Текст книги "Абсолютное оружие"

5

Ларс знал, что кофейня, как общественный институт, имеет за спиной сложную и поистине великую историю. С появлением кафе во времена Сэмюэла Джонсона[4]4
  Джонсон, Сэмюэл (1709–1784), также известный как доктор Джонсон, – британский критик и лингвист, создатель «Словаря английского языка» (1755). В английском обществе XVIII века славился как превосходный собеседник.


[Закрыть] паутина, опутавшая мозги английских интеллектуалов, наконец спала, туман, застилавший сознание и унаследованный от бесконечного сидения в пабах XVIII века, рассеялся. Портер, испанский херес и эль пробуждали в человеке не мудрость, искрометное остроумие, поэтическое вдохновение или хотя бы столь необходимую политикам ясность ума, а лишь мутное чувство обиды, глубокое и повсеместное, которое позже выродилось в обыкновенный религиозный фанатизм. Вот это все вместе взятое, а также сифилис, и подкосило великую нацию.

И только кофе круто изменил, казалось бы, необратимый ход вещей. Исторический поток решительно поменял русло… и все из-за нескольких вмерзших в снег зерен, найденных защитниками Вены после того, как турки были отброшены от стен города.

В отдельной кабинке с дымящейся чашкой кофе в руке уже сидела маленькая и весьма аппетитная мисс Бедуин, и сосочки ее красивой груди, подкрашенные по последней моде серебристой краской, задорно торчали.

– Мистер Ларс, садитесь со мной! – приветствовала она, едва тот вошел.

– С удовольствием, – ответил Ларс.

Они с Питом протиснулись в кабинку и сели по обе стороны очаровательной мисс Бедуин.

Не отрывая взгляда от девушки, Пит положил волосатые руки на стол и сплел пальцы.

– Удивляюсь, – обратился он к ней, – почему вы, милая, до сих пор не отбили его у этой девицы, которая сидит в парижском офисе, Марен, что ли.

– Мистер Фрейд, – бойко ответила мисс Бедуин, – с сексуальной точки зрения люди меня совершенно не интересуют.

– Что называется, отбрила, – усмехнулся Пит, бросив взгляд на Ларса.

«Чистосердечие, прямота и откровенность, – подумал Ларс, – стиль нашей фирмы. Ну не смешно ли! Чушь какая-то. Но с другой стороны, ведь мисс Бедуин не понимает, что происходит вокруг. Она настоящий, стопроцентный пурсап.

Такое чувство, будто для четырех миллиардов граждан Западного и Восточного блоков снова наступила эпоха до грехопадения. А тяжкий груз ответственности, который когда-то лежал на плечах каждого, теперь взвалили на себя коги, когносценты, люди “знающие”, элита общества. Коги взяли на себя проклятие человеческой расы… если только это слово и впрямь восходит к итальянскому[5]5
  В оригинале cognoscenti (ит.) – знатоки.


[Закрыть]. Подозреваю, что это не совсем так».

Он сам в глубине души считал, что здесь гораздо лучше подходит старое английское значение. Ког. Тот, кто, бросая в игре кости, особым образом держит палец, чтобы управлять их падением, другими словами, жулик, обманщик, плут.

«Но ведь могло статься, что и я, если бы тоже ничего не знал и не понимал, был бы простым и искренним человеком, а значит, в этом нет никакого особого достоинства или добродетели. Еще со времен Средневековья шутам, дуракам – прошу прощения, мисс Бедуин, я не хочу вас обидеть – позволялось нести любой вздор. Ну, предположим хотя бы на минутку: вот сидим мы втроем в этой тесной кабинке, двое мужчин-когов и одна прелестная девушка-пурсап, и главная забота красотки – чтобы ее точеные грудки были как можно более на виду… Предположим, что и я мог бы так же весело и беззаботно болтать обо всем на свете, свободный от необходимости постоянно помнить о четкой границе между тем, что я знаю, и тем, что говорю вслух. С этой-то болью я в конце концов справлюсь, – решил он. – Главное, никаких таблеток. Никаких бдений по ночам от бессонницы ли, или от нежелания уснуть, неважно».

