Текст книги "Продавец обуви. Как я создал Nike"

Все в нем говорило о его намерении нам помочь, сделать так, чтобы в ситуации выиграли обе стороны. Я поверил ему.

– По мне так отлично, – сказал я. – И это… все?

Он кивнул.

– Договорились? – спросил юрист.

– Договорились, – ответил я.

Мы пожали руки, подписали бумаги, и теперь я был официально связан узами партнерства со Всемогущим Бауэрманом. Миссис Джакуа спросила, не налить ли мне еще шоколаду.

– Да, мэм, пожалуйста. А маршмеллоу у вас случай-но нет?

Позже в тот же день я написал в компанию Onitsuka письмо, в котором спрашивал, могу ли я стать эксклюзивным дистрибьютором кроссовок Tiger в западной части США. Затем попросил их выслать мне 300 пар, выслать срочно. По 3,33 доллара за пару, это и составило примерно 1000 долларов, которые нужно было внести. Даже вместе со вкладом Бауэрмана это было больше той суммы, что у меня имелась. Снова пришлось обращаться за помощью к отцу. В этот раз он отказал мне. Он был не против самого моего начинания, но он просто не хотел, чтобы я приходил к нему за деньгами год за годом. К тому же он не считал мою идею с обувью серьезным занятием. Не за тем он посылал меня в Орегонский университет и Стэнфорд, чтобы я ботинки продавал, так сказал отец.

Я взглянул на мать. Она, как обычно, ничего мне сразу не сказала. Она просто улыбнулась, нежно, мягко. Я унаследовал свою застенчивость от нее, это точно. Я всегда мечтал о том, чтобы унаследовать еще и ее красоту.

Когда отец впервые встретил маму, он решил, что это манекен. Он проходил мимо единственного универмага в Розенбурге и увидел ее, стоящую в витрине, демонстрирующую вечерний наряд. Поняв, что она из плоти и крови, он поспешил домой и уговорил сестру выяснить, как зовут эту восхитительную девушку. Сестра выяснила. Лота Хатфилд, сказала она.

Через восемь месяцев отец сделал ей предложение, и она стала Лотой Найт.

В это время папа мой был на пути к тому, чтобы стать преуспевающим юристом и, наконец, покончить с чудовищной бедностью, которая окружала его в детстве. Ему было 28 лет. Мама, которой был 21 год, выросла в еще более бедной среде, чем мой отец (ее отец был кондуктором). Бедность была одной из тех вещей, которые были знакомы им обоим. А вообще они были классическим случаем притяжения противоположностей.

Мама – высокая, невероятно красивая, любительница природы, всегда искала места, где можно было бы восстановить потерянный внутренний покой. Папа – маленький, с неброской внешностью, в толстых очках без оправы, был постоянно вовлечен в ежедневную, шумную битву с прошлым, боролся за то, чтобы стать респектабельным, по большей части при помощи учебы и тяжелой работы. На юридическом факультете он был вторым студентом по успеваемости и до сих негодовал по поводу единственной «тройки» в своем дипломе.

Когда их противоположные миры вступали в противоречие, мои родители старались держаться за убеждение, которое объединяло их больше всего: семья должна быть на первом месте. Когда даже этот принцип не работал, у них бывали сложные дни. И ночи.

Внешнее спокойствие мамы могло быть обманчивым. Возможно, ничто так ярко не демонстрировало ее истинную натуру, как периодическое пиление, которому она меня подвергала. Она часто привязывала веревку к спинке моей кровати и заставляла меня спускаться по ней из окна второго этажа, чтобы я мог покинуть наш дом в случае пожара. А она засекала время, за которое я это делал. Интересно, что думали при этом соседи. Да и я тоже. Возможно, вот что: жизнь опасна. И это: мы всегда должны быть подготовлены ко всему. И еще это: мама меня любит.

