Текст книги "Преступление без срока давности"

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

…Возлюби ближнего твоего, как самого себя.

Ев. Лк., 10, 27

Очнулся Горкин от пронизывающего холода. Он лежал совершенно голый, связанный по рукам и ногам, в замечательной шагаевской джакузи, а на голову его изливались тугие водяные струи.

Михаил Борисович был не один – неподалеку на мраморном унитазе сидел раздетый до пояса человек. Он с неподдельным интересом озирал роскошь ванной, к слову сказать, весьма эффектно решенной в небесно-голубых тонах, и стоны пленника, по-видимому, совершенно его не трогали.

– Чтобы тело и душа были молоды, – наконец он поднялся, похлопал Горкина по щеке и вместо ледяной воды пустил на всю катушку горячую, – закаляйся, как сталь.

Империалисты не подвели – хваленый итальянский бойлер действительно работал с высоким КПД, и над джакузи заклубился пар. Позволив Горкину как следует согреться, мучитель дождался, пока туман рассеется, и освежил купальщика холодным душем – контрастные ванны полезны для здоровья.

Увы, со здоровьем у Михаила Борисовича было как-то неважно. Он корчился, стонал и, честно говоря, выглядел нехорошо – как недоваренный рак.

– Захочешь поговорить со мной, дай знать. – Мужчина уселся на край джакузи и, заметив ответную реакцию, начал медленно отдирать скотч с потрескавшихся губ пленника. – А что это у тебя с дикцией? – Он подождал, пока Горкин выпихнул языком изо рта свой собственный носок, и наклонился к его красному обваренному уху. – Ты как, все понял?

– Не трюми, жить дай. – От паровой ванны лицо Михаила Борисовича страшно распухло, и он напоминал средней руки мутанта из фильма ужасов. – Лайбу возьми, бабки, что хочешь…

– Ни хрена ты не понял. – Человек поднялся и, стараясь не порвать артерию, хрустко сломал собеседнику ключицу. – Речь идет не о жизни, а о твоей быстрой смерти. – Он отвернулся от истошных криков и включил стоявший на консоли «Панасоник». – Ну вот, легко на сердце от песни веселой.

– «Тушите свет, поперло быдло кверху, как будто дрожжи кинули в дерьмо, Россия открывает путь к успеху тупому и отвязанному чмо». – Лысый бард пел с телеэкрана правду голимую, и, с удовольствием дослушав до конца, киллер повернулся к рыдающему от боли Горкину.

– Сколько у человека костей? Не знаешь? Не беда. Я буду их ломать, а ты считай. – Он ухватил купальщика за опухшее, с лопнувшей кожей ухо и вытащил наполовину из джакузи. – Для начала расскажи-ка мне о девчонках, которых ты снимал на дискотеке. Что с ними было потом?

– Сука! – Ощерившись, Михаил Борисович попытался откусить собеседнику нос, но ему тут же сломали вторую ключицу, и, задохнувшись от боли, он в который уже раз потерял сознание.

– Ну как? Запомнил? Уже две. – Человек откачал его с помощью холодной водички и, улыбнувшись, принялся живописать дальнейшее: – Ключица, знаешь, ломается очень легко, особенно в своей первой трети. Вжик, и готово. – Он сделал движение рукой, и Горкина вытошнило прямо на собственную грудь. – Зато когда дело дойдет до костей таза, – киллер протянул палец и дотронулся до бедра купальщика, – тут придется потрудиться. Ну а сейчас займемся плавающими ребрами…

– Делов не знаю! – От ужаса Михаил Борисович говорить не мог, он визжал шепотом, и в щелках его глаз тоска затравленного зверя мешалась с болью. – Мое дело было звякнуть, и за чувыми спецом притаскивались люди. Я просто мокрощелок подгонял, не трюмил, не мокрил, мне вообще бабы до фени.

