Текст книги "Вспышки памяти"

Искра 19. Старшая во всем и везде

Вернемся к старшей дочери деда Мамада и бабушки Ханифы – Хуснии – моей будущей маме. Подростком, в годы Великой Отечественной войны, она работала на Самаркандском консервном заводе. Как она рассказывала, там, на заводе, от русскоязычных подруг получила второе имя – Зоя. Оттуда её направили на строительство Фархадской ГЭС.

Искринка. Моя мама строила Фархадскую ГЭС

Моя мама – Хусния Салимова (Гулямова) 16-летней девчонкой от Самаркандского консервного завода была направлена на народную стройку «Фархад» (так ее называли в народе) – вот откуда мое имя[51]51
  Фархад – Фарход, перс, перен. «понятливый, умный, непобедимый». Имя героя в Шахнаме. Образован от араб, «радостный», один знакомый египтянин перевел как «счастье, свадьба».


[Закрыть].

Самый протяженный в СССР (13,8 км) деривационный канал[52]52
  Деривационный канал – искусственный водоток, сооружаемый вдоль русла реки… при использовании водной энергии рек для подвода воды к гидростанции в целях увеличения используемого напора воды.


[Закрыть] в районе нынешнего Бекабада для Фархадской ГЭС в основном рыли вручную – рабочие со всего Узбекистана. После окончания Сталинградской битвы туда нагнали и немецких военнопленных. Мама этого не застала – заболела тифом и, когда чуть поправилась и могла стоять на ногах, ее отправили домой. Говорила, что повезло – осталась жива.

Жили в основном в землянках, кормили вшей, болели массово и умирали. Весь инструмент – кетмень, лопата, тачка да носилки. Правда, кормили неплохо: у людей должны быть силы для выполнения тяжелого физического труда.

Потом, когда совсем выздоровела, ее отправили, как тогда говорили, на трудовой фронт – она в двух шагах от нынешнего Екатеринбургского железнодорожного вокзала шила одежду для красноармейцев.

Когда кончилась война, помогала отцу в колхозе. Дед в голодные годы со спокойной душой мог оставить ей сад и по ночам. А в саду росли богатый урожай винограда нескольких сортов, гранаты, фруктовые деревья, обильно плодоносили даже лимоны и апельсины. Мои яркие воспоминания детства – вкусные ночевки под звездным небом на втором ярусе чайла[53]53
  Чайла в Средней Азии с начала времён – сплетенное из ветвей, камыша и соломы летнее жилище, укрытие от солнца.


[Закрыть].

Такая боевая невестка, естественно, не была избалована вниманием сватов и женихов. Когда пришли сваты от Очила кузнеца[54]54
  Родом он был из села Чортут за Дальним лагерем, до женитьбы, как мама потом показывала, работал в кузнице где-то рядом с нынешним пединститутом. Оттуда до родового дома Салима бакалейщика, моего прадеда, рукой подать (Ориентир – дом 95 по Спитамена, весь куст. Там остались дети моей тёти Махбуба, сестры матери и потомки деда Исака, младшего брата моего деда Мамада). Диагональный переулок проложили уже в моем детстве. Он проходит как раз там, где раньше стоял главный дом прадеда. Позже отец работал грузчиком в сельпо – люди его помнят в этом качестве.


[Закрыть], который 29-летней невесте годился в отцы, дед Мамад дал согласие: «Этот – справится».

И справился: они душа в душу жили до последнего дыхания. Мать опасалась (не боялась!) своего мужа в редкие моменты, когда тот с какой-нибудь свадьбы возвращался домой под градусом. Помню, как-то на суннат-тойи[55]55
  Суннат-той – свадьба, торжество по случаю обрезания мальчиков.


[Закрыть]сына моего дяди Исмаила отец на спор одним залпом выпил целое ведро вина и пошел домой (он не ночевал нигде, всегда возвращался домой). Вцепившись в руку восьмилетнего сына (мою, то есть) своей клешней кузнеца, не шатаясь, молча прошел километров пять, и только у порога нашего дома рухнул. Мама сначала на некотором удалении чуток пошумела, потом, осмелев, подошла, привела мужа в порядок и уложила спать.