– Мисс Бедуин, – сказал он, – знаете, а ведь я от вас просто без ума. Только поймите меня правильно. Я говорю не о плотской любви, а о возвышенной, духовной.

– В самом деле? – отозвалась мисс Бедуин.

– Вот гляжу я на вас, – продолжил Ларс, – и восхищаюсь, и больше мне ничего не надо.

– Так восхищаешься, – проворчал Пит, – что боишься затащить ее в постель? Детский лепет! Тебе сколько лет, Ларс? Настоящая любовь и значит постель, как в браке. Разве я не прав, мисс, как вас там? Если бы Ларс действительно любил…

– Дай же объяснить, – перебил Ларс.

– Кому нужны твои объяснения, – отмахнулся Пит.

– Дай хоть попробовать, – не сдавался Ларс. – Меня восхищает ее позиция.

– «Не столь крутая, как…» – начал было Пит, цитируя известного композитора и поэта прошлого века Марка Блицштейна[6]6
  Марк Блицштейн (1905–1964) – американский композитор.


[Закрыть].

– А я вот крутая, и даже очень, – вспыхнув, перебила его мисс Бедуин. – Именно это я вам только что и сказала. Могу еще что-нибудь добавить…

Она умолкла, потому что возле их кабинки внезапно возник какой-то коротышка, уже не первой молодости – на его розоватом блестящем черепе кое-где произрастали кустики седых волос. Нос был украшен старомодными очками с толстыми линзами, под мышкой портфель, на лице робость и вместе с тем странная решимость, словно он очень жалел о том, что отступать уже поздно.

– Коммерсант, – предположил Ларс.

– Нет, – откликнулась мисс Бедуин, – плохо одет для коммерсанта.

– Судебный курьер, – повторил попытку Ларс, которому казалось, что старичок, который старался держаться официально, явно пришел по делу. – Я прав? – обратился он к подошедшему.

– Г-господин Ларс? – проговорил, запинаясь, старичок.

– Да, это я, – ответил тот, уверенный, что угадал.

– Это коллекционер автографов! – воскликнула мисс Бедуин. – Он вас узнал и хочет попросить автограф.

– На фаната вроде не похож, – задумчиво добавил Пит. – Вы посмотрите на булавку в галстуке. Настоящий граненый камень. Кому в наши дни придет в голову нацепить…

– Господин Ларс, – проговорил пожилой господин хриплым, ломким голосом, осторожно усаживаясь на краешек скамьи, отодвигая в сторону сахарницу, солонку, пустые кофейные чашки и кладя перед собой портфель. – Просить прощения, что беспокоить. Но – проблема.

В нем было что-то от Санта-Клауса, но он явно пришел по серьезному делу, а всякое серьезное дело требует строгости, и никаких сантиментов. За его спиной не толпились сказочные эльфы, и не похоже было, что он запасся подарками. Перед Питом, Ларсом и мисс Бедуин сидел специалист в своей области: одного взгляда на то, как он роется в портфеле, хватало, чтобы отпали всякие сомнения.

Вдруг Пит толкнул Ларса локтем и кивнул в сторону выхода. Возле пустой кабинки у двери стояли два молодых человека со скучающими рыбьими лицами. Похоже, они пришли в кафе вместе с этим странным типом и теперь глаз с него не спускают, ждут развития событий.

– Вызывайте полицию, – сказал Пит мисс Бедуин, а сам полез в карман и вынул документ, который всегда носил с собой.

Мисс Бедуин приподнялась, растерянно хлопая глазами.

– Давайте скорее, – поторопил ее Пит. – Эй, кто-нибудь, позовите полицию, – громко крикнул он.

– Пожалуйста вас, не надо полиция, – умоляюще проговорил старичок, хотя в голосе слышались нотки раздражения. – Всего несколько слов. Вы кое-что не совсем понимать. Вот, взглянуть, пожалуйста.

Он вынул из портфеля блестящие цветные снимки, которые Ларс сразу узнал. Это были копии его ранних эскизов, собранные агентами Кей-Эй-Си-Эйч, начиная от двести шестидесятого и по двести шестьдесят пятый, а также копии точной спецификации его последних моделей, составленной для дальнейшей разработки в компании «Ланферман и партнеры».

