Текст книги "Оберег рыжего разбойника"

Феликс Маляренко
Оберег рыжего разбойника

Иллюстрации Ирины Бордей

© Ф. Маляренко, 2020

© Издательство «РуДа», 2020

© И. Бордей, иллюстрации, 2020

Леший

Начало сумерек кузнец Климушка только на берёзе узрел. На высоте в два его роста ещё было светло. Вниз же косой солнечный луч уж не пробивался. А промышлял он грибом чагой. И купцы не только длинного рубля на него не жалели, но и серебром одаривали.

А улов был богатый, заплечный мешок раздулся под завязь. Тем временем солнце торопилось сползти в алое марево, и Климушка на железных кошках споро сиганул к берёзовому корневищу. Здесь его ещё ждала полупудовая корзина-плетёнка. Надо было выйти из чащи раньше, чем дикий зверь начнёт охоту. А страшнее всего ночью повстречаться с нечистью. В последнее время она шалила безнаказанно. Сельчане пропадали в лесу, а если и возвращались, то седыми и немыми от страха.

Внизу было темно. Он протиснул левую кошку в мешок, а кожаный ремешок правой надел на запястье. Дорогу он знал и легко ориентировался. Днём – по мху и солнцу. Ночью – по звёздам. А ещё у него было чутьё. Он по неуловимому запаху жилья всегда чувствовал дорогу к дому. Сверху пугающе громыхнул филин. Сбоку послышался волчий вой на луну. Она только вынырнула из-за облака. Он вздрогнул от дальнего рёва медведя, но понимал – бояться нельзя. Запах страха притягивает хищников.

Страшнее всего – рысь. От неё голову прикрывал капюшон. Его вязала Дуняша из грубой конопли. Только он мог уберечь от когтей огромной кошки.

Клим поднял голову. Он хотел встретиться глазами с ней: рысь спереди не нападала. Кузнец даже увидел блестящие пуговицы её холодных глаз: Клим хотел показать – я не устал и тебя не боюсь. Хитрое животное чувствовало усталость человека и нападало мгновенно. Кузнец был уверен – рысь его поняла.

На лесной окраине он неожиданно услышал странные тоскливые звуки из глубокого дупла в древнем дубе. Что-то жутковато-звериное и в тоже время жалобно-детское пробивалось сквозь плотную древесную кору. «Скорей всего, кто-то застрял в дупле…» – подумал кузнец.

Климушка узнал это в десять обхватов старое дерево, быстро сбросил мешок, прицепил к ногам кошки и поднялся к дуплу, на высоту конька крыши деревенской избы и, не раздумывая, сунул руку в глубокое дупло. Оно уходило далеко вглубь дерева. И тут боль пронзила запястье: кто-то впился в него зубами и когтями сразу. Кузнец резко выдернул руку и с трудом вытащил наружу что-то похожее на мохнатого ребёнка. Но даже в темноте Клим различил: существо – зелёного цвета, пахнет мхом и необычайно мохнатое. Оно вцепилось в его руку зубами и острыми когтями.

– Да отстань, проклятое! – пытался смахнуть эту нечисть, но существо совсем не торопилось разжимать зубы и убирать когти.

– Спасибо, что спас моё дитё! – прогремел густой бас, и Клим увидел в мерцающем свете луны огромный мохнатый шар. Страх мгновенно проник в сердце. Встреча с лешим не предвещала ничего хорошего: либо неминуемая гибель, либо безумие.

– Да не бойся, ничего дурного не сделаю…

– Как же ничего дурного-то? Сколько народу тобой в прошлом и нынешнем годе загублено. Сколько безумных и юродивых по деревням-то… – пытался побороть в себе страх кузнец.

– Да просто так ничего не деется… – ухал филином леший. – Видно, ваш загубленный люд что-то непотребное в лесу сотворил, и за это был наказан. И что это ты о других печёшься? Сначала освободись от моего сынка… Лешуня, прыг ко мне на руки!

Только после этого острозубый, когтистый, мохнатый, зелёный, с большую собаку, шар отцепился и полетел вниз: то ли в руки, то ли в лапы огромному, в стог сена, шарищу.

– Подойди ко мне и не бойся, руку поправлю! – ухал леший.