Мать, непримиримая спорщица со всеми соседями и родственниками, не конфликтовала только с одним человеком – своим мужем. Даже тогда, когда он, по профессии кузнец, богатырской комплекции человек с железной хваткой, неумолимо превращался в беспомощного слепца – солдатские раны дали о себе знать. Для неё он был мужчиной и главой семьи. Вспомнил свой очерк «Я вновь встретился с войной», который написал в канун 60-летия Великой Победы, который так и не смог опубликовать. Вот отрывок из него:

Искринка. Отец жив!

Так совпало, что 25-я годовщина Победы памятна для меня потерей деда с материнской стороны – Мамада Салимова, который в годы войны работал на каком-то оборонном заводе под Свердловском. Вскоре от старых ран начал быстро слепнуть мой отец, Очил Гулямов, который с боями дошел до Варшавы.

В 30-й День Победы я участвовал в батальной сцене на школьном дворе (в Самаркандской области УзССР). На почетной трибуне с другими участниками войны сидел и слушал наши искренние попытки воссоздать сцену боя, со слезами на тогда уже окончательно ослепших глазах, мой отец. Он даже после незначительных упоминаний о войне не мог уснуть ночью или просыпался в холодном поту от кошмарных снов… Он так и не смог привыкнуть к положению беспомощного слепца, ступал по земле с большой опаской и железной хваткой бывшего кузнеца цеплялся за локоть своего поводыря. Мой юношеский максимализм хотел, чтобы он рассказывал о своих подвигах и, несмотря на свои увечья и слепоту, выглядел героем с несгибаемой волей. Очень поздно я понял, что война для него продолжалась до последнего дыхания.

Только один эпизод из своей военной биографии отец как-то все-таки рассказал.

Искринка. Пальцы

Он видел взрывы, неизлечимые раны земельки от них, фонтаны камня и песка, металла, кровавых ошмётков, но уже ничего не слышал. Прямо в их траншее разорвался снаряд, разбросав и размешав с землёй солдата-киргиза, его друга, от которого остались только пальцы с ногтями, полные бурой земли. Как в немом замедленном кино он с трудом выпростался из мгновенно объявшей его могилы и не мог оторвать взгляда от этих пальцев, которые только что…

После этого отец провоевал ещё два года, выбирался из полугодового окружения, был неоднократно ранен, со своим «Максимом» дошёл до Варшавы. Но он всегда помнил тот бой. И пальцы своего друга-киргиза.

Через много лет после войны он окончательно ослеп, но продолжал видеть во сне тот бой. И пальцы…

Как-то моя мама по ташкентскому радио услышала рассказ старого бойца, который слово в слово оживил картину того боя. Скорее всего, он был тогда рядом с моим отцом, попал под один снаряд, и так же остался жив. Я пообещал отцу и матери, что позвоню в Ташкент, на радио, или напишу, попробую найти того солдата. Но так и не собрался.

Ушли из жизни мой отец, скорее всего, и его товарищ по оружию, и моя мать. Но та картина по наследству перешла ко мне.

Теперь я вижу тот бой, те пальцы. Только к ним прибавились многотрудные, многократно обмороженные в холодных окопах пальцы отца с ороговевшими ногтями, которые можно было только спиливать – никакие ножницы их не брали.

Сегодня тоже стриг ногти на своих ногах и видел пальцы отца, пальцы того солдата-киргиза…

Хорошо, что это наследство не достанется моему сыну, внукам.

Я не видел как умер мой отец – тогда служил в армии и поздно получил весть об этом. Но я был рядом, когда он, по профессии кузнец, богатырской комплекции человек с железной хваткой, неумолимо превращался в беспомощного слепца – солдатские раны дали о себе знать.

Я знал каждый рубец на его теле – водил в баню, брил бороду и голову. Помню ямку за его левым ухом, в которую можно было уложить куриное яйцо. Помню две рваные раны от пули, которая попала ему в щёку и, срезав два ряда зубов, вышла через плотно сжатые губы. Помню след от раны осколком снаряда на ноге, где так и сидел кусок железа…

Помню боль от его железной хватки, когда он, держась за мою руку, делал первые шаги в темноту…

Помню свою досаду, когда он не хотел рассказывать о своем военном героическом прошлом, но упорно не хотел сдавать позицию главной опоры и кормильца семьи. По его просьбе мы укладывали рядом разные коряги и он ножовкой пилил дрова для нашей печки и очага. А что крупнее, мы распиливали с ним двуручной пилой.