– Эта бумага называется «предписание о сдержанности поведения», – сказал старичку Ларс, разворачивая документ. – Вам известно, что там написано?

Скроив недовольную мину, старичок неохотно кивнул.

– «Всем официальным представителям правительства Советского Союза, – начал читать Ларс, – а также Китайской Народной Республики, Кубинской Народной Республики, Бразильской Народной Республики и Доминиканской Народной Республики…»

– Да-да, – закивал старичок.

– «…и всех прочих этнических и национальных образований, входящих в состав политического союза Восточный блок, в течение всего срока, указанного в данном документе, строжайше воспрещается беспокоить и раздражать подателя сего документа, а также докучать ему, угрожать или оказывать на него давление…» То есть податель – это я, речь идет обо мне, Ларсе Паудердрае… «Или иным каким-либо способом отвлекать его, а также приближаться к нему с тем, чтобы…»

– Хорошо, – вяло проговорил пожилой господин. – Я есть официальный представитель Советского Союза. По закону я не мочь с вами разговаривать. Мы понимать это, господин Ларс. Но этот эскиз, ваш номер двести шестьдесят пять. Видеть?

Он взял снимок и показал Ларсу.

Тот даже не взглянул.

– Кто-то из ваш коллектив написать, что это, – пухлым морщинистым пальцем он провел по английским словам под эскизом, – эволюционный пушка. Правильно?

– Правильно, – ответил Пит, – и будьте с ней осторожны, она способна превратить вас в сгусток первичной протоплазмы.

– Это пока эскиз, – ухмыльнулся советский чиновник, – а для того, о чем вы говорить, нужен как минимум действующий модель. Вы работать у Ланферман? Создавать опытный образцы, проводить испытаний? Кажется, я угадать. Меня звать Аксель Каминский. – Он протянул руку Питу. – А вас…

В этот момент на мостовую возле кофейни плюхнулась патрульная машина нью-йоркской полиции. Двое полицейских в форме, руки на кобурах, быстро вошли в помещение и пробежались взглядом по залу – от таких глаз не укроется ничто и никто, если представляет собой потенциальную опасность, неадекватно себя ведет или передвигается, а в особенности если способен достать собственное оружие.

– Сюда, – помахал полицейским Ларс.

Ему все это очень не нравилось, но советский представитель вел себя как круглый идиот. А чего еще мог он ждать, столь нагло подходя к Ларсу, да еще в общественном месте? Он встал из-за стола и протянул бумагу первому подошедшему полицейскому.

– Вот этот человек, – указал он на пожилого чиновника из Восточного блока, который нервно барабанил по своему портфелю, – нарушил постановление Верховного суда округа Квинс. Арестуйте его. Мой адвокат будет добиваться предъявления ему официального обвинения. Сообщить вам об инциденте – моя обязанность.

Он подождал, пока полицейские прочитают текст документа до конца.

– Я всего лишь хотеть знать, – жалобно ныл представитель Советского Союза, – что значить цифра семьдесят шесть, которую вы поставить…

Его увели. Двое парней в модных костюмах, не проронив ни слова, проводили своего товарища холодным рыбьим взглядом, но не вмешались в действия городской полиции и через минуту с невозмутимым видом покинули кофейню.

– Что ж, – сказал Пит, снова садясь за стол, – по крайней мере, обошлось без лишнего шума.

Однако лицо его болезненно морщилось.

– Десять против двадцати, что он из посольства.

– Да, – согласился Ларс.

Не было никакого сомнения, что старичок – не агент органов безопасности, а чиновник. Ему дали поручение, он попытался выполнить, чтобы начальство было довольно. Все они крутятся в одном колесе. И советским властям этот инцидент вряд ли доставит удовольствие.

– Странно, что их заинтересовала двести шестьдесят пятая, – сказал Пит, – с ней у нас все шло как по маслу. Как думаешь, кто из твоих работает на Кей-Эй-Си-Эйч? Может, поручить ФБР проверить?

