Текст книги "Шмуц"

Копилка

Сэм терпеть не может большинство студентов, которые, как она говорит, там «только ради бабок».

– Ты не хочешь зарабатывать? – спрашивает Рейзл.

– Чтобы съехать от отца и жить отдельно – да, хочу. Но деньги никогда не будут мной управлять. Такие люди, они же просто большие свинки-копилки, хотят, чтобы их набили деньгами, и все.

– Свинки-копилки?

Сэм смотрит на нее.

– Серьезно? Хочешь сказать, у тебя в детстве не было свинки-копилки?

Рейзл качает головой.

– Свиньи не кошерные, – объясняет она.

– Так копилки и не едят. Так детей учат копить деньги. Она просто в форме свиньи, но внутри пустая, а сверху есть отверстие, как в автомате для монет. Поняла?

Рейзл кивает.

– Ты складываешь туда монетки, а когда копилка наполняется, относишь ее в банк и меняешь на купюры. Если свинка достаточно большая, можно получить несколько десяток или двадцаток. У меня такой большой не было. Короче, я перестала класть деньги в свинку, потому что мама вечно ее грабила, чтобы покупать штучные сиги. Этот банк пожирал мои деньги. Выкуривал.

– Штучные сиги? – спрашивает Рейзл.

– Господи, подруга, тебе и слова без словаря не скажешь.

Рейзл краснеет. Сэм права. С ней Рейзл узнает больше, чем на всех парах вместе. Если только Сэм от нее не отвернется. Если не решит, что ее раздражает все время что-то переводить.

– Это сигареты, которые продаются поштучно, не целой пачкой. Ты курила?

Рейзл бормочет, что курила, и надеется, что Сэм не станет задавать вопросов. Потому что целую сигарету она не выкурила. Шлойми как-то оставил зажженную бумажную трубочку на пепельнице рядом с открытой гемарой на обеденном столе, до того как мами запретила курить в доме, и Рейзл, увидев, что она осталась без присмотра, решила отодвинуть пепельницу с сигаретой подальше от книги. Но как только тонкая палочка оказалась между ее пальцами, она почувствовала себя старше, изысканнее; хотя девушкам нельзя курить, Рейзл зажала сигарету губами и вдохнула через нее. От пламени в горле ее чуть не стошнило – горький, ужасный вкус. Она положила сигарету обратно, на край пепельницы.

Один вдох считается? Для Рейзл – да.

– Ну тогда ты знаешь. Если денег много, покупаешь пачку. Если ты на мели – одну штуку. Минус пятьдесят центов из свинки.

Рейзл представляет банк в форме свиньи. Настоящий банк на улице, розовый, с приплюснутым носом спереди и ушами по бокам, похожими на крылья.

– Я не понимаю, – говорит Сэм. – Ты учишься на бухгалтера, с математикой проблем нет. Ты никогда не прятала деньги в детстве? Не было такого места? – Сэм сжимает большой и указательный пальцы, опуская монетку в воображаемое отверстие.

Жест напоминает Рейзл опускание денег в цдаку[41]41
  В нерелигиозных кругах принято обозначать словом «благотворительность» – одна из заповедей в иудаизме. Обязательное дело в пользу бедных, нуждающихся, а также на развитие проектов, способствующих распространению иудаизма и истинных знаний о нем и так далее.


[Закрыть], только эти деньги идут не на благотворительность, а от свинки к банку. Или от свинки к сигам.

Зачем кому-то класть деньги в свинью, пусть даже в игрушечную? Странно. Хотя, может, не более странно, чем прятать деньги в лифчиках, в ящике с бельем, в носках, в книгах на полке.

Убрать «не»

Следующим утром Рейзл встает в темной и холодной комнате, чтобы произнести утреннюю молитву.

«Благословен Ты, Г-сподь Б-г наш, Царь Вселенной, одевающий нагих, открывающий глаза слепым, освобождающий узников».

Без этих благословений зимний день начаться не может. Это настолько глубокая привычка. Молитва нужна не только а-Шему, но и ей самой. Неважно, что она делала ночью, и неважно, сколько часов в день она будет поглощать порно, а затем скрывать это, – она верит, что а-Шем слышит ее молитвы.