Он был не из тех, кто сдается.

Мама тоже не была из тех, кто легко сдается. Да, бывали моменты, когда она омывала свое прекрасное лицо слезами отчаяния, но ненадолго. Вновь распускалась тугая пружина, она привычно-деятельно решала проблемы, при минимуме набора продуктов готовила вкуснейшие блюда для своего маленького по меркам того времени (нас у нее было два сына и две дочери) семейства. За дастарханом или за шитьем она рассказывала бесконечные истории из своей жизни, из жизни близких. Пару ее историй хочу вам рассказать по памяти.

Искринка. Рецепт быстрого взросления от Захро апа

– Наша соседка, Захро апа, была удивительная женщина. Так интересно она рассказывала о своей жизни, прям заслушаешься. Ей было лет десять, когда выдали замуж. Родители жили бедно, им очень тяжело было прокормить многочисленное потомство. Решили старшую дочку отдать замуж, чтобы дальше о ней заботился муж.

Жених, которому тогда было лет 28–29, оказался человеком понимающим: решил подождать, когда юная женушка подрастет, и относился к ней как к своей дочери. Он покупал ей наряды и куклы, всякие вкусности, не давал ей делать ничего тяжелого по дому.

Муж каждый день уходил по своим делам, а она оставалась дома: наряжалась, играла в куклы. Как и всякой девочке, ей очень хотелось быстрее вырасти и стать взрослой. И конечно, чтобы муж к ней относился не как к ребенку. От кого-то она услышала, что для этого надо глотать сырые яйца. Сколько яиц она выпила – не знаю, но когда муж вернулся домой, ступать в доме было некуда: все ковры в блевотине, а юная женушка, вся тоже в блевотине, спит в обнимку с любимой куклой.

Муж, ничего не сказав, терпеливо прибрался в доме, женушку-дитя умыл и опять уложил спать.

Тут Захро апа обычно рукавом утирала теплые слезы благодарности:

– Мы с ним прожили долгую жизнь, душа в душу, пока Аллах не прибрал его к себе.

Искринка. Как десятилетняя невестка пекла первые в своей жизни лепешки

Захро решила, что она должна не просто мечтать стать взрослой женщиной, а вести себя как взрослая женщина, вести хозяйство, принимать гостей. Замесила тесто, растопила тандыр. Как только пламя ушло в угли, начала печь лепешки. Но как бы ни старалась, тесто никак не хотело держаться на стенках тандыра: то сразу упадёт в угли, то просто стечёт. Бедная хозяюшка, чтобы муж по возвращению не увидел какая она неумеха, собирает комки теста вместе с золой и от глаз подальше кидает за дувал (глинобитная стена, забор), в сад к соседям.

К счастью юной хозяйки, соседка именно в это время полола грядки. Слышит, что-то падает сверху: «шлеп!», «шлеп!». Идет на звук и видит вдоль дувала на траве комки теста, а за дувалом – детский плач.

Соседка вмиг сообразила в чем дело и пошла помогать. Замесила новое тесто, которое взошло как надо, нагрела тандыр, напекла лепешек.

Как рассказывала моя мама, у Захро апа всегда были самые вкусные в кишлаке лепешки. Возможно так и было, но я до сих пор во рту ощущаю вкус маминых лепешек…

Я учился в десятом классе, когда мама надолго попала в больницу, а на мои плечи, как на старшего, легли заботы о семье. Мы тогда не ели «магазинский» хлеб – во всех дворах стояли тандыры. Я решил испечь хлеб и накормить сестер, братишку и отца, который под конец жизни ослеп от полученных на войне ран. Тесто получилось, хорошо взошло. Подошел и тандыр. И я начал лепить. Бью – тесто падает в угли, снова бью – тесто падает. И тандыр пошел трещинами. К счастью, в это время подошла моя тетя Хосият, сестра мамы:

– Сила есть – ума не надо? Зачем так сильно бьешь? Надо слегка обрызгать тесто водичкой и просто приложить к горячей стенке тандыра – оно само прилипнет.

