Дед с бабушкой были полной противоположностью друг друга: он – шумный балагур, она – тихая ворчунья, которая только и могла управлять этим сгустком кипучей энергии. Этот «сгусток» любил пошутить над своей благоверной тоже. Схватившись за сердце, падал на колени перед телевизором и целовал экранных красавиц:

– Как она хороша! Пери! М-м-м!

Бабушка тихо бурчала:

– Старый развратник! – хотя прекрасно знала, что для деда женщин кроме неё не существует. Разве что любимые дочери, которых он безмерно ревновал (рассказ об этом впереди).

Когда дед совсем не мог работать, любил посидеть на скамейке под вековым деревом напротив ворот. По тротуару шли знакомые и не знакомые люди, чаще знакомые, которые подходили к деду и, если никуда не торопились, подсаживались и принимали пиалу зелёного чая.

Часто дед останавливал юных студенток (Самаркандский пединститут был совсем недалеко) и приглашал присесть ненадолго, познакомиться с женихом, то есть со мной. И на полном серьёзе начинал сватать. А жених, которому было лет девять-десять, краснел и прятал лицо за обширный чапан деда.

А «невесткам» – все как на подбор красавицы, в легких платьях из атласа, поток длинных кос из-под расшитых золотом тюбетеек – нравилось беседовать с весёлым дедушкой и его стеснительным внуком:

– Я тебе нравлюсь? Когда ждать сватов? Смотри, я из Джума (Пайарык, Каттакурган…).

Я поначалу всё воспринимал всерьёз и ещё больше краснел. Поговорив, веселый дед с поцелуем в лоб или щёчку с благословением отпускал девушек.

И непременно дарил красную розу: всегда над его левым ухом красовался бутон атиргюль[43]43
  Атиргюль – узб. роза (атир – духи, аромат + гюль – цветок, роза).


[Закрыть].

Искра 16. Отец и мать

Мамад-урус – моего деда, как упоминал выше, так звали за рыжие волосы, голубые глаза и неукротимый характер – долго не мог выдать замуж старшую дочь, мою будущую маму. А дочь была всем хороша – миниатюрная (не больше метра шестидесяти) черноокая красавица (её так и звали – Хусния[44]44
  Хусния – Хусния перс, форма арабского имени Хусни и переводится как «красота, изящество, очарование, наделенная красотой».


[Закрыть]). И домовитая к тому же. Недостаток один: такой же неукротимый, каку отца, характер, подкрепленный Аллахом недюжинной (не девичьей!) физической силой: ударом маленького кулачка могла свалить здорового мужика. Я сам помню, как она могла даже пальцами своей ножки словно клещами зажать какую-нибудь доступную часть тела и заставить человека просить пощады – большую часть года она бегала босиком.

Прослышав о первом достоинстве будущей невесты, сваты собирались с богатыми дарами, а узнав о втором – сами женихи заворачивали сватов назад. Их, скорее всего, пугало еще одно испытание: мой дед своих дочек безумно ревновал. Если даже даст своё согласие, мог поколотить новоиспеченного жениха прямо на свадьбе. Потом, правда, с ног до головы одаривал и всю оставшуюся жизнь поддерживал. Только для самого старшего зятя (о нем чуть ниже) и самого младшего сделал исключение. Моя младшая тётя Хосият[45]45
  Хосият – перс, форма арабского имени, «особенная, положительная».


[Закрыть] познакомилась на работе с водителем Абибом[46]46
  Абиб – скорее всего, в метрической записи «потеряли» первую букву имени. Есть имя Хабиб арабского происхождения – возлюбленный, любимый, милый.


[Закрыть] (мы его звали дядя Алик). Он был сиротой, его воспитала фельдшер детдома, русская женщина из блокадного Ленинграда. По рождению он был таджиком, но, в силу воспитания, говорил только по-русски. Он ещё успел повоевать за кубинскую революцию (об этом мы узнали через много лет) и получить ранение. Деду парень полюбился – он его усыновил и потом женил на младшенькую. Одно воспоминание, которое связано с дядей Аликом, меня до сих пор заставляет краснеть.

