Текст книги "В Москве-реке крокодилы не ловятся"

Федора Кайгородова
В Москве-реке крокодилы не ловятся

Часть 1

Приключение первое

– Наталья! – вопил фотокор. – Вылазь немедленно! Мои фотоаппараты! А-а, а-а, аппарату-у-ра!

Его голос, чуть хрипловатый, обычно насмешливый, сейчас казался угрожающим. Он вонзался в мои уши острым буравчиком и застревал в мозгах.

Ответить, конечно же, я не могла. Потому что тот же человек только что выдернул меня из воды и держал на весу, как мокрого котенка. Хватая ртом воздух, я начала лихорадочно думать. Такая у меня особенность – если говорить не могу, то думаю. Мысли мои метались, как ошалевшие инфузории и, наконец, додумались до самого главного: «Ни за что! Я ни за что не двинусь с места! На берег я выбраться не могу! В лодку влезть – сил не хватит! Буду плавать! Куда дряхлая посудина – туда и я! А крокодилы в Москве-реке не водятся!»

После такого очень мудрого решения я немного расслабилась и посмотрела по сторонам, крокодилы нам действительно не угрожали, но нос лодки, где повис фотокор со мной на руках, неумолимо кренился к воде.

Наконец, прекратив неприличные вопли, фотокор начал скрипеть зубами. Собственно, это не я виновна в том, что лодка кренилась, это он висел на носу дряхлой посудины, а я всего лишь размещалась на одной его руке. Частично, вернее, той частью, что называется шиворотом. Остальной частью я барахталась в маслянистой воде канала имени Москвы. Своим затылком, а, может, это называется чутьем, я чувствовала, что фотокорреспондент наш Юра держится из последних сил, но его рыцарские чувства уже вступили в конфликт с профессиональным долгом. Когда я упала в воду, Юра бросился за мной, грудью упал на лодку и успел зацепиться подбородком за выступающую скобку. В таком положении он продержался целую минуту, но то ли скобка отломалась, то ли подбородок его оказался не так крепок, но только теперь он неудержимо сползал в воду. И лодка тоже медленно кренилась вперед, заваливаясь на бок.

– Наталья! – опять закричал Юра. – У тебя есть здравый смысл? Вылазь! – Юра недавно стал работать в газете и совершенно не знает журналистов, если предполагает, что у них есть такое важное качество, как здравый смысл.

Я отвернулась от Юры, как будто собираясь уйти, вернее, уплыть по своим женским делам, но боковым зрением я все же видела, как отчаянно мой спаситель борется со стихией и с моим упрямством. В одной руке у него висела моя раздутая водой куртка, внутри которой съежилась я, в другой – кофр с ценнейшими фотоаппаратами, который он старался держать повыше. Лодка подпирала его мужественную грудь, а джинсы булькали в воде. «Кажется, мобильник он последний раз вынимал из джинсов», – заботливо подумала я, скосив глаза в сторону лодочника. Ошалев от происходящих событий и сопротивляясь сползанию к носу, паренек на лодке открыл рот и вытаращил то, что еще недавно у него называлось глазами.

– Что же вы нас не спасаете? – самым невинным тоном спросила я, не то надеясь на ответ, не то пытаясь вывести его из ступора.

Несколько лет назад мы рыбачили на маленькой подмосковной речушке Пехорке, где как раз проходила тренировка байдарочников. Под мостом Пехорочку упрятали в трубу и, вырвавшись на свободу, речушка скакала по камням не хуже горного водопада. Все остальное было самым настоящим: байдарки, пена, камни и около спортивные страсти. Узкие легкие лодки одна за другой сигали вниз по перекату, а потом плавно поворачивали к берегу. Дальше Пехорка скучала в одиночестве, теряя на крутых виражах непривычную для нее нахрапистость.