– У нас в конторе, – ответил Ларс, – ни ФБР, ни ЦРУ никого не найдет, гарантирую. И ты это прекрасно знаешь. А вот насчет ланфермановской фирмы не уверен. Что скажешь? Между прочим, я своими глазами видел снимки ваших моделей.

Конечно, он это прекрасно знает. И его беспокоит не тот факт, что в корпорации «Мистер Ларс» сидит агент Кей-Эй-Cи-Эйч и разведка Восточного блока о результатах работы медиума знает ровно столько, сколько сам Ларс об эскизах Лилы Топчевой, а тот странный интерес к разработке под номером двести шестьдесят пять и всем, что связано с ее «внедрением». Потому что к этому проекту он относился особенно трепетно. Он ревниво следил за каждой стадией работы. Как раз на этой неделе на огромных подземных полигонах Ланфермана проверялся опытный образец этой установки.

И испытания принесли кое-какие любопытные результаты.

Но лучше поменьше об этом размышлять, иначе придется менять работу. Ни Джека Ланфермана, ни тем более Пита он ни в чем не винит. Не они придумали эту игру и правила к ней. Им приходится лишь молча эти правила соблюдать, как, впрочем, и ему тоже, ничего не поделаешь, такова жизнь.

А в подземных лабиринтах, соединяющих основные отделы фирмы «Ланферман и партнеры», расположенные под Сан-Франциско, с ее «филиалом» под Лос-Анджелесом – южной оконечностью необъятной подземной сети лабораторий, цехов, испытательных полигонов, – установка под номером двести шестьдесят пять, «эволюционная пушка» (второпях придуманное длинное название с добавлением в скобках слов «рабочая модель» как-то само собой быстро отпало), это супероружие, которое медиумы, оружейные модельеры, обрели, рыская в бесконечных пространствах загадочных потусторонних миров, на радость пурсапов скоро получит боевое крещение.

Жертву для установки номер двести шестьдесят пять выбрали среди суррогатного грубого биоматериала, способного к самовоспроизведению. Все это немедленно попадет на страницы журналов, книг и газет, на экраны телевизоров и так далее, кроме разве что покрытых неоновой рекламой боков огромных гелиевых дирижаблей.

«Да, – думал Ларс, – Западный блок много теряет, не используя этой технологии, благодаря которой пурсапы и поддерживаются в состоянии невинной чистоты и жизнелюбия. Световой текст в ночном небе должен двигаться медленно, или, как в старину, непрерывно вращаться над небоскребами, поучая и наставляя народ, сколько требуется. А раз это средство массового просвещения по природе своей в высшей степени своеобычное, так сказать, специализированное, то и формулировки, конечно, должны быть простыми.

А на дирижабле для начала, – размышлял Ларс, – можно было бы разместить какое-нибудь известие, так сказать, оптимистического характера. Например, о том, что испытания установки под номером двести шестьдесят пять, которые сейчас якобы проводятся на подземных полигонах под Калифорнией, – фальсификация и обман».

Вряд ли такое кому понравится. Пурсапы придут в ярость. А вот Совет нацбеза и не пошевелится. Это ясно как божий день. Они спокойно воспримут подобную утечку. Коги легко переживут, если будет обнародован этот факт, как и любой другой, обладание которым подтверждает их право называть себя правящей элитой общества. В результате одни только пурсапы останутся в проигрыше.

Вот это и вызывало в нем бессильный гнев, который день за днем все больше подтачивал чувство собственного достоинства и уважение к труду.

«А что, если прямо здесь, – думал он, – в этой кафешке “Пей и закусывай у дядюшки Джо”, встать и заорать: “Никакого оружия у нас нет!” Интересно, что будет? А то и будет, что сначала посетители обратят в мою сторону внезапно побледневшие от страха лица. А через мгновение пурсапы дружно сорвутся со стульев и бросятся бежать подальше от этого места.

Именно так все и будет, уж я-то знаю. И Аксель Кандинский, или как его там, Каминский, добродушный старичок из советского посольства, тоже знает. И Пит. И генерал Нитц, и все его присные.