Искринка. Тихий позор на всю жизнь

Я прекрасно помню, как дядя Алик строил благополучие своей семьи, нарожал и поставил на ноги семерых детей. Руки были золотые. Он умел делать все: плотничать, строить дома, ремонтировать теле-радиоаппаратуру, часы, автомобили, печь хлеб. Когда им дали квартиру в многоэтажном панельном доме, умудрился построить тандыр на плоской крыше и печь для своих детей лепешки и всякие другие вкусности – меня тоже угощал.

До того, как получили квартиру, они мыкались по чужим углам, и мои родители отвели им место на своих скудных трех сотках под строительство дома (о рытье колодца для этого дома я уже рассказывал). Я помню с каким энтузиазмом дядя взялся за постройку. Естественно, помогали и мы – мальчишки и девчонки соседские, родственники приходили. И за лето поставили дом.

Как любимец и помощник дяди Алика и тетушки Хосият, я мог когда угодно заходить в их дом, который, как и наш, вообще не закрывался на замок. Эта свобода со мной как-то сыграла злую шутку. Я знал, что дядя Алик взялся починить наручные часы деда, который, говорили, он привез из Ирана еще в годы войны. Часы были золотые, снаружи и изнутри украшены драгоценными камнями. Так и переливались на солнышке. Они были без стекла. Дядя так и не успел отремонтировать часы (а может не смог?) и вернуть хозяину – дед умер. С тех пор они так и лежали в коробочке. А мне так хотелось пощеголять с такими часами на руке!

Я как-то без спросу взял часы, приделал какой-то ремешок и целый день ходил гоголем. Но я не ожидал, что мое щегольство закончится тихим позором на всю жизнь. Дядя Алик меня позвал поддержать что-то, я, как всегда, с готовностью прибежал на его зов. Работаем, а тут рукав рубашки предательски скользит вверх и часы во всей красе!

Дядя бросил мимолетный взгляд и ничего не сказал, продолжил свою работу. Я забыл, что сталось с теми часами (скорее всего, вернул на место), но тот взгляд дяди, которого очень любил, запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Помню и приятные истории, связанные с дядей Аликом. Например, о том, как впервые в своей жизни в сосновом лесу отдыхал в… Самарканде. Тогда же собрал первые свои грибы. И в одно восхождение почувствовал себя героем, и от страха чуть…

Искра 17. Эдельвейс, сосновый лес и змей

Летом 1973 года мой дядя Абиб на выходные на грузовике «ГАЗ-51» собрался повезти свою семью и ещё двух-трёх коллег по работе на Самаркандской щеточной фабрике, тоже с домочадцами, в Аманкутан[47]47
  Аманкутан (узб. Омонқўтон) – горная местность в Ургутском районе Самаркандской области, одноименные пещерная стоянка человека эпохи палеолита, речка и кишлак на ее берегу.


[Закрыть]. Открытый кузов застелили курпача[48]48
  Курпача – узб. стеганое одеяло.


[Закрыть], накидали подушек, и мы с комфортом поехали.

Дорога к югу от Самарканда, в сторону Аманкутанского урочища, живописная. Тем более в марте, когда ещё далеко до жары, когда зелёную шубу холмов не успело выжечь палящее солнце. Поэтому погулять в горах самаркандцы выезжали до апреля. Кругом маковые поля, а на каменистых склонах радуют глаз тюльпаны, можно там же набрать сочный равач[49]49
  Равач (узб. равоч) – кислянка, ревень.


[Закрыть].

Мы расстелили дастарханы и курпача на поляне в красивом сосновом лесу вперемешку с туей. Потом я узнал, что где-то в послевоенные годы местные лесоводы террасировали горные склоны (сначала небольшую площадь) и высадили районированные хвойные деревья, потом посадки постепенно расширили. Чтобы влаголюбивые деревья меньше страдали от жары, защитными полосами высадили листву. Сейчас, как я слышал, те леса под угрозой исчезновения.

В хвойном лесу мне очень понравилось. Там же у меня обнаружился талант: как оказалось, я легко ориентируюсь в лесу (потом этот талант меня выручил в России – об этом как-нибудь в другой раз) и поэтому с гордостью выполнял роль водоноса – вода была далеко внизу, у входа в пионерлагерь.

