Текст книги "Танжер"

Тринадцать

– Слушай, как тебе… (– Это Артемий, – прошептал Гарник), как тебе: с Билайн на новую высоту?.. а, ну ясно… С Анваром сидим.

И он передал мне трубку.

– Привет, Артемий… да так, ничего… нормально, в общем.

«Сейчас про Нелли спросит, как мне под ее начальством?»

– Суходолов передавал тебе привет, – сказал он.

– А он что, в Москве?! Ты тоже передавай ему привет от меня!

– Он просил тебя позвонить ему, если будет настроение.

– Обязательно! Передай, что позвоню.

«Серафимыч в Москве!»

– Ты так обрадовался, – сказал Гарник, не отрываясь от экрана компьютера.

– Гарник, Суходолов, оказывается, в Москве!

– Понял, не дурак… Мне кажется, что он «голубой», – сказал Гарник, нащупывая рукой зажигалку.

– Вот все так думают, а это совсем не так, – засмеялся я. – Просто он преданный искусству человек.

– Ну-ну.

– Так смешно, Гарник, он очень боится машин. И если даже машина далеко, он все равно ждет. Фобия.

– Не знаю, Анвар, он такой женственный, обтекаемый какой-то, непонятный, короче.

– Я тоже думал, и даже боялся, когда мы с ним в Ялту ездили тогда. И мне стыдно было, стыдно, что я боялся. Скорее я был ненормальный, чем он. И еще меня так удивило то… Гарник, вот всегда так – ты постоянно за компьютером, с тобой даже поговорить не о чем. Ты только мычишь и смотришь в экран.

– М-м.

Играли с Гарником в Мортал-Комбат. Потом мылся в их красивой ванной. Видел свое голое отражение в хромированной выпуклости распылителя, даже виден член. Очень сильный напор воды. Тугие, колючие струи. Опустил распылитель в воду, и когда поднес под струю пальцы, почувствовал в воде упругое, округлое и нежное волнение, совсем как у женщины там.

Я лежал на раскладушке, а Гарник стоял у книжной полки.

– Ты читал «Мэри и вино»?

– Нет.

– «Возвращение в Эдем»?

– Нет.

– Ну, надеюсь, «Унесенные ветром» читал?!

– Нет, Гарник.

– Ну, вот и поговорить с тобой не о чем.

Я засмеялся.

– Друг называется, мало того что поговорить не о чем, так он даже слоган для Билайн придумать не может.

– Билайн – заебись!

Четырнадцать

«Амэ-эрика-а! Амэрикэн страр-р!» За фанерой, в пещере, на двух советских телевизорах, вымученная, опустошающе смешная передача «Белый попугай».

Лежу на матрасике и дрочу на американскую рекламу про лимфодренажный массаж. Удивительно развратно растрясают эти ремни роскошные негритянские ляжки. Невероятная попа и трясется такими длинными восьмеричными волнами.

В мире что-то сломалось. Удивляют деньги у людей в метро, на рынке.

«И сразу позвоните по этому телефону»… Ну покажите еще раз эту задницу, хрен ли мне ваш пиздеж?! Я все равно не куплю!

Уже не удивляют цены. Удивляет реклама. Кажется, что все зависит от них. И если они не захотят, то все сломается.

«Амэ-эрика-а! Амэрикен стар-р! Позвоните по этому телефону и закажите прямо сейчас»…

Кончил два раза, уже научился спускать даже с абсолютно вялым членом, парадокс, но легче не стало. С особой силой чувствовал через этот переходник полноту внутри и мучительную пустоту вовне. Видимо, женщина во время секса выделяет смазку, жизненно необходимую для мужчины. Вспомни, как ты успокаивался после этого с Асель. Да-а. Да, я даже показывал ей его. Смотри, Аселька, какой он спокойный, словно бы умащенный, у него даже кожица другая стала, вот, потрогай, это после тебя, от твоего сока, я думаю. А до этого такой жесткенький, испуганный, как будто его в хлорке помыли.

Если бы возможно было выделить эту смазку химическим путем или закупать у женщин, и продавать для таких, как я, в аптеках. Да, этот доктор озолотился бы тогда. Такой пузырек «Любовный сок женщины» или «Экстракт любви эспешели фо ю» или «Выжимка эспешели фо неудачник Джон от Кристины (брюнетка)» или «Сандаловая настойка от Сандры (блондинка) для неудачника Энди». Закажите прямо сейчас.