Установка номер двести шестьдесят пять – не менее удачная работа, чем все мои предыдущие, да и будущие тоже. Эволюционная пушка, способная в радиусе пяти миль любое живое, высокоорганизованное и наделенное сознанием существо отбросить по пути эволюции на два миллиарда лет назад, в самое ее начало. Сложнейшие организмы скукожатся в нечто амебообразное, в беспозвоночную слизь, а то и вообще в примитивное одноклеточное с молекулярной структурой протеина. Вот что увидят пурсапы в шестичасовом выпуске новостей по телевидению, потому что это и в самом деле случится. Перед множеством телекамер этот спектакль, фальшивка на фальшивке, будет разыгран как по нотам. И спать пурсапы лягут счастливые, уверенные в том, что их жизнь и жизнь их детей под надежной защитой, что мудрые руководители владеют молотом самого бога Тора, и не страшен никакой враг, подразумевается Восточный блок, конечно, где тоже днем и ночью изобретаются и испытываются все новые образцы разрушительного сверхоружия».

Господь Бог был бы изрядно удивлен, быть может, даже приятно удивлен, узнав, как эффективно действуют, какую гибель несут боевые установки, скажем, начиная от двести шестидесятой и до двести восьмидесятой серии, созданные высококлассными специалистами Ланфермана. Грех гордыни, который древние греки называли словом hubris, это он способствовал тому, что частица божественного логоса стала плотью – да какой там плотью, изделием из полимера пополам с металлом. Миниатюрных размеров и с дублирующими блоками на случай, если какой-нибудь из крошечных элементов придет в негодность.

Сам Господь, с увлечением творя Вселенную и человека в ней, не додумался создать миниатюрный ее дубликат. Снес все Свои яйца в кое-как сплетенную корзинку, и из них вывелась раса разумных существ, которая теперь напропалую, в трехмерной, ультрастереофонической записи снимает то, чего на самом деле нет.

«Не хули, пока сам не попробуешь, – усмехнулся Ларс. – Думаешь, просто делать качественные трехмерные снимки того, чего нет на свете? Чтобы достичь такого уровня мастерства, человечество проделало путь длиной в пятнадцать тысяч лет».

– Жрецы Древнего Египта… Кажется, где-то у Геродота, – проговорил он вслух.

– Что? – переспросил Пит.

– При помощи гидравлического пресса они умели открывать врата храма на расстоянии. Врата раздвигались как раз в тот момент, когда они вздымали руки и возносили молитвы своим богам с головами зверей и птиц.

– Ты это о чем? – произнес Пит.

– Неужели не понимаешь? – недоуменно спросил Ларс, которому такие вещи казались очевидными. – Это же монополия на знание. Вот что мы получили: проклятую монополию. В этом все и дело.

– Ты просто спятил, – сердито сказал Пит, вертя в руках кофейную чашку. – Нельзя же так переживать только потому, что какой-то холуй из Восточного блока приставал к тебе.

– Да он здесь ни при чем. – Ларсу очень хотелось растолковать свою мысль, у него возникла потребность выговориться. – Вот вы сидите под Монтереем[7]7
  Монтерей – город в Мексике.


[Закрыть], где вас никто не видит. Создаете опытные образцы. Способные взрывать города, сбивать спутники…

Он замолчал, будто не решаясь продолжать. Пит отчаянно кивал в сторону мисс Бедуин с ее серебристыми сосочками.

– Возьми хоть спутник системы «еж», например, – осторожно продолжил Ларс.

Он имел в виду самый грозный из сохранившихся до сих пор спутников. Такие «ежи» считались неуязвимыми, и из более чем семисот устройств, кружащихся в околоземном пространстве, не менее пятидесяти были как раз этого типа.

– Двести двадцать первая установка, – говорил он, – «ионизационная рыба», которая за полсекунды разложилась на отдельные молекулы, просто испарилась…

– Да заткнись ты, надоел! – грубо оборвал его Пит.

Кофе они допивали в полном молчании.