Выбрав красивое место на высоком берегу, я закинула удочку. Стояло раннее и в связи с весной пока еще очень сырое утро. Толстый свитер и шляпа с широкими полями делали меня похожей на задиристого пацана, что и стало причиной разочарования одной интересной девочки-байдарочницы. Малолетняя любительница приключений решила познакомиться со мной самым оригинальным способом. Она вполне натурально перевернула байдарку и стала изображать тонущую в бурном море пленницу. Глядя на разыгранный ею спектакль, я даже почувствовала легкую жалость: вот ведь, бедняга, как убивается – и все из-за какого-нибудь мальчишки, небось?

Спортсмены, все как один, – девчонка была симпатичной – нырнули в воду и наперегонки бросились спасать, кто ее, а кто – лодку. И пока они не успели ее нежно выдернуть из воды, юная авантюристка плывет прямиком ко мне и укоризненно снизу вопрошает: «Что же вы меня не спасаете?»

Сначала я прямо растерялась, а потом, расправив плечи, ощутила себя рыцарем Ланселотом. Но роль оказалась слишком маленькой, вопрос прекрасной незнакомки повис над рекой. А сама она, сразу же разочаровавшись, решительно выскочила на берег и пошла назад пешком. Она меня презирала, как мужчину, и это было мне забавно, как женщине. Но именно тогда я поняла, как велико влияние дамских надежд.

– Что же вы меня не спасаете? – обратила я свой мокрый лучезарный взор к лодочнику, которого в виду его юного возраста пока с большой натяжкой можно было счесть мужчиной. Видимо, у меня произошел какой-то неизвестный науке утопленнический шок, если я умудрялась кокетничать, сидя в воде глубокой осенью.

– А-а-а!!! – вдруг заорал лодочник диким голосом, откидываясь назад всей спиной и падая на мокрое дно – видимо, он первым из нас троих пришел в себя.

От страха я сделала вертикальную стойку в воде, пулей вылетела наверх и очутилась в лодке. Оказавшись прямо на скамеечке для запасных игроков. И даже протянула руки, чтобы порулить. Но руля, к счастью, у этой лодки не было. А был только мотор. Но он не работал. И слава Богу! Это потом мне Юра так объяснил. И сколько мы ни анализировали, каким образом мне удалось выскочить из воды, рассчитывали мой вес, вес моей мокрой одежды, принимая в расчет отсутствие физической подготовки, нам так и не удалось понять, как я оказалась в лодке.

Но как только это случилось, фотокор начал ориентироваться в пространстве.

Перекинув кофр на сиденье, Юра наполовину из воды деловито попросил:

– Лапочка! Не будешь ли ты так любезна взглянуть, не пострадали ли фотоаппараты?

Открыв застежку кофра, я бросила свой проницательный, в смысле проницать сквозь пластмассу, взгляд на фотоаппараты и уверенно ответила:

– Ну, конечно, не пострадали! – и даже хихикнула для убедительности.

– Работают?

– Ну, конечно, работают!

Вообще-то те дорогие фотоаппараты, которыми пользуются фотокоры нашей редакции, попали в мои руки впервые. Позднее мое вранье пришлось списать все на тот же шок.

– А ты, Юра, там останешься? – обратилась я к фотокору, ватерлиния которого уже начинала скрываться под водой – на дно его тянули намокшие джинсы и туфли.

Не смея мешать нашей светской беседе, которую мы вели будучи один в лодке, а другой в воде, лодочник по-прежнему таращил глаза, судорожно вцепившись руками в весла, как в спасательный круг.

– Нет, конечно! – твердо сказал Юра. – Если аппараты целы и все в порядке… Мы сейчас быстренько все отснимем, а сушиться будем в редакции. Материал идет в номер?

– Да, конечно, он идет в номер! – ответила я, наблюдая, как неуверенно он подкинул себя на край хрупкой посудины и даже повисел на борту.

Я так думаю, что он раздумывал, не проще ли ему утопиться, чем возвращаться в редакцию без отснятого материала, да еще и без крутого фотоаппарата. Наконец, Юра тяжело перевалился через борт и плюхнулся на дно. Тут и лодочник очень кстати пришел в себя и взялся за весла. Он греб с отчаянием приговоренного к смерти.