Когда мне было 12 лет, Лес Стирс с семьей переехали в дом, который стоял на улице напротив нашего, и поселились рядом с моим лучшим другом, Джеки Эмори. Однажды мистер Стирс учил нас прыгать в высоту на заднем дворе дома Джеки, и мы с Джеки соревновались. Верхней планкой для нас обоих стали 4 фута 6 дюймов. «Может, один из вас однажды побьет мировой рекорд», – сказал мистер Стирс. (Позже я узнал, что мировой рекорд того времени, 6 футов 11 дюймов, принадлежал именно мистеру Стирсу.) Тут из ниоткуда возникла моя мама. (На ней были брюки для садоводства и летняя блузка.) «Ух-хо, – подумал я, – мы попали в передрягу». Она понаблюдала за нами, посмотрела на меня, затем на Джеки. «Поднимите планку», – сказала она. Затем сняла ботинки, разбежалась и рванулась вперед, легко перемахнув 5 футов. Не знаю, любил ли я ее когда-нибудь больше, чем в тот момент.

В ту минуту я подумал, какая же она клевая. Чуть позже я узнал, что она также была скрытой фанаткой бега. У меня развился болезненный нарост на стопе. Это случилось в середине старшей школы. Врач порекомендовал операцию. А это значило пропустить беговой сезон. У мамы нашлось только одно слово для этого врача: «Нет». Она направилась в аптеку и купила склянку с мазью для удаления наростов, которую каждый день наносила на мою ногу. Затем каждые две недели она удаляла часть нароста перочинным ножом, пока он весь не сошел со стопы. Я считал ту весну лучшим временем в своей жизни.

Поэтому я не был даже особо удивлен поступку матери, когда отец заявил, что мне надо быть серьезнее. Она открыла кошелек и достала 7 долларов. «Я хотела бы приобрести пару «Разминок», пожалуйста», – произнесла она достаточно громко для того, чтобы он услышал.

Вид ее, стоящей у плиты или раковины, готовящей ужин или моющей посуду в японских кроссовках для бега 6-го размера, никогда не переставал трогать мое сердце.

Так или иначе, вскоре отец ссудил мне 1000 баксов. В этот раз кроссовки приехали сразу же.

Апрель 1964-го. Я нанял грузовик, поехал на таможенный склад, и служащий склада вручил мне 10 прекрасных коробок. И снова я поспешил домой, отнес картонки вниз в подвал и разорвал упаковку. В каждой лежали 30 пар кроссовок Tiger, и каждая из них была завернута в целлофан (пересылать их в обувных коробках обошлось бы слишком дорого). За несколько минут подвал наполнился кроссовками.

Я восхищался ими, изучал их, играл с ними, валялся на них. Затем я убрал их, аккуратно расставил вокруг отопительного котла и под столом для пинг-понга, как можно дальше от стиральной машинки и сушки, чтобы они не мешали маме стирать. Под конец я примерил одну пару. Я бегал кругами по подвалу и прыгал от радости. Через несколько дней пришло письмо от мистера Миядзаки. Да, сообщал он, вы можете быть дистрибьютором продукции Onitsuka на западе США.

Мне только это и надо было. К ужасу моего отца и тихому удовольствию мамы я уволился из бухгалтерской конторы и всю весну продавал кроссовки из багажника своей машины.

Моя стратегия продаж была проста и, как я полагал, блестяща. После того как меня отвергла пара спортивных магазинов (со словами: «Парень, этому миру не нужен еще один бренд беговой обуви!»), я проехал весь атлантический Северо-Запад, бывая на различных соревнованиях. В перерывах между гонками я болтал с тренерами, бегунами, болельщиками и показывал им свой товар. Ответ был всегда один – им нужны были эти кроссовки. Я не успевал записывать все заказы.

По дороге обратно в Портленд я поражался своему внезапному успеху в продажах. Я был не в состоянии продать энциклопедии, и я презирал их до глубины души. Акции инвестиционного фонда я продавал чуть лучше, но ощущал себя при этом совершенно выпотрошенным. Так почему же продажи кроссовок шли совсем иначе? Потому что, понял я, это не были продажи. Я верил в бег. Верил в то, что если люди будут выходить и пробегать пару миль каждый день, мир станет лучше, и верил в то, что в этих кроссовках хорошо бегается. Люди, чувствуя мою веру, тоже хотели получить немного этой веры для себя.

Все сделала вера, решил я. Вере сопротивляться невозможно.