Климушка на кошках, как по лесенке, спустился вниз. Правда, цеплялся он только левой. Пальцы правой, из-за перекушенного зубастиком запястья, не шевелились. Большой стог подъехал, как на колёсах, и мягко взял саднящую от боли руку кузнеца в широченные ладони. Потом широко раздвинул рот, не различимый в зелени усов и бороды, и жарким дыханием обдал – сначала открытую ладонь, а потом перевернул её и снова обжёг. Боль в вечерней прохладе мгновенно растворилась, и сила воротилась к нему.

– Вот ведьма лесная, – продолжал леший, – подумаешь, мой волосатый репейник с её Баюном чуток позабавлялся. Ну потаскал кота за хвост. Ну подрал за уши, ну, усы из морды энтой ожиревшей скотинки подёргал. Так зачем надо было так жестоко к чаду неразумному? В дупло моего лапоньку. Он там и повернуться не мог. От страха помер бы. Или Змей Горыныч сожрал бы милое дитятко.

– А чо Змей Горыныч, энтот трёхголовик мог лешон-ка слопать?

– А что ж не слопать? Думаешь, он одними царевнами, княжнами да красавицами питается? Это мы, лешие, народ постный. Всё травками да грибочками пробавляемся, а он у нас без разбору всё скоромное подъедает. И, бывает, падалью не брезгует. Волки кабана задерут. Так он, что останется, подъест. Это только в сказках он знатными девками потчуется. Больно нужно, чтоб на него охоту объявляли. Пошлют войско, так ему не устоять. Где ж столько огня взять, чтоб тыщу стрельцов спалить. А у них ружья, пушки да мортиры. Нет, он хитёр. А тут взял дерево опалил, вот тебе и жаркое из мого Лешеньки-Алёшеньки.

Услышав такие слова, зелёный моховой стожок заухал, да так заунывно, что у Климушки уши заложило.

– Уймись! Уймись, дитятко неразумное! Зачем тебе надо было над Баюнчиком измываться-то? У него в усищах главна силища. Он поёт, а на них, как на гуслях, музыку ведёт. Да таку, что любой мышь, заяц или селезень сразу в дрёму – брык. Вот из усопших или уснувших ведьма жаркое готовит. Тем и пируют.

– И мышью тоже?

– Нет, мыши норные и летучие у неё для лекарств от хвори да котику на зиму пропитание. Не больно любит он по снегу за глухарчиком и тетёрками охотничать. Да и зимой усы отморозить – пустяковое дело. А мы с лешачком Алёшенькой в спячку до весны, как медведи. Хороший он у меня, смирненький.

– Да, уж, смирненький! Зубищи, как у медведя, чай, руку чуть не отгрыз. И остры до неимоверности, будто кузнец камнем точил.

– Так, ещё раз повторю. Мы, лешие, народ не скоромной, а постный. Едим, что растёт. А грибы да ягоды когда идут-то? Вот с поздней осени и по лето корой да кореньями питаемся. А для них зубы надо иметь, как у бобра, заточенными. И расти ежечасно. А то к истиранию они, ой, как быстры. Вот почему от страха и вцепился в тебя зубищами и когтищами. И когти надобны, чтоб коренья из земли выгребать. Ну, как ручонка, вылечилась? Чувствуешь, силёнки добавилось. Давай вторую, тоже подкачаю!

Взял он левую ладонь кузнеца и также обдал горячим духом вяленых грибов. И Климушка почувствовал, что силы и во второй руке заметно прибавилось. Да и усталость куда-то делась.

– Спасибо тебе, леший! – поднял кулаки и сжал кузнец. – Я теперь, считай, богатырь.

– Я хоть и леший, но имя и отчество имею. Можешь Лексей Лексеевичем окликать.

– А я, так, Клим Климыч, – тут же представился кузнец и почувствовал: не боится он лешего. Не сделает тот ему ничего плохого.

– Так вот, Клим Климыч, наделю я тебя полезным умением. Даже не умением, а чутьём. Будешь видеть, што другие не смогут. Ты только волшебные слова произнеси. А они простые: «Лешик, Лексей Лексеич, подсоби!» – и называй, чем я тебе подсобить должон. И тут же то, што тебе надобно, хоть днём, хоть ночкой чернющей засветится тусклым светом. Вот, попробуй, спроси.

Климушка тут же брякнул.

– Лешик, Лексей Лексеич, подсоби с грибочками красноголовиками! – оглянулся, а под деревьями сквозь траву и палые прошлогодние листочки просвечиваются оранжевыми головками грибы подосиновики на ослепительно-белых ножках.