Первые мои лепешки получились съедобные. Потом, когда я привез маму домой, она сидела рядом и подсказывала что и как надо делать.

Она, когда была в силе, все делала сама: как минимум раз в год перекладывала печку в доме, очаг во дворе, тандыр. То, что по силам, поручала нам, а сама руководила – это дело она любила. Вспомнил одну забавную историю с ее участием.

Искринка. Моя мама – радиомастер

Сказать, что моя мама была женщиной энергичной и деятельной, – значит, не сказать ничего. Всё крутилось вокруг её персоны или всем/всеми вертела она. Например, пока мы с братишкой копались в огороде, она могла одновременно печь в тандыре лепешки, тренировать голосовые связки через дувал с соседкой, ремонтировать… радиоприемник.

В 60-е годы редко у кого в доме был радиоприемник, а магнитофон (катушечный) или телевизор – может один на тысячу. Поэтому я отлично помню: у кого когда появились радиола, магнитофон, телевизор. Мы вечерами всем маленьким кишлаком собирались у крошечного экрана телевизора в гостеприимном многодетном доме Хасан-ака. Что смотрели? Выбор был невелик: показывал только первый всесоюзный канал, и то по графику. Чуть позже, когда телевизор появился и в доме Насыр-ака, весь кишлак вздрагивал от его крика «Го-ол! П»

У нас сначала появилась ламповая радиола «Промiнь-М». Мы очень любили ловить разные станции и определять: на каком языке говорят или поют. Но баловаться можно было недолго – лампы могли перегореть.

Как-то радиола перестала даже хрипеть и шипеть – надо было везти его в город на ремонт. Машин в округе не было, мастера на дом или такси, как сейчас, не вызовешь, до автобуса тащить далеко.

Мы с братом и сестренками, как всегда, под руководством мамы копались в огороде, с тоской поглядывая на подоконник, где безмолвно красовалось радио. Вдруг зазвучала громкая музыка и мама-победительница, руки в боки, с порога громче радио объявляет:

– Я исправила радио!

Мы радуемся и хлопаем в ладоши. А тут резкий хлопок и… тишина. Вбегаем в дом, а там черный дым и невыносимая вонь.

– Мама, что вы сделали?

– Ничего: смазывала швейную машинку и решила попробовать и радио – открыла заднюю крышечку и капнула туда несколько капель.

Открываю и смотрю: какие там несколько капель, всё залито машинным маслом. Такое в мастерскую не повезешь.

В общем, радиолу пришлось выбросить, а жирный горелый запах в доме держался еще месяца три. Когда через несколько лет у нас перестал показывать телевизор «Горизонт», мама не стала «исправлять» – вызвали мастера.

Сейчас поймал себя на мысли, что о ком бы и о чем бы не рассказывал в этой книге, я на самом деле продолжаю возводить памятник моей Матери.

Искринка. Памятник Боли

Когда-то очень давно, еще школьником, я перевернул листок отрывного календаря (помните, были такие?), где был отрывок из кавказской легенды. Воспроизведу по памяти:

Юноша без памяти влюбился в сказочно красивую девушку. Во время одной из прогулок по живописным склонам юноша предложил своей возлюбленной руку и сердце. Красавица поставила условие: «Сначала вырви сердце из груди обожаемой мамочки, о которой так много говоришь, и принеси мне. Только тогда я согласна быть твоей».

Влюбленный юноша исполнил желание жестокосердной красавицы. И когда спешил обратно по каменистой горной тропе, споткнулся и упал. Трепещущее сердце выпало из руки юноши и, оставляя алые следы на острых камнях, голосом матери спросило: «Не больно ударился, сынок?»

Легенда впечаталась прямо в сердце. Не просто так она «проявилась» лет через сорок, когда я начал редактировать журнал «Южный парк», который недолго выходил в Сочи.

Не просто так она сочилась болью еще несколько лет после того, как я наконец-то съездил на малую Родину. Как ходил по земле, для которой я стал чужим. Как послушал рассказ племянницы, которая последние месяцы, недели и дни своей бабушки скрашивала чтением вслух писем якобы от моего имени. А сын, которого она с тоской ждала каждый день, решал мировые проблемы, каждый раз откладывая поездку к матери, письмо Матери.

