Текст книги "По миру с барабаном. Дневник буддийского монаха"

Прощаясь, Сэнсэй сказал настоятелю: «Китай – учитель, Япония – ученик». Хотя Сутра о Цветке Дхармы сейчас, в отличие от времен Тяньтая, здесь не считается главной, по случаю нашего приезда патриарх, по-видимому, перечитал Лотосовую сутру и, преподнося нам ее в дар, сказал: «Все исходит от нее». Он отнесся к нам в соответствии с написанным в сутре о тех, кто ее хранит: «Осыпьте их подношениями!».

И вот мы покидаем гостеприимный Цанхуасы в направлении Наньюе, где жил учитель Тяньтая. Автобус въезжает на паром, который перевозит нас через реку Хуанхэ. Мы бросаем дракону этой реки пирожное. Их нам много дал на прощание добрый настоятель…

20 сентября 1994 г. Рано утром приехали в Наньюе. Автобус остановился неподалеку от монастыря. На улице идет бойкая торговля благовониями и прочими предметами религиозного культа. Мы с молитвой пошли по этой улице, еще не зная, к какому храму она ведет. Он оказался центральным в городе.

После церемонии к нам вышел настоятель, похожий на черепаху, с ушами, загнутыми так, словно он постоянно придерживает их ладонями, чтобы прислушаться.

Нас просят показать паспорта и зарегистрироваться в полиции, если хотим остановиться здесь. Пребывание в монастыре платное. Поэтому решили не останавливаться, а сразу пойти на гору Наньюе. С горы, где три раза перерождался учитель Тяньтая – мастер Наньюе (667—744 годы, для удобства будем называеть его в японской транслитерации – Нангаку), спускалось много народа.

Мы поднялись к трем чайтьям по блестящей и скользкой от влаги каменной лестнице, трещины которой заросли мхом. Чайтьи стоят на круглой каменной площадке, окруженной перилами. Перед каждой из них лежит плоский камень, заменяющий подушку для коленопреклонения. В этих чайтьях, согласно легенде, находится прах мастера Нангаку в трех перерождениях. Мастер достиг такой глубины медитации, что сумел вспомнить две свои прошлые жизни и указал, где был тогда похоронен. А потом все три праха собрали в одном месте…

Монастырь, куда мы наконец пришли, скрыт от любопытного взора. Идя по дороге, замечаешь только ворота, на которых по-английски написано «Добро пожаловать в отель». Ни слова о том, что за воротами – монастырь. Его обнаруживаешь, только войдя внутрь «гостиничного» двора. Патриарх-черепаха, сопровождавший нас, хоть и не смог бесплатно принять нас у себя, но сделал подношение, оплатив наше пребывание в этом монастыре-отеле.

Вместо алтаря в приемной такая же черная доска с двумя желтыми палками, как и в городском монастыре. Видимо, так обозначается принадлежность к одной из школ медитации, то есть чань, или по-японски – дзэн (палки похожи на ту, с которой ходил дежурный монах вдоль медитирующих в одном из предыдущих монастырей). Этот монастырь основан монахами чаньской школы Цаодун-цзун, по-японски – Сото-сю.

Услужливый монах в сером одеянии поставил перед нами на длинный низенький столик вазы с яблоками и грушами, чашечки чая, открыл красивую металлическую коробку с пирожными и лично каждому вручил по одному. Пожилой настоятель похож своей непосредственностью на патриарха монастыря Кумарадживы, даже черты лица почти такие же.

Сопровождавший нас патриарх сводил нас к монастырю, основанному Нангаку. Сейчас это женский монастырь, большая часть которого находится на реконструкции, действуют только два его алтаря. Монахини – старушки. На одном алтаре вместо статуи Будды стоит репродукция картины с нее. Уходя, увидели доску перед монастырем, на которой написано по-английски о Нангаку и о мастере дзэн, в 900 году обновившем этот монастырь.

Там, где мы остановились, сегодня особая церемония, посвященная полнолунию, и нас, так долго стремившихся сюда и наконец оказавшихся здесь именно в этот день, с радостью пригласили на празднование.

На столике перед открытыми воротами главного храма горит множество свечей, среди них выделяются две самые большие, а в центре его дымится длинная благовонная палочка, на конец которой надета спираль.