– Ох ты, диво дивное! – удивился он. – Спасибо тебе, Лексей Лексеич!

– А ещё научу видеть угрозу, закрытую от человеческого взгляда. Вот смотри…

И тут глаза у Климушки расширились, и увидел он пять волков. Те скалились и смотрели на него жадным взглядом. И медведя, чей рык был слышен в стороне. И даже узрел недовольные глаза рыси. Как бы она не хотела, а Клим её обнаружил.

– Ну, бывай! – бросил негромко леший. Климушка оглянулся, а тот с лешачонком исчез, будто его здесь не было.

Собрал Клим немного грибков красноголовиков на жереху. Оглянулся, а темень – хоть глаз выколи. Грибы в земле светились, а в корзине – свет теряли. Луна куда-то закатилась, а жадная сила слизала с небосвода россыпь звёзд.

Климушка даже озадачился. Куда идти-то? Хоть он ни разу не плутал, а темнота, как во время казней египетских, загустела клюквенным киселём. И чтоб через неё пробиться, нужно было не просто идти, а ещё руками помогать – ветки да кусты с тропинки убирать. А хоть силищи в руках кузнеца от лешачьего дыхания прибавилось, да одна была корзиной занята. И тут кузнец вспомнил – леший его приговоркой одарил, и негромко произнес:

– Подсоби, лешик, Лексей Лексеич, тропинку-то отыскать! – оглянулся – никакого подсвета не видать. Он ещё раз повторил – то же самое. Неужто надурил волосатый? И всего-то волшебства на один разок хватило. А, может, порядок слов не тот?

Подумал Клим и произнес ещё раз и погромче:

– Подсоби, Лексей Лексеич, лешик! – и опять темно вокруг и тишина. И тогда он вспомнил – нужно обратиться вежливо:

– Лешик, Лексей Лексеич, пожалуйста, подсоби тропинку к дому сыскать! – и тут же перед ним на земле показался свет.

«Не обманул леший, не обманул…» – обрадовался кузнец. И быстрёхонько, почти бегом – ноги сами понесли без всякой усталости – направился к дому.

Дурная весть

Тропинка светилась под ногами до самой деревни, а на околице – пропала. Да и какая-то грозная сила раздвинула тучи, выкатилась луна, и звёзды вновь рассыпались по небосводу от края до края. Климушка опознал свой с резными белесыми ставнями третий с околицы дом и поспешил к нему. У ворог, узнав его, залаяла собачонка Мошка. Налай словно откликнулись – захрюкали поросята и замычала корова Пеструня.

Клим отворил калитку и увидел при свете луны на крыльце свою молоденькую жену Дуняшу.

– Беда, Климушка, беда! – запричитала она с порога. – Нас хотят разлучить…

– Как это разлучить? Кто разлучить? – не понял он.

– Как кто? Новый барин…

– Он, что, поместье продать хочет?

– Не знаю. Он хочет ехать в Неметчину и забрать тебя с собой. А как же я?

– Какую Неметчину, да где она такая? – он не понимал, о чём речь. – И что ему у нас в лесах не сидится? И охота, и рыбалка, и земля богато родит.

– Вот пришёл нынче к нам во двор и говорит: «Климке твоему надобно ко мне в имение завтра утром явиться и пущай готовится в дорогу. Поедем в Неметчину. Я там на фройлен жениться хочу».

– Так его здесь-то никто больно не балует. А уж там, гляди-ка, все на него слетятся, как на лучину комары…

– Так он себя красавцем выставляет.

– Длинный и худой, как кочерга. А туда ж – на фройлен. А меня-то – по што?

– Дак говорит мне: «Климка твой на все руки мастер и за кучера у меня на козлах будет, и за кузнеца, и телегу отремонтировать, и коня подковать. И за охран-щика в дороге от разбойников. И за повара, если оголодаю». «А я как?» – спрашиваю, а глаз от страха на него, ирода, поднять не могу. А он ответствует: «А, как и все. Ты девка крепостная, хочешь – жди, а хочешь – другого мужа сыщу. А беситься будешь, так и продам. Ты красная, видная, и за тебя хорошую цену дадут, а деньги мне, ой, как нужны, пока я себе красивую и богатую фройлен не сыщу. Да и кафтан, и сапоги, и шляпу с пером даром не дают. А мне наглядность вида нужна. И тогда фройлены на меня заглядываться будут и меж собой делить начнут»…

Опечалился Климушка, и хоть с утра во рту ни крошки не было, а Дуняша истомила в печи сутошные щи да кашу с репой напарила, есть от вести дурной не очень-то хотелось.