Время летело стремительно и, казалось, что с мамой расстался только вчера, завтра она встретит у родного порога – такая же энергичная. И светлая.

Свет этот погас в тот день, когда я на берегу моря, за тысячи километров от его источника, ни с того ни сего расплакался навзрыд. Плакал долго. Плакал как никогда. Пока не рассосался ком в горле…

Что Она, так и не дождавшись, ушла именно в тот день, я узнал через много месяцев…

В той колонке редактора были и строки:

«Мы – дети Матушки-Земли, которая так же беззаветно и страстно любит нас, отдала нам свое сердце. Что сердце – саму себя!

Мы, Ее дети, такие же страстные, у нас такая же горячая кровь. К сожалению, наши страстные сердца иногда бьются не в унисон: мы наносим Ей боль за болью… Но журнал «Южный Парк» – не о боли».

Еще как о боли! Только сейчас понимаю, что уже много лет пишу о Боли. Моей Матери. Моей боли.

До последнего дыхания буду возводить Памятник этой Боли, которую ничем не погасить.

Хватит ли жизни достроить его?

Искра 20. Дядя Артык, или Лечение под луной

Дяденек и тетенек, как водится в Азии, у меня было много. И изолированная от окружающего мира жизнь способствовало тому, что большинство самаркандских иранцев связано между собой далекими и близкими родственными узами. Если о каждом, с кем близко сталкивала судьба, писать по предложению, не один десяток томов, как эта, вместит в себя сведения о них. По мере того, как вспышки или искринки будут высверкивать, буду рассказывать о том или ином из родных. Сейчас же я вспомнил своего дальнего родственника по матери, дядю Артык – он был из степных узбеков, редкий в те времена случай, когда иранку (в данном случае сестру моего деда Мамада) отдавали не за иранца.

Читатель, надеюсь, помнит искринку «Тетя мне рассказала мой сон»[56]56
  См. здесь же – Искра 6. Вода и кровь.


[Закрыть]. В какой-то из приездов в Тойтепу[57]57
  Тойтепа (узб. свадебный, праздничный холм) – центр Среднечирчикского района Ташкентской области. В 2017 году переименован в Нурафшон (узб. лучезарный, сияющий).


[Закрыть] не тетя, а дядя рассказал одну историю. Он был такой мастак этого дела, что трудно было понять: правда или выдумка. Но в тот раз рядом сидел его сынок Умид, мальчик лет семи-восьми, и краснел…

Дядя Артык был очень крепкий, но, в отличие от моего отца, громогласный и говорливый. Настолько сильный, что здорового быка мог одним ударом кулака свалить с ног и в одиночку освежевать. И в любом кругу, где я его видел, был в центре внимания – рассказчик он был отменный.

Так вот, после одного из таких посиделок он перебрал изрядно и, чтобы не попадаться на глаза детям в таком виде, решил незаметно влезть в собственный дом через окно. Окно было высоковато, и он полез на дерево, которое росло рядом. Только добрался до густо-зелёной кроны, чтобы перебраться на нужную ветку, как его будто ударило молнией и сбросило с дерева.

Его жена, услышав подозрительный стук за окном, выскочила на улицу и увидела на земле своего мужа. На следующий день утром его, все ещё без сознания, увезли в райбольницу. Он пришел в себя, но превратился в инвалида – парализовало ниже пояса. Оказывается, его ударило током: сквозь крону дерева проходила линия электропередач, а в тот вечер прошел небольшой дождь…

С присущим ему оптимизмом горевал он недолго и инвалидную жизнь приспособил к полноценной: привычно руководил всем семейным хозяйством, работал в саду и огороде, перестраивал дом к женитьбе сына, косил траву для коровы и т. д. Как?

Например, в тот приезд я под его чутким руководством впервые в жизни оконный проем превратил во входную дверь: сначала расширил проем, установил дверь, оштукатурил тоже сам. Конечно, раствор тоже готовил под руководством.