Церемония разбита на две части: сначала молились лицом к алтарю, потом развернули скамеечки под коленями в сторону столика за воротами и продолжили пение. Неожиданно оно смолкло. В наступившей тишине раздались дружные аплодисменты, как будто прилетела стая голубей: нас призывали провести нашу собственную церемонию. Такого нигде еще в Китае не было!

Наутро, прощаясь с настоятелем, который подарил нам полное собрание сутр – Трипитаку на китайском языке (а это очень внушительная стопка книг), мы, вслед за Сэнсэем, упали этому святому старику в ноги, не боясь испачкаться, прямо в размокшую глину.

21 сентября 1994 г. Поздним вечером приехали в плохо освещенный, грязный, дышащий упадком большой город Чансы. Автовокзал пуст, кассы закрыты. Заглянули в самую дешевую ближайшую гостиницу глубоко под землей (похоже, одновременно являющуюся бомбоубежищем). Номера без дверей, проемы между номерами не особенно надежно прикрывают шкафы. Подвальный запах, тараканы, похожие на кузнечиков. Жуть. Едем к другому автовокзалу. Там к нам подошла женщина со списком каких-то цен. Мы подумали, что так здесь предлагают места в гостиницах. Тэрасава-сэнсэй выбрал пункт из списка и кивнул, мол, мы согласны. Но женщина никуда нас не повела и продолжала смотреть на Сэнсэя. Подходит мужчина с каким-то заторможенным лицом, говорит что-то по-китайски. «Пойдем отсюда, – быстро ориентируется Сэнсэй, – это мамка и сутенер».

Подходим к ярко освещенному шикарному подъезду гостиницы. Охранник в пятнистом комбинезоне раздумывает, пускать ли нас. «Джэпен!»[24]24
  Японец (англ.).


[Закрыть] – кричит ему Сэнсэй. Почему-то хрюкнув, охранник посторонился. Но заглянув внутрь, мы тотчас же понимаем: это отель для слишком богатых иностранцев.

В итоге Сэнсэй выбрал гостиницу на задворках универмага. Дух упадка во всем (как бы ни сияли огни универмага): в песнях, доносящихся из репродукторов, в громких гостиничных часах, отбивающих так, что слышно на всех этажах, словно бы последнее, оставшееся до казни время. На нашем (самом верхнем) этаже – кухня. Но нам совсем не хотелось там есть.

Наконец мы нашли более-менее хорошо освещенный, не очень грязный ресторан с большими лягушками в аквариуме возле входа. Попробовали их печеные лапки. Вкус – цыплячий.

22 сентября 1994 г. Купили билеты на автобус Чансы – Шанхай. Выйдем, не доезжая до конечной станции, у гор Тяньтай (переводится как Подставка Неба), как раз и давших мастеру Чжи И второе имя, под которым он более известен.

Автобус новенький, почти пустой. И хотя места сидячие, мы спим, растянувшись на свободных сидениях: путь неблизкий. Дорога хорошая, асфальтированная, с разграничением полос. Машин мало. Несемся как ветер. И все равно водитель не изменяет китайскому стилю – сигналит по любому поводу.

Едем через множество деревень. Везде жители раскапывают красную и желтую глину, чтобы на том же месте собственноручно построить дом из кирпичей, которые они изготавливают из этой глины прямо у нас на глазах. Складывают их в стопки, под которыми разводят огонь, чтобы обжечь. Только вечером, в сумерках, остановились на ужин там, где кончался почти непрерывный массив деревень. Ели с жадностью. Вокруг чистенько. Риса бери, сколько хочешь, из большой накрытой мешковиной деревянной бочки в углу заведения. А вот туалет странный, на улице, в одном помещении со свинарником. Причем мужская часть прилегает прямо к стенке, за которой повизгивают свиньи.

По дороге мы видели похоронную процессию. На носилках несли домик с урной…

24 сентября 1994 г. В 4 часа утра въехали в Ханчжоу – город неподалеку от гор Тяньтай. Улицы, деревья, здания – необыкновенно чистые. Ханчжоу – один из самых красивых городов Китая. От него совсем недалеко до портового Шанхая.

Перед монастырем у подножия гор – семь маленьких ступок, одна из которых – памятник Будде Шакьямуни, остальные – его предшественникам[25]25
  Это Випашьин, Шикхин, Вишвабху, Кракуччханда, Канакамуни, Кашьяпа.