Да и рассказывать о сегодняшней встрече с нечистью не стал. Скажешь, так Дуняша, хоть и жена верная, и девка красная, а всё равно женского роду-племени. При случае сорвётся с языка, и тогда ходи, оправдывайся, дурачком прикидывайся. А то ещё скажут: с нечистью общаешься, и тогда все беды на тебя – и скотину потравят, и дом подожгут.

Барин

Идти рано к молодому барину Пегасу Поликарпычу не было никакого смысла. Он до поздней ночи либо пировал с молодыми барчуками, либо устраивал хоры с деревенскими девками. Парни бренчали на балалайках, а барин управлял хором, широко размахивая руками, и запевал. А потом вместе водили хороводы, частенько плясал он вприсядку, забрасывая непомерно длинные руки за голову. Да и ноги барина были у лошади краденными. Эти худющие оглоблины несли непомерно маленькое тельце. Венчалось всё круглым рыжим конопатым горшком с тусклыми зелёными глазками.

Поэтому с утра Климушка убрался за коровами в хлеву и почистил у свиней. Те были бесконечно рады хозяину, хрюкали, визжали и тыкались в ноги горячими рылами.

Потом с тоской оглядел своё хозяйство и пыльной дорогой пошёл в барскую усадьбу на другую сторону деревни. После смерти матушки нынешнего барчука, а минуло всего-то два года, усадьба поражала неухоженностью. Траву во дворе и вокруг скосили в начале лета, и теперь она вновь повырастала, но было не до неё.

Окна не мыты, да и одноэтажный дом в пять крестьянских изб с одной стороны покосился и требовал ремонта. Но барину, видно было, не до этого. Да и не до хозяйства.

Раньше матушка назначала крестьянским дворам, что им надобно сдать в виде оброка. И учитывала возможности каждого. Кто мог извернуться, платил деньгами. У кого хорошо удавалась капуста, сдавал по осени свежей, а то и квашенной с клюквой и яблоками в бочонках. Кто – репой. А кто – грибочками. Кто – сыром, кто – свиньями и поросятами, а кто – и телёнком.

А молодому Пегасу Поликарпычу требовались только деньги: наряжаться да выезжать к помещикам на балы. А деньги не всякий крестьянин заработать мог. Так Пегас последнее забирал в оброк и продавал за бесценок. Многие хозяйства разорил и пустил по миру милостыню собирать.

Барин только проснулся, сидел во дворе за столом, крытым льняной скатертью, и прихлёбывал чай из кружки белого фарфора, заедая его прозрачным цветочным мёдом. На столе в тарелке лежал вчерашний резаный пирог с капустой и грибами.

Климушка подошёл и отвесил поклон:

– Доброго здоровья, барин!

Пегас Поликарпыч в льняной рубашке тонкой работы, новых штанах и лаптях на босу ногу даже не обернулся. Огненно-рыжие жёсткие волосы его были закручены на палочки и завязаны пеньковыми верёвочками для пущей кудрявости. Когда палочки снимали, кудри недолго жили на его голове. Распрямлённые, они вороньим гнездом торчали в разные стороны. В деревне меж собой крестьяне называли его либо Жеребцом, либо Пегаской.

– Несказанно повезло тебе, Климка! – начал он откуда-то с середины. – Другие об этом всю жизнь мечтают, так и помирают с мечтой. А тебе, молодому, так всё сразу. Поедешь со мной в Неметчину!

– Да на кой она сдалась эта Неметчина. Мне с Дуняшей и тут краса неописуема. Всё в достатке. И вам, барин, денежку исправно плачу.

– Не понимаешь ты свого счастья. Там города и деревни в чистоте отдыхают. И одежка у всех затейлива и по моде. И по земле ступают не в лаптях, а в обувке кожаной или, на худой конец, деревянной. И колбасу с пастетами и утром, и вечером поедают. И не репой, а картошкой лакомятся. А дворы все в цветах, не то што у нас одни дерева рябина да торн горький.

