Текст книги "Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова"

VI

Через несколько дней ко мне позвонила по телефону М. Г. и сообщила:

– Завтра у нас будет Григорий Ефимович. Ему очень хочется с вами повидаться. И он, и я, мы очень просим вас завтра к нам прийти.

Я невольно вздрогнул, выслушав это приглашение… Сам собой открывался путь для достижения моей цели, но, идя по этому пути, я вынужден был обманывать человека, который искренно был ко мне расположен… Она не могла, да и не должна была подозревать, с какими намерениями я буду поддерживать знакомство с Распутиным. Однако и я, приняв известное решение, не мог и не должен был уступать перед ним.

Когда на следующий день я пришел к Г., я застал там М. Г. и ее мать.

Обе они уже давно мечтали о том, чтобы я подружился с Распутиным. Было очевидно, что их волнует предстоящая моя встреча с ним. Через некоторое время приехал и он сам.

С тех пор как я первый раз видел Распутина, он очень переменился.

Вероятно, обстановка, в которой теперь вращался и жил этот мужик, оторванный от свойственной ему здоровой физической работы, потонувший в полной праздности, проводящий свои ночи в кутежах, наложила на него свой неизбежный отпечаток. Его лицо стало одутловатым, и он как-то весь обрюзг и опустился. Одет он был уже не в простую поддевку, а в шелковую голубую рубашку и бархатные шаровары. Весь его вид производил отталкивающее впечатление чего-то необычайно отвратительного. Держал он себя очень развязно.

О внешнем облике Григория Распутина имеется описание в воспоминаниях депутата Государственной Думы В.М. Пуришкевича: «Лицо у него серое, с огромными синяками вокруг зеленоватых, искрящихся глаз. Темные волосы подстрижены в скобку, голова мочалкой. Первое впечатление мрачного, злого лица – тип преступный. Преобладающими чертами – грубая чувственность, животное сладострастие». (Пуришкевич В.М. Дневник. Как я убил Распутина. Рига, 1924)

Другой образ «старца» в своих воспоминаниях дает Арон Симанович:

«На лбу Распутин имел шишку, которую он тщательно закрывал своими длинными волосами. Он всегда носил при себе гребенку, которой расчесывал свои длинные, блестящие и всегда умасленные волосы. Борода его была почти всегда в беспорядке. Распутин только изредка расчесывал ее щеткой. Его рот был очень велик, но вместо зубов в нем виднелись какие-то черные корешки. Во время еды остатки пищи очень часто застревали у него в бороде.

В общем, он был довольно чистоплотен и часто купался». (Симанович А. Воспоминания. Рига, 1924)

Увидав меня, он прищурился и сладко улыбнулся, потом быстро подошел ко мне, обнял и поцеловал. Прикосновение Распутина вызвало во мне трудно преодолимое чувство гадливости, однако я пересилил себя и сделал вид, что очень рад встрече с ним.

Я заметил, что с М. Г. и ее матерью он обращался еще с большей фамильярностью, нежели прежде. Он хлопал их по плечу, по спине, а когда они предложили ему сесть к столу и выпить чаю, он даже не удостоил их ответом.

Он был в тот день чем-то озабочен, беспокойно ходил взад и вперед по комнате и несколько раз спрашивал М. Г., не вызывали ли его по телефону.

Но все же потом он сел рядом со мной и начал меня расспрашивать, что я делаю, где служу, скоро ли поеду на войну. Его покровительственный тон меня крайне раздражал, но я должен был казаться любезным и отвечал на его вопросы.

М. Г. с напряженным вниманием следила за нашим разговором.

Подробно узнав все, что его интересовало касательно меня, Распутин заговорил какими-то отрывочными, бессмысленными фразами о Боге, о братской любви. Я старался было вникнуть в содержание его речи, отыскать в ней что-нибудь оригинальное, своеобразное, но, чем больше я к ней прислушивался, тем больше убеждался, что это все тот же набор слов, какой я слышал еще четыре года назад, при нашей первой встрече.

Слушая нелепое бормотание Распутина, я глядел на благоговейно-внимательные лица его поклониц, боявшихся проронить единый звук его бессвязной «проповеди», которая, конечно, казалась им полной глубокого и таинственного смысла.