Надо собраться. Да. Сколько нужно голодать, чтобы поумнеть. Итак, я ушел с работы. Сижу в комнате, которую снимаю за 85$. Не знаю, что со мной будет. В голове вертится «Детство», «Наш малыш», «ВИП-охрана», «Детектор лжи», «Психофизиологическая реабилитация телохранителя», «АО БУРДА МОДЕН», «Перидуральная анестезия», «Статья про простатит» и подозрения, что Юрий Владимирович так и не выплатит оставшиеся 500 $ и со мной скоро уже ничего не будет. Итак, надо собраться, сосредоточиться.

Бывают моменты, когда напьешься, и видишь себя со стороны особенно трезвым взглядом, и реально ужасаешься, как особенно трезвый человек.

Они руководят фирмами и становятся банкирами в двадцать лет, они издают культовые журналы, Билл Гейтс каждую минуту зарабатывает три тысячи долларов, а ты дрочишь хуй, уже даже вялый хуй. Стряхнул его и вскочил в отчаянии, с неистовым желанием немедленно изменить свою жизнь, прекратить все это, и замер, выпучив глаза, понимая, что ничего не изменишь, и помочь себе не сможешь ничем, кроме самоубийства.

Пятнадцать

«АСМО-пресс» С пожеланиями успеха в Вашем бизнесе!

Итак. Работаю под начальством этой красивой женщины Юлии, знакомой Германа, в каталоге «Золотая книга московского бизнеса».

– Димка, надо про «Связь-банк» придумать слоган. Я придумал: наша связь не ударит лицом в грязь!

– Анварка, лучше Гарнику позвони, вдвоем попробуйте. Димка посмеялся и ушел.

– Я придумал, – сказал он вечером.

– Что придумал?

– Слоган.

– Ну-ка.

– Мы существуем, чтоб не прервалась времен и судеб призрачная связь.

– Пиздец, Дима, сразу видно, что ты поэт!

– А в конце текста – Связь-Банк – ваша связь с будущим!

И мы начали работать вдвоем. Я бегал на интервью, заверял тексты и относил их Юлии Алексеевне, а он придумывал слоганы и писал тексты. Ей нравилось.

«Кам ту Марракеш… Кам ту Марракеш…» Влетела электричка, и я подумал, что вот в этом вагоне прямо сейчас встречу свою самую настоящую любовь, но нет, конечно. На «Менделеевской» ожидал удара лицом, уже почти чувствовал губами твердую боль и вдруг вспомнил, что Димка потерял свои ключи и, наверное, давно уже меня ждет. Очень хотел, чтобы он меня ждал. И я увидел его еще издалека, он пошел ко мне от подъезда.

– Манту марэ, Димка, убей меня! – радостно сказал я. – Катался на трамвае «Аннушка», слушал Вайю Кон Диос и забыл!

Димка не обиделся.

– Я думал, Анатоль будет дома, а он, оказывается, тоже уехал на дачу.

– У тебя на воротнике пятно красное, Дим, кровь что ли?!

И когда он наклонился, я легко сжал кончик его носа. Он засмеялся.

– Анварка, поехали арбуз купим? Тут, недалеко, на Коптевский рынок, на трамвайчике, а?

– Поехали, Дим, может, девчонок каких-нибудь зацепим?

Проехали в тряском трамвае по Михалковской улице, свернули. Ехать становилось все тяжелее. Выходили и заходили летние люди. Казалось, что должно что-то случиться, а арбуз это так, отговорка.

На рынке было пыльно и многолюдно. Ужасно танцевала в пыли старая, грязная бомжиха, возле нее стояла молодая, хихикала и морщилась, трогая рукой опухшую щеку.

Мы ходили по рядам. Как всегда трудно и лень было гадать, спелый арбуз или нет. Молодой, равнодушно привязчивый азербайджанец вырезал и вытянул из его бока красную длинную пирамидку. Купили. Слепило холодное, болезненное солнце. Было грустное, тупое и неизрасходованное чувство в душе, и накрученный и не лопнувший шарик в простате.

– Не выручите двадцаточкой? – пробубнила молодая бомжиха.

Я оглянулся, она смотрела на меня, и в душе появилось это.

– Двадцаточку просит, Дим, – сказал я и засмеялся.

– А что такое? – испугавшись чего-то, спросил Димка.

– Отморозок дал колечко продать, а мы его потеряли, он теперь кердык башка нам сделает.

И она как-то ответила на это мое чувство. Грязная, вонючая бомжиха с флюсом.

– Поедешь с нами, дадим, – сказал я.