– Это только до морозу горький. А после морозу – сладкий…

– Не перечь мне! – пресёк его Пегаска. – А то велю выпороть…

Зевнул, да так широко, что всего его гнилые зубы сразу обнаружились, и на Климушку снизошёл смрадный дух.

– Да как же мы поедем? Осень через месячишко, а до Неметчины, наверно, месяц ходу.

– А карета у меня пошто?

– Да какая там карета! Да мы на этой карете разве что до околицы соседнего села дотащимся. Ржа все колёса сожрала. А нам нужны кованые, да и сам воз, на чём карета держится, перебрать надобно, а то и новый сделать. Да если её переделывать, никак не меньше месяца уйдёт. Может, лучше зимы дождаться и на санях? И деньжат подкопим…

– Да я лучше деревню со всеми и с твоей Дунькой продам и куплю карету нову с иголочки…

– А если мы сами себя у вас, барин, выкупим? – неожиданная мысль шустрой птицею пронеслась в голове. – Сколько тебе, барин, надобно?

– Вы купите? Да што вы, голытьба, можете? Вы и оброк толком не возвращаете. Вам и самим-то на пропитание средств не хватает.

– Может, барин, и так… – изображал из себя простофилю Климушка. – Ну а если помечтать? Вы, барин, назовите свою цену.

– Ой, рассмешил, свою цену. Так, где ж ты мою цену-то соберёшь? Разве что по лесам всю чагу с берёз ободрать. Так и этих денег не хватит. А ещё цену на саму чагу опустишь. Так тебе за неё пять копеек платят. А потом не то што копейки, а полушки никто не даст.

– Не, барин, так мо оно и так. Но всё-таки снизойди до нас холопов и цену объяви. А мы посмотрим. Может, и сыщем тебе таки деньжищи.

– Хорошо. Вот объявляю… – встал со стула на лошадиные ноги Пегаска. – Карета новая – двести рублей денег. Нет – пятьсот, нет – тысячу. И всех продам, кроме тебя…

Оскалил он гнилые зубищи.

– И моей Дуняши…

– А она мне на кой? Ты человек мастеровой, в дороге и Неметчине сгодишься. А она баба, что в ней толку?

– Э, барин, позволь возразить…

– Не позволю! Будешь ещё моё блаженное с утра настроение портить…

И стал чесать лошадиную голову кулаком, больше похожим на стёртое копыто. От этого деревяшки прытко запрыгали, оставляя огненно-рыжие завитки на макушке и затылке.

– Ну, тогда, барин, и на меня не рассчитывай. Не буду я тебе без любимой жёнушки добрым помощником в дороге!

– А я прикажу тебя выпороть!

– Барин, кому прикажете? Мне? Нас же двое будет – я и вы. Или вы меня выпорите? У вас, такого мосластого, и сил не будет меня скрутить. Эх! Придётся мне самому себя пороть. Ну, уж я буду стараться. И как можно больше вредности свому организму причиню.

Пегаска смотрел на своего холопа, и хотелось ему приказать дворовым дать Климке сорок плетей без одного, но поостерёгся. Путь предстоял длинный, а там, в дороге, незнамо что произойти могло. А ему слуга нужен верный. А вдруг он дело дельное говорит? И найдёт деньги на дальний путь? А то, пока покупатель с хорошей ценой отыщется. А за бесценок отдать отцово имение, так и на дорогу до Неметчины не хватит.

– Ну, Климка, коли найдёте деревней полторы тыщи рубликов, тогда всем вольную и Дуняшу вместе с тобой возьму. Но, шоб только делом занимались, а не токмо лясы точили, да семечки тыквенны грызли. Даю вам неделю, но, если сыщется купец и даст лучшую цену, всех скопом продам и Дуняшку тоже…

И тут Клима страх охватил всеобъемлющий. Слышал он, злыдни сговаривали молодых да глупых хозяев рассказами о сладком заморском житье-бытье, и те продавали имения тут же появлявшимся купцам за большие деньги.

А потом творилось страшное беззаконие. Деревни со стариками и малыми детками приносились в жертву сатане, души у них изымались, а сами жители даже не хоронились, а как в бездну проваливались. А молодых бар по дороге грабили, на части разрывали и отдавали на съедение зверю ненасытному. «Неужто и нас ждёт такая безысходная участь?» – внутри у Климушки всё похолодело от страха. Но он помнил завет лешего Лёши Лексеича: «Страху не поддавайся!»