– Ты куда гребешь? – вдруг очнулся Юра.

Мы как раз выходили на простор Клязьминского водохранилища.

– К-к-к пристани! – ответил парнишка, стуча зубами.

– Нам – на баржу! – меланхолически возразил фотокор. – Мы договаривались – на баржу?

– Дог-говаривались, – отозвался лодочник.

– Ну и греби!

Парень на автомате развернул посудину и двинулся в обратную сторону.

В Москве стоял задумчивый поздний октябрь. Непонятая людьми погода капризничала. Солнце сияло, как летом – а летом, помнится, два месяца лили осенние дожди. Светило дробилось и искрилось, отражаясь от мелких осколков нефти, разлитой по темной воде. Пахло сыростью и соляркой. Крутые берега канала имени Москвы метра на полтора были затянуты в бархатный креп нефтяной смазки.

Мы еще не начали подсчитывать потери. Но понимали, что они неизбежны. Во-первых, моя белая куртка, на которой я благополучно съехала по скользкому берегу. Спереди она по-прежнему оставалась белой, а сзади полосато-нефтяной. Ее, как и сумку с туфлями, потом пришлось выбросить.

Юрины потери оказались гораздо значительнее. Кроме одежды – размокший мобильник, «цифровик» и плоская маленькая фотокамера, которая лежала у него в кармане джинсовой куртки.

Редакционное задание было простым, как репортерские будни, но мы умудрились его значительно усложнить. Накануне на канале имени Москвы произошла авария. Речной буксир, который толкал баржу с песком, налетел на подводные камни, или на что он там налетел и пропорол свое днище. В результате четыре тонны солярки смешались с питьевой водой. Мы должны были открыть глаза общественности на вопиющий факт – все выходные москвичи пили воду с соляркой, но не знали об этом. Как будто бы, если бы они знали, им было бы легче ее пить!

Баржа с буксиром застряла посреди канала имени Москвы. Даже не посреди, а ближе к другому берегу, до которого мы не могли добраться. Мы вертелись по берегу, как рыба на крючке. Баржа пряталась за плавкраном, и мы не могли ее сфотографировать – тогда это казалось таким важным. Юра уже отснял все сопутствующие детали: и нефтяные струйки, и дохлую рыбку, и даже возмущенного рыбака в обвисших трениках – все крупным планом.

Но буксир с пробитым днищем, да еще подвешенный на кране, такой живописный и такой притягательный, оставался далеким, как берег турецкий. Баржа же была вообще недоступна, мы видели только ее краешек – нам до отчаяния, до зарезу нужен был тот буксир, что повис брюхом вниз.

Не окажись именно в это время и именно в этом месте того паренька-лодочника – не пришлось бы мне пережить все, что связано было с этим буксиром, баржей и с загадочным плавучим краном, будь он неладен. Официально он числится краном плавучим самоходным – КПС 351. А делали его когда-то для замены ворот на речных шлюзах. Цифра 351 – это грузоподъемность, КПС, думаю, и так понятно, что такое. А кому непонятно, могу объяснить – кран плавучий самоходный. Так мне объяснил капитан, в хозяйственные лапы которого мы вскоре попали вместе с Юрой.

Вот и труп появился

Между тем наша лодка скрылась в тени плавкрана, который вблизи стал похож на глыбу нависшего над водой железа. Место происшествия выглядело презабавно: баржа, плавкран и три речных буксира вцепились друг в друга, как буяны-драчуны, четвертый буксир, подцепленный краном, беспомощно болтался над водой в неприлично страдальческой позе. Все это неповоротливое сооружение, вонявшее мазутом и соляркой, только издали напоминало ловких трансформеров-автоботов из мультиков.

Когда мы проплывали рядом с вывешенным для просушки буксиром, Юра достал фотоаппарат и начал снимать снизу развороченное днище.