И Димка странно обрадовался нашей игре.

– Поехали, – согласилась она и позвала старуху: – Поехали, мать, слышь, это наши пацаны.

Та пошла с неохотой и недоверием, вскарабкалась на ступени трамвая уже перед самым отправлением. Народ косился. Димка с арбузом встал в стороне. Холодное, пыльное солнце билось меж людских голов. Старуха что-то шептала ей на ухо и косилась на меня.

– Да не колотись ты, это наши пацаны, я их знаю, – усмехнулась мне.

– А что за колечко-то?

– Обалденное колечко, с брюликом!

– А что так дешево? – «Грудь бултыхается… грязная… пуговиц нет».

– Отморозок украл где-то, сам побоялся продавать.

– А-а.

– А мы потеряли с этой мандой.

– Водку будешь с нами пить?

– Буду. И еще двадцаточку дашь, как договаривались.

– Дам.

Возле «Байкала» купили водки.

Молодая пошла с нами, а старуха осталась внизу. Сидим на кухне. Димка режет арбуз. Понял все. Он хочет сказать что-то прикольное, чтобы поддержать нашу прикольную игру.

– Ты, я все …озку расскажу! – орала снизу старуха. – Блядь!

Молодая вышла на балкон.

– Дим, будешь ее трахать?

– Можно, – неуверенно сказал он, будто боясь меня обидеть отказом.

Выпили еще. Она полоскала водкой рот и глотала.

– А мы братья с ним, – сказал я.

– Да ну? Не-ет, – сказала она. – Вы не похожи.

– Ну вот, все так говорят, а мы братья, да, Дим? – «Какие ногти грязные».

– Точно, – он хотел еще сказать что-то прикольное.

– А ты говоришь – не братья.

– Ну, вы же не похожие, че ты мне втираешь!

– Да как не похожие, да ты посмотри на нас.

– Тем более не похожи.

– У нас просто отцы разные.

– А-а.

– А он даже в Чечне служил, – показал я на Димку.

– Он вряд ли, не верю.

– Точно.

– Он молодой.

– Ну и что?! Слушай, а что я тебе все доказываю, на хрен мне это нужно?!

Димка засмеялся. Выпили еще.

– А я ведь не дождалась своего парня из армии. Он мне письма писал про любовь. Я ему отвечала, фотку послала ему. А потом другого встретила, другого парня, который уже отслужил. У нас свадьба была. А тот пришел и смотрел на меня, а я в фате и уже чужая невеста. А он стоял у порога и так смотрел на меня.

«Пиздит, как и все они».

– А ты где живешь?

– Там, на Михалковской, в старой кочегарке у Отморозка. Димка ушел. Мы еще выпили с ней.

– Старая сказала, что не скажет Отморозку, если я ей денег дам.

– Я тебе сорок дам, понимаешь?

Испугались глаза. Даже в этих глазах просквозило что-то женское.

– А я что, не поняла что ли, зачем вы меня сюда позвали? И ощущение этой своей женской, короткой власти и некой ценности.

– Хорошо, что поняла.

– А я сразу поняла.

Мы допили с нею бутылку.

– Я буду только с одним, понял!

– Подожди ты, я узнаю.

Димка напряженно стоял посреди комнаты.

– Дим, ты будешь ее трахать?

– Нет, Анварка, я, наверное, не буду, я только посмотрю на вас.

– Хорошо, Дим. А презерватив у тебя есть?

Он дал. Я заметил, что ему даже презерватив давать мне было неприятно.

– Пошли, – сказал я ей.

– А этот не будет?

– Нет.

– Только деньги сразу.

– Само собой.

– А чё он, не хочет, что ли?

– Не хочет.

Дал ей сорок тысяч. Она спрятала их. Потом стряхивала легкие кожурки одежды и снова перекладывала деньги, прячась от меня. Легла на спину и с легкой готовностью, обыденно раскрыла колени.

«Какие женские и блядские глаза. И тело такое же дешевое, запущенное, как и ее жизнь».

Завис над нею на руках. Несколько раз ударился об твердую кость лобка.

– Ох, ты, блядь козел… ох, ты блядь козел… скорее, а то Отморозок…

Хотелось разозлиться на нее, но это было бы смешно. А потом обнял ее сухое, воробьиное тело, прижался к ее жидким, шершавым грудям, словно жижа в целлофановых пакетах. Она цыкала языком, проверяя дупло зуба. Он входил в нее как бы между двух смятых и старых газетных листов с помойки. Он хотел выйти из меня. Он ощерился в страшной улыбке и протопал по этому коридорчику в кишку презерватива.