[Закрыть], являвшимся в мир, согласно буддийской космологии, в таком далеком прошлом, с которым наверняка не согласились бы современные историки, физики и астрономы. Вряд ли в этих ступах есть шарира. Тем не менее, ударяя в барабаны, мы поклонились каждой и пошли к монастырю.

Хотя монастырь этот сейчас практикует «эзотерическую», ваджраянскую[26]26
  Ваджраяна (санскр. Алмазная Колесница) – выделившееся из Махаяны наиболее позднее направление буддизма, которому, помимо отдельных китайских и японских школ, главным образом следуют все те, кто исповедует тибетскую форму буддизма – ламаизм, то есть тибетцы, народы на севере Индии, а также монголы, в России – буряты, тувинцы и калмыки. Это своего рода «буддизм для избранных», предлагающий быстрый, но узкий путь к просветлению через следование практикам под названием «тантра», характерным скорее для индуизма, чем для буддизма, который изначально позиционировал себя как альтернативу индуизму с его дискриминирующей кастовой системой.


[Закрыть] школу, больше известную по своему японскому названию Сингон (по-китайски – Чжэньянь) и нацеленную скорее на развитие магических способностей человека, чем на следование учению Лотосовой сутры, здесь, тем не менее, помнят и о Тяньтае, с которым исторически связан монастырь. Настоятель подарил каждому из нас книгу на китайском языке, в которой содержатся биографии всех патриархов школы Тяньтай.

25 сентября 1994 г. После завтрака гуляли по монастырю. Нашли на одной стене огромный иероглиф «Орел» древнейшего китайского каллиграфа. К нам подошел монах с очень длинными острыми ногтями. Сергей объяснил мне, что это обычное дело у чаньских монахов – отращивать себе хотя бы один такой ноготь, чтобы удобнее было ковырять в носу или в ухе. Выходит, в этом монастыре смешаны практики школы Сингон и чаньских школ. Впрочем, для современного китайского буддизма это нормально. Монах пытался говорить с нами по-английски, но Тэрасава-сэнсэй пресек его попытки, достав бумагу и ручку для общения иероглифами.

Вскоре настоятель сказал нам, что через двадцать минут за нами заедет машина. Пока мы паковали рюкзаки, Андрей стал допытываться у Сергея, о чем рассказывал Сэнсэй вчера вечером, когда Андрей заснул. Сергей ответил коротко: «Десять правил монастырской жизни, составленные Тяньтаем». Тогда Андрей попросил меня рассказать подробнее. Я посчитал, что при старшем монахе Сергее это будет некорректно, тем более что я запомнил не все правила, а куски исказили бы целое. Однако Андрей настаивал: «Расскажи, что помнишь». Тут Сергей сделал ему замечание: «Слишком настойчивым быть нехорошо. Всему свое время. Мой тебе совет – не будь таким напористым». Андрей напрягся, но с умиротворяющей, прежде всего самого себя, интонацией ответил, что у всех нас есть над чем работать. Через некоторое время он все же не выдержал: «Сейчас ты, получается, ответил за Феликса». Тогда я сказал: «Эти правила годятся для прошлого. В наши дни им очень трудно следовать. Сэнсэй сказал, что мы слишком плохие монахи для таких правил».

И вот машина везет нас на гору, к чайтье Тяньтая в монастыре, где проповедовал великий мастер, и к водопаду, также связанному с его именем. Хотя через водопад перекинут мост, но посередине моста лежит огромный валун, не позволяющий перейти на другую сторону. Множество легенд связано с этим местом. Одна из них – о юноше, которого волшебной силой перенесла через водопад божественно красивая девушка, и он прожил с ней полгода, а когда вернулся, оказалось, что все его родные умерли: прошло триста лет.

Кстати, Лотосовую сутру в некоторых дальневосточных литературных произведениях сравнивают с женщиной: понять ее так же трудно, но когда воистину проникаешь в ее суть и соединяешься с ней, обретаешь счастье навеки.

А другая история повествует о том, как к Тяньтаю однажды подошел старый монах по имени Свет Самадхи, живший возле этого водопада. Он спросил, помнит ли Чжи И свой сон – и тот сразу же вспомнил, как в пятнадцать лет, дав клятву стать монахом, воздвиг для себя статую Будды и, кланяясь ему, вдруг увидел этот водопад, мост с камнем, а на камне – старца, звавшего Чжи И к себе. «Я ждал тебя тридцать лет и дождался», – сказал Тяньтаю Свет Самадхи.