Иногда люди так сильно хотели мои кроссовки, что писали или звонили со словами, что им просто необходима пара новых Tiger, о которых они столько слышали. Не могу ли я прислать им их? Вот так, даже без усилий с моей стороны, родился мой бизнес по продажам по почте.

Иногда люди просто заявлялись домой к моим родителям. Раз в несколько дней раздавался звонок в дверь, отец покидал свое уютное кресло и выключал телевизор и ворча отправлялся смотреть, кого там принесло. На крыльце стоял какой-нибудь худой парень со странно мускулистыми ногами, бегающим взглядом и нервный, будто наркоман в поисках дозы. «Бак здесь?» – спрашивал парень. Папа звал меня из моей комнаты для слуг. Я выходил, приглашал парня внутрь, сажал на диван, бухался перед ним на колени и измерял его стопу. Папа, стоя руки в карманах, наблюдал всю сцену в немом изумлении.

Большинство покупателей узнавали обо мне при помощи сарафанного радио. Друг от друга. Но некоторые нашли меня благодаря моей попытке рекламы – листовки, которую я нарисовал и напечатал в местной типографии. По верху объявления шла надпись большими буквами: ОТЛИЧНЫЕ НОВОСТИ ИЗ МИРА КРОССОВОК! ЯПОНИЯ БРОСАЕТ ВЫЗОВ ЕВРОПЕЙСКИМ ЛИДЕРАМ РЫНКА БЕГОВОЙ ОБУВИ! Далее текст листовки разъяснял: низкая стоимость производства товара в Японии дает возможность новой компании продавать эти кроссовки по низкой цене, всего за 6 долларов 95 центов. Внизу были мой адрес и номер телефона. Я расклеил их по всему Портленду.

4 июля 1964 года я продал все кроссовки из своей первой поставки. Я написал в Tiger и заказал еще 900 пар. Эта партия стоила примерно 3000 долларов, что исчерпало финансовые возможности моего отца, да и его терпение. «Банк папы, – сказал он, – теперь закрыт». Однако он согласился дать мне гарантийное письмо, с которым я отправился в Первый Национальный банк Орегона.

Благодаря одной лишь силе репутации моего отца и ничему больше банк одобрил сделку. Папина респектабельность наконец принесла плоды, по крайней мере мне. У меня были уважаемый партнер, лояльный банк и продукт, который продавал сам себя. Я был на волне успеха.

На самом деле кроссовки разлетались так хорошо, что я решил нанять еще одного продавца. Или даже двух. В Калифорнии. Проблема была в том, как попасть в Калифорнию. Я точно не мог позволить себе перелет туда. И времени ехать за рулем так далеко у меня не было. Поэтому каждые вторые выходные я нагружал своими Tiger брезентовый вещмешок, надевал армейскую форму и шел на местную авиабазу.

Завидев униформу, военная полиция сажала меня на самолет до Сан-Франциско или Лос-Анджелеса, ни о чем не спрашивая. Когда я бывал в Лос-Анджелесе, я экономил еще кучу денег, останавливаясь у Чака Кале, своего стэнфордского университетского приятеля. Хорошего приятеля. Когда я представлял курсу свою работу по спортивной обуви, Кале пришел, чтобы морально поддержать меня.

Во время одной из поездок в Лос-Анджелес я посещал встречу в Occidental College. Как обычно, я стоял на траве футбольного поля, позволяя кроссовкам самим творить их волшебство. Внезапно рядом возник парень и протянул мне руку. Моргающие глаза, приятное лицо. Даже очень приятное, хоть и печальное. Несмотря на покой, исходящий от него, в нем было что-то печальное, почти трагическое, оно гнездилось вокруг его глаз. И что-то странно знакомое.

– Фил, – произнес он.

– Да? – спросил я.

– Джефф Джонсон, – ответил он.

Конечно! Джонсон. Я знал его по Стэнфорду. Он тоже был бегуном, очень неплохим на коротких дистанциях, и мы даже соревновались друг с другом в нескольких любительских гонках. Иногда он ходил на пробежки со мной и Кале, и потом мы вместе где-нибудь перекусывали.