«До какого помрачения могут умственно и нравственно опуститься люди, – думал я, – этот обнаглевший негодяй бесстыдно их морочит, но они не хотят очнуться. Именно не хотят… Их приятно пьянит дурман этого распутинского наваждения: полуграмотный мужик, разваливающийся на мягких креслах, говорящий с апломбом первые попавшиеся слова, какие взбредут ему в голову, для них это – новое, невиданное; это волнует им нервы, наполняет их время, может быть, даже повергает в истерический экстаз… Но ведь этот мужик тешится не только над женской экзальтированностью, он тешится над целой страной, он играет участью великого многомиллионного народа, толкает к гибели Россию и ее царя».

Я вспомнил мой разговор с великим князем о тех лекарствах, которыми намеренно помрачали сознание Государя… Впрочем, не он один говорил мне об одурманивающих травах.

Распутин очень дружил с тибетским врачом Бадмаевым, жившим в то время в Петербурге. Бадмаев приехал в Россию еще при императоре Александре III. Он был по происхождению тибетец и выдавал себя за высокообразованного врача, но по русским законам медицинская практика ему не была разрешена. Тем не менее, он тайно принимал больных, и так как очень дорого брал и за свои советы, и за лекарства, которые, кстати, сам и изготовлял, то составил себе довольно большое состояние. Несколько раз за незаконное знахарство его привлекали к уголовной ответственности, однако он по-прежнему оставался в Петербурге и продолжал тайно лечить доверчивых людей, обращавшихся к нему за помощью.

Бадмаев Петр Александрович (до принятия крещения – Жамсарайн) (1849(?)–29.07.1920) – родился в Бурятии (по сведениям семьи в 1841; по семейной легенде и запискам самого Бадмаева – в 1810), сын крупного бурятского скотопромышленника, до 12 лет рос в степях, учился в Иркутской гимназии; крестник императора Александра III при принятии Православия. С 1875 г. занимался врачебной практикой тибетской медицины в Петербурге, где имел клинику на Поклонной горе и большую клиентуру. Побывал в Монголии, Китае, Тибете, где в монастырях приобретал книги, травы, рецепты. Перевел на русский язык руководство по тибетской медицине «Чжуд-ши» (1903). Был приглашен в Императорскую семью для лечения гемофилии цесаревича Алексея. Одно время находился в близких отношениях с Г.Е. Распутиным.

Известный журналист И.М. Василевский-Не-Буква (1882–1938) писал:

«Необходимо отметить, что во всей распутинской эпохе почему-то уделяется весьма ничтожное внимание одному из важнейших действующих лиц – знахарю Бадмаеву. Между тем эта личность едва ли не самая крупная среди всех распутинских персонажей. Талант тибетского доктора во многом помог Распутину в его ужасной, столь катастрофически законченной игре». (Василевский М. Григорий Распутин. М., 1927)

Депутат Государственной Думы В.П. Пуришкевич указывал в воспоминаниях:

«Тибетский врач Бадмаев жил у Поклонной горы на Выборгском шоссе в роскошном барском особняке, приобретенном врачеванием по тибетскому способу. Одевался Бадмаев в длинный чесучовый кафтан и мягкие кожаные сапоги. Бадмаев был известнее как искусный врачеватель секретных болезней, а также знал секрет восстановления молодости». (Пуришкевич В.М. Дневник. Как я убил Распутина. Рига, 1924)

Был ли Бадмаев действительно одним из настоящих тибетских ученых «лам», знающих все тайны тибетской медицины, основанной на многовековом изучении свойств различных растений, или он был только ловким знахарем, умевшим пользоваться некоторыми средствами, – решить трудно. Но как человек он представлял собой тип авантюриста самой низкой марки, ищущего денег и положения.

Он очень дружил с подонками петербургского политического мира, вроде известного проходимца, журналиста и дельца Манасевича-Мануйлова, князя М.М. Андронникова, темные интриги и мошенничества которых были разоблачены после революции.

Бадмаев всячески домогался влияния в политических сферах, и, как только Распутин стал играть видную роль в Царском Селе, тибетский авантюрист не замедлил завязать с ним самую тесную дружбу.

Лечение Распутиным Государя и наследника различными травами, конечно, производилось при помощи Бадмаева, которому были известны многие средства, незнакомые европейской науке. Сообщество этих двух людей – темного тибетца и еще более темного «старца» – невольно внушало ужас… И, вспомнив обо всем этом, посмотрев на уверенно небрежную позу Распутина, я понял, что никакая сила уже не может поколебать принятого мною решения.

Между тем разговор, вернее, речь Распутина продолжалась.