– Ребята! Вы что там, с ума сошли? – крикнули нам в рупор с борта плавкрана.

– А что, нельзя что ли? – дерзко ответили мы без рупора.

– Вы же простудитесь? На улице плюс десять градусов, – опять же в рупор сообщили нам последние известия про погоду.

– Но ведь не минус же! – пробурчал Юра, думая, что острит. – Спасибо за заботу! – это уже громко. – Мы сейчас отснимем и уедем!

– А завтра сляжете с воспалением легких! Капитан приказал поднять вас на борт. Плывите сюда! – мужественный голос незнакомца с плавкрана вносил в нас уверенность, что все именно так и произойдет.

Пока мы мешкались с ответом, размышляя, не кроется ли в этом приглашении подвох, лодочник, несколько суетливо, начал перебирать веслами в сторону плавкрана. Мы посмотрели на него и ничего не сказали. Озноб, то ли от пережитого стресса, то ли от холода, уже давать о себе знать. Парнишка хорошо знал, куда грести – обойдя нос плавкрана, он направился к самой середине судна, где из воды тянулась вверх узкая железная лестница. Зацепившись рукой за ступеньку, лодочник притянул дряхлую посудину вплотную к борту плавкрана и вопросительно посмотрел на нас.

– А-а, деньги? – догадалась я, вытаскивая две мокрые сотенные бумажки.

Паренек с сомнением посмотрел на мокрые купюры, словно раздумывая, брать – не брать, потом стремительно засунул их за пазуху и всем своим видом показал, как ужасно он торопится, он даже помог мне поставить первую ногу на ступеньку, а потом сразу же сел за весла. Юра его не интересовал: как только он занес одну ногу над водой, так лодка под ним уже исчезла, вторая Юрина нога так и осталась висеть в воздухе.

Эта немыслимая скорость речного виртуального передвижения наводила на грустные размышления: лодочник не вернется! Ни за какие деньги! Что само по себе было плохо. Очень плохо! Посудите сами: мы находились на середине реки, в недружественном стане врагов, на действия которых собирались раскрыть глаза общественности, у нас не было средств передвижения, а, возможно, даже и средств связи.

На палубе нас встретил тот же человек, что говорил по рупору.

– Девушка, быстро в каюту капитана! Парень – за мной! – сказал он нам почему-то через рупор – наверное, он не расставался с ним и во сне.

Сам он при этом решительно направился вперед. Я, как сомнамбула, поплелась следом за рупором. «Наверное, он здесь самый главный. Мы сейчас все быстренько отснимем и вернемся. Может быть, мне даже удастся взять интервью у самого капитана!» – так или примерно так я думала, когда шла следом за моряком. В моем представлении капитан сидит в рулевой рубке и смотрит в бинокль, обозревая дали и решая масштабные проблемы. Потоками с меня стекала вода, на спине запечатлелись светло-темные полоски, кремовые брюки походили на камуфляж, а сама я, скорее всего – на ощипанного гуся, но мне казалось, что я по-прежнему корреспондент крупной газеты, причем, на задании.

– За мной! – перехватил меня седовласый человек в домашних тапочках, видимо, поняв мое не вполне адекватное состояние.

И я послушалась. По дороге я пыталась отжать воду, чтобы выглядеть чуть-чуть поприличнее. Я уже поняла, что нас ведут к капитану. Теперь меня заботила мысль, как же мы вернемся, и главное, как я выберусь на скользкий берег. «А-а! Придумала! – мысленно обрадовалась я. – Когда мы будем выбираться из лодки, я сниму туфли, брошу их на берег, а сама полезу босиком. Носки, правда, белые, хм, были белые, да и на четвереньках я не привыкла, но как-нибудь потерплю!»

Между тем, человек в тапочках уверенно шел вперед, но он уводил меня все дальше от людей, а я ведь мечтала об интервью.