И ещё вспомнил легенду про рыжеволосого деда Пегаски. Не столбовой он был дворянин, а пришлый. Разбоем нажил состояние, перекупил себе дворянское звание у помещика пьяницы, женился на Пегаскиной бабушке и деревеньку сию получил в приданое. А ещё ходили слухи: знался с нечистью потусторонней и состояние, добытое грабежом, зарыл с проклятьями. Потому нечистая сила его охраняет. А тот, кто клад отроет, будет проклят во веки веков до седьмого колена. Но что делать? Лучше взять на себя проклятье, его можно будет потом отмолить, чем сгинуть в муках вместе с сельчанами.

– Иди, ищи! – ухмыльнулся гнилозубой улыбкой Пегаска. – Думаю, за неделю не сыщешь, а купцы уже около меня кружились и цену давали. Да вы, вроде, мне как родные. Не могу я вас отдать кому-то. Не хочется, чтоб меня злым словом поминали и проклятиями разрушали здоровие.

«Ах, не просто так он нам таку цену назначил… – почесал затылок Климушка. – Пегаска глуп, да хитёр. Видно, про злыдней слыхал. На нас ему с колокольни плевать, а за свою никчёмную жизть точно опасается. Эти злыдни деньги как дадут, так и отнимут. И ещё жизни лишат…»

Пегаска плеснул из маленького чайничка заварки в чашку и пустил кипяток из самовара. Хлебнул чаю, сломал пополам баранку, окунул её в мёд и с наслаждением захрустел, уже не обращая внимания на своего помощника.

А Климушка тем временем, как молитву, шёпотком прочитал:

– Лешик, Лексей Лексеич, подсоби, пожалуйста, клад сыскать, а то погибель нас ждёт неминуемая!

И увидел он, как засветилась земля в том месте, где будка собачья. А собака Пегаскина Аспид и так была ростом с упитанного телёнка, а тут ему картина открылась невиданная. Вместо неё у будки сидело животное – крокодил не крокодил, о котором он только слыхивал, да на открытке видывал. Зелёное, рогатое, на двух ногах, вроде как собачьих, с ручищами огромными человечьими да пастью длинной зубастой. А зубы огромные, как гвозди кованые. А глазищ на голове аж четыре, чтобы и спереди, и сзади видеть. А над будкой – зелёные птицы. Тоже с рогами и огромными зубастыми клювами. И крылья у них не из пера да пуха, а перепончатые, как лапы гуся.

И тоже, видать, как этот зелёный огромный аспид, клад охраняют. Да и в доме глянул: нечисти зелёной, рогатой с копытами и свиным рылом – неисчислимо. Да и сам Пегаска тоже – зелёный конь на двух ногах лошадиных. И голова у него – лошадиная, только длинней, и зубы – огромные, острые. Руки тоже мосластые, лошадиные, с копытами. А вокруг тела его крылья свернуты коконом бабочки.

«Вот почему тебе твой рыжий дед-разбойник имя такое дал! – подумал Климушка. – Видно, когда-то развернутся они поганые, и бесом взлетишь ты в поднебесье. Да, непросто будет взять клад деда-разбойника и расплатиться с нечистой силой. И ещё раз спросил он лешего:

– Лешик, Лексей Лексеич, подсоби, пожалуйста, покажи мне, какой он, клад?

И тут перед Климушкой место, где сидел аспид зелёный и зубастый, земля разверзлась, и увидел он кованый сундук. И узрел он сквозь стенку сундука монеты золотые и серебряные, под крышку.

«Но как клад-то достать? – озадачился он. – Начнешь рыть, так эти зелёные зубастые крокодилины на тебя с таким воем и карканьем накинутся. Так от тебя и кусочков не останется, даже кости перегрызут. Да лопатой от них не отобьёшься. Здесь нужна сила Божья, праведная. Разве что к нашему батюшке идти. Он, может, и осенит её крестом, и тогда она либо повергнется в прах, либо воз-вернётся как раз по ту сторону, неизведанную. Ох, видно, много грехов у Пегаски и его предков, коль эта зелень так его охраняет…».

И зашагал Климушка прочь от места греховного. Да что зашагал – ноги сами понесли. Мысли о судьбе деревни давили силой неимоверной: «Злыдни, они обо всём раньше времени узнают. Да што узнают! Они-то Пегаску на продажу деревни и настроили. Ему дураку-то – што. И, если деньжат в срок не получит, так уговорят, и вся деревня сгинет вместе с Дуняшей, да и мы в дороге пропадём…».