С благочестивых рассуждений он перешел на тему, которая близко его касалась. Он стал говорить о «несправедливом отношении» к нему «злых людей», которые только и делают, что «клевещут» на него, стараются его очернить в глазах царя и царицы. При этом он рассказывал о себе, что приносит людям счастье и что все те, которые находятся в дружеских отношениях с ним, угодны Господу Богу, а противящиеся ему всегда бывают наказаны.

Не раз слыша о том, что Распутин хвастается тем, что обладает даром исцелять всякие болезни, я решил, что самым удобным способом сближения с ним будет попросить его заняться моим лечением, тем более что как раз в это время я чувствовал себя не совсем здоровым. Я ему рассказал, что уже много лет я обращаюсь к разным докторам, но до сих пор мне не помогли.

– Вылечу тебя, – сказал Распутин, выслушав меня с большим вниманием. – Вылечу… Что доктора? Ничего не смыслят… Так себе, только разные лекарства прописывают, а толку нет… Еще хуже бывает от ихнего лечения. У меня, милый, не так, у меня все выздоравливают, потому что по-божьему лечу, Божьими средствами, а не то что всякой дрянью… Вот сам увидишь.

В этот момент зазвонил телефон. Распутин, услышав его, прекратил беседу со мной и очень разволновался.

– Это меня, наверно, – сказал он и, обратившись к М. Г., повелительным тоном распорядился: – Сбегай да погляди в чем дело, узнай там.

М. Г., ничуть не оскорбленная таким обращением, покорно встала и пошла на звонок.

Оказалось, что Распутина вызывали к телефону. Разговор длился недолго, он вернулся расстроенный, угрюмый, молча распростился с нами и поспешно уехал.

Эта встреча со «старцем» произвела на меня довольно неопределенное впечатление, и я решил пока не искать свидания с ним, но ждать, когда он сам захочет меня видеть.

Вечером в тот же день я получил записку от М. Г.: от имени Распутина она просила у меня извинения за то, что моя с ним беседа была прервана его внезапным отъездом, и приглашала меня опять приехать к ней на следующий день и в тот же час. В этой же записке она, по поручению «старца», просила меня захватить с собой гитару, так как Распутин очень любит цыганское пение и, узнав, что я пою, выразил желание меня послушать.

Директор департамента полиции А.Т. Васильев (1869–1930) в воспоминаниях писал о Г.Е. Распутине и князе Феликсе Юсупове:

«Пуришкевич разразился в Думе яростными нападками на “тайные силы”, в результате чего состоялась встреча между истеричным депутатом и Юсуповым. Эти два человека сговорились о покушении и стали готовиться к его исполнению, очень тщательно продумывая все детали. Капитан кавалерии Сухотин и польский доктор Лазоверт также приняли участие в заговоре. Юсупов взялся заманить Распутина в западню, поэтому он стал снова встречаться с ним, хотя долгое время старался избегать.

Дом Головиной был удачным местом для встреч, и вскоре Юсупов, казалось, стал по-дружески относиться к Распутину. Он навещал его, чтобы посоветоваться по поводу своей болезни, и легко нашел путь к сердцу простодушного мужика, исполняя для него часами цыганские песни, которые Распутин очень любил». (Васильев А.Т. Охрана: Русская секретная полиция / Сб. «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т. 2. М., 2004. С. 429)

Теперь мне стало ясно, что он заинтересовался мною и хочет ближе со мной познакомиться.

Я уже больше не колебался ехать к М. Г., тем более что возлагал большие надежды на эту новую встречу.

Захватив с собой гитару, я в условленное время отправился в дом Г. и приехал, как и в первый раз, когда Распутина еще не было.

Воспользовавшись его отсутствием, я спросил у М. Г., почему он так внезапно уехал от них вчера.

– Ему сообщили, что одно важное дело приняло нежелательный оборот, – ответила она, и добавила: – Но теперь, слава Богу, все улажено. Григорий Ефимович рассердился, накричал, а там испугались и послушались.

– Где «там»? – спросил я. М. Г. молчала и не хотела отвечать. Я стал настаивать.

– В Царском, – наконец проговорила она неохотно. – Больше я вам ничего не скажу – скоро сами услышите.

Позднее я узнал, что дело, столь тревожившее Распутина, касалось назначения Протопопова министром внутренних дел. Распутинская партия[244]244
  Распутинская партия, или распутинская клика, в воспоминаниях Феликса Юсупова проходят в одном значении, т. е. сторонники Григория Распутина.