Даже если то, о чем она молится, пока не происходит, Рейзл молится страстно. Она верит, что может прибавить свое рвение к воле а-Шема, сделать их ближе.

Но благословить а-Шема за то, что Он сотворил ее по Своему желанию, – сегодня она не может этого сделать.

А-Шем не мог желать, чтобы она была зависимой от порнографии.

Она никогда раньше не слышала этого слова – «зависимая», – пока его не произнесла доктор Подгорец. Она его загуглила и, как всегда, получила от интернета нужную информацию – и не только. Она узнала о людях, которые хотят чего-то так сильно, что делают больно себе, делают больно другим, даже убивают ради этого. Люди бывают зависимы от денег, азартных игр, одежды, обуви. От домов, машин и сумочек. От наркотиков, алкоголя, еды, сигарет. От того, что иногда бывает полезно, и от того, что всегда вредно. Люди бывают зависимы от настоящего секса, не от видео с сексом, как она. Если верить интернету, люди зависимы от всего на свете. Есть лекарства, по крайней мере способы лечения, но если посчитать всех, кто не хочет помощи, и всех, кому лечение не помогает, – зависимых намного больше, чем исцеленных.

Так какой она должна быть, по задумке а-Шема?

Если а-Шем хочет, чтобы она была такой, как сейчас, зависимой, это довольно жестоко. А стать такой, какой она была раньше, до порно, кажется уже невозможным, слишком большое чудо даже для а-Шема.

Грешно так думать! Один грех за другим! Смотреть порно и потом думать, что а-Шем не может уничтожить порно! Ведь это она не следовала правилам, не оберегала себя от собственных слабостей. Надо было слушать раввинов, которые запретили интернет.

Рейзл опускает глаза на молитвенник, перечитывает слова, которые давно выучила наизусть.

Намного проще понять, чего а-Шем хочет для мужчины: просто не быть женщиной. В отличие от женского благословения, напечатанного мелким шрифтом, мужское благословение выведено в молитвеннике крупными буквами. «Благословен Ты, а-Шем, – говорят мужчины каждое утро, – за то, что не создал меня женщиной». Это говорят ее братья, тати и зейде.

Будь она мужчиной, она могла бы сидеть в первых рядах в шуле. Могла бы держать Тору, вести молитву остальных. Могла бы стать раввином, целыми днями изучать Гемару. А по ночам Рейзл-мужчина могла бы ездить в метро!

Но Рейзл не хочет быть «не женщиной». Жизнь мужчины более открытая, но не более свободная. Все мужчины, которых она знает, будто зажаты со всех сторон. «Борсалино» учится в колледже, и у него есть власть ее отвергнуть, но ему все равно придется выбрать какую-то из девушек, подобранных свахой. Братья Рейзл могут обсуждать, в какую иешиву пойти, но решение все равно принимает тати. Когда мужчины ведут молитву – это потому что они хотят или потому что должны? А женщинам не нужно десять других человек, чтобы помолиться! Рейзл нравится, что она может делать это сама, говорить с а-Шемом один на один. К тому же женщины иногда могут выходить в город, совершенно не привлекая внимания, как это делает Рейзл. На работу или по делам. Рейзл видит свой островок свободы и совершенно не собирается от него отказываться.

«Прошу тебя, а-Шем. Скажи, какой мне быть».

Ответ приходит то ли от а-Шема, то ли от нее самой: мужское благословение, измененное специально для нее – надо просто убрать «не». «Благословен Ты, Г-сподь, наш Б-г, Царь Вселенной, за то, что создал меня женщиной».

Пуримская шутка

– Ему нужно платье, – объявляет Мойше, затаскивая Йосси в комнату Рейзл. Она не говорит, не дышит, Мойше исчезает в ее шкафу, и она тихо и быстро закрывает ноутбук и убирает его под кипу бумаг, которую положила на стол именно для этой цели. Сегодня Пурим, скоро все уйдут в шул на чтение Свитка Эстер[42]42
  Одна из книг, входящих в состав Танаха, а именно восьмая книга раздела Ктувим («Писания»).


[Закрыть], и Рейзл надеется, что во всей этой суете ей удастся остаться дома одной. Она раньше никогда не пропускала Мегилат[43]43
  Мегилат (иврит) – свиток.


[Закрыть] Эстер.

