Текст книги "Абсолютное оружие"

7

После ужина они отправились к Марен. Пока она переодевалась «во что-нибудь покомфортабельней», как выразилась героиня киноактрисы Джин Харлоу в одном старинном, но до сих пор не утратившем популярности фильме, он мерял ногами гостиную.

Вдруг на глаза ему попалась вещичка, лежащая на низком столике из искусственного тарзального дерева. Она показалась странно знакомой; Ларс взял ее в руки и принялся с любопытством разглядывать. Действительно, чем-то знакомая штуковина и в то же время какая-то странная.

– Что это у тебя за вещица? – крикнул Ларс в приоткрытую дверь спальни, в полумраке которой стройная фигурка Марен в одном белье порхала от кровати к шкафу и обратно. – Ты слышишь? Вроде человеческая голова, только лица не разобрать. Размером с бейсбольный мячик.

– Это двести вторая серия, – весело ответила Марен.

– Для которой я эскиз делал, что ли? – Он удивленно уставился на предмет.

Эта разработка уже была внедрена. По рекомендации одного из конкомодиев изделие поступило в розничную торговлю.

– А что это такое? – спросил он, не найдя на штуковине ничего похожего на выключатель.

– Да так, для развлечения.

– Что значит – для развлечения?

– А ты поговори с ним, – предложила Марен, на минутку выйдя из спальни, причем совершенно голая.

– Нет уж, лучше я буду развлекаться, глядя на тебя, – сказал Ларс, любуясь ею. – Ты поправилась на полтора килограмма.

– Его зовут Орвил. Спроси его о чем-нибудь, – посоветовала Марен. – Старина Орвил… Народ от него с ума сходит. Сидят с ним с утра до вечера, задают вопросы, слушают ответы и никого не хотят видеть. Прямо культ какой-то. Новая религия.

– Религия – это чушь собачья, – внезапно посерьезнел он.

Опыт странствий по многомерным мирам освободил его от наивной веры в религиозные догматы. Если кого и назвать знатоком потустороннего мира, так это его. Только вот Бога в своих путешествиях он так и не нашел.

– Тогда загадай ему загадку.

– А можно я просто положу его на место?

– Неужели тебе не интересно, что получается из твоих разработок?

– Нет, не интересно, не мое это дело, – ответил Ларс.

Он попытался вспомнить какую-нибудь загадку.

– Шестиглазый, в котелке, обожает хаос…

– Посерьезней у тебя ничего нет? – крикнула Марен из спальни, продолжая одеваться. – Ларс, ты просто какой-то извращенец.

– Он хмыкнул.

– Я имею в виду твой инстинкт саморазрушения.

– Лучше уж это, – ответил он, – чем инстинкт убийства.

«Может, поговорить об этом с Орвилом?» – подумал он.

– Скажи мне, дружок, – обратился он к твердому шару, который все еще держал в руке, – не ошибаюсь ли я, когда начинаю жалеть самого себя? Не ошибаюсь ли я, когда ропщу, недовольный властями? Когда разговариваю с советским чиновником за чашкой кофе?

Он сделал паузу, но ничего не произошло.

– Не ошибаюсь ли я, когда полагаю, – продолжал он, – что людям, которые утверждают, что они якобы производят смертоносное оружие, давно уже пора на самом деле заняться производством смертоносного оружия, а не проектами, которые дают повод создавать дурацкие финтифлюшки, такие, например, как ты сам?

Он снова подождал, но Орвил не издал ни звука.

– Наверно, сломался! – крикнул он Марен.

– Дай ему подумать. У него четырнадцать тысяч кристаллических элементов, и они работают последовательно.

– Хочешь сказать, он выполнен по полной схеме системы наведения двести второго?

Он с опаской посмотрел на Орвила. Ну да, конечно. Размеры этой вещи, да и форма тоже, в точности совпадают с размерами и формой системы наведения двести второй серии. Интересно, на что Орвил способен. Проблемы он должен решать, когда их формулируют перед ним вслух, а не с помощью перфокарты или железооксидной пленки. Неудивительно, что отвечать не спешит. Пока раскачается, пока введет в действие все свои ресурсы…

Возможно, более удачного эскиза в этой области у него больше не будет. А что получилось: Старина Орвил, безделушка, чье предназначение – развлекать на досуге людей, работа которых настолько упростилась и физически и умственно, что ее могла бы исполнять обезьяна. Господи! Какой позор!

«Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, – вспомнил Ларс знаменитый рассказ Кафки, – Ларс П. обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное… Ну и в кого я мог превратиться? В таракана?»

– Кто я такой? – снова обратился он к Орвилу. – Забудь все мои прежние вопросы, ответь на этот. Кем я был и в кого превратился?

Он со злостью сжал бюстик в руке.

На пороге спальни стояла Марен, одетая только в китайские пижамные штаны из голубой хлопчатобумажной ткани. Она с любопытством наблюдала за его возней с Орвилом.

– «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Ларс П. обнаружил, что он у себя в постели…»

В углу гостиной загудел телевизор, и она замолчала. Телевизор включился автоматически, потому что передавали новости.

Забыв об Орвиле, оба повернулись к экрану. Сердце его учащенно стучало. Ничего хорошего от новостей ждать не приходилось, он это хорошо знал.

Сначала на экране возникла заставка «Последние новости». Потом зазвучал голос диктора.

– Из штаб-квартиры космического агентства Западного блока в Шайенне, штат Вайоминг, сообщают, что аппарат, запущенный, по всей вероятности, с территории Китайской Народной Республики или Кубинской Народной Республики, выведен на орбиту…

– И это новости! – фыркнула Марен и выключила телевизор.

– Жду не дождусь дня, когда спутники станут сами выводить на орбиту друг друга.

– Это давно уже происходит, ты что, газет не читаешь? «Сайентифик Америкэн», например? Ты вообще знаешь, что в мире творится? – В ее шутливом укоре послышались серьезные нотки. – Тоже мне узкий специалист. Чем ты отличаешься от идиотов, которые способны запоминать номера всех попадающихся им на пути машин, номера всех абонентов видеосети в Лос-Анджелесе и окрестностях или почтовые индексы всех населенных пунктов Америки? – сказала она и снова исчезла в спальне – наверное, решила, что пора надеть верх пижамы.

Вдруг Орвил в руке Ларса шевельнулся. Ощущение жутковатое. Ларс растерянно заморгал. Он успел забыть, что только минуту назад задавал вещице какие-то вопросы.

– Мистер Ларс, – прозвучал у него в голове хрипловатый квакающий голос.

– Да, – ответил он таким тоном, будто находился под гипнозом.

Игрушка игрушкой, но этот Старина Орвил оказался не так-то прост. Еще бы, сколько сложнейших компонентов напихано в шарик – слишком много для безделушки.

– Мистер Ларс, ваш вопрос носит глубоко онтологический характер. Структура индоевропейских языков не позволяет провести достаточно исчерпывающий анализ. Не могли бы вы как-нибудь переформулировать его?

– Нет, – немного подумав, ответил Ларс.

– В таком случае, мистер Ларс, вы подобны раздвоенной редьке[9]9
  «Помню я его в Климентской школе; он тогда очень похож был на человека, вырезанного после ужина из корки сыра, а без одежды его можно было принять за раздвоенную редьку с выточенной рожицей наверху». Шекспир У. Король Генрих IV. Часть 2, акт 3, сцена 2. (Прим. ред.)


[Закрыть], – сообщил после паузы Старина Орвил.

– Ты знаешь, кого он цитирует? – не зная, смеяться или нет, обратился Ларс к Марен – уже одетая, она стояла рядом и слушала. – Шекспира!

– Почему нет? У него огромная база данных, там он и ищет свои ответы. А ты думал, что он выдаст тебе сонет собственного сочинения? Он может сообщить только то, что у него внутри. Новое создавать не способен.

Однако видно было, что Марен искренне озадачена.

– Ларс, я серьезно считаю, – продолжала она, – что у тебя ум совсем не технического склада, да и интеллектом ты…

– Тише! – перебил он. – Орвил хочет сказать что-то еще.

– Вы также спросили, в кого вы превратились, – завывая, как пластинка, у которой замедлили скорость, проговорил Орвил. – Вы превратились в парию. В бродягу. В бездомного. Если перефразировать Вагнера…

– Рихарда Вагнера? – переспросил Ларс. – Композитора, что ли?