[Закрыть] во что бы то ни стало желала провести это назначение, на которое Государь не соглашался. И вот стоило только Распутину самому съездить в Царское и, как выразилась М. Г., «рассердиться и накричать» – тотчас же все было исполнено согласно его воле.

Протопопов – депутат III и IV Государственных Дум от Симбирской губернии (фракция земцев-октябристов), товарищ председателя IV Государственной Думы (с 20 мая 1914), член «Прогрессивного блока». Член партии октябристов. С августа 1915 г. член Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обеспечению топливом (Осотопа). С февраля 1916 г. – предводитель дворянства Симбирской губернии. Летом 1916 г. во время посещения делегации думцев заграницы, в Стокгольме (Швеция) встречался и вел, предположительно, переговоры с неофициальным агентом Германского правительства банкиром Варбургом о возможности заключения сепаратного мира. Политически выдвинулся благодаря этой поездке в июне 1916 г. в качестве главы парламентской делегации, направленной Госдумой к союзникам; в речах высказывался против национальных ограничений и в поддержку польской автономии. В 1916 г. избран председателем Совета съездов представителей металлургической промышленности. 16 сентября 1916 г. был назначен управляющим министерством внутренних дел, а затем министром внутренних дел (20 декабря 1916 – 28 февраля 1917); шеф Отдельного корпуса жандармов. Способствовал передаче продовольственного дела в МВД, намеревался реформировать земство, разрешить «еврейский вопрос». Являлся основателем и редактором монархической газеты «Русская воля» (декабрь 1916 – октябрь 1917). Состоял в близких отношениях, как министр, к Царской семье и Г.Е. Распутину, за что резко осуждался своими сторонниками по партии и некоторыми кругами светского общества. Протопопов на протяжении двух десятилетий был пациентом П.А. Бадмаева. Там он познакомился с Распутиным. Многие современники свидетельствовали о том, что у Протопопова были несомненные проблемы с психическим здоровьем, вызванные прогрессивным параличом. Имел прозвище – генерал Калинин. В дни Февральской революции предпринимал разрозненные попытки подавления выступлений вооруженным путем, но 28 февраля добровольно явился в Таврический дворец, был арестован и заключен в Петропавловскую крепость, где находился в Трубецком бастионе с 1 марта по 15 сентября 1917 г. (камеры №№ 43, 70, 57), затем некоторое время под охраной в лечебнице. После Октябрьского переворота был переведен в Таганскую тюрьму Москвы. Расстрелян по приговору ВЧК 27 октября 1918 г.

– Разве и вы тоже принимаете участие в назначении министров? – спросил я М. Г.

Она смутилась и покраснела.

– Мы все, по мере наших сил, помогаем Григорию Ефимовичу, кто чем может. Ему одному все-таки трудно, он очень занят многими делами, и ему нужны помощники.

Наконец, приехал Распутин. Он был весел и разговорчив.

– Ты прости меня, милый, за вчерашнее, – сказал он мне. – Ничего не поделаешь… Приходится худых людей наказывать: больно уже много их развелось за последнее время.

Затем, обращаясь к М. Г., он продолжал:

– Все сделал. Самому пришлось туда съездить… А как приехал, прямо на Аннушку и наткнулся, она все хнычет да хнычет, говорит: дело не выгорело, одна надежда на вас, Григорий Ефимович. Слава Богу, что приехали! – Иду и вижу, что сама тоже сердитая да надутая, а он себе гуляет по комнате да насвистывает. Ну, как накричал маленько – приутихли… А уж как пригрозил, что уйду и вовсе их брошу, – тут сразу на все согласились… Да… Наговорили им, что то нехорошо, другое нехорошо… А что они сами-то понимают? Слушали бы больше меня: уж я знаю, что хороший он, да и в Бога верует, а это самое главное.

Феликс Юсупов подразумевает Царскую чету и историю утверждения на должности министра внутренних дел А.Д. Протопопова. Из опубликованной переписки Царской четы времен Первой мировой войны известно, что Александра Федоровна усиленно рекомендовала на высший пост в Министерство внутренних дел бывшего депутата Государственной Думы Протопопова.

Однако у императора Николая II были свои планы на этот счет и в письме от 10 ноября 1916 г. к супруге, в частности, указывал:

«Мне жаль, Прот. – хороший, честный человек, но он перескакивает с одной мысли на другую и не может решиться держаться определенного мнения. Я это с самого начала заметил. Говорят, что несколько лет тому назад он был не вполне нормален после известной болезни (когда он обращался к Бадмаеву). Рискованно оставлять в руках такого человека мин. внут. дел в такие времена!