– Давай телефон. – Мучитель взялся за горкинский бенефон и, услышав мелодичный женский голос: «Вы набрали несуществующий номер», помрачнел: – Ну а высокие блондинки с вывернутыми матками тебе тоже до фени? – Он нажал кнопку повтора и поднес трубку к уху Михаила Борисовича. – Обманываешь меня, а ведь это грех… – Резко выхлестнув ногу, киллер вдребезги разнес зеркало и, выбрав осколок посимпатичнее, с ходу распорол им горкинскую щеку. – Годится, режет нормально… Не нравишься ты мне, надо тебя, пожалуй, кастрировать…

Он начал плавно переходить от слов к делу, и это дало немедленный результат. Тело купальщика забилось в судорогах, кровь на его бедрах смешалась с мочой, зато неожиданно открылся фонтан красноречия:

– Это все Макса, пидор гнойный. Он ведь сучара по жизни – полный «минус», но может и телку трахнуть. Надо только, чтоб была она шкапистой и от боли загибалась, а иначе ему никак, трагедия – не стоит. Вот я и подгонял ему белобрысых кобыл. Трюмили их хором, потом Макса телок брал на конус, а я за компанию – его самого.

– Нет у меня к тебе доверия. – Незнакомец сосредоточил свое внимание на операционном поле, и Михаил Борисович дико заорал от подхлынувшей боли. – Да и наука говорит, что бочку ты катишь на своего любимого безосновательно. Что-то все у вас, ребята, делается через жопу, – нельзя так шутить с любовью.

– За книгами кассета. – Лицо Горкина превратилось в страшную, покрытую струпьями маску, из раны в паху сочилась кровь, и он едва не терял сознание от муки, ужаса и ожидания неизбежной смерти. Как все садисты, он панически боялся боли и сейчас, оказавшись на месте своих жертв, с легкостью утратил остатки всего человеческого и желал только одного – чтобы все поскорее кончилось. – На ней все, сам снимал. – Горкин вдруг весь затрясся и, ощерившись так, что из лопнувших губ пошла кровь, с ненавистью прищурился на мучителя: – Давай, сука, не тяни!

– Экий ты горячий, обещанного три года ждут. – Убийца аккуратно вытер стеклянный скальпель. – Охладись немного. – Он пустил на лицо купальщика струю воды и отправился на поиски кассеты.

Она нашлась без особых проблем – за собранием сочинений великого гуманиста графа Толстого, по соседству с роскошной, в тяжелом телячьем переплете Библией, отпечатанной брюссельским издательством «Жизнь с Богом».

«It's a Sony» – роскошный моноблок охотно засосал кассету в свое нутро, телевизор ожил, и, сразу окаменев от увиденного, киллер с полчаса не отрывал от экрана глаз.

Потом врубил ускоренный просмотр и отыскал то место, где депутат при помощи опасной бритвы насиловал подружку кольчугинской сестры. Хозяйственный законодатель для этих целей приспособил ванну, в каких обычно держат разделанные туши, и, запустив покадровый режим, Скунс убедился, что это не монтаж и не подделка. Не вызывал сомнений и горкинский голос за кадром: «Вот сука рваная, испоганила весь палас». Киллер задержал дыхание и, вытащив кассету, вернулся в ванную. Там все было по-прежнему – журчали струи, стонал подраненный купальщик, и, выключив воду. Скунс наклонился над ним:

– Кто такой Колун?

Глаза киллера, прищуренные, с размытыми пепельно-серыми зрачками, напоминали бездонные провалы, и это было так страшно, что Горкин попытался сжаться в комок, но тут же заорал от невыносимой боли в сломанных ключицах:

– Макса в курсах, а я не при делах, на линию выходил по телефону… – И внезапно он сорвался на крик: – Хорош мне душу мотать, ты, гнида позорная…

– Уговорил, не буду. – Ждать окончания монолога Скунс не стал, посмотрел на часы и сделал быстрое движение рукой, отчего оратор, свесив голову набок, замолчал.

Навсегда. Наступила тишина, лишь водяные капли сбегали с горкинского уха на дно джакузи, да в «Панасонике» больной преемник Фигаро брил наголо девицу, способствуя процессу веселой песней:

– В подворотне нас ждет маниак…

«Педикулез у нее, не иначе».

Скунс вытащил из сумки запечатанную емкость, скрутил герметичную крышку и, стараясь не дышать, начал поливать едко пахнущей жидкостью скрюченное в джакузи тело. Повалил обильный пар, засмердело, и очертания трупа начали меняться на глазах. Это был азолит, сильнейший окислитель, и, убравшись из ванной от греха подальше, Скунс проследовал на кухню. Здесь все было построено на контрасте двух цветов – белого и черного. Роскошная, выполненная из массива мебель отливала антрацитовым блеском, в то время как кухонная техника была снежно-белой и, как заметил Скунс, исключительно фирмы «Панасоник».