– Рейзи, не хочешь помочь? – зовет Мойше из глубины шкафа приглушенным голосом.

Рейзл заглядывает в шкаф, где сладковатый запах уже заполнил все небольшое пространство – вино на праздник, так рано? – и ее платья беспорядочно валяются, сдернутые с вешалок. Рейзл внезапно чувствует раздражение. Почему Мойше так себя ведет, разбрасывает вещи, как ребенок? Но тут он выносит лиловое сатиновое платье в пол, которое она надевала на свадьбу Мойше, и помогает Йосси натянуть его поверх штанов и цицита. Йосси выглядит великолепно. Мойше застегивает платье сзади, в верхней части ткань свободно свисает с узкой груди Йосси, но это неважно. Его улыбка сверкает, а бледная кожа будто светится от удовольствия.

– А шейне мейделе, – восклицает Мойше, театрально указывая на Йосси обеими руками.

Раздражение Рейзл уходит. Его заменяет волна печали, встает ком в горле – Йосси так деликатно берет сатиновую юбку обеими руками, чуть приподнимая ткань, чтобы она не касалась пола, – но она не плачет. Рейзл смеется и хлопает в ладоши, она понимает эту магию Пурима, когда все вверх тормашками, когда дети носят костюмы; так, ведомый духом праздника, когда надо притворяться кем-то другим, Йосси на мгновение может стать самим собой.

Она достает из комода замотанные колготки.

– Мейделе, – говорит она. – Вот, засунь их, где грудь.

Она видит, что по лицу мальчиков пробегает тень сомнения, и чувствует укол страха в животе. Пуримская шутка заходит слишком далеко? Но тут Мойше – ах, Мойше, для которого веселье выше закона, веселье и есть закон! – берет одну нейлоновую ногу, поднимает ее над головой, разматывает и принимается танцевать. Рейзл хватает вторую ногу, Мойше кружится под натянутой тканью. Рейзл тоже кружится под колготами, они танцуют вместе, не касаясь друг друга, под растянутыми в разные стороны «ногами». Йосси садится на кровать Гитти, расправляя складки сатина, и радостно притопывает, пока Рейзл и Мойше кружатся перед ним.

– Кайтцад меракдин лифней хакале, – поет Мойше. «Как танцуют перед невестой!» Йосси хлопает в ладоши, Рейзл присоединяется к пению, к празднованию свадьбы с тремя героями: они с Мойше в роли гордящихся родителей, Йосси – наконец-то счастливого мальчика-невесты. И Рейзл тоже что-то вроде невесты, невесты собственной семьи.

Открывается дверь, вбегает Гитти.

– Что это вы танцуете? Мы опоздаем на Мегилат Эстер!

Тут она видит Йосси.

– Ой! – восклицает она и требует: – Сними его! – Поворачивается к Мойше: – Скажи ему снять!

– Гитти, Пурим же! Он – Пурим мейделе! – Мойше выпускает из рук колготки и продолжает кружиться по комнате, длинные черные концы его пиджака приподнимаются у него за спиной. Он подносит палец к голове и крутит им.

– Ты шихур! – говорит Гитти. Ее голос дрожит от обвинения.

Поскольку Мойше слишком пьян, чтобы навести порядок, Гитти обращается к Рейзл.

– Мами сейчас придет, скажи, чтобы он снял!

Рейзл этого делать не собирается.

– Пройдите в мой кабинет, – говорит она Йосси, и они уходят в ее шкаф. Она хватает пару носков, толстых, которые надевает под сапоги, когда идет снег.

– Положи их спереди.

Йосси хихикает и дергает левый рукав платья.

Рейзл выходит, чтобы не мешать ему переодеваться, и встает перед дверями шкафа сторожем. Гитти ходит по комнате туда-сюда.

– Ништ гит, – говорит она, качая головой. – Это не хорошо!

Тут Рейзл приходит идея.

– Ты можешь его накрасить, – говорит она.

Гитти перестает беспокойно маршировать. Она обожает косметику, так что предложение соблазнительно, но, конечно же, так нельзя. Гитти неуверенно морщит лицо.

– Можешь взять мой новый набор.