– ………………………, – радостно говорила.

– Бери… одевайся… – мышцы живота передернуло волной.

– ………………………, – радовалась она.

– Уходи, уходи, я сказал! – тошнота наполнила рот, прыснула, я оглянулся, куда бы слить, и сглотнул ее назад.

– ………………, – говорила еще в коридоре.

– Иди ты, иди, – я был голый и не стеснялся Димки.

– Дай мне еще десятку на такси! – сказала в дверях.

Сильно оттолкнул ее пятерней в темноту площадки.

– Увидимся, – сказала она с этой женской простотой и уверенностью из темноты площадки.

Захлопнул дверь, ткнулся головой в унитаз и еще раз вытолкнул его из глотки вместе с желудком и трахеей. Как будто сделал выкидыш изо рта. Потом упал на пол. Увидимся, бля.

Ночью позвонили, я услышал в трубке далекий голос Суходолова, я трезво сказал, что звонил ему, но попадал на Морокова, и перевел дух, чтобы еще…

– …передавал, что ты звонил…………, – говорил он что-то о встрече.

– Да, да, конечно, хорошо, надо встретиться, – я хотел, чтобы он скорее уже заканчивал разговор, еще раз перевел дух.

– …деле………тра……ника….сево… – говорил он.

А меня уже тошнило прямо на пол.

Я отбросил трубку и изо рта ударил фонтан. Я поливал комнату.

Снилось, что кто-то пьет очень много воды и не может напиться. Опять вспоминал Асель или видел ее во сне.

Проснулся от громких коротких гудков в трубке возле моей головы. Думал о смысле жизни. Видел себя, худого, морщинистого с пустыми мутными глазами, алкоголически пляшущие ноги в белых тапочках. Задумался о смысле и понял, что нет его. Все, что есть – это смысл и отсутствие его, для кого как. Даже писать не знаю зачем, для чего и кого это надо. Показалось, что земная жизнь, все, что вокруг – это лишний этап в моем существовании. Все бессмысленно, все книги похожи друг на друга, все фильмы об одном и том же. Все. Дожил до потери смысла.

«Кам ту Марракеш… Кам ту Марракеш…»

Моча пахла этой бомжихой. Вода в ванной и зубная паста тоже пахли ею. Вспомнил, что звонил Серафимыч, и скривил лицо. Плакать слезами не могу после армии.

В автобусе так сильно пахло бомжихой, что я все оглядывался, искал, может быть, где-то рядом сидит бомж, а я не вижу.

За окном в черном салоне легковушки заразительно и неслышно для меня захохотал водитель.

Дождь. Сижу в ЗАО «Горнопроходческих работ I». Старое здание на Малой Дмитровке. Они роют тоннели. Димка придумал для них слоган: …И БУДЕТ СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ.

Потом на запись в «КРАФТ ВЕЙ» недалеко от станции метро «Алексеевская». Устал уже от подобострастных, проплаченно-радостных отчетов про 850-летие Москвы.

Потом надо было ехать к Юлии Алексеевне.

На улице Чехова проезжающая мимо легковая машина с зеркальными стеклами резко схватила мое отражение и уволокла с собой. Я растерялся и замер перед дорогой, как перед пропастью.

Шестнадцать

Я вдруг заметил, что на мне улыбающееся лицо.

Как хорошо, что он позвонил! Хорошо, что мы снова встретились. Ехал и все собирал улыбку на лице, прогонял ее, а она снова проступала изнутри. Смешно, что все-таки боялся, что Суходолов «голубой», задолбали, бля, советчики всякие и завистники. И как всегда не было денег угостить его Массандрой, что за жизнь, бля…

Был в ЗАО «Вторчермет» – тоже отчитались по 850-летию. Усталый возвращался в душном автобусе. Выпукло золотился пруд. Много купающихся. Так захотелось искупаться.

Сейчас приду домой, переоденусь, куплю баночку джин-тоника и тоже пойду купаться, как молодой француз. Выгреб рекламки из ящика, кроме них, там ничего и не было. Зашел в свою комнату в пещере, посмотрел на матрас и понял, что спать хочу больше чем купаться. Разделся и лег. Лежал и успокаивал бьющееся сердце. Считал до десяти и наоборот. Дрочил просто так, чтобы успокоиться и не думать ни о чем. Зазвонил телефон. Блин, надо было выключить!

– Анвар, ты чего сейчас делаешь?