– А также драматурга и поэта, – напомнил ему Орвил. – В опере «Зигфрид» герой произносит слова, перефразируя которые можно довольно точно описать вашу ситуацию. «Ich hab’ nicht Brüder, noch Schwester, Meine Mutter… – Орвил помолчал немного и закончил: – Ken’ Ich nicht. Mein Vater…»[10]10
  «У меня нет ни брата, ни сестры, я не знаю, кто моя мать. Мой отец…» (нем.)


[Закрыть]

Потом Орвил, переключившись на замечание Марен, обработал и его.

– Меня сбило с толку имя. Мне показалось, что вы сказали не «мистер Ларс», а «мистер Норс». Прошу прощения, мистер Ларс. И я утверждаю, что вас, как и Персифаля, можно охарактеризовать словом «Waffenlos», то есть человеком, лишенным оружия, безоружным… причем и фигурально, и в буквальном смысле. Ведь вы не создаете никакого оружия, хотя всем известно, что именно этим якобы занимается ваша фирма. Но вы являетесь «Waffenlos» и в другом, более важном… даже в некотором роде роковом для вас смысле. Вы совершенно беззащитны. Как юный Зигфрид, который, пока не убил дракона, не испил его крови и не понял, о чем поет птица… как Персифаль, который, пока не узнал от цветочных фей своего истинного имени, да-да, именно, вы совершенно невинны. И не исключено, что невинны также и в отрицательном смысле этого слова, то есть как дурачок.

– Ты смотри, да он кое-что соображает, – удовлетворенно кивнула Марен. – Орвил, я не зря заплатила за тебя целых шестьдесят поскредов, так что можешь продолжать свою болтовню, мы слушаем.

Она подошла к журнальному столику и вынула из пачки небольшую сигару.

Орвил молчал, размышляя. Будто он и вправду умел делать выводы самостоятельно, а не просто, как сказала Марен, выбирать подходящий ответ в своей базе данных.

– Я знаю, чего вы хотите, мистер Ларс, – заговорил он наконец. – Вы стоите перед трудной дилеммой. Можно сказать, находитесь между молотом и наковальней, именно сейчас. Но сами этого не сознаете и не видите.

– Как это, черт побери? – потребовал объяснений ошарашенный Ларс.

– Мистер Ларс, – сказал Орвил, – вы отчаянно боитесь, что настанет день, вы придете в свой офис, погрузитесь в транс, пробудете там сколько надо и вернетесь без единого эскиза. Другими словами, вы боитесь лишиться своего дара.

В комнате было тихо, лишь слышно, как нервно затягивается дымом Марен.

– Ишь ты! – немного смягчившись, сказал Ларс.

Ему вдруг показалось, что он – маленький мальчик, будто и взрослым никогда не был. Его охватил какой-то суеверный страх перед зажатой в руке штуковиной.

Эта игрушка, этот говорящий идол, это искаженное воплощение идеи, рожденной в недрах корпорации «Мистер Ларс»… Орвил был прав. Он на самом деле испытывал страх, и страх этот явно имел отношение к классической фрейдистской боязни кастрации. Этот страх никогда не покидал его.

– Вас постоянно мучит беспокойство, что все так называемые эскизы оружейных установок – подлог и фальсификация. Но это чувство искусственное и ложное, – важно продолжал вещать Орвил. – Оно искажает психологическую реальность, из которой рождается. Впрочем, как любой здравомыслящий человек, вы прекрасно знаете, что в пользу производства настоящего оружия не существует никаких аргументов. Ни в Западном блоке, ни в Восточном. Когда в тысяча девятьсот девяносто втором году, в обстановке строжайшей секретности, в исландском городе Фэйрфакс встретились представители двух гигантских политических образований и подписали договор о принципах так называемого «внедрения», а затем в две тысячи втором уже совершенно открыто был ратифицирован протокол этого договора, человечество было спасено от полного уничтожения.

– Хватит, – сказал Ларс, не глядя на игрушку.

Старина Орвил тут же умолк.

Ларс шагнул к журнальному столику и трясущейся рукой положил прибор на место.

– И это ты называешь развлечением для пурсапов? – спросил он.