– Здорово, Джефф, – сказал я. – Что поделываешь?

– Учусь в высшей школе, – ответил он, – изучаю антропологию. – План у него был – стать социальным работником.

– Серьезное дело, – сказал я, поднимая бровь.

Джонсон никак не походил на социального работника. Я не видел его, спасающего наркоманов и отыскивающего дом сиротам. На антрополога он тоже не был похож. Я не мог представить его, болтающего с каннибалами в Новой Гвинее или раскапывающим зубной щеткой поселение Анасази, копающегося в козьих какашках ради того, чтобы найти осколки древних горшков.

Но это, как он сказал, было его рутинными увлечениями. На выходных он, повинуясь зову своего сердца, продавал обувь.

– Да ну! – сказал я.

– Adidas, – продолжил он.

– К черту Adidas, – сказал я. – Тебе надо работать на меня, помогать мне продавать эти новые японские кроссовки.

Я протянул ему марафонку Tiger, рассказал о поездке в Японию, о встрече с руководством компании Onitsuka. Он погнул ботинок, изучил подошву.

– Прикольно, – сказал он. Джефф был заинтригован, но отказался. – Я женюсь, – сказал он. – Не уверен, что смогу взяться за новое дело сейчас.

Я не принял его отказ близко к сердцу. Это было первое «нет», услышанное мною за все месяцы роста моего бизнеса.

Жизнь была хороша. Жизнь была грандиозна. У меня даже появилась девушка, хотя у меня было на общение с ней не очень много времени. Я был счастлив, так счастлив, как никогда прежде счастлив не бывал, а счастье может быть опасно. Оно притупляет чувства. Таким образом, я не был готов к тому, что я однажды получу ужасное письмо. Оно было от тренера по борьбе из какого-то заштатного городишки на востоке страны под названием Долина Массапекуа, или Манхассет. Мне пришлось дважды в него вчитаться, прежде чем я понял, о чем речь.

Этот тренер объявил, что он только что вернулся из Японии, где встречался с топ-менеджерами компании Onitsuka, которые провозгласили его эксклюзивным дистрибьютором товара компании в США. Он услышал, что я продаю кроссовки Tiger, обвинил меня в плагиате и приказал – приказал мне! – прекратить продажи.

С колотящимся сердцем я позвонил своему кузену Дугу Хоусеру. Он окончил юридический факультет Стэнфорда и сейчас работал в уважаемой юридической конторе. Я попросил разузнать об этом тренере как можно больше информации, выяснить, чем он может мне навредить, и отвадить его письмом.

– А что ему написать? – спросил у меня кузен Хоусер.

– Что любая попытка влезть в дела компании Blue Ribbon будет немедленно встречена нами как повод для разбирательства в суде, – ответил я.

Моему «бизнесу» всего два месяца, а я уже втянут в юридическую битву? Хорошенькое наказание за то, что посмел назвать себя счастливым. Далее я сел и написал многословное нервное письмо в компанию Onitsuka.

«Уважаемые господа, я очень огорчен тем, что сегодня утром получил письмо от человека из Манхассета, штат Нью-Йорк, который заявляет…»

Я ждал ответа. И ждал. И снова писал.

Нанимо (яп. «Ничего». – Прим. пер.).

Ничего. Ответа не было.

Кузен Хоусер выяснил, что этот мистер Манхассет был своего рода знаменитостью. Прежде чем стать школьным тренером по борьбе, он был моделью – одним из тех, кто снимался в очень удачной рекламной ковбойской кампании Marlboro Men.

Лошади, шляпы, пейзажи – вот это всё, работающее на образ. Ну прекрасно, думал я. Прямо то, что сейчас нужно. Битва побережье-на-побережье с каким-то мифическим американским ковбоем.

Я впал в глубокую хандру. Стал таким обиженным и брюзгливым, что представлял для всех плохую компанию, и моя подружка в конце концов бросила меня. Каждый вечер за семейным ужином я мрачно размазывал по тарелке рагу и овощи, приготовленные мамой. Потом сидел с отцом в гостиной, уныло пялясь в телевизор. «Бак, – сказал как-то отец, – ты выглядишь так, будто тебя пыльным мешком по голове ударили. Брось уже это все».