«Не в коня был корм-то». Он отвел взгляд от стола с остатками жратвы и, одолев внезапную тошноту, принялся свинчивать шланг с плиты. Послышалось шипение, и, морщась от запаха газа, Снегирев вставил в розетку маленькую черную коробочку, – будьте уверены, бабахнет в лучшем виде.

Между тем изотермический процесс уже близился к завершению, и от господина Горкина осталась лишь дымящаяся груда зловонной биомассы, нашпигованной деформированными костями. Больше здесь делать было нечего, и, закрыв за собой ворота, Скунс направился к машине. Пока грелся двигатель, он внимательно осмотрел себя, снял с ботинок «отработавшие» галоши и уже по дороге в Питер утопил их в мутных весенних водах. Отправив следом пульт от ворот, он смыл особой жидкостью «антидакг» и от души намазал руки увлажняющим кремом, отлично зная, что иначе кожа потрескается до крови. После чего положил ладони на руль и порулил дальше не торопясь. Тише едешь – дальше будешь. Главное для него – это незаметность.

Впрочем, не только для него. Ниндзя, к примеру, считали так же, ведь даже в смысловом плане «синоби-дзюцу» переводится как «искусство быть невидимым». То есть спешить ему было незачем, тем более что сканер, настроенный на гаишную частоту, прямо-таки исходил охотничьим азартом:

«Сержант, на тебя „мерсюк“ пшеничный прет, принимай…»

Наконец Скунс выкатился на Ржевку и, заметив скопище ларьков, припарковал «мышастую» неподалеку.

«Сограждане дорогие! „Баунти“ действительно райское наслаждение». Доставив себе оное трижды, Снегирев повеселел, включил приемник и принялся совещаться с самим собой. Итак, сдано: маньяк-законодатель в компании с козырным папой и джокером-бандитом по прозвищу Колун, о коем известно только, что одно яйцо у него левое, а другое правое. Как божий день ясно, что при теперешнем раскладе депутату лучше бы убраться за пределы исторической родины…

Предок его высоковольтный, как видно, думает похоже, недаром суетился толстомясый из белой «Волги» и, без сомнения, осчастливил депутата талоном на проезд в один конец. От греха и куда подальше. А Колун миндальничать не станет – будет рубить с концами. По концам, чтобы никаких привязок не оставалось, уже начал, наверное.

«Какое же резюме? – Снегирев сладко потянулся и, несмотря на мощную дозу „Баунти“, вдруг вспомнил, что сегодня у тети Фиры на обед вкуснейшая куриная запеканка. – Ехать домой. Есть запеканку и гулять с Рексом. Книгу любимую, кроме всего прочего, надо дочитать. А депутат наверняка уже летит куда-нибудь на Майорку, и с ходу его пока не взять. Можно только крупно жизнь ему испоганить. Так сказать, морально уничтожить в глобальном плане».

Снегирев достал компьютер и, плавно отпустив сцепление, двинулся по Ириновскому, подальше от любопытных глаз. Знать бы, что отведать тети-Фирину запеканку ему придется не скоро.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Миновав Ириновский, Снегирев почувствовал, как «мышастую» потянуло к тротуару, противиться не стал и, остановившись, взялся за баллонник – наверняка колесо. Так и есть, правое переднее опустилось диском на асфальт, и пришлось, поддомкратив машину, ставить вместо него запаску. Дело, однако, было сделано лишь наполовину, и, решив довести его до победного конца, Снегирев тронул машину с места. Заметив скоро указатель «Ремонт колес», он повернул по стрелке во дворы и, миновав помойку, остановился у двери, украшенной табличкой: «Клиент! Не ломай асфальт домкратом».

Внутри мастерской было хорошо – тепло, не суетно, а главное, безлюдно. Тихо мурлыкал русский шансон, пахло резиной, и киллеру вдруг вспомнились уроки по труду в интернате, где проходило – спасибо тебе, родина, – его счастливое детство. Проклятая память сразу же начала бередить душу, и, помотав головой, Снегирев закатил колесо через оконце в барьере.

– Вот, поймал что-то… Поможете?

– Бывает. – Шиномонтажник был молод и разговорчив, однако дело свое знал. Быстро распотрошив колесо, он опустил камеру в емкость с водой и, неизвестно чему обрадовавшись, улыбнулся: – Ничего вы не поймали, это резина сейчас такая, ярославская, лопнула по шву, зараза.

