Текст книги "Три метра над небом. Трижды ты"

36

Вскоре мы приезжаем в Сан-Либерато. Дорога идет в гору, и сверху открывается вид на все озеро Браччано. Отблески закатного солнца нагревают воздух, делают его горячим. Такое впечатление, будто все вокруг – виноградники, деревья, дома, даже церковь – окрашены ярко-оранжевым цветом. В воздухе разлито спокойствие; идиллическое, безмятежное. Мы приезжаем на небольшую площадку, и Габриэле паркует машину. Мы выходим. К нам сразу же направляется Лаура, секретарша, а вскоре, следом за ней, – Пьетро, организатор. Первым делом они показывают нам церковь. Она маленькая и скромная, без украшений, но свет заходящего солнца создает идеальную атмосферу, делая ее особенно теплой. В ней около сотни мест, а алтарь, где будет происходить церемония венчания, находится на небольшом возвышении. Друзья и родные увидят все снизу. Лаура объясняет нам, как она предполагает его украсить.

– Здесь и у входа я бы поставила вазы с каллами, а вот здесь, на полу, разместила бы большие букеты белых маргариток. И по краям алтаря – белые розы…

Франческа и Джин кивают. Лаура уточняет:

– На длинных стеблях.

Обе улыбаются одновременно:

– Да-да, разумеется.

Мы с Габриэле слушаем, но гораздо спокойнее, он даже изрекает свою максиму:

– Ничего не поделаешь, женщины без ума от свадеб, а мужчины к ним почти равнодушны.

Я довольно весело киваю, хотя на секунду меня посещает странная мысль. Что значит: «Мужчины к ним почти равнодушны»? «Почти» – это как? Однако я нахожу благоразумным не углубляться в этот вопрос. Потом, с распростертыми объятиями и приветливо улыбаясь, подходит Манлио Петторини: волосы у него уже поредели, но он худощавый и сильный.

– Габриэле! Как же я рад тебя видеть!

Они искренне, крепко обнимаются. Те, кто смотрит на них со стороны, поневоле думает о том, что вместе они, наверное, пережили многие очень важные события. Габриэле показывает ему на Джин:

– Вот, это моя дочь Джиневра. Ты ее помнишь, да?

Манлио Петторини хлопает ладонью своей руки по ладони Габриэле.

– Да как же мне ее не помнить? Боже мой, как же она выросла!

– Моя жена Франческа…

– Да, конечно. Как дела?

– Спасибо, Манлио, хорошо, а у тебя?

– Грех жаловаться.

– А вот он – Стефано Манчини, жених.

Услышав, как меня представляют, я чувствую себя нелепо, но все-таки улыбаюсь и протягиваю Манлио руку. Он сразу же ее берет и крепко пожимает.

– Ого, да ты не представляешь, как тебе повезло… Знаешь, сколько людей тебе завидует? Когда эта девчушка приезжала к нам в Рошиоло, в деревню, нужно было видеть очередь, выстроившуюся перед ее домом. Она не могла выйти!

– Да, я знаю. Это правда, мне повезло.

Манлио Петторини смотрит на меня с довольным видом.

– Ну и отлично! А теперь давайте! Быстро все за стол, а то мне ужасно хочется узнать, что вы об этом думаете.

Джин берет меня под руку.

– О, счастливчик, которому так повезло, будь рыцарем, проводи меня к столу.

– Конечно, прекрасная селяночка из очереди перед домом…

– Дурак. – И она слегка толкает меня локтем в бок.

– Ой-ой-ой, – покорно говорю ей я.

– Учти, что я такая селяночка, которая может и врезать.

– Да знаю я, знаю, испытал на своей шкуре!

Все мы располагаемся вокруг большого стола на свежем воздухе, под гигантским фиговым деревом с широкими листьями. Солнце отражается в озере, и из этого уголка села вид восхитительный. Петторини подробно объясняет нам все, что собирается делать.