– Но они же не поднимают таких серьезных тем. Задают глупые вопросы, просто для хохмы, – ответила Марен. – Так-так, – пристально посмотрела она на Ларса. – Выходит, все твои жалобы и стенания, типа «Боже мой, я настоящий мошенник, постоянно обманываю бедных пурсапов», – все это один только треп!

– Выходит, что да, – согласился Ларс, который все еще не мог прийти в себя. – Но я сам этого не знал. Я ведь на приемы к психоаналитикам не хожу – я их терпеть не могу. Они, кстати, тоже все мошенники. Зигмунды фрейды паршивые.

Он помолчал, надеясь услышать ее смех. Но она и не думала смеяться.

– Значит, боязнь кастрации, – заговорила она. – Боязнь потерять мужскую потенцию. Ларс, я знаю, что тебя пугает: ты думаешь, если твои эскизы, полученные в состоянии транса, не ведут к разработкам настоящего оружия, значит, значит, ты – импотент. Верно, котик?

Ларс опустил глаза.

– Waffenlos, безоружный, – сказал он. – Какой деликатный эвфемизм…

– Все эвфемизмы деликатные. Для того они и существуют.

– …Не стал ведь говорить прямо, мол, импотенция. Выходит, я не мужчина.

Он посмотрел Марен в глаза.

– В постели, – ответила Марен, – ты способен заменить дюжину мужчин. Даже больше. – Она посмотрела на него подбадривающим взглядом.

– Ну, спасибо, – ответил он. – И все-таки не покидает чувство какой-то несостоятельности. Скорей всего, и Орвил не докопался до корней этого дела. У меня такое ощущение, что тут кроется что-то связанное с Восточным блоком.

– А ты спроси Орвила, – предложила Марен.

– Скажи-ка мне, Старина Орвил, при чем здесь Восточный блок… ведь он как-то связан со всем этим? – спросил Ларс, снова взяв в руки маленькую голову с неопределенными чертами лица.

Наступила пауза, наполненная тихим жужжанием сложной электронной системы.

– Снимок на глянцевой бумаге, сделан с большого расстояния, очень нечеткий. Слишком нечеткий, чтобы сообщить вам то, что вы хотите узнать.

Ларс сразу все понял. И тут же постарался выбросить это из головы, поскольку рядом стояла его сотрудница и любовница Марен Фейн и, нахально попирая специальный закон, читала все его мысли. Ухватила ли эту, или он успел вовремя загнать ее в подсознание, где ей и следовало быть?

– Так-так, – задумчиво проговорила Марен. – Значит, Лила Топчева.

– Да, – обреченно сказал он.

– Другими словами… – начала Марен, собираясь во всей красе продемонстрировать свой незаурядный ум… собственно, за этот ум он и назначил ее на столь высокую должность.

«К несчастью для меня», – уныло подумал он.

– Другими словами, пытаясь решить психологически-сексуальную дилемму «кастрация – импотенция» в области моделирования оружия, ты ведешь себя как осел. Если б ты был девятнадцатилетним мальчишкой, я еще поняла бы…

– Завтра же схожу к психиатру, – запинаясь, пробормотал он.

– Значит, хочешь получить четкую фотографию этой змеи подколодной, этой коммунистической сучки? – В голосе Марен было столько ярости, ненависти, осуждения, что эта гремучая смесь, словно молния, пронизала комнату и обрушилась на него – всем своим существом он ощутил мощный удар.

– Да, – ответил Ларс, стоически перенеся страдание.

– Так я тебе ее достану. Так и быть. Не веришь? Честное слово. Слушай, я даже сделаю кое-что получше. Хочешь, на доступном тебе языке научу, как ее достать, и ты сделаешь это сам, потому что, откровенно говоря, лично мне неохота пачкаться…

Она подумала и нашла подходящее слово, чтобы нанести ему еще один крепкий удар ниже пояса:

– …в этом дерьме.

– Ну и как это сделать?

– Прежде всего заруби себе на носу: Кей-Эй-Си-Эйч тебе не поможет, и не рассчитывай. Если тебе принесли нечеткий снимок, значит, так было надо. Думаешь, они не могут сделать снимок получше? Для них это раз плюнуть, стоит только захотеть.

– Не понимаю.