На стенах выставлялись журнальные красотки с обнаженными железами, на столитровой зоне зависал матерый Озерный карась, как явствовало из таблички – с погонялом Вася, а из хрустального загона косились на него крупные, по десять баксов за штуку, декоративные тараканы. Каждый из них имел свой определенный окрас, и внимание Снегирева сразу же привлек рыжий, чрезвычайно проворный экземпляр.

– Голенастый какой… За таким хрен угонишься!

– Это Толик, – шиномонтажник наложил на камеру заплатку и, прижав ее, включил вулканизатор" – а вот этот, черный, Витя, проглот каких мало. – Он указал на зажравшееся, готовое лопнуть насекомое и внезапно поморщился: – Да этих тварей столько, что всех и не запомнишь.

Чувствовалось, что говорит он не о тараканах, и, указав на бледную, снулую какую-то особь, Снегирев сделал скорбное лицо:

– Смотри-ка, совсем плох. Как зовут лишенца?

– Догадайтесь с трех раз. – Как-то нехорошо рассмеявшись, шиномонтажник принялся забортовывать колесо, и киллер вдруг понял, что вместо ног у того протезы: «Противопехотная мина, не прыгающая, а из тех, что попроще». – Двоечку накачать?

Где-то затарахтел компрессор, из ресивера поперло сжатым воздухом, и Снегирев подмигнул карасю Васе:

– И хорошо бы отбалансировать.

– Сделаем.

Колесо тут же очутилось на станке, буржуазная техника пискнула, и, привычно загнав грузик на место, шиномонтажник улыбнулся:

– Готово, приезжайте еще.

– Обязательно. На Васю посмотреть.

Расплатившись, Снегирев подхватил колесо, и только собрался волочь его в «мышастую», как русский шансон иссяк и эфир наполнился криминальными ужасами. С минуту послушав, киллер сделался задумчив, хмыкнул негромко и, усевшись-таки в машину, сразу настроил сканер на гувэдэшную волну. Подумать только, сынок Шагаев продолжал напоминать о факте своего существования. Или уже требовалось уточнить – существования бывшего? Примерно с час тому назад в его апартаментах, что на проспекте Луначарского, случился взрыв, приведший к такому сильному пожару, что тушение все еще продолжалось. Причины произошедшего не комментировались – чувствовалось, никто ничего толком не знал.

«Куриная запеканка и картофельные котлеты с грибным соусом». Снегирев вдруг почувствовал, что проблему следует как-то решать. Не откладывая дело в долгий ящик, он притормозил у маленькой, на пяток посадочных мест, кафешки и, обманув голод при помощи шавермы, двинулся на проспект Луначарского. Судя по репликам в эфире, жилище депутата все еще горело ярким пламенем, и Снегирев покачал головой: «У него что там? Горюче-смазочный склад?..» Он пересек Северный и, въехав в ГДР, что означало на сленге местных аборигенов – Гражданка Дальше Ручья, ушел с площади налево. «Больше напоминает кремацию на дому – чтобы никаких следов, только обгоревшие трупы, которые хрен опознаешь». Он как в воду смотрел – тут же по эфиру прошло, что отыскались чьи-то обуглившиеся останки, и Снегирев ухмыльнулся: погодите, найдутся и еще. Времена меняются, а чекистские методы остаются прежними. Умный мужик был царь Соломон, правильное кольцо носил – с надписью: «И это пройдет».

Депутатскую обитель он заметил без труда – она чернела восьмью оконными провалами, из которых временами вырывались неугомонные языки пламени и валили густые клубы пара.

Досталось ей неслабо. По стене дома бежали трещины, балконную дверь вышибло напрочь, и, судя по диалогам пожарных, пострадали внутренние перекрытия. Версия же о взрыве газа отпадала сразу – плита у депутата была электрическая.

«Хрена ли разговоры разговаривать, работать надо». Сам Снегирев прекрасно представлял, что полагалось делать дальше: при помощи специального аэрозоля типа «EXPRAY» определять тип взрывчатого вещества. Или оно промышленное, такое, как прессованные тротиловые шашки ТП-200, ТП-400, аммониты, гексопласты, или армейское – тен, тетрил, плаксид. Ну а дальше надо выявлять места изготовления и хранения, возможные случаи хищения, так можно и до исполнителя добраться.