– Так вот, кухню я расположу там, сзади. – И он показывает туда, где заканчивается луг, то есть в противоположную сторону от церкви. – Зато столы мы поставим здесь, вокруг, под деревьями, чтобы нам было не так сыро. А наверху мы натянем тенты, все по той же самой причине, и укрепим светильники. Они будут соединены, и каждый стол будет освещен – но не слишком.

Габриэле смотрит на него удовлетворенно.

– Манлио хорошо знает, как делать свою работу.

– Да ты шутишь, а? Я люблю мою работу. И наконец-то могу делать так, как хочу. А не так, как тогда, когда я устраивал ужины в Сенате, во дворце Мадама. Вы знаете, что там швейцары решали, что полагается подавать на стол в самые торжественные дни? Вы и понятия не имеете, как они к нам придирались при выборе вина!

– И мы тоже будем придираться! – Габриэле стучит кулаком по столу, тоже прикидываясь требовательным.

– Ну конечно! – И они оба смеются.

Потом Петторини зовет официантов:

– А ну, давайте, несите первое. Так вот: я приготовил их три, чтобы то, которое вам не понравится, мы отбраковали, хорошо?

– Манлио, но нам нравится все, что ты делаешь…

– Ну хорошо, тогда отбракуем то, что вам понравится чуть меньше! У меня уже было представление, как бы я это сделал, но я не могу решать все один. С другой стороны, это же вы платите.

– Ну конечно! Но если решишь ты, и еще будет скидка, то тогда мы доверяем!

И они снова смеются. Тем временем начинают приносить тарелки с первым.

– Так вот: это спагетти «на гитаре» с трюфелями и грибами. А вот это равиоли с начинкой из овощей и рикотта на сливочном масле с шалфеем. А это – паккери из гречневой муки с вишнями, оливками и растительным маслом, настоянным на перце.

– Мне они все кажутся восхитительными, – говорит Франческа.

– Да, – кивает, улыбаясь, Джин. – Аромат исключительный.

После этого одно за другим начинают приносить вкуснейшие блюда, заботливо и очень внимательно их подают молоденькие официанты.

– Все они – выпускники школы гостиничного дела, – замечает Петторини.

Потом подают на пробу разные вина и щербеты, чтобы усилить вкусовые ощущения, потом – вторые блюда и всевозможные закуски.

– Тебе лучше есть немного, – советует мне Джин. – Придется попробовать еще кучу всего…

– Но эта телятина под соусом из тунца просто обалденная.

Произнося эти слова, я понимаю, почему мне она так нравится. Ее всегда готовила моя мать. Мамина телятина тоже была исключительной: мясо было невероятно хорошим, без единой жилки, всегда искусно нарезанным – как правило, тонко-тонко, – что делало его еще нежнее, под соусом, приготовленным из свежайших яиц и уксуса с щепоткой сахара: по крайней мере так мне казалось. Я понимал это из разговоров, которые вели на кухне женщины, обмениваясь секретами рецептов… Мы продолжаем есть, пока солнце окончательно заходит за озером, и вокруг нас зажигается несколько светильников.

– Ну вот, будет примерно так. С белыми лампами около всех деревьев и, наоборот, с желто-оранжевыми – там, подальше… Чтобы еще больше создать атмосферу.

Мне кажется очаровательным все, а этот последний совиньон, который нам дали попробовать, оказался холодным и безупречным, с нежнейшим фруктовым послевкусием. Потом подают землянику и малину с очень легкими домашними сливками и поливают их несколькими ложками горячего расплавленного шоколада. А потом приносят два торта-мороженого: один – с сабайоном, другой – с орехами. И, наконец, отличный кофе.

– Вот, а потом, подальше, я бы поставил стол со спиртными и крепкими спиртными напитками, которые в такой чести на каждой свадьбе… Ох, непонятно, почему оно так, но вы, молодые, счастливее нас и потому должны и пить больше!

Габриэле весело кивает:

– Мы, по крайней мере, топили в вине наши горести, а не наше счастье!

– Да! – смеется Джин. – Это точно, мы действительно друг друга обижаем.

– А вот к столу я бы, наоборот, подал эти горькие настойки.

И Манлио велит принести разные ликеры: «Капо», «Филу-э-ферру», «Аверна» и «Егермейстер».