То, что можно было делать сидя на одном месте, дядя делал своими руками. Лишь бы рядом был кто-то с ушами, слушал его байки и обновлял чай. Самое интересное было, когда он собирался ехать косить траву. Инвалидной коляски, понятно, у него не было: надеялся, что скоро встанет на свои ноги. Но надо было как-то передвигаться не только по дому или двору. На покос он собирался так.

Дядя Артык на костылях подходил к арбе, которая стояла оглоблями кверху рядом со столбом и ложился на нее. Умид[58]58
  Умид – араб, надежда.


[Закрыть], его младшенький, ставил ишака между оглоблями. Отец, держась мощными руками за столб, мастерски опускал оглобли на петли по бокам ишака. Сынок, пока отец удерживал оглобли горизонтально, затягивал петли, специально адаптированные под слабые детские ручонки. Я не помню как было все устроено – прошло больше сорока лет!

На лугах отец без посторонней помощи слезал с арбы и вместе с сыном накашивали сколько нужно травы, как-то закидывали скошенную траву на арбу и возвращались домой. Понятное дело, косили по утрам или попозже вечером – в тех местах днём жара неимоверная.

Как-то привычно едут обратно домой. Птички поют, кузнечики стрекочут, луна из-за косогора поднимается. Мальчик сидит в седле и устало подрёмывает, а отец попыхивает трубкой. Вдруг Умид встрепенулся и шепчет:

– Ата[59]59
  Ата-узб. отец.


[Закрыть], п-почему две луны? Вторая ш-шевелится!

– Почему две? Где шевелится?

Мальчик молча указал пальчиком в сторону темного бугра, на склоне которого в лунном свете белело что-то круглое и, действительно, мерно качалось. А бугорок этот – небольшой стог сена. Дядя Артык[60]60
  Артык – узб. Ортик, Ortiq (излишний, избыточный). Обычно так называют мальчика, родившегося с родимым пятном или родинкой – с излишеством. Женский вариант – Зиёда.


[Закрыть] невозмутимо пустил ещё одно облако дыма:

– Не луна это: кто-то под луной лечит прыщи на попе.

– Так можно?

– Конечно можно. Только ты не повторяй.

Через несколько лет я узнал, что года за два до смерти дядю Артыка чудом отпустил паралич и он ещё побегал на своих ногах. Может, луна помогла?

Неуёмный был мужик.

Вспышка IV
Детство мое

Мое детство было очень коротким. Как уже рассказывал, первые шаги в своей жизни сделал, когда мне было лет пять. И это благодаря светлой памяти бабушке Ханифе[61]61
  Ханифа – с арабск. «прямая, честная; чистая, непорочная».


[Закрыть] – она меня поставила на ноги. Говорят, я сидел где посадили и, раскачиваясь, нараспев комментировал кто зашел в дом, кто вышел («Галли – гетти»[62]62
  «Пришел – ушел» – диалект узбекского языка, на котором говорят самаркандские иранцы (похож на азербайджанский).


[Закрыть]). Потом, еще десяти лет не было, как я начал подрабатывать, помогать родителям материально, поначалу хотя бы тем, что себе покупал какие-то вещи.

Как подрабатывал? Месил глину, бетонный раствор, формовал кирпич-сырец. Платили поштучно, сколько – забыл. Позже стал наниматься подручным к калымщикам[63]63
  Калымщик – узб. бригада частников, которая брала заказы на строительство частных строений под ключ. Кишлаки и махалля неофициально были разделены на кварталы, где могли работать только определенные бригады.


[Закрыть], которые строили частные дома. Плата была поденная[64]64
  Подручным мастера платили по 10 рублей в день. Только однажды, когда уже был студентом, я получил по 40 рублей – это были большие деньги.


[Закрыть] – я уже упоминал про своего мастера Усто Саид Ризака.

С одной стороны, льстило, что родители меня, еще даже не подростка, воспринимали как взрослого человека, советовались. С другой стороны, мне хотелось побыть еще ребенком, и чтобы меня тоже баловали как младшего брата Бахтияра. Он был такой вредненький, чуть что – наябедничает маме. Естественно, я его иногда поколачивал. Я не понимал, что после того, как отец ослеп, мама видела во мне опору, или хотела, чтобы было так. Вот один эпизод воспитания во мне мужчины.