– Дро… так, ничего, Ксения.

– Анвар, мне вырвали зуб, я сейчас отхожу от заморозки, может быть, встретимся?

– Ксения, как хорошо, что ты позвонила! Я так хотел искупаться, а пришел и спать лег.

– А, ну ладно, прости, что я… просто Гарник уехал на какие-то свои переговоры.

– Да нет, нет, обязательно встретимся, искупаемся. Я все лето хотел искупаться. Ты где сейчас?

– Я? Я не знаю, я спрошу.

Я засмеялся.

– Ну да, я же на «Водном» стою.

– Садись на семьдесят второй и доедешь прямо до «Байкала», я буду ждать тебя на остановке.

– А как ты думаешь, мне можно пить после анестезии?

– Давай встретимся и там решим.

Так было радостно на душе. Я немного полежал, слушая, как бьется сердце. Потом оделся. Подвернул снизу джинсы и босиком вышел на улицу, радуясь от этого, как городской мальчик в деревне. С радостным чувством в душе прошел мимо этой грустной заброшенной «Волги», купил в киоске две зеленые банки джин-тоника. Сидел на корточках возле остановки, ждал автобус и с радостью слышал за спиной лай собаки, звук плюхающихся тел, крики детей, тихое радио из открытых дверей машины, большое гудение города. Солнце жарко давило на веки, холодные банки джин-тоника стояли на земле передо мной. Подъезжали автобусы, выходили люди, смотрели на меня и, наверное, думали, что я жду свою девушку. С радостью покурил, но пить не стал. Появился длинный семьдесят второй. Она вышла из дальней двери и поразила меня своей красотой. Короткие черные волосы, черные, блестящие глаза и белое трикотажное платье до пят. Оно так облегало ее фигуру, и оказалось, что она худенькая и очень стройная.

– Ты сидишь тут такой пафосный, как хулиган.

– Так здорово, что ты позвонила, я б так никогда и не собрался купаться, наверное. А уже лето. Лето, а вот только казалось, блин, как время летит.

– Я, наверно, не буду пить, Анвар, мне же анестезию делали, еще как-то не так повлияет.

– Ладно, Ксень, надо подождать.

– Ой, смотри, Анвар, какой котя, прямо как наш Женька, – она проводила взглядом маленького мальчика с мамой. – А покажи, как ты показываешь, как наш Женька улыбается незнакомым.

Я замер, доверчиво и беззащитно посмотрел на нее и вдруг широко улыбнулся, будто защищаясь. Она счастливо засмеялась.

– А ты знаешь, мы однажды с Гарником ругались, не однажды, мы теперь всегда ругаемся, а он лежал в кроватке, и мы что-то замолчали, знаешь, как передышка. И вдруг он говорит: «Папу жалко». Мы даже испугались: кто это сказал?

Я засмеялся.

– Почему папу, а не маму? Может быть потому, что он мальчик, как ты думаешь, Анвар?

– Не зна-аю.

Мы обошли пруд, сели в траве. Я открыл банку.

– Интересно все-таки, можно мне пить или нет, как ты думаешь?

– Думаю, что уже можно.

– Почему?

– Анестезия, это же не антибиотик, понижающий давление, правильно?

– Думаю, да.

– Тогда можно. Спиртное опасно только вместе с понижающим давление препаратом, точно.

– Думаешь?

– Точно, я прямо почувствовал сейчас, что можно и ничего не будет.

– Тогда выпью. Ты будешь виноват, если я умру, и наш Женька останется сиротой.

– Не дай бог.

– Не дай.

Мы стукнулись с ней тонкой жестью банок и выпили. Тонкие пальцы ее казались морщинистыми, как у многих брюнеток.

Холодный, радостный и приятный запах новогодней елки. Я крутил банку в руке.

– Так надоело, Анвар, эти любовные романы переводить! Мне кажется, что у меня из-за них зуб разболелся.

– Да?

– Ладно, если б были французские, а то ведь американские.

– А сколько они тебя платят?

– Шестьсот долларов. А где Гарник может быть, как ты думаешь?

– Он же что-то про итальянцев каких-то говорил, что он будет насчет дизайна их торговой марки говорить.

– Вкусный этот тоник, я именно Greenalls люблю, Анвар.

– А я только его и беру, Ксения.

– Ой, смотри, Анвар, какая маленькая котя!

– Кто?

– Девочка, маленькая, как наш Женька.

– Где ты их видишь всех?

– Да вон же.

– А, там. А где Женька?