Тяньтай оказался возле этого водопада после того, как почувствовал бесполезность своей популярности, распустил множество своих учеников, оставив только сорок самых усердных, и направился с ними в эти горы. Здесь не было еще никаких строений, и они жили настоящей монашеской жизнью – под деревьями. Он проповедовал им, сидя на траве.

Позже император построил в этих горах монастырь для Тяньтая. Но сначала, закончив проповеди сорока ученикам, великий мастер совершенно один отправился на самую высокую гору и провел тяжелейшую практику, в конце которой перед ним появился другой старец и заверил, что Тяньтай обрел наивысшее самадхи[27]27
  Самадхи (санскр.) – постижение, почти просветление.


[Закрыть] – Самадхи Цветка Лотоса и что теперь боги и святые будут защищать его и поддерживать все его действия. Как-то, задолго до этого, когда Чжи И еще только начал обучение у мастера Нангаку, тот в конце не менее трудной практики «три по семь дней» подтвердил, что Тяньтай обрел определенный уровень глубокого самадхи, сказав: «Только мы с тобой знаем, что ты обрел. Больше никто из людей не поймет этого».

С горной дороги открывается очень красивый вид. Далеко внизу – домики, поля. Склоны гор обработаны и засеяны. Терраски риса, картошки. Вдали виднеются горы. Как волны великого моря, высятся их силуэты. С самой вершины этой горной цепи в ясную погоду можно увидеть далеко на горизонте Тихий океан.

В музее монастыря видели сегодня утром акварель: Сайтё расспрашивает настоятеля этого монастыря Мяоло о Тяньтае, по сути – о самом себе, поскольку Сайтё считается реинкарнацией Тяньтая в Японии: приехав в Китай, Сайтё смог отыскать в лесу неподалеку от монастыря ключ от библиотеки Тяньтая, который монахи не могли найти на протяжении многих лет.

Другая акварель – медитирующий в пещере монах, укутанный по глаза. «Во время долгой медитации так спасаются от комаров», – объяснил Сергей. Медитировали монахи раньше обыкновенно не менее часов четырех подряд, а места здесь ой какие сырые.

Перед спуском с гор еще раз подошли к водопаду. Еще одно предание: здесь обитают пятьсот архатов – исторических учеников Будды Шакьямуни, доживших, благодаря своей святости, до наших дней (то есть их возраст около 2500 лет!). Некоторые видели их – седых и заросших. В шуме водопада слышны их проповеди.

Сэнсэй рассказал о том, что в чайтье, перед которой мы проводили церемонию, на самом деле нет мощей Тяньтая, поскольку его тело исчезло вскоре после смерти. Несколько недель оно лежало в монастыре и не разлагалось. Те, кто подходили к нему, получали ответы на многие трудные вопросы, а также исцелялись. И вот, когда тело исчезло, тысяча монахов собрались здесь, чтобы помолиться, но когда их пересчитали, оказалось, что их тысяча один, и никак не могли понять, кто же этот «лишний» монах…

26 сентября 1994 г. И вот мы снова в нижнем монастыре, построенном уже после смерти Тяньтая – в память о нем. Нас поселили в комнатах для гостей, но с условиями вполне монашескими. Например, поверх матраса здесь кладут не простыню, а циновку. Это делает постель жесткой, и, между прочим, отлично высыпаешься.

После вечерней церемонии монах, ухаживающий за нами, пригласил нас в свою келью и показал небольшой красивый алтарь. Они с Сэнсэем сели за низенький столик и начали переписку. Монаху этот способ явно нравился. Да и вообще ему понравился наш Учитель. Так они молча общались довольно долго – и вдруг бухнулись друг другу в ноги… Монах пододвинул крошечный чайник с двумя миниатюрными чашечкам на подносе, и Тэрасава-сэнсэй попросил нас оставить их наедине.