– Позвольте! – сказала я. – Куда мы идем?

Он ничего не ответил, и тревога змейкой заползла в мое сердце. «Почему нас разделили? Где теперь Юра? Куда он меня ведет?» – нестройные мысли вяло ползли по моим промокшим извилинам, но выхода не находили. Немыслимо длинными запутанными переходами и лестницами мы пришли, наконец, в двухкомнатную каюту.

Седовласый человек выглядел, действительно, домашним, но, судя по всему, привык повелевать.

– Заходите в душ, снимайте всю одежду с себя, – сурово сказал он. – Я повторяю: всю! – хотя я и так не возражала.

– Кидайте одежду мне через дверь. А я пока приготовлю что-нибудь сухое!

Как человек, в любое время суток готовый к возражениям, я довольно глупо спросила:

– А разве у вас есть душ?

Вместо ответа он затолкал меня прямо в куртке, с которой все еще стекала вода, в какое-то тесное пространство и почти сразу же спросил:

– Сняли?

– У меня нет аппарата? Он у Юры! Это наш фотокор, – сказала я, высовываясь из кабинки все в той же мокрой куртке – меня подкупил неподдельный интерес к нашему репортерскому делу.

Человек с благородными висками, но грубыми манерами довольно бесцеремонно затолкал меня обратно в кабинку и через минуту снова открыл дверь:

– Я так и знал, что она не разделась!

– Ну, не буду же я здесь голая стоять! – возразила я, разглядывая великолепие крохотного совмещенного санузла со сверкающими водопроводными кранами.

– Возьмите мои трусы и майку! – он бросил в меня свертком и попал! – Дверь закрывается поворотом ручки.

– Что-о? Дайте мне лучше простыню! – завопила я, представляя, как я буду выглядеть в мужских трусах, да еще и в майке.

– Они чистые! – по-своему растолковал он мои сомнения.

Мне ничего не оставалось делать, как сбросить с себя мокрую одежду и положить ее на резиновый коврик за дверь. Повертев ручку туда-сюда, я даже умудрилась закрыться в душе. Человек с седыми висками тут же ушел, сердито хлопнув дверью. Напоследок он сказал, что все постирают и погладят в прачечной. «Прачечная? Еще и прачечная? – меня одолевали сомнения. – Надолго же мы здесь застряли, если нашу одежду повезут в прачечную!»

Только потом я решилась приоткрыть сверкающий кран. Оттуда действительно полилась вода: чистая, теплая и не пахнущая нефтью! Мне уже казалось, что все здесь, и мы в том числе, провоняло соляркой. Вода стекала неизвестно куда, но на полу ее точно не было. Постояв под теплой струей, я согрелась и обрела способность соображать.

Вытершись стареньким, протертым до дыр полотенцем, здесь же в кабинке я провела ревизию выданной мне одежды. Майка была почти как новая, такая обычная белая майка с тонкими лямками. Но вот цветные ситцевые трусы – такие называют семейными – оказались заштопанными на самом интересном месте. Аккуратные стежки выдавали прилежную хозяйку, с детства приученную к игле – швейной, я имею в виду. Уж в чем-чем, а в штопке я отлично разбираюсь – сколько носков пришлось отремонтировать, пока я не начала нормально зарабатывать и не научилась выкидывать рваные носки. По одному стежку могу определить характер и уровень материальной обеспеченности владельца одежды. Скажем, у человека скромного стежки будут мелкими и ровными. У человека трусливого, с опаской относящегося к жизни, стежки обязательно будут стянутыми, а заплата – меньше дырки. Широкие неровные стежки выдают человека нетерпеливого, которого само это шитье раздражает.

Выбирать было не из чего, и, натянув майку с трусами на свое согревшееся чистое тело, я осторожно выглянула из-за двери. Каюта была пуста. Шкафы закрыты. Постели застелены. Лишь моя кремовая сумка нарушала порядок, завалившись на безупречное кресло. Под ней расплылось мокрое пятно.