«А вообще весело у них здесь». Подъехав к депутатскому дому поближе, Снегирев сбавил скорость и осмотрелся. Царила обычная в подобных случаях суета – пожарные лили воду, менты командовали, а медики пользовали болезных. Только люди из черной, стоявшей неподалеку «Волги», с интересом наблюдая за происходящим, держались со спокойным достоинством и ни во что пока не вмешивались – еще успеется. В воздухе разливался запах гари, размеренно урчали моторы, и, перекрывая все звуки, изредка слышались командные голоса, большей частью матерные.

«Ну прям Чингисхан с перепою». Снегирев не торопясь объехал двор и, чтобы «мышастую» не светить, запарковался в стороне от суеты, у трансформаторной будки.

Все же верно говорят, что мир тесен. Только киллер устроился поудобнее и при посредстве инфрабинокля начал наблюдать за обстановкой, как темноту прорезал свет фар и неподалеку от «Нивы» стала парковаться – кто бы мог подумать! – голубая плещеевская «девятка». Ну и чудеса – галогенки потухли, хлопнула дверца, и, включив сигнализацию, Сергей Петрович двинулся прямо в эпицентр происходящего – пооглядеться.

«Старается быть в курсе, молодец». Посмотрев ему вслед, Снегирев одобрительно хмыкнул, но в это время рядом с «девяткой» скрипнули тормоза джипа «Лендкрузер», и она сама по себе снялась с охраны, причем и не пикнула, только фары мигнули.

«Ага, граббером сработали». Снегиреву стало жутко интересно, кто это посягает на плещеевскую собственность, и он с любопытством уставился на двух молодцов в одинаковых серых куртках, в мгновение ока вскрывших «Самару» мастер-ключом. Однако тут же стало ясно, что сама тачка им до фени, молодые люди что-то усиленно искали, и скоро один из них наткнулся на устроенный под сиденьем сейф:

– А, сука, с наскоку не взять…

– Ладно, ключ потом возьмем у хозяина. – Второй присел у передка «девятки» и, подняв голову, покосился на напарника: – «Клопа» еще всобачь в салон, чтобы знать, чем клиент дышит. Закрывай коробочку.

По-прежнему молча на «Самаре» включилась охрана, щелкнули замки, и, откатившись прочь, джип затаился неподалеку – огромным выжидающим чудовищем с потушенными фарами.

Между тем со стороны Гражданского раздался вой сирен, ментовские начальники дрогнули, и в сопровождении знакомой «Волги» появился черный «шестисотый» с непроницаемо тонированными стеклами и проблесковым маячком на крыше.

«Какие люди приехали! – Снегирев приник к биноклю, стараясь рассмотреть пассажира „мерседеса“, начал подстраивать резкость. – Уж не сам ли безутешный родитель пожаловал? Явился не запылился, что-то тяжел на подъем. Черт, ведь это точно он, Шагаев, тот самый…» Внезапно руки его опустились, холодок смерти пробежал вдоль позвоночника, и с минуту Снегирев сидел неподвижно, до боли сжав веки, потом шумно выдохнул и снова навел бинокль на волевое, с крупными чертами, мужское лицо, – сколько лет прошло, а оно все такое же, может, только взгляд сделался более властным да седины прибавилось. Тринадцать лет прошло, и все равно встретились – видно, и в самом деле мир этот тесен…

Снегиреву вдруг бешено, до судороги в скулах, захотелось ощутить привычную тяжесть ствола, плавно навести красную точку прицела и, выбрав свободный ход, направить девятимиллиметровую пулю так, чтобы, попав точно в глаз, она вынесла заодно с мозгами половину черепа – вдрызг. Явственно представив, как у Шагаева-старшего разлетается к чертовой матери половина башки, Снегирев даже застонал от восторга, но тут же вспомнил, что мечтательность есть пережиток варварства, и сделался серьезен. Правильно говорят у них на Сицилии, что месть – это блюдо, которое нужно есть в остывшем виде, в одиночку и с холодной головой, так что всякие там порывы следует гасить.

«Ладно, гад, ты свою кончину и на том свете будешь вспоминать, – он опустил бинокль и потер покрасневшие глаза, – торопиться не будем».

Пока решалась судьба Шагаева, вернулся полный впечатлений Плещеев и, забравшись в «девятку», порулил к центру города. Джип двинулся за ним следом не сразу – ясно, что сидящий на радиобуе клиент никуда не денется, – и Снегирев поморщился: вот к чему ведет потеря бдительности, Сергей Петрович, нюх-то терять не надо. Сам он так не лоханулся бы никогда – на «Ниве» стоял детектор излучений, способный не только засечь «клопа», но и показать его местонахождение.