Потом Сэнсэй рассказал нам, что у них был очень глубокий разговор. Зовут монаха Чудесный Плод (по-японски – Мёка). Он учился в чаньской школе Линьцзи (японское название – Риндзай). Хотел широко проповедовать, но в Китае это очень трудно. С запретом на «религиозную пропаганду» мы сами столкнулись. Тэрасава-сэнсэй подытожил наши встречи с китайскими монахами: «На главные посты в монастырях направляются хорошо обученные люди. Они способны воспринять учение Сутры о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы и передать его: ведь у нас самих нет возможности проповедовать в Китае долго. Наша поездка несет великое благо».

27 сентября 1994 г. Андрей купил вчера в монастырской лавке книги: несколько частей Аватамсака-сутры[28]28
  Аватамсака-сутра, согласно традиции Махаяны, является самой первой проповедью Будды Шакьямуни, переводится как Сутра о Величии Цветка.


[Закрыть] и Винаю – те самые Правила Сангхи (не только десять, сформулированных Тяньтаем, но абсолютно все правила монашеской жизни), которые он так настойчиво выпытывал у нас с Сергеем. Правда, прочитать он их сможет не скоро – только когда освоит китайский язык… Тэрасава-сэнсэй все же перевел нам кое-что из Винаи: среди тяжкий прегрешений мне запомнилось одно – хотя бы день не оказывать почтения Тройному Сокровищу. Почтение может выражаться даже в простом подношении алтарю благовонием.

Для накопившихся книг Андрей достал где-то картонную коробку. После ранней, как обычно в Китае, начавшейся в четыре часа утра церемонии мы завалились спать. Мне приснилось, что Андрей хочет запихнуть эту чудовищно большую коробку ко мне в маленький рюкзачок. Еще приснилась Москва, которая стала здесь для меня каким-то совершенно другим, запредельным миром. Я иду мимо памятнику Фадееву, мимо сберкассы, мимо райисполкома, где когда-то работал сторожем, припадаю лбом к его стеклянным дверям, которые начинают дрожать и гудеть, как под напряжением. Я словно бы попадаю в магнитное поле и с величайшим трудом отрываю лоб от стекла. За мной ходит Андрей, каким-то образом приладив коробку к моему рюкзачку. Я оборачиваюсь к нему и повторяю слова, сказанные мне Сэнсэем во сне перед тем, как я очутился в Москве: «Тебе нужен доктор, подлечить живот. Доктора, доктора!»[29]29
  Через три года мне в Москве действительно потребовалась операция – вырезали аппендицит, причем на стадии перитонита, когда еще несколько часов – и исход был бы летальным.


[Закрыть]. В этот момент я проснулся, сразу сел и замер. Совершенно не хотелось шевелиться. Сознание было абсолютно ясное. Оно погрузилось в воспоминания о приснившемся мне только что родном районе – где-то там сейчас мои жена и сын, родители, брат… Я понял что-то глубокое. Захотелось снять корку с мозга, мешающую жить непосредственно. Я постиг, почему уважение выражается в том, чтобы снять шляпу. Более глубокое уважение – в монашеском сбривании волос. Еще более фундаментальное почитание Тайны Бытия – в снимании с себя этой корки личности. Я сидел и сидел, не боясь выглядеть странным. Тэрасава-сэнсэй читал книгу и исподволь наблюдал за мной. В конце концов он предложил мне чай.

Мёка заказал нам моторикшу до центра города Тяньтай, заплатил за нас и тоже поехал, но места ему не хватило – и он висел на подножке. В городе мы попрощались с ним и быстро пересели на автобус до Ханчжоу. Там остановились в привокзальной гостинице – с лифтом, что необычно. Персонал весь пьяный, хохочет, куражится. Трезвая только одна горничная – на восьмом этаже, где мы и поспешили поселиться на кроватях, покрытых одними циновками. Перед сном Сэнсэй шутливо зарычал и обещал, что завтра мы отведаем и зайчатинки (в Год Зайца родился харьковский Слава), и говядинки (Сергей), и свининки (я). А собаку (киевский Слава) мы уже сегодня поели в одном ресторане. Учитель же (Тигр) и Андрей (Обезьяна) – несъедобные. Так мы начали отходить от трех недель вегетарианской пищи в монастырях…

Утром Тэрасава-сэнсэй сам сходил на автовокзал и купил билеты на полпятого вечера. Мы поехали на знаменитое озеро в центре города. По дороге впервые съели китайское эскимо. Сэнсэй предостерег нас: монахам нельзя на улице есть мороженое, лучше делать это без монашеской одежды. В китайском обществе много значат такие внешние правила.