Не выпуская дверь санитарной комнаты из рук, на случай отступления, я сделала шаг вперед и потянула простыню с застеленной кровати. Она поползла за мной, скомкав покрывало и разрушив башню с подушками. Закрутив простыню вокруг себя, как римскую тогу, я почувствовала себя защищенной и даже чуть ли не в броне: простыня, трусы, майка – это ж куча одежды. Подушки я честно попыталась поставить друг на друга, но они плавно соскальзывали на кровать – видимо, думали, что я располагаюсь ко сну. Тогда я положила их плашмя одну на одну. В конце концов, где мы находимся – на корабле или на бабушкиной даче? Не хватает еще кружевного подзора на этой дурацкой кровати!

Затем я плюхнулась в сухое кресло и вытряхнула на стол сумку. Обычно я более деликатно отношусь к собственной сумке. Это только в кино решительные героини хватают дамские сумочки и вытряхивают содержимое на стол, а то и на землю. Это в мужском восприятии мира кажется нормальным, а в жизни редкая женщина отважится вытряхнуть сумку – ни пудра, ни помада, ни другие женские штучки не потерпят такого варварского обращения! И потом, редкая дама действительно знает, что хранится в ее сумке – что, если оттуда вывалится не совсем то, что она хотела?

Но сейчас я действительно все вытряхнула, потому что достать что-либо мокрое из мокрой сумки невозможно. Сверху оказалась вполне культурная записная книжка. Следом появился огрызок пирожка, который я съела два дня назад и именно в то время, когда рядом не оказалось урны – эти скромные помощники дворника иногда так некстати исчезают с городских улиц.

На свет появлялись все новые вещи, некоторые – относительно сухие. Обе прокладки сумки – и матерчатая, и бумажная – насквозь промокли. Но блокнот и документы оказались целы, лишь разбухли. Мобильник в чехле тоже не пострадал. Его окошечко жизнерадостно подмигнуло мне синим глазком, и я тут же, не мешкая, набрала редакционный номер.

– Что случилось? – закричал мой редактор Иван Шаповалов из отдела криминальной хроники, где я работаю.

– А что могло случиться?

– Нам только что звонил Юра, но связь сразу же прервалась. Он сказал, что вы на кране! Вы что, оба висите на кране, Наташа? Докладывай четко, Наталья! – он пытается быть строгим.

– Докладываю! – я пытаюсь быть объективной. – Я сижу в каюте корабля!

– Быстро возвращайтесь! – приказал редактор, не собираясь слушать дальше, как он выражался, мою ахинею.

– Я не могу! Я в матросских трусах!

– Чтоо-о? – закричал Иван и схватился за голову – это я так вижу, он всегда так делает, когда волнуется. – Докладывай все по порядку!

– Так я и докладываю! Мы хотели перебраться на баржу, чтобы поближе сфотографировать место происшествия. Наняли лодку. Берег крутой, да еще покрыт нефтью. Я ступила ногой на скользкий откос и поехала вниз, как на салазках. А Юра! – я сделала внушительную паузу для убедительности, но редактор и так мне, похоже, верил, судя по его сосредоточенному сопению. – Юра, не раздумывая, бросился меня спасать и, – я опять сделала паузу, но не рассчитала ее длины, так что Шаповалов испугался.

– Утонул?! – закричал он.

– Нет! – разочаровала я его. – Испортил аппаратуру. Он, как был в туфлях и с кофром, так и нырнул.

– А где он сейчас? – подозрительно спросил Шаповалов, сообразив, что весь мой бред был направлен на содержимое кофра, так как я все-таки не была уверена, что фотоаппараты не пострадали.

– Не знаю! – выдохнула я.

– А где водитель?

– На берегу, наверное. Но он же, как всегда, засыпает раньше, чем мы успеваем захлопнуть дверцу машины.

– Вот что, друзья мои, – заключил Шаповалов категорическим тоном, – немедленно возвращайтесь. Садитесь в машину, как есть, хоть в трусах, хоть без трусов.