– Одни известны больше, другие – меньше, про настойку из горечавки знают немногие, но она просто фантастическая… Попробуйте ее.

И он понемногу, буквально на глоток, разливает ее по рюмкам для ликеров.

– Правда, отличная.

– Она способствует пищеварению. Думаю, это потребуется!

Петторини смеется. И впрямь: всего того, что они решили приготовить, будет немало. Разнообразные закуски по всему парку. На одних столах будет ветчина, на других – нарезка. А еще – моцарелла, буррата, кусочки пармезана и другие итальянские и французские сыры. Жареную еду будут готовить в нескольких местах, где поставят фритюрницы для свежих лангустов и маленьких осьминогов, для приготовления панелле – блинчиков из нутовой муки, маленьких моцарелл, белых и красных миниатюрных аранчини, оливок по-асколански и польпеттин – мясных котлеток. Все это закуски. Потом подадут два первых: спагетти «на гитаре» с трюфелями и грибами; паккери с помидорами и оливками и два вторых – филе кианской говядины и сибас. Разнообразные гарниры: картофель всех видов, овощи, от цикория до брокколи, и три салата, один из которых – с грецкими орехами, кедровыми орехами и кусочками ананаса, а потом – сладости и фрукты.

Франческа и Джин говорят с Петторини о выборе хлеба, обсуждают вина, и все, как мне кажется, уже решено наилучшим образом.

– А вон идет отец Андреа.

Мы оборачиваемся и видим, как в глубине парка, освещенного последними отблесками озера, появляется священник. Он приближается быстро, и я вижу, как он улыбается и издалека кивает головой.

– А вот и я, а вот и я. – Он смотрит на тележки с блюдами около нашего стола. – Похоже, я пропустил чудесную трапезу.

Джин встает и искренне его приветствует.

– Отец Андреа! Какой приятный сюрприз! А я и не знала, что ты придешь; иначе бы мы тебя подождали.

Он ее обнимает, а потом немного отходит в сторону и с любопытством рассматривает ее.

– Так что, неужели церквушка еще дальше? Добираясь сюда, я едва ли не сжег мотор моей «симки»!

Петторини смеется.

– Кто знает, сколько раз ты сворачивал не на те дороги!

Они пожимают друг другу руки.

Петторини, показав на священника, говорит:

– Вы даже не представляете, сколько мы с ним провели свадеб!

– И все эти браки все еще крепкие!

– Серьезно?

– Конечно. Перед венчанием я провожу с новобрачными отменную беседу. Да вы, похоже, немало выпили?

Он смотрит на нас с улыбкой.

– Пожалуй, что нет, не слишком.

– В меру, – добавляю я.

– А кофе вы пили?

– Да.

– Тогда давайте хорошенько поговорим. Начнем с тебя. – Отец Андреа показывает на Джин. – Ты мне ничего не хочешь сказать?

Джин краснеет, может быть, подумав о своем животе. Я улыбаюсь, но делаю вид, что ничего не понимаю. Должно быть, отец Андреа ко всему привык.

– Ладно, давайте не будем терять времени, отойдем немного в сторону: так нам будет спокойнее говорить.

– А вы не хотите чего-нибудь выпить? – спрашивает Габриэле.

– Нет-нет, на работе я не пью.

– Ну хотя бы кофе…

– Нет, потому что после кофе мне хочется спать.

Потерпев поражение, Габриэле пожимает плечами.

Джин встает из-за стола и, прежде чем отойти в сторону, бросает на меня взгляд и улыбается. Думаю, этой улыбкой она хочет сказать вот что: «Наверное, я ему скажу». А потом следом за отцом Андреа идет к столу в глубине парка. Вот, они уже сели. Теперь я вижу их силуэты, словно нарисованные на поверхности озера позади них, которое теперь похоже на школьную доску цвета индиго. Джин размахивает руками, смеется, качает головой. Она веселая, легкомысленная и, самое главное, счастливая. А я? Я-то какой? Мне почти непроизвольно приходит в голову мысль достать из кармана мобильник и посмотреть на него, словно именно там я искал ответ на этот вопрос. Ничего, никаких сообщений. Тишина. К тому же она, в стороне, – это ответ. Я беру маленький стаканчик, наливаю туда немного ликера «Капо» и снова сажусь. Медленно его потягиваю. Справа от меня, недалеко, Габриэле и Франческа разговаривают с Петторини. Он показывает им скатерти, потом все рассматривают ткань, кивают; судя по всему, они окончательно одобрили этот вариант. Манлио тоже кивает. Мне кажется, он говорит: «Это самая лучшая».