Но я не мог бросить. Я продолжал вспоминать свою встречу в компании Onitsuka. Руководство столько мне кланялось. И я кланялся им в ответ. Я был с ними прям и честен – ну, по большей части честен. Конечно, технически я тогда не был владельцем компании Blue Ribbon. Но это были такие мелочи. У меня же была компания сейчас, и именно она первой привезла кроссовки Tiger на Западное побережье и могла бы продавать их в 10 раз быстрее, если бы Onitsuka дала мне шанс. Вместо этого компания собралась меня выбосить из дела? Променять на какого-то ковбоя с Восточного побережья?

Лето подошло к концу, а ответа из Onitsuka все не было, и я почти что потерял надежду продавать их кроссовки. На День труда, однако, я переменил свое решение. Не мог я сдаться. Еще не время опускать руки. И «не сдаваться» в данном контексте означало – надо лететь в Японию и лично разговаривать с руководством компании Onitsuka.

Я поделился этим соображением с отцом. Ему не очень импонировала вся эта история с продажей кроссовок. Но вот что ему по-настоящему не нравилось, так это когда кто-то обижал его сына. Нахмурившись, папа произнес: «Возможно, тебе следует к ним поехать».

Я обсудил это и с мамой. «Никаких «возможно», – заявила она. И сама отвезла меня в аэропорт. Пятьдесят лет спустя я вспоминаю нас в ее машине. Я помню каждую мелочь. Это был ясный, прохладный день, сухой и солнечный. Мы оба молча смотрели, как солнечный свет играет на лобовом стекле. Наше молчание было таким же, каким бывало не раз, когда она отвозила меня на встречи. Я был слишком занят, пытаясь успокоить нервы, и она лучше, чем кто-либо, понимала мое состояние. Она уважала границы, которые мы выстраиваем вокруг себя, когда нам плохо.

Уже на подъезде к аэропорту мама нарушила молчание.

– Просто будь самим собой, – сказала она.

Я глядел в окно. Быть собой. Это она серьезно? Это – лучший вариант из всех возможных? Познать себя – значит забыть себя (Дзенская поговорка. – Прим. пер.).

Я осмотрел себя. Одет я был точно не так, чтобы чувствовать себя самим собой. На мне был новый костюм, правильного угольно-серого цвета, а в руках я сжимал маленький чемодан. В боковом кармане была новая книжка: «Как вести бизнес с японцами». Один Бог знает, откуда она у меня появилась. И меня по сей день слегка перекашивает от последнего штриха в моем гардеробе: голову мою венчала черная шляпа-котелок.

Я купил ее специально для этой поездки, решив, что она делает меня старше. На самом же деле она придавала мне безумный вид. Я напоминал Штарка с безумным взглядом. (Йоханнес Штарк, немецкий физик. – Прим. пер.). Или сбежавшего персонажа картины Рене Магритта.

Большую часть полета я провел, заучивая «Как вести бизнес с японцами». Когда у меня уставали глаза, я просто закрывал книгу и смотрел в окно. Я пытался все проговорить заранее, натренироваться. Говорил себе, что нужно отставить в сторону обиду, все мысли о несправедливости, которые только распалят мои эмоции и помешают мыслить ясно. Эмоциональность могла прикончить меня. Нужно было сохранить хладнокровие.

Я вспоминал свою спортивную карьеру бегуна в Орегоне. Я выходил на соревнования против мужчин, намного лучше подготовленных, куда более быстрых, физически намного меня одареннее. Многие из них впоследствии стали олимпийцами. И все же я натренировал себя забывать эти несчастливые для меня факты. Люди обычно считают, что соревнование выносит на поверхность все лучшее, что заложено в человеке. Но только самые лучшие и настоящие люди способны забыть о том, что они выступают на соревновании. Искусство соревнования – это искусство забывать, что ты соревнуешься, вот такой урок я вынес из своей гоночной карьеры. И теперь настало время его вспомнить. Ты должен забыть о своих ограничениях. Ты должен забыть тот внутренний голос, который кричит и умоляет: «Ни шагу больше!» А когда его невозможно заглушить, с ним надо договариваться.