Старого Бобринского также надо сменить. Если мы найдем на его место умного и энергичного человека, тогда, надеюсь, продовол. вопрос наладится и без изменений в существующей системе.

Пока будут происходить эти перемены, Думу закроют дней на 8, иначе они стали бы говорить, что это делается под их давлением. Трепов, во всяком случае, постарается сделать, что может. Он вернется, по всей вероятности, в воскресенье и привезет список лиц, которых мы намечали с ним и с Шт.

Только, прошу тебя, не вмешивай Нашего Друга.

Ответственность несу я и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе. Бедный старик был спокоен и трогателен.

Храни тебя Бог, моя возлюбленная душка!» (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. Т. V. М.; Л., 1927. С. 146).

Известно, что вся эта история с попыткой назначения Протопопова в результате давления императрицы, в конце концов, окончилась ничем.

Распутин окинул всех самодовольным и самоуверенным взглядом, потом обратился к М. Г.:.

– Ну, а теперь чайку попьем… Что же ты не угощаешь?

Мы прошли в столовую. М. Г. разлила нам чай, придвинув Распутину сладости и печенья разных сортов.

– Вот, милая, добрая, – заметил он, – всегда-то она обо мне помнит – приготовит, что люблю… А ты принес с собой гитару? – спросил он меня.

– Да, гитара со мной.

– Ну, спой что-нибудь, а мы посидим да послушаем.

Мне стоило громадного усилия заставить себя петь перед Распутиным, но я все же взял гитару и спел несколько цыганских песен.

– Славно поешь, – одобрил он, – душа у тебя есть… Много души… А ну-ка еще!

Я пропел еще несколько песен, грустных и веселых, причем Распутин все настаивал, чтобы я продолжал пение. Наконец, я остановился.

– Вот вам нравится мое пение, – сказал я ему, – а если бы вы знали, как у меня на душе тяжело. Энергии у меня много, желания работать тоже, а работать не могу – очень быстро утомляюсь и становлюсь больным…

– Я тебя мигом выправлю. Вот поедешь со мной к цыганам – всю болезнь как рукой снимет.

– Бывал я у них, да что-то не помогло.

Распутин рассмеялся:

– Со мной, милый, другое дело к ним ехать… Со мной и веселье другое и все лучше будет… – И Распутин рассказал со всеми подробностями, как он проводит время у цыган, как поет и пляшет с ними.

М. Г. и ее мать были смущены и озадачены такой откровенностью «праведного старца».

– Вы не верьте, – говорили они, – это Григорий Ефимович все шутит и нарочно на себя наговаривает.

Распутин за эту попытку защитить его репутацию настолько рассердился, что даже стукнул кулаком по столу и прикрикнул на обеих.

Мать и дочь сразу притихли.

«Старец» опять обратился ко мне:

– Ну, как? Поедешь со мной? Говорю, вылечу… Сам увидишь, вылечу, и благодарить станешь… Да кстати и ее захватим с собой, – сказал он, указывая на М. Г.

Она сильно покраснела, а мать ее сконфуженно начала увещевать Распутина:

– Григорий Ефимович, да что с вами? Зачем вы на себя клевещете? Да еще и дочку мою сюда припутали. Куда ей ехать?.. Она все Богу с вами ходит молиться, а вы ее к цыганам зовете. Нехорошо так говорить.

– А ты что думаешь? – злобно посмотрев на нее, сказал Распутин. – Разве не знаешь, что со мной везде можно и греха в том никакого нет? Чего раскудахталась?

– А ты, милый, – заговорил он опять со мной, – не слушай ее, а делай, что я говорю, и все хорошо будет.

Предложение ехать к цыганам мне совсем не улыбалось, но прямо отказаться было нельзя, и я ответил Распутину на его приглашение уклончиво и неопределенно, ссылаясь на то, что нахожусь в Пажеском корпусе и не имею права ездить в увеселительные места.