Прокатились по озеру на лодке. Есть тут и лодки-рестораны, они два часа плавают по озеру, пока пассажиры едят. Стоит удовольствие 200 долларов. Это, разумеется, не для нас. Мы вышли на острове посреди озера и взяли там в кафе немного размоченных лотосовых зерен – только попробовать. Они сладкие и на вкус похожи на горох. На другой лодке по тому же билету нас довезли до второго острова, где мы поели уже основательно.

За столом киевский Слава в который раз склонял Андрея – единственного мирянина в нашей группе – принять монашество хотя бы на время, как это делают китайские семейные пары, приезжающие на ретриты[30]30
  Ретрит (англ.) – затворничество, уединение, период интенсивной духовной практики.


[Закрыть] в монастырь у подножия гор Тяньтай. Вот, говорит, пока мы будем в Японии, Андрей мог бы носить монашескую одежду. Андрей обещал подумать.

Мы сидели у окна во всю стену и любовались лотосами, которые плавали на поверхности озера и отражались в огромном зеркале на противоположной стене. Здесь мы наконец попили кофе – впервые за все наше пребывание в Китае. Сэнсэй сказал, что давно мечтал об этом. Я подумал, что я – тоже, но вслух не осмелился это произнести. А Сергей вспомнил слова из Лотосовой сутры: «Его (то есть того, кто практикует Лотосовую сутру) желания никогда не будут пустыми». В мягких креслах мы настолько расслабились, что начали шутить. Кто-то придумал, будто в многоразовый билет для катания по озеру включена и стоимость билета на корабль от Шанхая до Японии, на котором нам предстояло плыть.

Благодушествуя, мы сошли на берег и полакомились вдобавок кремовыми бисквитами с молочным коктейлем. После непривычной для европейца китайской кухни эти простые радости были очень важны для нас. До отъезда оставалась еще пара часов, и мы отпустили Андрея с двумя Славами пройтись по магазинам. Это был единственный для них шанс купить домой сувениры. В течение всей поездки мы передвигались очень динамично, и было не до шопинга. Но, в конце концов, паломничество – единственная цель нашего путешествия, и я решил остаться с Учителем и Сергеем. Ничего, подумал я, тех маленьких подарков, что нам делали в монастырях, хватит на сувениры. Главное – привезти домой духовное сокровище, а не материальные дары.

До гостиницы мы добирались непросто, заблудились. Даосский священник показал нам дорогу. На нем белое кимоно с черным поясом, черные штаны, черная шапочка без верха, чтобы высовывалась шишка черных волос, перевязанная шнурком.

Приехали, а через полчаса уже идти на вокзал. Побрились, помылись. Ребят наших нет и нет. Делать нечего – сели в автобус. Выезжал он долго, попал в пробку. И тут видим – идут Андрей и харьковский Слава. Сэнсэй высунулся из окна по пояс, зовет их. Ему вторим мы с Сергеем, который, уже понимая, что на автобус они не успеют, так как их вещи остались в номере, кричит: «Приезжайте в Шанхай!». Какой-то безжизненной показалась мне их реакция. Но неким образом под окном оказывается Андрей, бегущий легкой трусцой вслед набиравшему ход автобусу. Он пытается что-то сказать, но Тэрасава-сэнсэй уже не реагирует. «Что? – переспрашивает Сергей. – Деньги? Нет денег?» Сэнсэй пытается помешать ему: «Нам тоже нужны», – но в последний момент убирает руку, и Сергей успевает просунуть в окно несколько бумажек. «Может, попросить водителя подождать?» – поздно догадываюсь я. «Они должны приехать сами», – отрезает Сэнсэй.

28 сентября 1994 г. Мы проснулись в самой простой китайской комнате. От частой перемены мест я не сразу вспомнил, где это я лежу. Как-то раз мой дедушка проснулся и спросил испуганно: «Где я?». Только теперь я понял, как это бывает.

Оказалось, что мы в Шанхае.

Тотчас пошли завтракать. Взяли пельмени и манты с соевым соусом. Раньше мы всегда брали блюда так, чтобы каждое все ели вместе из одной тарелки, а на этот раз Тэрасава-сэнсэй впервые заказал себе отдельно на подносе, как в «Макдональдсе», рис и свинину.