Я крутил в голове все те гонки, во время которых мой ум хотел одного, а тело другого, те круги, на которых мне приходилось говорить своему телу: «Да, ты молодец, но давай продолжать в любом случае…»

Невзирая на многочисленные переговоры с внутренним голосом, это умение никогда не давалось мне легко, а сейчас я боялся, что совсем вышел из формы. Когда самолет садился в аэропорту Ханеда, я сказал себе, что либо сумею восстановить старый навык, или проиграю.

Мысль о поражении была для меня невыносима.

В 1964 году Япония готовилась к Олимпийским играм, и я выбрал для остановки совершенно новый отель в Кобе, отличавшийся к тому же умеренными ценами. Он оказался в самом центре, в Ньюпорте, а на крыше отеля был вращающийся ресторан. Мне он напомнил ресторан, который был на вершине башни Спейс-Нидл в Сиэтле, – этакий кусочек Великого Северо-Запада на чужбине, как раз то, что мне было нужно, чтобы слегка успокоить нервы. Прежде чем распаковать вещи, я позвонил в офис Onitsuka и оставил сообщение. Я приехал и прошу о встрече.

Я присел на край кровати и уставился на телефон. Я долго ждал звонка. Наконец он зазвонил. Строгий голос секретаря сообщил мне, что мой контакт в Onitsuka, мистер Миядзак, больше не работает в этой компании. Это стало плохо. Сменивший его мистер Моримото не желал, чтобы я приходил в офис. Еще один минус. Очень плохо. Вместо этого, сказала секретарь, мистер Моримото выпил бы со мной чаю во вращающемся ресторане моего отеля. Завтра утром.

Спать я лег рано и спал плохо. Автомобильные гонки, тюрьмы и дуэли – мне снились кошмары, которые обычно лезут в голову перед серьезной встречей, свиданием или экзаменом.

Поднялся я на рассвете, съел на завтрак сырое яйцо, вылитое на горячий рис, и немного рыбы на гриле и запил все это чайником горячего зеленого чая. Затем, пересказывая себе по памяти абзацы из «Как вести бизнес с японцами», я побрил свою бледную челюсть. Я несколько раз порезался, и все никак не мог остановить кровотечение. Наверное, тот еще видок у меня был. Наконец, я надел костюм и шагнул в лифт.

Когда я нажимал кнопку верхнего этажа, то заметил, что моя рука была бледна, как кость.

Моримото приехал вовремя. Он был примерно моего возраста, но выглядел как гораздо более зрелый и уверенный в себе человек. На нем было помятое спортивное пальто, и лицо у него тоже было как бы помятое. Мы сели за столик у окна. И еще до того, как к нам подошел официант, я разразился речью, в которой выдал все, что раньше поклялся себе партнерам не говорить.

Я рассказал Моримото, как расстроен тем, что этот ковбой с Восточного побережья влез на мою территорию. Рассказал, какое хорошее впечатление произвела на меня личная встреча с руководителями компании в прошлом году и как это впечатление было подтверждено письмом мистера Миядзаки, в котором говорилось, что 13 западных штатов – мои, и у меня эксклюзивное право поставки кроссовок в них.

И о том, что, получив письмо ковбоя, я не мог найти объяснения тому, что произошло между мной и компанией. Я воззвал к чувству справедливости Моримото, к его чести. Похоже, ему было неудобно все это слушать, и я взял паузу, чтобы перевести дыхание. Я перевел разговор с личного на профессиональные вопросы. Рассказал о растущих, как на дрожжах, продажах. Упомянул имя своего партнера, легендарного тренера, чья репутация была известна даже на другой стороне Атлантики. Расписал все, что мог бы сделать для компании Onitsuka в будущем, если бы мне дали такую возможность – сделать это, вести продажи.

Моримото сделал глоток чаю. Когда стало ясно, что я выговорился, он аккуратно поставил чашку на столик и посмотрел в окно. Мы медленно вращались над Кобе. «Я свяжусь с вами», – только и сказал он.