– Эй, все в порядке?

Я оборачиваюсь. Передо мной стоит Джин.

– Да, отлично. Вечер просто изумительный.

– Ну вот. – Джин садится рядом. – Я ему рассказала.

– Ну и правильно сделала, если хотела с ним поделиться.

– Да, думаю, так оно лучше.

Не знаю, что она имеет в виду. Не знаю, почему может быть лучше, но ничего не говорю. Делаю еще один глоток «Капо» и продолжаю молчать. Тогда Джин берет мой стаканчик и тоже отпивает из него совсем немного.

– Крепкий.

– Тебе не стоит его пить.

– Знаю, ну да ладно, уж позволь мне время от времени немного нарушать правила. Эй, смотри, отец Андреа тебя ждет.

– Хорошо.

Я встаю и иду к нему.

Джин кричит мне издалека:

– Эй, со стороны кажется, что ты идешь на плаху!

Я оборачиваюсь и смеюсь. А потом сажусь напротив отца Андреа.

– А ты и в самом деле, похоже, смирился.

– Да, но не слишком.

Он мне улыбается.

– И правда. Я доволен тем, что мне сказала Джиневра.

– И я тоже.

– Серьезно?

Я смутился.

– Конечно. Я собираюсь на ней жениться и решил это задолго до того, как оступился.

Он смеется.

– Да-да, знаю-знаю… Так вот, Стефано, хочу тебе сказать одну вещь. Это особая исповедь, с которой приходят к священнику до свадьбы. Если ты скажешь что-то особенное, то на деле когда-нибудь этот брак может оказаться недействительным. Но в любом случае священник вынужден сохранять тайну исповеди. – Он умолкает, словно желая дать мне немного времени, чтобы я подумал, чтобы принял решение. – Многие говорят что-нибудь нарочно: они хотят быть уверенными, что, как бы ни пошло дело, потом можно было бы признать брак недействительным. – Он снова молчит, потом поворачивается к озеру и, не глядя на меня, спрашивает: – Ну как, хочешь мне что-нибудь рассказать? Хочешь исповедаться?

И я сам удивляюсь тому, что говорю.

37

Возвратившись к столу, чувствую, что мне, кажется, стало легче.

– Прекрасный вечер, не правда ли? Что скажешь, любимый?

Джин крепко сжимает мне руку, пытаясь убедиться, что я тоже испытываю восторг.

– Да, в самом деле.

– Тебе понравилось то, что мы ели?

– Очень, точнее, очень-очень. Это будет просто идеально, все очень вкусное.

Пока мы садимся в машину, она смотрит на меня искоса, а потом смеется.

– Это точно? А ты не передумал? Не бросай меня у алтаря! Мы же не будем устраивать ту странную свадьбу, когда невеста ждет жениха… Правда же?!

– Нет…

Джин, словно испугавшись, разводит руками.

– Помогите! Ты сказал «нет» как-то неуверенно. Не вполне убедительно, очень рискованное «нет»!

Я вижу, что ее мать смеется. Они сидят впереди нас; Габриэле за рулем. Они наверняка слышали.

– Да нет же…

– О Боже! А это еще хуже! Нет, нет, черт побери, ты бросишь меня у алтаря!

Она бросается ко мне, смеясь и колотя меня кулачком по спине.

– Ой-ой-ой!

– Ничего, пустяки! Может, ты и не помнишь, но я много боксировала. Я говорю серьезно, никаких шуток! Ну же? Говори!

Она поколачивает меня по бокам, но не столько бьет меня, сколько щекочет.