– Но она, машина наша, на берегу, – умоляюще воскликнула я.

– Та-ак! А вы… – голос был недоверчивый.

– А мы, увы, посреди реки!

– Как вы туда попали? – закричал замороченный вконец редактор.

– Ну, я же объясняю, – монотонно завела я. – Мы сели в лодку…

– Может, виновники аварии охотятся за отснятым материалом? – Шаповалов, как видно, читал много детективных романов, да еще, наверное, на ночь.

– Мы ничего такого не сняли. Этого отснятого материала сколько угодно на берегу реки валяется. Пятна нефтяные, рыба дохлая, да буксир вдалеке. Но самое главное, Иван, моя одежда в прачечной.

– Что ты несешь, Наталья? Какая прачечная? Вы же в Дмитровском районе возле какой-то деревни! Скажи, Наташа, – в его голосе прозвучали ласковые и даже участливые нотки. – Ты в воде долго была?

– Что? Вы имеете в виду асфиксию? Нет, у меня с головой все в порядке! Вы это имеете в виду? Юра меня вовремя вытащил.

– Ладно, не трать батарейки. Зарядное устройство с собой? – у меня был телефон со слабой батарейкой.

– Нет! – уныло ответила я.

– Как всегда! – заключил редактор. – Иди и любой ценой выполняй задание. Надо узнать, где Юра и что с ним. Потом доложишь мне. А я пока подумаю.

Он сел думать, хотя думать тут было решительно не о чем.

А вот мне стоило подумать – в трусах-то и в простыне. Для начала я выглянула в иллюминатор. Вокруг вода, вдалеке – лес, но это уже другой берег. Сразу за плавкраном прикорнула баржа с песком. Между ней и берегом тянется полоска воды. На обширной палубе того сооружения, где находилась я, курят рабочие, устроившись на высоком рельсе, как на завалинке. Я видела их сверху, они казались беззаботными и совсем не опасными.

Завернув простыню поплотнее, я поискала туфли. Но их тоже, оказывается, унесли сушить – вот именно после этого действия их пришлось выбросить. Что оставалось делать? Идти босиком. Как ни странно, меня никто не охранял. Справа тянулся длинный коридор с рядами одинаковых дверей – моя была самой крайней. Для начала я заглянула в соседнюю каюту: в нос шибанула смесь запахов солярки и мужских трудовых тел. Возле дверей сиротливо прикорнули сморщенные кирзовые сапоги, сверху – портянки, а, может, и носки. Чуть подальше торчали черные пятки храпящего мужика в матросском тельнике. Я догадалась, что мужик спит после смены, не приняв душа, и осторожно закрыла дверь его каюты.

Все остальные двери пришлось проигнорировать, чтобы поберечь свое обоняние: вероятно, теплая вода лилась только из моего крана. А может, они работали сутки подряд и уже не смогли умыться от усталости – нефть разлилась накануне вечером.

Дойдя до конца коридора, я увидела, что вверх и вниз тянутся лестницы. С улицы доносились крики: «Вира!» «Майна!» и еще что-то непонятное.

Я пошла, конечно, вниз – лестница вверх вела, по моим наблюдениям, на крышу. Кажется, тот человек в тапках говорил что-то про прачечную. Ну, в самом деле, не повезли же мою драгоценную одежду на берег в прачечную! Методом дедукции я вычислила, что, если на этом корабле есть душ и перемазанные рабочие, то, значит, есть и прачечная.

– А общественные прачечные в жилых домах строят именно в подвалах, – пробормотала я. – Раз Юры нигде нет, значит, он сам стирает свою одежду. Значит, вниз? – спросила я сама у себя.

Мне никто не ответил, а спорить самой с собой, вроде как, неприлично, да еще и психиатры проявляют особый интерес к таким явлениям, как раздвоение личности.