6

Вечером Ларс Паудердрай был уже в парижском офисе своей корпорации, который его возлюбленная Марен Фейн содержала в таком безупречном состоянии, словно это был…

Он попытался найти подходящее слово, но эстетические вкусы Марен не поддавались никакому описанию. Сунув руки в карманы, он стоял посреди кабинета и глазел по сторонам, дожидаясь, пока Марен в дамской комнате накрасится, чтобы достойно выйти в свет. Можно было бы предположить, что она, занимая высокий руководящий пост, думает только о своей карьере, всю себя отдавая своему призванию, как какой-нибудь безнадежный, вечно угрюмый кальвинист. Но она считала, что настоящая жизнь начинается только в конце рабочего дня.

В общем, все у нее было не так, как у нормальных людей. Марен исполнилось двадцать девять лет. Высокая и стройная – метр семьдесят без каблуков – с огненно-рыжей шапкой волос… Впрочем, волосы ее были не совсем рыжие, скорее цвета красного дерева, и блестели не искусственным блеском, достигаемым с помощью химии, а собственным, природным. И вообще, что касается цвета, у Марен все было натурально. Просыпаясь утром в постели, она уже вся светится, глаза сияют, словно…

«Черт возьми, – подумал он, – ну и что? Да кому до этого есть дело в полвосьмого утра? Ну, красивая, ну, живая, ну, высокая, яркая и изящная, и все такое, и в это время суток полная сил, но абсурд же, преступление перед здравым рассудком, издевательство над сексуальностью! Какая может быть любовь в полвосьмого утра?! И что прикажете с ней делать в такой ситуации? Месяц, ну, два выдержать еще куда ни шло, а дальше? Не-ет, так долго продолжаться не может…»

– Тебя и вправду не волнует, что у нас здесь происходит? – спросил он, когда Марен с накинутым на плечи плащом вернулась в кабинет.

– Ты про наше предприятие?

Ее кошачьи глаза распахнулись, и в них запрыгали веселые чертики. Она стояла довольно далеко от Ларса.

– Слушай, что ты от меня хочешь? Ночью пользуешься моим «сома»[8]8
  Сома (др.-греч.) – тело; (физиол.) – все клетки тела, за исключением половых.


[Закрыть], днем – моей головой. Тебе что, мало?

– Ох уж мне эти образованные, – сказал Ларс. – Я с тобой серьезно. «Сома», – передразнил он. – Где ты этого нахваталась?

Ему хотелось есть, он злился, и вдобавок ему все порядком надоело. Сказалась еще и резкая смена часовых поясов – он уже шестнадцать часов был на ногах.

– Признайся, ты меня терпеть не можешь, – сказала Марен тоном брачного консультанта.

«Думаешь, я не знаю истинной причины, – говорил ее тон. – Прекрасно знаю. А вот ты – нет».

Марен смотрела ему прямо в глаза и, похоже, нисколько не боялась ни того, что он скажет, ни того, что сделает. Он подумал, что, хотя формально может в любой момент ее прогнать с работы или выставить прямо посреди ночи из парижской квартиры, власти над ней у него нет ни капельки. Неважно, что значит для нее карьера, но хорошую работу она всегда найдет, где угодно и когда угодно. И в нем она нисколько не нуждается. Если бы они вдруг расстались, она бы по нему поскучала, конечно, недельку-другую, но не больше, ну, поплакала бы пару раз после третьей рюмки мартини… и все.

А вот если он ее потеряет, рана будет кровоточить до конца его дней.

– Пойдем ужинать, что ли? – мрачно спросил он.

– Нет, я хочу в церковь, помолиться, – ответила она.

– Что-о? – Он изумленно вытаращил глаза.

– Хочу зайти в церковь, поставить свечку и помолиться, – спокойно повторила она. – Что тут странного? Два раза в неделю я бываю в церкви, и ты это знаешь. Тебе это стало известно сразу, как только… ты… познал меня, – деликатно прибавила она. – В библейском смысле. Я тебе все рассказала в нашу первую ночь.

– А свечку зачем?

Он знал, что свечки ставят, когда хотят о чем-то попросить.

– Секрет, – ответила Марен.

– Ладно… Для тебя сейчас шесть вечера, а для меня – третий час ночи. Давай ты приготовишь что-нибудь перекусить, потом я лягу спать, а ты иди куда хочешь, хоть в церковь, хоть куда.