Рейзл кладет косметику на стол и позволяет Гитти открыть его. Два ряда пудр и блесков, все золотистых и розовых оттенков, ряды особых кисточек разных размеров и зеркало на внутренней стороне крышки. Это мами подарила Рейзл перед башоу. К набору прилагались салфетки, ватные шарики и небольшая бутылочка жидкости для снятия макияжа.

Гитти округляет глаза, сомнения ее покидают. Она садится за стол и начинает жадно намазывать тенями собственные веки.

– Это для Йосси, помнишь?

– Ничего, когда он выйдет из шкафа, я ему сделаю.

Пока Гитти самозабвенно возится с макияжем, а Мойше любуется звездами, открыв окно, чтобы видеть небо во всей красе, Рейзл убирает свои учебники и тетради вместе с ноутбуком в узкое пространство между столом и стеной.

Из шкафа выходит Йосси, довольный, в платье «по фигуре».

– Так хорошо, Рейзи? – спрашивает он.

Мойше с кашлем разворачивается.

– Что это? – принюхивается Гитти.

Рейзл знает, что это за запах, откуда в Мойше столько праздничного духа. Она подбегает к окну и свитером прогоняет дым в ночь.

– Прекращай, – шипит она и отталкивает Мойше от окна. Затем подзывает младшего брата: – Йосси, моя пуримская невеста, присаживайся, – Рейзл похлопывает по краю кровати рядом со столом, где его уже ждет Гитти. – Вашим макияжем займется наша замечательная Гитти.

Лицо Йосси внезапно теряет все краски. Теперь он не просто бледный, как обычно, а белый, как шаббатняя свеча. Он опускается на кровать, ставя руку позади себя, будто он внезапно постарел и не может сидеть прямо без поддержки.

Он смотрит на Мойше.

– Это можно?

Мойше протягивает руку вперед, широко растопыривая пальцы, будто хочет погладить огромную струящуюся бороду, хотя его борода реденькая, неряшливая и не очень-то длинная. Он приглаживает ту бороду, что у него есть, и закрывает глаза, пытаясь вспомнить авторитетный ответ.

– Можно, да! Как говорит Рав Моше Исерлис, свято Рамо[44]44
  Раби Моше бар Исраэль Исерлис (Рамо; ок. 5290–5332 (ок. 1530–1572) гг.) – один из величайших законоучителей, автор книги Мапа (Скатерть), ставшей интегральной частью кодекса Шульхан арух.


[Закрыть]: поскольку единственная суть маскарада – радость, не должно видеть в нем нарушение законов о мужской и женской одежде.

Мойше открывает заплывшие, покрасневшие глаза и кивает Йосси.

– Ты красив, – говорит он. – Красоте не запрещено быть красотой.

Гитти и Йосси выглядят неуверенно. Если это цитата раввина – они ее раньше не слышали.

– Это значит, что ты приносишь мицве еще больше красоты, – успокаивает их Рейзл. – Только поскорее, – она смотрит на Гитти. – Скоро уже начнут читать Свиток.

Гитти принимается за работу. Делает ресницы брата длинными и густыми, как у девочки, покрывает веки нежно-розовым цветом заката. Подчеркивает скулы на розовой коже.

– А зис кинд, – говорит Рейзл Йосси. – Милый, милый ребенок.

Ей хочется его обнять, но вместо этого она обнимает Гитти.

– Осторожно! – говорит Гитти деловым тоном. – Твой рукав залез в пудру.

Рейзл снова чувствует дымок где-то рядом с Мойше, стоящим у окна.

Она подскакивает к нему и шипит:

– Здесь нельзя курить!

– Вус фар курить? – Мойше шаловливо улыбается.

Рейзл снова чувствует раздражение, даже скорее смесь силы и гнева. Он накурит в ее комнате, чтобы ее потом ругали! Немного вина в Пурим – это одно, а курение – совсем другое. Вдруг она задумывается, не опасно ли давать Йосси женскую одежду и красить его. Где граница?

– «Вас фар курить», – передразнивает она. – То, чем ты сейчас поперхнулся!

– Ты ругаешься, как тати.

– А ты шикур, как сказала Гитти! Это добром не кончится. Сегодня Йосси порадуется, а завтра будет грустить. Это все неправда: платья и макияж. Он будет думать, что это правда, но это неправда!

Мойше стреляет в нее глазами.

– Ты мишигене! Даже хуже, чем тати!