Пока женщины готовили обед, мужчины, само собою и я, пошли собирать тюльпаны и равач. Кое-где, в тени камней, попадались белоснежные плотные грибы. Дядя посоветовал собирать и их:

– Пожаришь – что тебе курятина.

Потом дома, не обращая внимания на ворчание мамы (грибы в наших краях мало кто потребляет в пищу), разжег в очаге огонь, раскалил[50]50
  Раскалить масло – хлопковое масло сначала надо раскалить до белого дыма, потом сильно обжарить и выбросить немного репчатого лука (обычно мы использовали обрезки у хвостиков), чтобы ушли горечь и неприятный запах. Иначе приготовленная на нём пища будет несъедобной.


[Закрыть] в казане хлопковое масло и обжарил грибы. Получилось объедение! Но я до сих пор не знаю как те грибы называются.

Собирать тюльпаны – одно удовольствие, но они быстро вянут и смотреть на них потом жалко. Поэтому я набрал их совсем немного. Зато равач, даже если подвянет, так вкусно и сочно хрустит!

С нами мужчинами вверх увязались и две девочки примерно моего возраста. Они же увидели на труднодоступной скале пучок эдельвейсов:

– Как красиво!

Полюбовавшись, девочки с досадой махнули ручками и вернулись к своим тюльпанам и кислому лакомству.

Я же, поискав глазами объект их восторгов, молча стал подниматься к цветочкам.

Благополучно добрался и нарвал букетик эдельвейсов. Обратно решил спуститься по более пологому склону, который оброс невысокой травой. Но моя неопытность в покорении горных вершин сыграла со мной злую шутку: было ещё достаточно рано и зеленый ковер на утреннем солнце сверкал каплями росы. Катко, хоть на лыжи вставай (Тогда я лыжи только на картинках видел). Спеша сделать сюрприз своим барышням, я чуть ускорился и неостановимо побежал. Потом поскользнулся и кубарем покатился вниз по мокрой траве. В какой-то момент даже полетел! Опять не больно приземлился шаром и не пойму как крепко ухватился за маленькую ёлочку (?) и оседлал. Под ней, на плоском камне, оказывается, на солнышке грелась огромная чёрная змея, которая оказалась между моими ногами. Она, не успев понять что за напасть, со свистом слетела с камня.

Внизу, когда отдавал барышням эдельвейсы, обратил внимания, что они на меня как-то странно посмотрели. Решил, что они восхищаются моим геройством. Дошло потом, когда меня начало просто трясти. Видимо, их поразил цвет моих загорелых щек, который, наверное, мало чем отличался от цвета грибов, которые девочки за меня снесли на стоянку.

С тех пор не могу смотреть без дрожи даже на ужа.

* * *

Благодаря дяде Алику я впервые попробовал не только грибы.

Искра 18. Как я впервые вкусно согрешил, или Урок русского гостеприимства в Узбекистане

Я сейчас прочитал, что в годы Великой Отечественной войны Советский Узбекистан принял более 1,5 миллиона эвакуированных людей, из них более 250 тысяч – дети. Это – не цифры, это живые люди со своим горем, живые люди, что приняли чужое горе как своё и широко раскрыли свои двери и сердца. Приезжие тоже не оставались в долгу. Моего дядю Абиба (мы его звали дядя Алик), 1942 года рождения, усыновила и воспитала фельдшер детского дома Клавдия Поликарповна, эвакуированная из-под Ленинграда.

Я прекрасно помню бабушку Клаву. По-моему, в 1972 (или годом позже?) дядя меня со своим семейством повез в г. Каттакурган, в гости к своей маме. У нее был маленький домик в две комнаты в пригороде, но всем нам места нашлось.

Дядя Абиб моему деду Мамаду тоже приходился приемным сыном. Я уже рассказывал, что он полюбил мою младшую тетю Хосият. А дед, которому парень понравился, не просто выдал за него дочь, но и усыновил, принял к себе в дом. Помню, бабушка Ханифа тоже обожала Алика, а тот за глаза, тоже любя, точно копируя её голос, пародировал:

– Ол, е, нун билан! (Ешь с хлебом!).