– Я слышала, – сказала Марен, – что к тебе подъезжал с разговорами какой-то советский чиновник.

– Кто тебе сказал? – встревожился он.

– Я даже получила предостережение. Из Совета нацбеза. Официальный втык всей фирме и рекомендацию остерегаться невысоких пожилых мужчин.

– Брось трепаться.

– Парижский офис тоже должен быть информирован, или ты не согласен? – пожала плечами Марен. – Ведь это случилось в общественном месте…

– Я не искал встречи с этим придурком! Он сам подошел, когда я пил кофе.

Но его охватило беспокойство. Значит, Совет направил официальное предупреждение! Неужели это правда? Если так, почему Ларс не первым получил его?

– Генерал, как его, вечно у меня вылетает из головы имя, – сказала Марен, – ну, тот толстяк, которого ты так боишься. Нитц…

Эту шпильку она ему вставила с очаровательной улыбкой.

– Да, генерал Нитц, он позвонил нам в Париж по сверхсекретной видеосвязи и велел соблюдать предельную осторожность. Я обещала, что поговорю с тобой. Еще он сказал…

– Ты все это придумала.

Но он понимал, что Марен говорит правду. Скорей всего, это произошло в течение часа после его встречи с Акселем Каминским. У Марен был целый день, чтобы сообщить ему о звонке Нитца. Это в ее стиле: дождаться момента, когда в крови у него почти не останется сахара, чтобы он не смог защищаться.

– Я сам позвоню, – сказал он скорее себе самому, чем ей.

– Он спит. Прикинь, сколько сейчас в Портленде, это штат Орегон. И потом, я же ему все объяснила.

Она вышла из кабинета, и Ларс машинально пошел следом, к лифту, который должен был поднять их на крышу, где стоял его хоппер, кстати, собственность фирмы. Марен с довольным видом напевала что-то под нос, и это выводило его из себя.

– Ну и что ты ему объяснила?

– Сказала, ты уже давно решил уехать, если тебя здесь перестанут любить и ценить.

– И что он ответил? – спросил Ларс, стараясь сохранить самообладание.

– Генерал Нитц сказал, ему это известно. И твою позицию он понимает. Вообще-то военные в Совете на своей экстренной закрытой сессии в Фестунг Вашингтоне в прошлую среду обсуждали этот вопрос. И в отделе кадров генералу Нитцу сообщили, что у них имеется три кандидатуры на должность модельера оружия. Три новых медиума, их нашел психиатр Валингфордской клиники в Сент-Джордже.

– И они на хорошем уровне?

– Кажется, да.

– В Орегоне сейчас не два часа ночи, а полдень, – прикинул он. – Ровно полдень.

Он повернулся и пошел назад в офис.

– Не забывай, – крикнула ему в спину Марен, – что мы живем по Толиверскому эконом-времени.

– Но в Орегоне сейчас солнце в зените!

– А по ТЭВ там два часа ночи, – стояла она на своем, – так что лучше ты своему генералу Нитцу не звони. Если бы он хотел поговорить с тобой, то позвонил бы в нью-йоркский офис, а не сюда. Он тебя почему-то недолюбливает. Так что какая разница, полночь сейчас или полдень, – закончила она, мило улыбаясь.

– Ты сеешь семя раздора, – сказал Ларс.

– Говорю правду, вот и все. Хочешь знать, в чем твоя беда?

– Нет, не хочу.

– Твоя беда…

– Отстань!

– Твоя беда в том, что ты терпеть не можешь мифов, или, как ты говоришь, лжи. И когда тебе приходится иметь с этим дело, ты целый день ходишь сам не свой. А когда тебе говорят правду, покрываешься пятнами, заболеваешь, то есть на нервной почве.

– Хм…

– Единственное, чем можно тебе помочь, – продолжала Марен, – по крайней мере, с точки зрения тех, кто вынужден возиться с тобой, таким капризным и непредсказуемым, это и дальше кормить тебя мифами.

– Ох, перестань. Ответь лучше, генерал Нитц говорил что-нибудь про тех медиумов, которых они нашли?