– С бабушкой, на даче. Я тоже хотела уехать. Анвар, а ты Асельку любил?

– Я… я тут зимой так напился, что понял, что я все-таки очень сильно ее любил, Ксения.

– А она тебя любила?

– Иногда, кажется, что любила, а иногда, кажется, что нет.

– Прости.

– Нет ничего, уже проходит. Да, проходит. Время – лучший доктор, говорят.

– Хорошо, что у вас детей не было.

– Славу богу, Ксения. Если можно так говорить.

– Тебе тогда совсем плохо было бы, да, Анвар? Ты бы скучал по сыну?

– Точно, Ксения, э-эх…

– И не говори, Анвар.

Вода блестела ртутью, и гладь пруда казалась дырявой, эти дыры переливались с волны на волну, растягивались во все стороны.

– Я не буду купаться здесь, Анвар, тут какая-нибудь зараза плавает. А они еще и детей здесь купают.

– В «МК» смотрел, Ксения, этого пруда не было в числе запрещенных для купания.

– Да? Анвар, а ты кого в детстве больше любил, маму или папу?

– Смешно, Ксения, у меня в детстве всегда спрашивали: а ты кого больше любишь, папу или маму?

– Да? А у меня нет. У меня же папы не было.

Я закурил.

– Ты, наверное, любишь эти сигареты, я заметила, что ты их всегда куришь.

– А-а, они для меня все на один вкус, я вообще хочу бросить это дело.

– А можно я у тебя закурю сигаретку?

– Ты чего, Ксения?

– Захотелось.

Я щелкнул зажигалкой.

– Противно. А я ведь раньше курила. Можно, я загашу?

– Га-аси, Ксения.

– А я ведь раньше толстая была.

– Я помню, когда вы с Гарником познакомились.

– Что, очень толстая?

– Ну не так, чтобы очень, сейчас ты другая.

– А меня парень бросил, он оказался «голубой», я была в депрессии. А потом Гарника встретила в вашей общаге. А ведь ты первый пригласил меня на танец.

– Но, а он подскочил, как испанский мачос, отстранил меня, и вы начали такие страстные испанские танцы танцевать под «Джипси кингс». Бамболео-о, бамболео-о…

Она счастливо засмеялась, глаза ее блестели.

– Анвар, давай пойдем к вам, позвоним, может быть, он уже дома?

– Сейчас, я искупаюсь, я весь день хотел искупаться.

– Ну не знаю, Анвар, как ты не боишься?

Я разделся. Обняв себя руками, вошел в воду по щиколотки, оглянулся. Ксения сидела на корточках и мелкими глотками отхлебывала из банки. Вода показалась грязной и липкой. И как-то холодно стало.

– Мне кажется, что ты права была насчет воды, Ксения. Не буду купаться, расхотелось, – я одевался, пощипывало щиколотки.

Наверное, так и не придется искупаться в этом году.

– Анвар, а давай еще купим выпить?

– Точно, давай, я сам хотел тебе предложить. Иду и думаю, может ей еще предложить выпить?

– Не надо, я сама куплю, у меня есть деньги. Только я не буду джин.

– И я, надоедает этот вкус. Всякий специфический вкус надоедает.

– Ага. Может, «Хванчкару» купим? Ты пил ее?

– Нет, – серьезно сказал я. – Но, говорят, вкусная. Очень. Советую.

Летом квартира не казалась такой страшной, как зимой. Я варил пельмени, разгонял наглых тараканов. Она сидела в моей комнате склонившись, приобняв трубку. Удивительно, как женщина может быть красива и грациозна во всем, даже когда звонит по телефону, даже когда на нее никто не смотрит.

– Ксения, а давай стол поставим напротив телевизора, будем пить и смотреть «Андеграунд».

– Что ты говоришь? Давай…

– Окно откроем, будто у нас там персиковый сад… Та-ак пельмешки-мельмешки, вино-шмино, стол-шмол, сделаем все, чтоб культурно-мультурно посидеть…

– Мне есть еще нельзя, наверное?

– Почему?

– А сколько времени прошло?

– Да уже часа три, точно, прошло… блин, как же время летит!

– Где же он может быть?

– Появится, лазит где-нибудь, хоть делом занялся. Ты просто привыкла, что он всегда рядом.

– Ну да, – обрадовалась она. – Точно. Вот почему. Ты это хорошо объяснил.

В дверь позвонили. Она вздрогнула. Димка был такой нарядный и модный, точно заскочил в дом с летнего карнавала. Туфли с узкими, квадратными мысками, черные джинсы «Версаче», ремень с железными пластинками и серебристая рубашка в клеточку – все поддельное.