Из иллюминатора я смотрела вниз примерно с высоты второго этажа и поэтому я спустилась на два пролета. И увидела прямо перед собой уютненькую такую, маленькую дверь. Ничто не предвещало опасности – дверь ничем не отличалась от десятков других мирных дверей. Нажав на длинный рычаг, заменявший ручку, я шагнула вперед и в лицо мне дохнуло горячим маслом и грохотом железа. Вероятно, это был трюм – он отличался от каюты так же, как ад от рая. «Вряд ли я найду здесь место для стирки», – сомнения не помешали мне шагать вперед, в эту преисподнюю. Я сделала еще несколько осторожных шагов.

– А-а-а!!! – услышала я дикий крик. – При-и-и-видение-е-е! – голос перекрыл шум работающих механизмов и оборвался на истерической нотке.

Раздался топот ног, и я ринулась наверх. Следом реяла белая простыня, конец которой я судорожно сжимала в руках. Выскочив за дверь, я перелетела через лестничный пролет и нос к носу столкнулась с человеком, который накануне ходил с рупором.

– Что вы здесь делаете? – с расстановкой сказал он, подозрительно оглядывая мою растрепанную фигуру, задержавшись глазами на огромных трусах, которые доходили мне как раз до колен.

– Я? Кто – я? Ищу Юру! – отрапортовала я, пытаясь задрапировать вокруг себя простыню.

У меня это плохо получалось, руки ходили ходуном, но голос не подвел:

– У меня, понимаете, э-э, задание редактора: найти Юру и спросить, как он себя чувствует.

– Всего лишь? – насмешливо спросил человек, помогая мне справиться с простынной тогой. – Да вот он, ваш Юра! В прачечной. Мы ему тапочки дали! – он покосился на мои испачканные в машинном масле ноги.

Я переступила с ноги на ногу и постаралась безмятежно ответить:

– Ну раз так, пойду доложу! Да, пойду и доложу. Не бродить же мне по палубе в простыне!

– Совершенно верно подметили! А что вы делали в трюме?

– Так это трюм? А я-то думала! Я искала капитана! Мне срочно надо взять у него интервью! – четко доложила я, окончательно справившись с простыней и с эмоциями.

– Интервью? – удивился человек с рупором. – Да еще срочно? Ах, интервью? Это другое дело! А вот он, наш капитан! – он показал на невесть откуда взявшегося человека в домашних тапочках, который накануне провожал меня в каюту. – Берите! Блокнот прихватили?

– Он? Капитан? В тапочках? Это я в его трусах? Тогда почему они заштопаны? У капитанов не может быть заштопанных трусов! – отважно произнесла я.

Человек в тапках подошел к нам и очень удивился, увидев меня в простыне:

– Что вы здесь делаете? – повторил он тот же самый вопрос.

Надо сказать, что я не выношу, когда мне долго приходится оправдываться, и потому я разозлилась:

– Грибы ищу!

– Заберите, пожалуйста, свою улику! – не меняя своего спокойного тона, который, на мой взгляд, мог взбесить кого угодно, капитан протянул мне мои ручные часы, которые я, скорее всего, оставила в санузле каюты.

Я взяла часы и зажала в руке. Не буду же я, в самом деле, надевать часы на запястье, если на мне совсем нет одежды. Это уж совсем получится, как в той песенке про часы и про трусы.

Между нами повисла неловкая пауза.

– Интересно, зачем на корабле столько руководителей? Капитан, командир, – я неумело пыталась разрядить обстановку. – И кто из вас главнее?

– Никто! – ответил капитан. – Во время движения судна – я! Во время спасательных работ – Дмитрий Перов, вот он – знакомьтесь! – он показал на моряка с рупором.

– Теперь все ясно! Теперь мне совершенно все ясно! – Я повернулась, чтобы уйти, как вдруг по кораблю разнесся оглушительный крик:

– Капитан! В трюме обнаружен труп!

– Юра-а! – закричала я, бросаясь вниз по лестнице.