– Говори!

– Что я должен говорить?

– Что придешь в церковь раньше меня и не будешь устраивать никаких сюрпризов!

– Клянусь, даю слово скаута.

Я целую свои пальцы, несколько раз скрестив их около рта.

– Э, так не годится! Ты, как всегда, врешь!

– Да ладно, я пошутил. Ты считаешь, что я опоздаю? Обычно это я всегда тебя ждал!

– Да, здесь ты прав, – говорит она и становится серьезной. – Ты так долго говорил с отцом Андреа.

– Да.

– Тебе надо было столько всего сказать.

– Просто ему хотелось слушать. Мы говорили о кино.

– Послушай, ну почему ты никогда не говоришь серьезно?

– А что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Это тайна исповеди.

– Для него! А ты можешь рассказать все!

– А вот теперь уже ты не хочешь быть серьезной.

Джин замолкает, отворачивается и смотрит в окно. Но совсем не долго. Потом она поворачивается ко мне.

– Да, правда. Ты прав. – Она опять улыбается. – Надеюсь, что, так или иначе, он был тебе полезен.

– Да, он мне нравится, очень приятный.

– Ну еще бы! Чтобы я выбрала для моей свадьбы неприятного? Смотри, он мне дал этот небольшой текст, чтобы я прочитала его на оглашении. Выберем из него, ладно?

– Ага. Так, значит, сегодня вечером мы будем молиться?

Джин мне улыбается, а потом тихо говорит:

– Ну конечно. А ты как хотел? Тут же мои родители!

– Я же не говорил, что этим надо заниматься в машине. Но вот дома…

– Дурак. Мы уже подъезжаем к твоему офису. У тебя же там мотоцикл? Возьмешь его сейчас или поедем домой, а мотоцикл заберешь завтра?

– Нет, не хочу оставлять его здесь. Заодно зайду на минутку к себе в кабинет, а то мне нужно кое-что почитать к завтрашнему дню. А потом приеду к тебе.

– Ладно.

– Вот здесь, останови здесь, Габриэле. Спасибо.

Машина сбавляет ход и останавливается. Я открываю дверцу и выхожу.

– Спасибо за все, скоро увидимся.

– Да.

Они со мной прощаются. Я целую Джин в губы и закрываю дверцу. Машина трогается, а я иду к себе в офис. В нем уже погасили свет. Вызываю лифт, поднимаюсь на свой этаж, открываю дверь. Никого нет, тишина. Включаю свет и закрываю за собой дверь. Подхожу к кофеварке и включаю ее. Беру пульт от музыкального центра, включаю радио, настраиваюсь на волну радиостанции «Ram Power». Вот она, 102.7 FM, с ее слоганом «Ты это помнишь, ты этим живешь». Это кажется случайностью, но звучит песня Лучано Лигабуэ «Иногда ночью». Не думаю, чтобы это было знаком свыше. Иду к себе в кабинет. Дверь закрыта, как я ее и оставил. Вхожу, зажигаю свет. На столе лежит папка с проектом, которую я использовал для прикрытия. Подняв ее, вижу альбом: он в том же самом виде, в каком я его и оставил. Похоже, никто ничего не трогал. Возвращаюсь в коридор и делаю себе кофе. Когда он готов, снова иду к себе в кабинет, закрываю дверь и сажусь за стол. Вынимаю из кармана мобильник и кладу его рядом с альбомом. Ничего нет. Ни одного сообщения. Ни одного звонка. Так даже лучше. Я дую на горячий кофе и смотрю на лежащий передо мной закрытый альбом. Может, мне стоило бы согласиться с тем, о чем говорил отец Андреа. Но ничего не поделаешь: я не могу совладать с любопытством. Так что я делаю глоток кофе, ставлю чашку на стол, смотрю на нее и почти маниакально переставляю ее немного вправо, чтобы она заняла часть пустого пространства, поворачиваю ее ручкой к себе. И только потом открываю альбом.