– Пьете? – сказал он и посмотрел, будто ища третьего. – Хорошо. Я прямо как чувствовал. Я сейчас приду.

И ушел.

– Он смешной такой, так волосы аккуратно зачесаны, эти круглые очки, как отличник, – сказала Ксения. – И видно, что он такой хорошенький и послушный был в детстве. Его, наверное, мама очень сильно любила.

– У него тоже отца не было… Ксения, ты знаешь, как он поет, даже странно… Лучше бы он вовсе не пел!

– Можно я еще позвоню?

– Здесь мужик один, он сидел в тюрьме, так он даже плакал, что за воздействие такое?

– Ни за что бы не подумала, что Димка в тюрьме сидел!

– Нет, я говорю, мужик сидел, который здесь живет.

– Так и не появился Гарник. Может, я номером ошиблась, еще раз?

Вернулся Димка с двумя бутылками «Хванчкары».

– Дим, ты че, совсем что ли, зачем две-то?

– Да? А я все думал, может, три взять? Анварка, вот увидишь, мало будет! У меня сегодня настроение такое какое-то.

– Ксень, а ты знаешь, что Димка грузин?

– Не-ет.

– Смотри у него какие руки волосатые.

– Дим, ты грузин?

– Грузин.

– Ни за что бы не подумала.

– Ох, я так люблю этот момент, ребята! – Димка показал на экран. – Вот смотрите, он сейчас ей скажет: «Твои руки тако бели, тако нежни…» Анварка, сделай громче!

– А где пульт?

– Блин, я сейчас свой принесу! – Он убежал и вернулся с большим пультом от «Грюндика».

– «Твои руки тако бели тако нежни…»

– Блин, я сейчас назад перемотаю. А она скажет: «Лажешь, лажешь Марко».

– Анвар, может, вообще звук убрать, пусть Димка сам озвучивает?

– Она сейчас ему скажет: «Како лепо ты лажешь, Марко!»

– «Како лепо ты лажешь, Марко»!

– Как я люблю этот момент, когда их бомбят, а они танцуют, и он наливает ей вина из этого графина.

– Я так всегда хотела выпить из этого графина!

– Ты смотрела этот фильм, Ксения?!

– Конечно! А как она потом сама будет пить, а ведь она до этого вообще не пила, всегда вы так мужчины…

– Дим, оказывается, у Нины Васильевны есть еще один сын, и он сидит в тюрьме.

– У вас тут что, все сидели в тюрьме? – засмеялась Ксения. – Этот сидел, и Димка сидел.

– Я сидел? – удивился Димка.

– Да, мне же Анвар сказал.

– Нет, Ксения, я сказал, что Анатоль сидел.

– Да хрен с ними, Анварка… Выпьем за то, что мы сидим… мы сидим вне времени и пространства, – сказал Димка и поправил очки. – И может быть, мы монголо-татары или варяги, главное, что мы вдруг встретились в летящих с ужасной скоростью разных мирах… за вас, ребята. Может быть, мы никогда больше не увидимся.

Я пил с невероятным наслаждением это дешевое вино. И с какой-то жаждой.

– Мы увидимся, неудачник Джон, – сказал я. – Я вот сейчас почувствовал, когда мы все будем ТАМ, мы вдруг вспомним, как мы сегодня сидели, и вдруг узнаем этот земной момент, и узнаем друг друга и вспомним, как ты это все говорил.

Мы снова выпили.

– Я так сопьюсь с вами, а у меня бабушка алкоголичка. Ей недавно на соседней даче налили кружку водки, и она пошла к себе, и тут ливень ливанул, и она шла осторожно, чтобы не расплескать, и закрывала кружку ладонью, чтобы дождь не капал в водку. А дедушка был разведчиком в Италии, в сталинские времена…

– Правда, что ли, Ксень? Ничего себе у тебя дедушка!

– Это называется резидент, Энди неудачник.

– Да-а, он иногда в бреду пытается выкрасть какие-то секретные бумаги, типа книжки оплаты за коммунальные услуги, а потом гоняется за нами, хорошо еще, что наградной пистолет забрали…

Мы пили, а за окном телевизора пили и веселились югославы. Мне было так хорошо. Я веселился так, будто уже никогда не буду веселиться. Только жалко было Ксению. И я звонил Штрому, звонил Артемию и поздравлял его, а он испуганно и сонно переспрашивал, что случилось. Я даже позвонил давно забытому Петьке Николаеву, и мы все передавали привет ему и его жене, и тоже поздравляли их, но Гарника нигде не было.