– Да, мишигене, – злобно шепчет она. Минуту назад ей ведь тоже было весело. – Но это жестоко. Делать Йосси такой подарок, давать ему надежду, что он может носить платье и быть таким красивым. Ты думаешь, это просто останется в его памяти как кусочек Пурима и больше ничего? Думаешь, он снимет платье, повесит его в шкаф и забудет, больше не захочет его надевать?

– Это всего один раз, Рейзл! Он не может каждый день наряжаться, как на Пурим!

– Он не может, – соглашается Рейзл. – Но если захочет? – Рейзл не смеет сказать, что она думает о младшем брате, даже Мойше. Неужели Мойше сам этого не видит? Они наблюдают, как Йосси закрывает глаза, Гитти накладывает третий слой теней. Его удовольствие ощущается физически. Он в нетерпении улыбается, чуть откинув голову назад. – Он будет в агонии, пока снова этого не почувствует, – говорит Рейзл. – А этого не будет никогда.

Мойше пожимает плечами.

– Сейчас он счастлив, пусть будет счастлив. Не так уж это и плохо.

Рейзл впервые чувствует к Мойше ненависть. И жалость. Обычно эти чувства она испытывает исключительно к старшему брату, Шлойми.

– От тебя пахнет куревом и вином, – говорит она. – Прополощи рот шаббатней смесью.

* * *

– Сиз гит? – спрашивает Йосси. – Хорошо?

Он надевает очки и прищуривается, глядя в зеркало, которое держит Гитти. Он аккуратно придерживает пейсы, чтобы они не касались лица, и поворачивается сначала чуть влево, затем чуть вправо, разглядывая себя в образе невесты. Он удовлетворенно улыбается.

– Хорошо, – одобряет он.

– Да, очень хорошо, – говорит Рейзл. – Дай их мне.

Она снимает с него очки и кладет их на стол. Пока все внимательно разглядывают Йосси, Рейзл капает на платок немного жидкости для снятия макияжа. И быстро проводит ею по лицу Йосси.

– Что одни разрешают, – говорит она. – Другие запрещают.

Несколькими беспощадными движениями она снимает оставшийся макияж. Слезы Йосси ускоряют этот процесс.

– Сними платье, – говорит она, указывая на шкаф.

Пуримская шутка окончена. Гитти молча смывает нанесенные тени, Мойше ждет, пока Йосси переоденется.

– Так-то лучше, – говорит Рейзл, когда Йосси возвращается к ним снова в своих штанах. – А теперь идем. Пора слушать Мегилат Эстер.

Огонь

Компьютер у Рейзл в руках. Она в потайном углу библиотеки, где сейчас особенно пусто, потому что еще утро и почти все студенты на парах. У Рейзл тоже сейчас идет пара. Английский. Сегодня надо сдать работу. Которую она не написала. Пальцы дрожат, она сильнее вцепляется в ноутбук, чтобы унять дрожь. Открывает ноутбук. Закрывает. Открывает.

Создатель не помешает ей смотреть порно. Ни за что.

Рейзл теперь понимает, что такое склонность к злу, йецер хара, и почему раввины и ребецин всегда так этого боялись. С этим злом, внутренним, а-Шем не борется или не старается его побороть.

Почему а-Шем не встанет, не стукнет кулаком по столу, не крикнет: «Довольно!» Как тати кричит, когда теряет терпение – на протяжении всего года, не только в Песах[45]45
  Иудейский праздник в память об Исходе из Египта, один из трех паломнических праздников.


[Закрыть] – «Дайену!». А-Шем мог бы сломать ее компьютер или вообще сломать интернет, чтобы не оставить ей даже возможности смотреть. А-Шем мог бы лишить ее зрения – ненадолго. А-Шем мог бы сделать так, чтобы шмуца вообще не существовало! У а-Шема столько возможностей помешать ей смотреть порно, но он ничего не делает.

Значит, не так уж это и плохо каждый день обжигать глаза этими телами. Не настолько плохо, чтобы а-Шем решил вмешаться.

Или же это очень плохо, но а-Шему все равно. Может, для а-Шема ее горе и проблемы не более чем жужжание мухи вдалеке.