«Сразу и не разберешь, бандиты или чекисты. – Отпустив „Лендкрузер“ на десяток корпусов, киллер тронул „мышастую“ с места и устроился в кильватере. – Однако, так или иначе, тяжких телесных Плещееву не миновать, хорошо, если не пуля в висок или шомпол в ухо…»

Скоро выяснилось, что вели Сергея Петровича люди грамотные и знающие свое дело до тонкостей. Они уверенно держались в паре десятков корпусов от «девятки», изредка притормаживали и затем легко догоняли ее, а Плещеев, как ни странно, хвоста не замечал, – видимо, мысли его были слишком сосредоточены на другом. Немаловажным был и тот факт, что фонари вследствие экономии не горели и сгустившуюся тьму прорезали лишь фары автомобилей, а видел Плещеев очень неважно, особенно в сумерках. Закончиться все это могло плачевно, и, когда проехали Бестужевскую, Снегирев, сместившись влево на трамвайные пути, притопил педаль газа. Мощный двигатель послушно взревел, «Нива» устремилась вперед и, обойдя вначале джип, а затем «девятку», вдруг сбросила скорость перед ловчей ямой на проезжей части – подвеску, господа, следует беречь. Неготовый к такому маневру, Плещеев тормознул слишком поздно и с ходу впилился в массивные дуги, прикрывавшие «мышастую» с тыла. Слегка помял крыло, разбив обе фары, – в общем, отделался малой кровью. Однако вина его сомнений не вызывала – на дороге прав тот, кто жопу подставил, и Сергей Петрович выругался по-черному. Непруха, она непруха и есть.

– Что ж ты, милай, дистанцию-то не блюдешь? – Снегирев вылез из «Нивы» хмурый и начал энергично осматриваться на местности. – Слава тебе Господи, вон и свидетели имеются.

Он кинулся к огням тактично запаркованного в сторонке джипа и, распахнув дверцу, шумно обрадовался:

– Ой, ребята, спасибо! Я сам такой же, не могу просто так проехать мимо ДТП, если видел что, то непременно в протокол. Сейчас пойду ментов кликну, и с меня ящик пива, ждать недолго, ребята!

– Пошел ты, козел! – Фигурировать в протоколах водитель джипа, видимо, не желал и так дал по газам, что колеса провернулись на месте. – У, совок гребаный, мать твою!..

«Лендкрузер» стремительно скрылся из глаз, и хозяин «Нивы» вернулся на место ДТП:

– Не хотят пива, и не надо. И так все ясно, вон как ты морду-то своей разобрал! – (Его голос был удивительно знакомым, и Плещеев даже забыл о разбитых блок-фарах – где же он мог раньше слышать его?) – Бампер треснул, но можно склеить.

Седой потрогал зачем-то решетку радиатора, и Сергей Петрович вдруг увидел у него в руке повисшую на осколке пластмассы плоскую черную коробочку, которая не чем иным, как радиомаяком, и быть не могла. Господи, откуда она взялась?

В дзен-буддизме это называется озарением: Плещеев внезапно понял, что дипломат Хрусталева, радиобуй на «девятке» и джип в ее кильватере являются звеньями одной цепи, и сразу же ему сделалось стыдно. Если бы не ткнули носом, как щенка сопливого, так бы и тащился с провожатыми на хвосте, пока не получил бы по голове и не лишился документов. И все же где он слышал этот спокойный, отчетливо насмешливый голос?

– Ну вот что, милай, – голос действительно был насмешлив и спокоен, – ментов звать вроде как не с руки, зашли-ка сотню зелени в оркестр, и разойдемся как в море корабли, идет?

– Легко…

Верно сказано, что весь мир театр, а люди в нем актеры, Плещеев вдруг понял, что играет роль в спектакле под руководством классного режиссера, и полез в карман за бумажником. Ну, блин, и постановочка! Облажаешься, так вместо гнилых помидоров тебя из калибра…

– Держи. – Он протянул седому бумажку в сто долларов, и тот, приняв ее, дал последний наказ:

– Ты, милай, держи дистанцию и не торопись! – Запустил двигатель, тронул машину с места и, включив габаритные огни, когда уже не было возможности разглядеть номер, быстро исчез в темноте.