38

И возвращаюсь туда, где остановился. К фотографиям ребенка, который растет, взрослеет, улыбается, корчит рожицы, жалуется, смеется как сумасшедший… Он учится ездить на велосипеде, у него получается, он несется под гору с развевающимися на ветру волосами, сжав руками руль. Ребенок, который похож на меня. И все это прошло мимо меня. Вместо меня с ним был другой. Тот, кого на этих фотографиях почему-то никогда нет. Можно подумать, что его вообще не существует. Ни руки, ни плеча, ни одного фрагмента или даже вещей. Может, неслучайно, может, она сделала это ради меня. Но когда я дохожу до последней страницы, то вижу. Всего одна фотография, на которой она с ним. С ним – человеком, который думает, что он отец этого ребенка. И когда я его вижу, то теряю дар речи, не верю своим глазам. В Фейсбуке я его не узнал. Это Лоренцо. Не может быть. Я не хотел знать ничего – ни того, в какой день и в какой церкви это было, ни того, каким был банкет. И, самое главное, я не хотел знать, кто он такой. И теперь выясняется, что это Лоренцо, Лилло. Этот идиот. Один из тех, кто всегда, с самого детства, за ней увивался, классический вечный влюбленный. Тот, кто обычно после всех любовных романов остается твоим другом; тот, кого ты всякий раз встречаешь с симпатией; тот, кто женится на другой, а не на той, в которую он был так влюблен. Но с Баби произошло иначе. Я пытаюсь вспомнить, каким он был, какие-нибудь его особенности. Он хорошо играл в футбол, я несколько раз видел его летом, на пляже в Фенилье, но красавцем он не был. Он был коротконогим, с низко посаженной задницей, широкоплечим, курчавым, темноглазым, с поломанным зубом. Я смотрю на фотографию. Да, он не сильно изменился. Только теперь у него короткая стрижка, и одет он модно. Когда-то мы были одни в доме на море, и он даже явился, чтобы нас позвать – то есть, на самом деле, позвать Баби. Он пригласил нас на вечеринку, но Баби сказала ему, что не пойдет. Только сегодня об этом вспоминал! Нет, мне не верится. Он столько старался, что, в конце концов, у него получилось. Я представляю их вместе; пытаюсь вообразить, как начался их роман, куда он ее водил, где он впервые ее поцеловал, где… Нет, Стэп, хватит. Так нельзя, нельзя браться за старое. Останови свои мысли, заставь их, черт побери, абстрагироваться от всего этого, не распаляй воспоминаний, образов, не усугубляй ту мучительную боль, которую они у тебя вызывают. Постепенно именно так все и происходит, как будто я сам дал себе успокоительного. Внезапно мною овладевает странное спокойствие. Словно внезапно пошел дождь, и все тучи рассеялись. Снова появляется солнце, но радуги нет. Это еще похоже на море во время шторма – темное, с гигантскими волнами, смывающими все на своем пути… Но проходит всего несколько секунд, и снова видишь его ровным, спокойным. Ну вот, хорошо, теперь я даже дышу медленней. Все уже произошло. Как-то раз Полло, увидев, как я прихожу в ярость из-за Баби, как будто только она могла затронуть те струны, которые превращали меня в зверя, сказал мне одну вещь: «Знаешь, что я тебе скажу? Может, тебя это и расстроит, но, может, это и есть истинная причина того, почему ты совсем потерял голову из-за этой чертовой девчонки». И он стал на меня пристально смотреть. И, в конце концов, я рассмеялся. «Из-за чего ты смеешься?» – «Из-за того, как ты мне это сказал: „…эта чертова девчонка”». – «Но ведь так оно и есть. Посмотри, до чего ты себя довел…» И он протянул ко мне обе руки, указывая на меня ими обеими. «Ты не в себе! Так вот: хочешь узнать гениальный вывод, к которому я пришел?» Я сел на мотоцикл. «Хорошо, послушаем». Полло мне улыбнулся и сел на свой байк. Он немного помолчал и, прежде чем я его снова об этом спросил, наконец, сказал: «Одно только слово: „смирись”». Я встал с мотоцикла и жестом послал его к черту. «Отличный вывод! Ты и твои гениальные решения». – «Ты меня недооцениваешь. Запомни это слово: „смирись”».