Но в глубине души Рейзл знает, что а-Шему не все равно. Он просто ждет отклика Рейзл. Ей самой не хватает силы воли, тяги к добру. Рейзл откладывает ноутбук, отчаянно впивается руками в края столика и начинает молиться. «А-Шем, отведи мои глаза от этого, убери это из моих мыслей. Направь мое сердце к Тебе».

В этот день она ничего не смотрит. Убирает ноутбук в сумку и идет на занятия. Обещает профессору О’Доновану сдать работу завтра. Потом она возвращается в библиотеку, садится у входа, там, где больше всего народу. Рейзл намеренно позволяет глазам других студентов скользить по ней, изучать ее и принимает их осуждение – это жертвоприношение, чтобы не заходить в тайный интернет. Она достает из сумки архаичные приспособления: ручки и стопку тетрадных листов. Когда надо что-то печатать в ноутбуке, она отключает вай-фай. Дома за ужином она чувствует себя настоящим победителем. А-Шем с ней! Ее сердце облекает ее тело, защищая Рейзл снаружи, а а-Шем наполняет ее изнутри.

– Приляг, – говорит она мами после ужина. Мами пытается возразить, но Рейзл выводит ее из кухни, после чего перемывает всю посуду в мясной и молочной раковинах[46]46
  По законам Кашрута запрещено смешивать мясную и молочную пищу. Для них предусмотрена отдельная посуда, а в некоторых домах и отдельные раковины.


[Закрыть], чистит духовку, протирает холодильник. Все это – насвистывая: «В’таир либейну л’овдеху бэ-эмес». Очисть наши сердца, чтобы мы могли служить Тебе во правде.

Когда на кухне не остается ни пятнышка, Рейзл принимается за уроки – не за своим столом или на кровати, а прямо в кухне. Ноутбук она оставляет в сумке и пишет от руки. Для математических задач она берет калькулятор и бумагу в клетку. После полуночи, когда все уроки сделаны, Рейзл достает из шкафа Пятикнижие. В историях о великих раввинах, терзаемых склонностями ко злу, они боролись со своими помыслами не с помощью математики – они боролись словом а-Шема. Для того Моше Рабейну, наш великий учитель Моисей, и принес Тору с горы Синай – не только чтобы изучать ее днем, в иешиве, в паре с кем-то, или чтобы соревноваться, кто выучил больше названий всех частей Торы. Первая буква каждой недельной главы – цифра, огромное число, которое Рейзл выучила в начальной школе. Девочкой она была погружена в дневную Тору. Но Тора нужна и ночью. Книга-амулет, отгоняющая соблазны. Она открывает главу, где говорится о горящем кусте, странном диком растении, которое было объято пламенем, но не сгорало. Голос, зовущий Моше, зовет и Рейзл.

«Рейзл, Рейзл!»

«Я здесь».

Она перечитывает абзац и представляет, будто О’Донован читает его с ней, наводя ее на размышления своими профессорскими вопросами. «Итак, зачем Моисей снимает обувь, прежде чем подойти к кусту? – спрашивает О’Донован у нее в голове. – Что это говорит нам о культуре того времени? О чем нам говорит опыт Моисея, выросшего с дефектом речи, и что это говорит нам о необходимости поддержки людей с инвалидностью?»

Эти вопросы ей не помогают. Рейзл читает, чтобы получить более глубокие знания, ищет в Священном Писании нечто, способное исцелить ее больную душу. Вопросы, раскрывающие не контекст, а мотивацию, рвение человека – то, что должно помочь ей понять, как самой двигаться дальше. Где тот момент, в который Моше Рабейну прекращает бежать от своего народа и от а-Шема? Когда он решает, что больше не может быть пастырем в бегах, и становится Моше Рабейну?

Рейзл еще раз перечитывает главу, затем углубляется в Исход[47]47
  Вторая книга Пятикнижия (Торы).


[Закрыть], пока совсем не выдыхается. Она скрещивает руки на столе и кладет на них голову.

– Шма Исраэль, – шепчет она, чувствуя, как на нее волной накатывает сон. Иногда она резко просыпается, чувствуя боль в шее и не чувствуя рук, к которым перестала поступать кровь, но это не важно, она не ощущает слабости. В пять утра Рейзл слышит, что мами идет в туалет. Ночь кончилась. Куст объят пламенем, но не сгорает.