– О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу… – вдруг запел я, раскинув руки. – О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу.

И мне так жалко было, что я не знаю других слов этой песни.

– Это что, какая-то татарская песня?

Они смеялись. Потом позвонил Гарник и сказал, что ищет Ксению, и я его позвал к нам. Мы допили вторую бутылку вина. Приехал суровый, скучный и недовольный Гарник и сел как-то отдельно. И мы наперебой с Ксенией стали говорить, как мы искали его, как он был нам нужен. Мне так хотелось развеселить его.

– А мы с Петькой Николаевым обсуждали один телевизионный проект, – сказал он, зевнув. – Задержался, его жена привет тебе передавала, – глянул он на Ксению.

Димка засмеялся. А Ксения посмотрела на меня черными, выпукло блестящими глазами.

– Что? Ты, наконец, вырвала свой зуб? – раздраженно спросил Гарник.

Ксения молчала и почему-то смотрела только на меня.

– Ты уже дома должна быть давно, а ты здесь пьешь с двумя…

Ксения молчала и смотрела на меня. Глаза ее заблестели сильнее.

– Я не пойму, Ксения, когда я не работаю, ты недовольна. А когда работаю, ты тоже недовольна!

– А давайте еще бухло купим, у меня есть деньги, – вдруг сказала Ксения.

– Я сам дам, – повел ладонью Гарник и полез в карман. – Только мне завтра рано вставать на переговоры.

– Слушайте! А давайте пойдем на пруд, и там будем пить! – сказал я. – Классно я придумал?!

Я так обрадовался этой своей мысли. Я взял редакторский диктофон, поставил кассету с музыкой из «Криминального чтива», и мы все вышли на улицу. Гарник шел с Ксенией и что-то говорил ей, она молчала.

– Неудачник, тебе жалко эту «Волгу»?

– Жалко, неудачник.

– Мне тоже так жалко ее всегда, Дим. Она меня удручает постоянно.

– И меня.

Возле дальнего подъезда, как всегда, сверкал в ночи «Мерседес».

– И этот «Мерседес» такой, да, Дим?

– Ага.

– Не спешите, пацаны, – Гарник приобнял Ксению за плечи.

– А хотите, мы сейчас все побежим? – сказал я.

– Беги, если хочешь, – сказал Гарник. – Ты напился уже, Анвар, на самом деле.

– Напился, говорите? Я вам не позволю, знаете ли… Что это вы себе позволяете, знаете ли…

Я подошел к «Мерседесу» и изо всей силы пнул по колесу. Особенно громко в ночной тишине заверещала сигнализация. Я захохотал и побежал. Димка, Ксения, мелко и быстро перебирая ногами, тоже бежали за мной и смеялись. Гарник специально пошел еще медленнее, в развалку. Ну и черт с ним!

А потом мы услышали его дикие прыжки, и он с побелевшим лицом выскочил из темноты, не видя нас.

«Бежит, бля, смельчак!»

– Да ну вас на!.. Там какая-то братва выскочила с оружием, – сказал он, задыхаясь.

И мы все рванули.

– Стойте, – сказал Димка. – Вина купим.

Мы купили с ним по бутылке «Хванчкары».

– Анварка, – сказал он шепотом. – В этом киоске такая красивая девчонка работает, я так с ней познакомиться хочу… потом познакомлюсь, напомнишь мне, ладно?

– Ладно, Дим. В этом да? Надо запомнить. Второй от этого края, ага.

Дорога казалась особенно яркой, сиреневой. Ходили милиционеры, и от них полукругом ложились тени.

Пруд не был виден, только черный провал, а на середине вспыхивало несколько лунных чешуек. Я включил диктофон на полную громкость. Все равно тихо.

– Ксения, будешь пить?

– Нет, вы пейте, я потом.

Продавили внутрь пробки и пили с Димкой с горла из двух бутылок. Я увидел лодку, как будто зависшую в черном воздухе у берега.

– О, смотрите, здесь лодка! – крикнул я.

Она была на длинной цепи. Я залез в нее, сразу стала видна вода под луной. Лодка легковесно качалась на воде, выскальзывала из-под ног. Ксения сидела рядом с Гарником на берегу, а Димка грустно стоял в отдалении с бутылкой вина в руке. Я знал, что он страшно хочет веселиться, но смущается. Он всегда смущался.