Потом я весь день ждал на автобусной остановке возле почтамта. Именно сюда приехал наш автобус. А вообще в Шанхае множество междугородних автостанций, поэтому шанс встретить здесь отставших Андрея и Слав был пятьдесят на пятьдесят. Тем временем Тэрасава-сэнсэй с Сергеем, оставив мне 20 юаней на пропитание, пошли узнавать насчет корабля в Японию. Вещи мы сдали в камеру хранения на железнодорожном вокзале, побоявшись оставлять их в трущобе, где переночевали.

Итак, с 9 утра стою у зеленой будки, оказавшейся пропускным пунктом для всех машин, проезжающих через кусочек улицы между почтамтом и стоянкой автобусов. Дедок в коричневом пиджаке, с красной повязкой на рукаве, в белой кепке с длинным козырьком подбегает к машинам и в обмен на десятку сует водителям какую-то бумажку. В этом заключается его работа.

Увидев, что я стою уже три часа, спросил, сколько мне здесь еще находиться (объяснялись целиком жестами), и, узнав, что Сэнсэй с Сергеем придут за мной только в 6 вечера, спросил, не проголодался ли я. 20 юаней я решил приберечь для отставших ребят, которым наверняка не хватило на завтрак, и поэтому сказал, что не хочу есть, потому что нет денег. Через несколько минут крупный молодой китаец, его напарник, принес мне пепси-колу и булку.

Еще через какое-то время охранник расположенной по соседству стоянки велосипедов угостил меня грушей. Мне было почему-то стыдно – и очень вкусно! Он даже вынес для меня из своей белой будки мягкий стул, чтобы я мог с удобством оглядываться по сторонам, высматривая наших непутевых ребят. Как они найдут нас?!

Один раз мне послышался барабан. Я побежал на звуки, но они прекратились, и я никого не увидел. А в 3 часа дня – раздались настоящие… Это были они!

Ребята рассказали, что приехали в совершенно другое место. Мы встретились абсолютно случайно. Они решили обойти все пять буддийских храмов Шанхая, чтобы найти нас, и это могло бы занять – пешком, ведь у них закончились деньги! – дня два-три. И вот, когда они проходили по параллельной улице, киевский Слава повернул голову – и вдалеке увидел желтое пятно – мою монашескую одежду. Что же заставило его посмотреть вбок? Он говорит, что услышал барабан. Хотя я совершенно спокойно сидел на своем стуле…

Мы обрадовались столь чудесной встрече и все как-то притихли. В ожидании Учителя и Сергея харьковский Слава стал по просьбе Андрея вслух переводить с английского трактат Нитирэна. Но вскоре снова начались пустые разговоры, Славы пошли бродить по окрестностям, Андрей заснул на рюкзаках, и в результате только я заметил возвращение Сэнсэя с Сергеем. Учитель и обрадовался, и рассердился. Сказал, что не стоило бы брать «этих» в Японию. И снова исчез вместе с Сергеем – искать нам ночлег. Когда Славы вернулись, а Андрей проснулся, они спросили, чего им ждать от Сэнсэя. Я ответил: «Худшего».

Наконец мы отправились ночевать в те же самые трущобы. Ребята молчали и боялись даже смотреть на Учителя. Стали укладываться спать. Я не выдержал: «Вообще-то Сэнсэй очень серьезно отнесся…» – «Да, надо бы извиниться», – ответил киевский Слава и попросил Пепсо (так они почему-то называют друг друга со Славой харьковским) пока не ложиться. Они достали карту Ханчжоу и пошли в комнату к Учителю, чтобы объяснить, что запутались в многочисленных автовокзалах, да еще плюс пробки, и поэтому опоздали на автобус. Тэрасава-сэнсэй спокойно выслушал и сказал, что причина не в пробках, а в их неправильных мыслях, в том, что они превратили духовное странствие в шоп-тур, а Учителя – в гида, который к тому же платит за всех. Он не собирается это терпеть, пусть поищут себе учителя более мягкого и терпимого. В нашем случае погоня за покупками особенно опасна. Ведь это буддийское паломничество – одно из первых в истории новой России, и мы должны показать правильный пример, чтобы люди могли отличить стекло от алмаза. «Вы падаете в реку, где вас некому спасти, потому что все тоже тонут. Спасти можно только с берега», – подытожил Учитель. И мы поняли, что это он – на берегу…

Мы несколько минут сидели в молчании. Мне показалось, что я даже больше чувствую стыд за ребят, чем они сами. В конце концов я упал в ноги Учителю – и все последовали за мной. Сэнсэй принял наше раскаяние и завершил беседу короткой молитвой, трижды пропев «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё».