У меня была еще одна нервная ночь. Я просыпался несколько раз, подходил к окну и смотрел, как корабли толкались в темно-пурпурной бухте Кобе. Красивое место, подумал я. Плохо, что мне нет дела до всей этой красоты. Мир теряет свою прелесть, когда проигрываешь, а я был на пороге проигрыша, причем крупного. Я знал, что утром Моримото скажет, что ему очень жаль, ничего личного, это просто бизнес, но они намерены продолжать работать с ковбоем с Восточного побережья.

В 9 утра на тумбочке возле кровати зазвонил телефон. Это был Моримото. «Мистер Онитсука… лично… желает вас видеть», – сказал он. Я надел костюм и на такси помчался в офис Onitsuka. В конференц-зале, так хорошо мне знакомом, Моримото показал мне на место в середине стола. На этот раз в середине, а не во главе. Никаких больше поклонов. Он сел напротив и смотрел на меня, в то время как комната наполнялась руководителями. Когда все собрались, Моримото кивнул мне. «Хай», – произнес он. (Японское приветствие. – Прим. пер.).

Я включился и повторил в точности все то, что сказал ему вчера утром. Когда я подходил к самому пику, все головы повернулись в сторону двери, и я прервался посреди фразы. Температура в комнате упала на 10 градусов. Основатель компании, мистер Онитсука, приехал.

Онитсука был одет в темно-синий итальянский костюм, его густые черные волосы напоминали ворсистый ковер. Его присутствие заставило всех находящихся в комнате директоров трепетать от страха. Но казалось, что он не обращает на это никакого внимания. При всей его власти, всем его богатстве, манеры его были полны уважения к окружающим его людям. Он шел чуть прихрамывая, шаркающей походкой, ничто не выдавало в нем начальника начальников, обувного сёгуна.

Медленно он обошел вокруг стола, коротко глядя в глаза каждому из руководителей. Постепенно он подошел ко мне. Мы поклонились друг другу, пожали руки. Затем он занял место во главе стола, и Моримото попытался кратко пересказать ему, зачем я приехал. Мистер Онитсука поднял руку, жестом попросив его замолчать.

Без предисловий, он разразился долгим и страстным монологом. Некоторое время назад, сказал он, у него было видение. Чудесный отголосок будущего. «В этом будущем все люди в мире носят спортивную обувь постоянно, – говорил он. – Я знаю, что этот день придет». Он выдержал паузу, оглядел всех сидящих за столом, как бы проверяя, верят ли они в это тоже. Его взгляд остановился на мне. Онитсука улыбнулся. Я улыбнулся тоже. Он дважды моргнул.

– Вы напоминаете мне меня в молодости, – сказал он мягко.

Он внимательно посмотрел мне в глаза. Секунду. Две. Потом обратил взгляд к Моримото.

– Он здесь по поводу тех тринадцати западных штатов? – спросил он.

– Да, – ответил Моримото.

– Хм, – сказал Онитсука. – Хмммм.

Он сощурился и опустил глаза.

Казалось, что он медитирует.

Затем снова посмотрел на меня.

– Да, – сказал он, – хорошо. Западные штаты – у вас. Человек из Нью-Йорка, – сказал он, – может продолжать продавать свои борцовки по всей стране, но он должен ограничить продажи беговых кроссовок на Восточном побережье.

Мистер Онитсука лично напишет ему и проинформирует об этом решении.

Он поднялся. За ним встали я и остальные. Мы все поклонились. Он покинул переговорную.

Все, кто остались, громко выдохнули.

– Итак… решено, – произнес Моримото. – На один год, – добавил он. – Через год мы должны все снова проверить и перезаключить контракт.

Я поблагодарил Моримото и уверил, что мистер Онитсука не пожалеет о том, что оказал мне доверие. Я обошел вокруг стола, пожимая всем руки, затем вернулся к Моримото и пожал его руку сильнее других.

Затем я последовал за секретарем в боковую комнату, где подписал несколько контрактов и разместил заказ на три с половиной тысячи долларов.