И ему показалось: слышит он стук копыт летящих к деревне злыдней. Побежал он к дому батюшки деревенского, где рядом стояла махонькая дощатая церквушка. Да что церквушка – часовенка с колокольцем! Да он не то, что нечисть малиновым звоном отгонять, так до конца деревни не дотягивает, чтобы сельчан на утреннюю да на вечернюю молитву зазвать.

У маленького плешивого батюшки матушка была росту огроменного, телосложения статного с косищей в оглоблю и скрученной на голове. Издали казалось: это и вовсе не коса, а какой-то тюрбан басурманский. В такой матушке, наверное, пять Дуняш могло уместиться.

Батюшка, наоборот, был худ, а нос имел широченный, задиристый и розовый. Такой цвет даёт клюквенный на меду кисель.

Когда Климушка отворил калитку, то удивился: двор заполнен скотской молодью – ягнятами, телятами, поросятами, козлятами, щенками и котятами, а взрослой скотины и живности – собак и кошек – не было. Куда-то она подевалась.

Попик мотыжил в огороде, а матушка, скорей всего, хозяйничала в доме. Тот сотрясался от её шагов.

– Батюшка Калистрат, родненький, подсоби! – осенил Климушка себя крестом.

– А что ж не подсобить? – упёрся в мотыгу и вытер рукавом пеньковой рубахи пот то ли со лба, то ли со всего плешивого черепа малюсенький Калистрат Антипыч. Потом он собрал жиденькую бородку в клинышек. – Так если ж я не подсоблю, Господь точно подсобит. Ты-то пришёл ко мне по поводу сохранения в чистоте души своей. Пойдём в дом, там и покалякаем.

В просторной гостевой поповой избы они сели за стол.

– А не дашь ли ты нам, матушка Варварушка, кваску отведать? – обратился с подобострастием к жёнушке Ка-листратушка.

– Тебе дам, а пошто я пришлых должна квасом поить? Хочется ему, так пусть его Дунька и поит. А у меня по лавкам с тобой десять душ. И всё рассчитано. Ежели я ему квасу зачерпну, так, может, самому меньшему, любимому, а то и мне, не хватит.

– Тогда мы в церкву пойдём общаться…

– Нет, никуда не пойдёте! – упёрла огромные ручищи в бок попадьища. – Я хочу при сем быть. А то ты там со своей сердешностью всё отдашь, что можно и не можно…

Но Климушка не принял близко к сердцу обидные слова попадьищи Варварищи.

– Беда, батюшка, беда грозит нам. Пегаска-барин решил продать село со всеми людями. Ему деньги нужны ехать в Неметчину развлекаться и жениться там на богатой фройлен.

– Кому энто «нам»? – почесал плешь попик.

– Всему селу. Мы все ему принадлежим. А покупатели кто? Злыдни! Они нас либо басурманам продадут, либо нечисти на заклание. И пропадём мы. Души из нас выпотрошат. А тела дикому зверю бросят на растерзание. Даже по-христиански не будем хоронены.

– А нам какое дело? – без всякого спросу влезла в разговор попадьища. – Это вы с вашей деревней подневольные и Пегаске принадлежите. А мы, священнослужители, люди свободные. А ежели в селе никого не останется, тогда и нам, может, вместо вашего нищего более богатый приход дадут. А то мы здесь – с хлеба на воду. Не больно нам сельчане за службу платят. Разве что капустой, репой да крупой. Да и та вся идёт на корм скотине да поросятам.

– И что же вы, батюшка, того же мнения?

– Да нет. Я должен заботиться о душах сельчан, – смутился поп Калистрат. – Ну, так выкладывай свой план, ты ж ко мне с не с пустыми руками шёл!

– Да, не с пустыми, хотя в руках у меня ничего нет. Я знаю, где раздобыть денег, чтобы выкупиться у Пега-ски. Да вот только охраняет этот клад нечисть зубастая. И начни копать, чувствую, разорвёт она меня на кусочки. Мог бы ты, батюшка, осенить её крестом или прочитать молитву, чтоб она сгинула? Слышал, крест у тебя чудодейственный. И молитвы против всякой нечисти имеются.