– Конечно. Первый – совсем мальчишка, толстый как Робин Бобин, вечно с леденцом во рту, ужасно противный. Второй – старая дева из Небраски, уже пожилая. А третий…

– Мифы, – перебил ее Ларс, – преподнесенные так, что начинаешь в них верить.

Он быстро пошел по коридору в кабинет Марен. Уже через пару секунд он набирал номер, чтобы позвонить в Фестунг Вашингтон по космической связи.

Но только появилась картинка, раздался резкий щелчок. Картинка медленно – но если внимательно смотреть, достаточно заметно – стала съеживаться и потом исчезла. Одновременно загорелся красный предупредительный сигнал.

Установка видеосвязи явно прослушивалась. Он сразу дал отбой и вернулся к Марен, которая стояла у двери лифта и с невозмутимым видом дожидалась Ларса.

– У тебя установка на прослушке.

– Знаю, – сказала Марен.

– Почему не вызвала ребят, чтоб убрали?

– Они и так все знают, – снисходительно сказала Марен – подобным тоном разговаривают с ребенком или с человеком умственно отсталым.

Кто такие «они», Марен не пояснила. Но скорей всего, имела в виду либо Кей-Эй-Си-Эйч, агентство, которому все равно, на кого работать, и в данном случае выполняющее заказ заинтересованных лиц из Восточного блока, либо компетентные органы Восточного блока, возможно, КВБ. Но, как она сказала, какая разница. «Они» все равно все знают.

И все-таки это раздражало Ларса: что за дела, выходить на его клиента, подключившись совершенно внаглую, даже не пытаясь хоть как-то замаскировать поставленное в своекорыстных целях, враждебное и в высшей степени предосудительное электронное устройство.

– Его установили на прошлой неделе, – задумчиво проговорила Марен.

– Я ничего не имею против монополии на знание, ради бога! Меня совершенно не колышет, что когов мало, а пурсапов много. Любое общество должно управляться элитой.

– Так в чем же дело, дорогой?

– А в том, – сказал Ларс, когда они с Марен вошли в лифт, – что в данном случае элита и не пытается охранять знание, благодаря которому она стала элитой. Вот что меня беспокоит.

«Возможно, – подумал он, – власти в Западном блоке бесплатно распространяют анкету с вопросами, типа: “Что вы, ребята, думаете о том, как мы вами правим, и что собираетесь насчет этого предпринять?”»

– А ведь ты тоже состоишь во властных структурах, – напомнила ему Марен.

– А у тебя зато постоянно включена телепатическая приставка мозга. Между прочим, это нарушение постановления Бехрена.

– За приставку я заплатила пятьдесят миллионов, – ответила Марен. – И что, прикажешь теперь отключить? Должна же она окупиться. По крайней мере, я точно знаю, изменяешь ты мне или нет с какой-нибудь красоткой…

– А ты залезь в мое подсознание.

– Залезала. Но зачем? Неинтересно, где ты прячешь всякую дрянь, о которой и сам не хочешь знать.

– Нет уж, поинтересуйся! Чем это нам грозит. Там ведь есть все: и что я собираюсь делать в ближайшем будущем, и мои замыслы, которые пока еще в зачаточной фазе.

– Какие высокие слова, а мысли гроша медного не стоят, – пожала плечами Марен и, увидев, как изменилось его лицо, хихикнула.

Летательный аппарат, управляемый автопилотом, уже набрал высоту. Ларс машинально дал команду лететь куда-нибудь за город, вон из Парижа… Бог знает зачем.

– Я обязательно проанализирую твое подсознание, мой котик, – сказала она. – Мне не терпится узнать, о чем ты все время думаешь своим нестандартным умом… между нами, умишко-то у тебя ниже среднего, если не считать шишки на лобной доле большого мозга, благодаря которой ты стал медиумом.

Он ждал, когда она проговорится и скажет ему всю правду.

– Слышу, как снова и снова пищит этот твой внутренний голос: «Почему пурсапы должны верить в то, чего нет? Почему нельзя им рассказать все как есть, почему они не способны этого принять?»

Теперь голос звучал сочувственно. Такое с ней бывало нечасто.

– Твой умишко слишком мал, чтобы понять эту невероятную истину. Да и им не под силу.