Кажется, я загордился тем, что поклонился первым: когда после ужина я зашел к Сэнсэю пожелать спокойной ночи, то больно ударился о притолоку. Китаец, хозяин трущобы, увидев это, засмеялся и показал жестами, что надо всегда кланяться, заходя к Учителю.

30 сентября 1994 г. Уже третий день мы в Шанхае в ожидании корабля до Японии. Потихоньку привыкаем к европейской жизни. Шанхай – один из самых европейских городов Китая. Даже в архитектуре здесь чувствуется влияние англичан. Японская культура тоже наложила свой отпечаток – тут популярны караоке-бары. В одном таком баре мы даже попели.

Сегодня и завтра отмечается День независимости Китая. Вечером огромная телебашня, которую киевский Слава назвал «Родина-Отец», красиво светится разноцветными огнями. Вся набережная заполнена народом, желающим посмотреть на иллюминацию, а потом начать народные гуляния по приморскому проспекту, автомобильное движение на котором перекрывают по случаю праздника до следующего вечера.

Мы ужинаем в ресторанчике с русской надписью «Добро пожаловать». В его окне – аквариумы с живыми жабами и рыбами. Впервые за все путешествие мы взяли пива. Хотя по ресторанам мы ходим без монашеской одежды, чтобы не смущать китайцев, все равно они, кажется, всё понимают: наши наголо бритые головы предательски блестят. Вдруг в ресторан вваливается компания здоровенных колоритных (особенно на фоне китайцев, в основном низкорослых и для нас как будто на одно лицо) мужиков, с порога матерящихся, тыча пальцами в аквариум: «Жабы, …!» Мы расхохотались, так давно мы не слышали русского мата. Но молчим, ждем, что будет дальше. «Сейчас разберемся с монахами!» – говорят русские. Они явно уже поддатые. «А ничего она», – позволяют себе об официантке. «Вы моряки?» – наконец спрашивает киевский Слава, сам сын моряка. Те очень удивляются, становятся менее развязными, подсаживаются к нам, расспрашивают. Харьковский Слава делится своим недавним открытием, как по-китайски звучит «сволочь» и «пошел на хрен». Киевский Слава, пытаясь найти подход к этим простым мужикам, объясняет, что цель нашей духовной практики – дать людям то, чего им недостает, даже если ты миллионер. Заметив на наших со Славой пальцах обручальные кольца, моряки удивляются, какие же это монахи с женами. Слава отвечает, что запрет только на «б…ство». Только что матерившиеся моряки смущаются, говорят, что в христианстве это называется «прелюбодеяние». Они впятером работают на греческом судне, уже неделю корабль стоит в Шанхае на погрузке. Радостно вспоминают Россию, Украину, особенно Одессу, обсуждают с нами такие вещи, которые на родине показались бы незначительными. На прощание жмут каждому из нас руку: «Наконец-то можно пожать человеческую руку!». А мне один сказал: «Смотри, москвич, ждут тебя мама с папой»…

1 сентября 1994 г. После пива вставать тяжело. Хозяин давно включил телевизор, по которому идет праздничная трансляция Дня независимости. Настроение сразу улучшилось, стало советским. Пакуем рюкзаки, сегодня – в порт, на корабле отплываем в Японию.

Пошли завтракать. Иногда кажется, что Учителю приятно даже просто видеть, как мы радуемся вкусной пище. Пускай мы не готовы еще воспринять Дхарму Лотосовой сутры, все равно он делает нам подарок – по нашим потребностям, ничего плохого в них нет. Можно, конечно, хотеть получить от Учителя большего – знания, опыт, – однако радость Тэрасавы-сэнсэя от того, что мы удовлетворяем свои пять желаний, настолько искренняя, что понимаешь: глупо разделять на высокое и низкое. В его радости заключена глубокая суть истинного подарка. Он не «инвестирует» в нас, нет – это именно подношение в чистом виде!