Надо сказать, дядя Алик, таджик по рождению, говорил только по-русски. Родная мать ещё грудным ребенком его сдала в детдом и куда-то сгинула. Зато мы все его любили. Чуть позже, когда семья дяди Алика и тети Хосият начала пополняться новым потомством, мои родители и выделили место под строительство дома. Мы его строили всем миром.

Недалеко от домика бабушки Клавы была целая русская деревня – аккуратненькие частные белые домики со всем хозяйством. Все – эвакуированные в годы войны с запада нашей страны. Один из них, имя позабылось, но прекрасно помню большого лысого дядю с открытым улыбчивым лицом, занимался откормом свиней на мясо (в сельской глубинке Узбекистана!), а мясо продавал на рынке. Каждый раз, когда колол очередную свинью, непременно накрывал большой стол у себя в саду и приглашал всех соседей. Приходили и узбеки из соседних кишлаков. Я тоже попал на одно из таких застолий – мне было меньше 14 лет.

Первое, что бросилось в глаза в чисто подметенном тенистом дворе под виноградными лозами – огромная белая туша свиньи, как сейчас понимаю, не меньше центнера весом. Мужики заканчивали её палить, а женщины уже хлопотали вокруг длинного стола.

Застолье было славное: еще за полтора десятка лет до того, как попал в Россию, почувствовал что такое русское гостеприимство, увидел и услышал что такое неспешные застольные беседы и душевные песнопения.

Я, у меня еще маленький двоюродный братик Алишер на коленях, сидел с торца стола и мне все было хорошо видно и слышно. Главное блюдо – жарено-тушеное парное мясо. Передо мной тоже поставили огромную тарелку с целой горой мяса. Кто-то пошутил:

– Узбечонок-то ест ли свининку?

А я знай да наяривай! Даже не знал, что мне нельзя: так аппетитно пахло и во рту таяло! Конечно, не забывал кусочки поменьше подавать и братику. Больше такого вкусного мяса нигде не ел!

* * *

Так и быть: расскажу еще одну историю, связанную с дядей Аликом. Он из меня сделал не только собирателя грибов и эдельвейсов, но и кроликовода.

Искринка. Кролик-бесстыдник

Мы с дядей Аликом как-то поехали в гости. Хозяйский сын Мавлян, лет на пять старше меня, в подвале хрущевки держал кроликов. Видимо, чуть повзрослев, парень остыл к этому занятию и стал от них избавляться. Так я стал владельцем трех кроликов, которые стали основой маленькой домашней фермы. Я нашел в книжках чертежи и по науке построил жилье для кроликов: были раздельные клетки для самцов, для мамаш, для юного потомства, особым образом устроенные кормушки и т. д.

За короткий срок их стало больше полусотни. Я настолько увлекся, что взялся их дрессировать. Когда в большой коробке выносил своих зверушек на лужайку рядом с домом и выпускал пастись, зрителей набиралось хоть отбавляй. Кролики дружно выпрыгивали на травку, а через некоторое время топотом ноги об землю я собирал их обратно в коробку и уносил домой.

А один мой кролик, самый первый и старший, серебристый великан Петр Иваныч, вообще гулял сам по себе: исчезал куда-то, так же естественно появлялся («Я так, погулять вышел»), пристраивался рядом со мной и позволял себя гладить. Серьезный был мужик. Увы, в один из походов он вернулся раненый в хребет и никакое лечение его не спасло. Мы его со слезами и торжественно похоронили – место помню до сих пор.

Конечно, мы, дети, наблюдали не только за процессом кормления. Как-то мы маленьким кружком уселись на корточках перед кроличьим домиком и, как завороженные, смотрели, как Петр Иваныч пристроился к черной крольчихе сзади и затрясся как пулемет «Максим» в кино про Чапая. Тут подошла моя мама и хлопнула по крыше крольчатника:

– Что за бесстыдство!

Так мы поняли, что Петр Иваныч – бесстыдник.