Где же все-таки они встречались? Едва Плещеев открыл дверцу несчастной «девятки», как в изумлении замер. На лобовом стекле под щеткой очистителя зеленел портрет папы Франклина номиналом в сто баксов, и Сергея Петровича осенило – Токсово!!! Голос того самого незнакомца, что когда-то избавил его от беды на тернистом пути супружеской измены!.. Именно незнакомца, встретишь его на улице и мимо пройдешь, только и известно, что седой как лунь и на «Ниве» катается.

«Ну ладно». Сергей Петрович вернул стодолларовую в бумажник и, вытащив из бардачка детектор излучений, выполненный в виде авторучки, легко засек радиозакладку, установленную в салоне. Да, обиходили его по полной программе, и самым главным сейчас было не показать преследователям, что они засветились, тем более не следует пытаться оторваться от них. А то, что джип скоро примет его по-новой, Плещеев не сомневался.

В самом деле, не успел он выехать на набережную, как сзади замаячили уже знакомые фары, и Сергей Петрович ухмыльнулся: ладно, ребята, сами напросились. У Финбана он ушел направо и, остановившись у ближайшего таксофона, позвонил Лоскуткову на трубу. После чего неспешно, стараясь держаться поближе к освещенному – слава тебе Господи! – тротуару, потащился через весь город по направлению к Средней Рогатке.

Несмотря на вечернее время, жизнь на мостовой била ключом: гонялись за «нетрудовыми» крохами «бомбилы»; будучи в загоне, их люто ненавидели таксисты, а на всю эту суету взирали из засады гаишники и выжидали момент, чтобы кого-нибудь поиметь. Они и Плещеева дважды пытались достать за разбитые фары «девятки», но при виде «непроверяйки» охотно шли на компромисс: едет себе транспортное средство в гараж, и нехай, только вы уж, ваше сиятельство, соблаговолите поосторожней…

Когда позади осталась площадь Победы, проснулась поставленная на виброрежим труба, и в ухе Сергея Петровича раздался голос Лоскуткова:

– Джип с таким-то номером в природе не существует, так что работаем по нулевому варианту.

«Хорошенькое дельце! – Отключившись, Плещеев покачал головой и начал притормаживать перед милицейским КПП. – А он ездит себе спокойно, и гаишникам по хрен, значит, точно – федералов возит, и Саша прав: по-хорошему от хвоста не отделаться».

Странно, но разбитые фары «девятки» на кордоне были всем до фени, и, беспрепятственно его миновав, Сергей Петрович надавил педаль газа, – фонари горели ярко, а скоростной лимит был восемь десятков. Свернув к аэропорту, он заметил, что фары джипа стали приближаться, и, выжав из мотора всю мощность, полетел шмелем вдоль не по-российски гладкого асфальтового полотна.

Огромный рекламный щит «Дэо» – лучшая фирма в мире" стремительно надвинулся на Плещеева, и он даже не понял, как между ним и «Лендкрузером» нахально вклинился микроавтобус «фольксваген». В следующее мгновение прямо под колеса джипа закатился оранжевый, размером с апельсин, контейнер и превратился в плотное облачко, ласково коснувшееся лобового стекла. Словно по мановению волшебной палочки, глаза преследователей закрылись, и потерявший управление «Лендкрузер» стремительно понесло влево. Огромным черным носорогом он с ходу впечатался в бетонный столб, взорвался и загорелся трескучим, чадным пламенем – только дым пошел, густой и смердящий, будто из трубы крематория. Плещеев даже не поморщился – труп врага всегда хорошо пахнет.

На подступах к аэропорту он сбросил скорость и, медленно объехав автомобильное скопище, направился в обратный путь – в сопровождении «фольксвагена», подальше от огромного дымящегося кострища. Быстро выбрались на трассу, отдышались, и первым делом сняв с «девятки» вражьи радиохитрости, Лоскутков засунул их в специальный экранированный контейнер – презент Осафу, пусть вникает. Со стороны аэропорта в небо поднимались клубы дыма, слышались пожарные сирены, и Плещеев бросил недокуренную сигарету.

– Саша, давай на базу, я не спеша следом… И спасибо…

– Скажешь тоже, командир. – Лоскутков лихо забрался в микроавтобус, кивнул Кефирычу: – Трогай, Семен, – и, вытащив из «гюрзы» обойму, выщелкнул досланный в казенник патрон. – Хвала Аллаху, обошлось без стрельбы, по-тихому, можно сказать.

В вечернем небе гулко ревел на подлете расцвеченный посадочными огнями самолет…