– Кей-Эй-Си-Эйч, – продолжила Марен таким тоном, будто говорила с ребенком, который надоел ей до смерти, – как они сами себя всегда рекомендуют, – сторона незаинтересованная. Благородно, конечно, но за этим стоит корысть. Выведи за скобки их незаинтересованность, и останется голая правда. А правда в том, что эта контора служит двум господам.

– Ну да, конечно. – Он начал кое-что понимать. – Работают и на нас, и на Восточный блок.

– Главное для них, чтобы все были довольны. Это ж финикийцы современного мира. Ротшильды, Фуггеры[11]11
  Фуггеры – торговая и банковская династия в Германии, державшая в своих руках европейскую торговлю и финансы в XV–XVI веках. Ее представителями были разработаны основные экономические теории капитализма. Оказывала большое влияние на политику на континенте.


[Закрыть] нашего времени. С Кей-Эй-Си-Эйч всякий может заключить контракт об оказании шпионских услуг, но в результате можно получить что-то вроде сделанного с огромного расстояния, размазанного снимка Лилы Топчевой.

Она вздохнула. Ведь все это дураку должно быть понятно, а ему приходится разжевывать.

– Тебе это ничто не напоминает, а, Ларс? Подумай.

– Да, пожалуй… – промямлил он после долгой паузы. – То, что я видел у Акселя Каминского. Фотокопию двести шестьдесят пятого эскиза. Но эскиз был с дефектом.

– Вот видишь, дорогой мой, ты все понимаешь, и понимаешь как надо.

– И ты утверждаешь, – продолжил он, стараясь не сбиться, – что такова их тактика вообще? Что они выдают информацию, но ровно столько, чтобы обе стороны продолжали ее покупать и ни для кого не было обидно?

– Верно мыслишь. А теперь выслушай меня, внимательно выслушай.

Она села на стул, возбужденно попыхивая сигаркой.

– Ларс, я люблю тебя и хочу, чтобы ты принадлежал только мне, чтобы я могла заботиться о тебе, нянчиться с тобой, надоедать тебе. Я обожаю дразнить тебя, потому что это легко и ты такой смешной, когда обижаешься. Но я не жадная. Слабость твоя в том – и Старина Орвил здесь прав, – что ты боишься потерять мужскую силу. Такое бывает с каждым вторым мужчиной, кому за тридцать… Ты стал потихоньку сдавать, едва заметно, но тебя это пугает, ты чувствуешь, как жизненная сила постепенно уходит. В постели ты великолепен, но все же сегодня не так хорош, как был на прошлой неделе, месяц назад или год назад. Это ощущение у тебя в крови, ты чувствуешь это сердцем, всем телом и не можешь не сознавать этого. Но я могу тебе помочь.

– Так помоги, вместо того чтобы трепать языком, – пробурчал он.

– Свяжись с Акселем Каминским.

Он посмотрел ей в глаза. Она твердо выдержала взгляд. По всему было видно, что она говорит серьезно.

– И скажи ему вот что, – продолжила она, – скажи ему: «Иван!» – назови его Иваном. Они терпеть этого не могут. А он в ответ назовет тебя Джо… или янки, но какая тебе разница. «Иван, – скажи ему, – ты хочешь кое-что узнать про двести шестьдесят пятый? Я угадал? Ну так вот, дорогой мой восточный товарищ. Я расскажу тебе все про двести шестьдесят пятый, а ты за это достанешь мне фотографию оружейного модельера по имени Лила Топчева. Только смотри, чтобы фотография была четкая и цветная, и хорошо бы трехмерная. А еще лучше – видео, с записью голоса, чтобы было что посмотреть вечером после работы, а может, что-нибудь даже эротичное, танец живота, например, во время которого она…»

– Думаешь, он согласится?

– Уверена.

«Я возглавляю большую фирму, – подумал Ларс, – я взял эту женщину на работу. Возможно, пройдет еще год, и с моими психологическими проблемами… но у меня есть мой талант, у меня прекрасные псионические способности. А значит, я могу удержаться на плаву».

Тем не менее Ларс понимал, чувствовал, как он хрупок, как слаб, со всей своей отвагой и доблестью, в противоборстве с этой женщиной, которая любит его. Сделка с Каминским, предложенная ею столь оригинально, с такой издевкой, казалась простым делом и вместе с тем совершенным безумием – он и представить не мог, что когда-нибудь пойдет на это. Это просто невероятно!