Пажеский Его Императорского Величества корпус – элитное учебное заведение Императорской России; как военно-учебное заведение существовал с 1802 г., хотя создан был еще в царствование Елизаветы Петровны в 1759 г. С 1810 г. помещался в комплексе зданий по Садовой ул. дом 26-б, дворец графа М.И. Воронцова (архитектор Растрелли, перестроен – Кваренги), который до того занимал Капитул Мальтийского ордена. Пажеский корпус состоял в ведомстве Военного министерства и подчинялся главному начальнику военно-учебных заведений. По положению 1889 г., состоял из 7 общих классов, с учебным курсом кадетских корпусов, и двух специальных, с учебным курсом военных училищ. Все воспитанники корпуса носили звание пажей, а при переходе в старший специальный класс те из них, кто удовлетворял определенным требованиям – по успехам в науках и по поведению, – производились в камер-пажи. Все воспитанники в период обучения считались причисленными к Императорскому Двору и систематически несли обязанности придворной службы, главным образом во время официальных церемоний, где присутствие пажей было обязательным по протоколу.

Относительно учебы Феликса Юсупова в Пажеском корпусе сохранился интересный документ. Княгиня З.Н. Юсупова сообщала своему сыну Феликсу в письме от 2 октября 1915 г. в Крым следующее:

«Милый Феликс,

Сейчас была у меня К[сения] А[лександровна], которая уезжает сегодня к Вам. Какая она счастливая и как мне хотелось быть на ее месте! К сожалению, моя инфлюэнца процветает, и хотя я перешла на кушетку, но температура все ползет за 37' до 37,5. Кроме насморка и кашля, чувствую себя хорошо, но ехать в таком виде немыслимо, а потом уже будет поздно. Все это очень грустно! Не знаешь ли ты, почему К[сения] А[лександровна] поехала вдруг в Крым и на неопределенное время? Тут, безусловно, есть какая-нибудь задняя мысль. Относительно Поливанова с ней ужасно трудно договориться. Я очень жалею, что не могу вмешаться открыто в это дело и выяснить положение, которое продолжает быть запутанным. Все обрадовались тому, что призыв 8-го года будет не раньше декабря, но этим только выигрываешь время и больше ничего. Дело все-таки не сделано. По-моему, самое главное выхлопотать отсрочку, по болезни, до февраля, с правом поступления в Паж[еский] корп[ус]. Об этом надо очень подумать, т. к., если после отсрочки тебя призовут в солдаты, то уже ты не будешь иметь права поступить в Паж[еский] корпус. Надо обдумать это совместно с Думбадзе или с кем-нибудь, знающим этот порядок, а потом К[сения] А[лександровна] может написать Поливанову. Время на это достаточно. <…>

Я должна сказать, что то, что происходит в Ц[арском] С[еле], меня возмущает до такой степени, что я бы желала уйти куда-нибудь далеко, далеко и никогда больше не вернуться! Гр[игорий] (вероятно, Распутин – В.Х.) опять вернулся. Варнава, говорят, получает повышение! А Самарина прямо прижали из-за этих мерзавцев, по приказанию сумасшедшей В[алиде], которая также свела с ума своего супруга. Я прямо задыхаюсь от возмущения и нахожу, что дальше терпеть этого нельзя. Презираю всех тех, которые все это терпят и молчат!

Дело Патрона, конечно, не двинулось, несмотря на горячее вмешательство Лало. Так и осталось, что его уволили без прошения. И это попадет навсегда в его послужной список! Такие увольнения никогда не бывают даже за преступление! Это такое безобразие, что слов нет! Он просил официально о поправке этой редакции, но, конечно, никакого ответа не получил! Никто его не поддержал, ни одна душа не нашлась, чтобы помочь ему в этом деле, которое прямо возмутительно! Та же К[сения] А[лександровна] могла бы об этом поговорить с братом, кажется нетрудно. По крайней мере, выяснилась бы, почему появилась такая редакция, и почему ее не хотят поправить! Все это, конечно, личные вопросы, которые бледнеют перед всем остальным, но все-таки уже слишком сильно, слишком возмутительно и несправедливо, когда думаешь, на кого все это обрушилось, на самого благородного из всех его товарищей! Так хотелось бы плюнуть на всех и на все и уйти подальше от этой атмосферы безумия, интриг и злобы!.. Ты видишь из моего письма, что мое настроение неважное, к тому же температура опять ползет, и мысль, что я прикована здесь, меня удручает! Про лазарет напишу через несколько дней». (ОПИ ГИМ. Ф. 411. Д. 35–41)

Но Распутин настаивал на своем, уверяя, что он переоденет меня до неузнаваемости, и все останется в секрете. Окончательного ответа он все же не добился: я лишь обещал позвонить ему вечером по телефону.

Распутин, видимо, почувствовал ко мне некоторую симпатию; на прощание он мне сказал:

– Хочу тебя почаще видеть, почаще… Приходи ко мне чайку попить, только уведомь заранее.