Весь обратный путь до отеля я бежал. На полдороге я начал подпрыгивать, а затем крутиться вокруг себя, словно балерина. Я притормозил у ограждения и загляделся на бухту. Ее красота перестала ускользать от меня. Наблюдая за лодками, бороздящими гладкую воду, я решил нанять одну из них. Покатаюсь по Внутреннему Японскому морю! Часом позже я стоял на носу лодки, и ветер теребил мои волосы. Я плыл в закат и был очень горд собой.

На следующий день я сел на поезд до Токио. Наконец пришло время прикоснуться к облакам.

Все путеводители говорили, что на гору Фудзи нужно подниматься ночью. Правильный подъем, было написано в них, должен заканчиваться видом на рассвет с вершины. Поэтому я приехал к подножию горы точно на закате. День был влажный и теплый, но воздух становился холоднее, и я уже пересмотрел свое решение подниматься в бермудах, футболке и кроссовках Tiger.

Я увидел человека в прорезиненном плаще, спускающегося с горы. Остановив его, я предложил ему за его плащ 3 доллара. Он посмотрел на меня, на плащ и согласился. Я обрадовался – ведь теперь я заключал успешные сделки по всей Японии!

С наступлением ночи сотни японцев и иностранных туристов появились откуда-то из пустоты и начали штурм горы. Как я заметил, все они несли деревянные палки с привязанными к ним звенящими колокольчиками. Я остановил британскую пару и спросил, зачем нужны эти палки при подъеме на гору.

– Они для защиты от злых духов, – сказала женщина.

– На этой горе есть злые духи? – удивился я.

– Вероятно.

И я купил палку.

Затем я увидел людей, толпящихся у лотка на обочине, покупающих соломенные ботинки. Британская женщина объяснила мне, что Фудзи была действующим вулканом, и пепел и сажа могли запросто испортить обувь. Поэтому совершающие восхождение надевали эти одноразовые соломенные сандалии.

Сандалии я тоже купил.

Я начал подъем более бедным финансово, но правильно экипированным.

Согласно моему путеводителю, с горы Фудзи было много дорог, но на вершину – лишь одна. Какой жизненный урок, подумал я. Знаки на тропе, ведущей вверх, сообщали, что на пути к вершине 9 станций, где можно поесть и отдохнуть. В течение двух часов, однако, я миновал станцию номер 3 несколько раз. Японцы что, по-другому считают? В тревоге я задумался, а что, если мои 13 штатов в их понимании значит 3?

На станции номер 7 я остановился и купил японского пива и плошку лапши. Поедая свой ужин, я разговорился с еще одной парой. Они были американцами, моложе меня – студенты, решил я. Парень был стилягой. Брюки для гольфа, теннисная футболка и пояс из материи – все было такое яркое, что парень напоминал раскрашенное пасхальное яйцо. Девушка была абсолютной битницей. Рваные джинсы, вылинявшая футболка, растрепанные темные волосы. Ее широко посаженные глаза были темно-карими и напоминали маленькие чашки эспрессо.

Они оба были уже мокры от пота. И заметили, что я не был мокрым и ничуть не устал. Я пожал плечами и сказал, что, наверное, это потому, что я занимаюсь бегом в Орегоне. «На полумили».

Парень бросил на меня злой взгляд. Его подружка сказала: «Вау». Мы допили пиво и решили дальше идти вместе.

Ее звали Сара. Она была из Мэриленда. Лошадиная земля, так она охарактеризовала свой штат. Богатая земля, подумал я.

Она выросла, занимаясь верховой ездой, прыжками и участвуя в соревнованиях, и до сих пор много времени проводила в седле и на скачках. Она рассказывала о своих любимых лошадях и пони так, будто они были ее ближайшими друзьями. Я спросил ее о семье. «Папа владеет конфетной компанией», – сказала она. Она назвала компанию, и я рассмеялся. Я съел огромное количество сладостей, произведенных ее семьей, иногда прямо перед забегом. Компанию основал ее дедушка, сказала Сара и поспешила добавить, что деньги ее не интересуют. Я поймал все тот же взгляд ее бойфренда.

Она изучала философию в Женском колледже Коннектикута. «Он не супер», – сказала она, как бы извиняясь. Она хотела пойти в Смит, где на старших курсах училась ее сестра, но не поступила.