– Э-э, Климушка, куда ты загнул! Нет у меня такой молитвы, чтобы нашу местную нечисть извести. Чего я только не пробовал! Видишь – в углу чертяка рогатая сидит и ухмыляется. Видно, прислушался к нашему разговору и понимает, что мы против него бессильны.

Климушка прочитал про себя просьбу к лешему: «Лешик, Лексей Лексеич, подсоби! Покажи нечистого…»

И тут он увидел такое…Не то что мурашки, тараканы по спине побежали. По всем углам и полатям, за печкой и даже из печки выглядывали чертенята рогатые. С раздвоенными копытами и свиными рылами. И все кривлялись и строили рожи. Вот уж никак не ожидал он увидеть такое в поповском доме. И сама Варвара тоже, оказывается, была огромным зелёным чёртом в женском одеянии. И свиное рыло было у неё самым безобразным из всех. И не коса увивалась вокруг её головы, а змеища – огромная и толстая. И шипела та змея, высунув длиннющий раздвоенный язык.

И сразу Климушке захотелось бежать из поповского дома, такого грешного, засорённого нечистью.

– Так вот, смотри, видишь того, что из печки ухмыляется? Вот его сейчас и припечатаю… – решительно выскочил из-за стола попик и прям в лоб, со стуком, влепил чертяке крестом. Чёрт тут же закатил глаза и разделился на четыре части, как будто у попа был не крест, а нож крестообразный.

– Здорово вы с ним, батюшка! – обрадовался Климушка.

– Вот так ловко вы с теми зубастыми и расправитесь.

– Даты смотри, смотри! – продолжал настаивать попик.

И тут каждая часть начала вытягиваться в разные стороны. И уже у каждой части сначала проросла голова. Потом ноги с копытами. Потом волосатые руки и волосатое тело, и в самый последний момент на голове выросли рога. И уже вместо одного чертяки появились четыре в четыре раза меньшие. И они ещё задорнее стали кривляться, открывать пасти, в которых бушевало пламя, и показывать огненные языки.

– Вот видишь, как с ними бороться? Не знаю я молитв. Меня в церковной школе этим молитвам не обучали, а ехать специально в синегидрион обучаться – далеко и опасно. Ведь они, нечистые, всё слышат, и как узнают, что я поехал истреблять их, так они вдогонку помчатся. И где-нибудь порешат, и не вернусь я к своей родненькой Варварушке и деткам милым. А их у меня девять штук. Поэтому, если мы начнём с ними крестом бороться, так получим их в четыре раза больше, шустрых и вреднючих.

– Да и не успеем мы в синегидрион! – напомнил Климушка. – Нам неделя сроку дана. А твоя матушка не права. Коль мы дадим людям вольную, они станут богаче и будет им, что в церкву да на всякие Божьи праздники нести. И заживёте вы побогаче, чем сейчас…

– Да у него думаешь, Климка, только бесы мелкими получаются? – без разрешения влезла в разговор Варва-рища. – Из-под его рук всё мелкое выходит. Посмотри на наших деток. Ты думаешь это подростковая недоросль? Так нет же, это его наследство. Взрослые они. Да где таким невест мелких, как они, сыскать? Так бобылями и помрут.

– Я ж не бобыль! – пререкался и от страха втягивал голову Калистратушка. – Вот я тебя ж нашёл. И вон ты, какая статная. А таких огроменных не больно замуж-то берут. Причём, такие огроменные могут, если чего, и побить. Как ты меня. А я же терплю. И наши малыши тоже терпеть тобой приучены. Ты, если што, за шкирку и в угол на горох. А то и подзатыльник, и летит наше дитё куда-то далеко, и полдня потом его ищи…

– Да если мне тебя не было жалко, и если б я тебя не подобрала, так и прихода у тебя не было. Чай, только женатым приходы и жалуют. И разозлишь ты меня, я и тебя сейчас скалкой, как пельмень, раскатаю…

– Не надо, не надо, Варюшечка! – тут же испугался Калистратушка.

– Так у нас от него всё мелкое получается. Корова должна одним хорошим телёнком отелиться. Так она, напасть какая-то, четырёх приносит. Так они потом вырастают чуть больше козы. Да и лошади мелких лошадок родят. А козы у нас тоже по шести козочек плодят. А те тоже махонькими вырастают. Гуси как утки. Утки как кулики болотные. Да что там говорить! Капуста в огороде не капуста, а редька какая-то. Репа как редиска. Всё у него мелкое.