И теперь я здесь, перед последней фотографией этого альбома, и на ней она с этим козлом. Я вспоминаю, что однажды мы это даже обсуждали. В тот день.

– Но ты не можешь ревновать, Стэп, к такому, как он, не можешь… Он всего лишь друг.

– Он меня раздражает. Да и потом, он всегда ходит за тобой по пятам и даже не считается с тем, что у нас с тобой роман.

– Неправда, очень даже считается и всегда приглашает нас, а не меня!

Она смотрит на меня с улыбкой и нежно меня гладит.

– Я тебя убедила?

– Нет.

– И что тогда?

– Тогда я, похоже, ему врежу, и все станет яснее.

– Да хватит тебе! Меня злит, когда ты такой.

Вот именно. Я бы поступил правильно, если бы тогда ему врезал. Тогда, может, все сложилось бы по-другому. Нет. Все равно сложилось бы так. На самом деле я снова думаю о том, что упускал из виду. Он богат, очень богат, чертовски богат – настолько, что, едва закончив учебу, открыл несколько магазинов нижнего белья – чтобы, как он говорил, «создать новое направление бизнеса». Баби рассказывала, чем занимались в этой семье. Дед основал транспортную компанию в Марке. Он создал сеть междугородних автобусных перевозок там, где не было никакого сообщения – между самыми отдаленными и никак не связанными между собой городками. Так он начал зарабатывать и продолжал вкладывать деньги в свою компанию, расширив ее до Молизе и Абруццо и накопив еще больше средств. В начале восьмидесятых его компания стала государственной транспортной сетью, захватив и Эмилию-Романью. С тех пор они стали вкладываться особенно удачно, открывая разные фирмы, а та, что окончательно укрепила их коммерческую империю, занималась продажей рекламных мест по всей Италии. Все, что рекламировали щиты в самых захолустных и отдаленных местах, в любом случае было связано с их фирмой. Сыну этого основателя, то есть отцу Лоренцо, не нужно было делать ничего, кроме как укреплять эту монополию, абсолютно ничего не меняя. В таком виде Лоренцо, разумеется, и принял бы фирму независимо от его собственных способностей. Потом он смог бы сделать ее доходной или убыточной, но ему нужно было очень постараться, чтобы разрушить такую империю. Да, я прекрасно помню, как она об этом рассказывала. Так, значит, Баби, твоя жизнь действительно заполнена всем этим? В тот вечер в машине, когда ты сообщила мне о том, что выходишь замуж, я потерял дар речи. Ты посмотрела на меня и сказала: «У меня никогда и ни с кем не будет, как с тобой, но с тобой просто невозможно». Продолжая молчать, я на секунду подумал, что ты, видимо, захотела сказать мне это на десерт – после того, как мы занялись любовью или, пожалуй, просто потрахались. Кто знает. Похоже, это были как раз те самые слова, чтобы поставить точку. Но я помню, что, прежде чем от меня уйти, ты сказала: «С другой стороны, жизнь – это работа, дети, друзья, а любовь, – это только десять процентов…» В то мгновение мне показалось, что я умираю, и я сказал себе: «Что я здесь делаю? С такими мыслями она выходит замуж?» Мне стало стыдно, я почувствовал себя скотиной, подумал о Джин, о ее доверчивости и о том, что я уже сделал… И тогда ты включила радио. Было впечатление, что ты хотела убить время, чтобы меня не прогонять, но на самом деле с нетерпением ждала, когда я уйду. Может, потому что ты знала, что лжешь, ломаешь комедию, что эти слова – не твои: это все рассуждения твоей матери. Это она заставила тебя выйти замуж за Лоренцо, или, лучше сказать, за его автобусы, рекламные места и трусы в его магазинах. Мне до сих пор приятно считать этот эпизод сомнением, оправданием, которое мне удобно принимать. Я уже собираюсь закрыть альбом, как вдруг замечаю, что рядом с фотографией этого козла находится конверт, на котором написано: «Для тебя».