А вообще, это вполне может сработать.

8

Все утро четверга он провел в фирме «Ланферман и партнеры», изучая модели, опытные образцы и просто подделки, созданные и собранные целой толпой конструкторов, художников, чертежников, специалистов во всех мыслимых областях, гениев электроники и явных безумцев, которым Джек Ланферман платил такие деньги, что Ларс только головой качал.

Зато Джек никогда не совал нос в работу своих подчиненных. Он считал, что труд талантливого человека вознаграждаться должен достойно, что таланту не требуется приказов с инструкциями, он и так будет работать, не из-под палки, а на совесть.

И как ни странно, похоже, он был прав. В кабинете застать его было практически невозможно. Почти все время Джек проводил в одном из своих роскошных дворцов, в комнатах и залах которых, как в мусульманском раю, можно найти все вообразимые удовольствия, и спускался на грешную землю (точнее, под землю) лишь для того, чтобы оценить очередное изделие, плод труда его персонала, и дать добро на запуск его в серийное производство.

В данном случае речь шла об эскизе под номером 278, на основе которого был разработан опытный образец, уже утвержденный и готовый к испытанию. Изделие было, надо признаться, уникальное на фоне остальных причудливых разработок фирмы. Ларс Паудердрай не знал, плакать ему или смеяться, когда думал о том, во что превратили его 278-й. В завершенном виде он, в угоду пурсапам, обычно судящим о предмете по названию, был вычурно и грозно именован «психоконсервационным лучом».

Сидя в кресле крохотного кинозальчика между Питом Фрейдом и Джеком Ланферманом, Ларс смотрел на экран, где демонстрировался грозный луч в «действии». Поскольку объектом этого оружия должен быть личный состав противника, испытывать его против какого-нибудь устарелого и неповоротливого боевого космического корыта, выведенного с постоянной орбиты специально для того, чтобы вдребезги взорвать на расстоянии одиннадцати миллионов миль, было невозможно. Мишенью должны стать живые люди. И это Ларсу, как, впрочем, и всем остальным, было особенно неприятно.

В фильме шла речь о том, как на одну из маленьких изолированных (другими словами, трогательно беззащитных) колоний Западного блока на Ганимеде напала шайка каких-то мерзавцев с лицами настоящих головорезов и попыталась захватить там власть. И пришлось применить против них этот самый «луч», действие которого заключалось в том, что он мгновенно и начисто лишал их всяких умственных способностей.

На экране негодяи картинно застывали на месте, предчувствуя, что против них применят супероружие.

«Впечатляет», – подумал Ларс.

Драматических душераздирающих моментов в фильме и впрямь хватало: головорезы перед этим затерроризировали всю колонию. Как подлинные злодеи, живьем сошедшие со старинной киноафиши у входа в какой-нибудь захолустный кинозал, они срывали с молоденьких девушек одежду, избивали стариков, превращая их тела в кровавое месиво, поджигали священные здания…

«Такие вот ребята, – подумал Ларс, – и Александрийскую библиотеку сожгли с ее шестнадцатью тысячами бесценных уникальных рукописей, включая четыре безвозвратно утерянные трагедии самого Софокла».

– Джек, – обратился он к Ланферману, – а нельзя было забросить их куда-нибудь в древнюю Палестину эпохи эллинизма? Ты же знаешь, как чувствительно пурсапы относятся к этому периоду.

– Знаю-знаю, – отозвался Ланферман. – Это когда Сократа казнили.

– Не совсем, – сказал Ларс. – Но в общем-то, верно. Разве нельзя было показать, как эти твои андроиды режут того же Сократа лазером? Потрясающая была бы сцена! Пришлось бы, конечно, сделать субтитры или продублировать на английском. Чтобы пурсапы поняли, о чем говорит Сократ, когда обращается к суду о помиловании.

– Он не просил о помиловании, – пробормотал Пит, не отрывая глаз от экрана. – Он был стоик.

– Допустим, – сказал Ларс. – По крайней мере, можно было дать крупным планом его обеспокоенное лицо.

И вот бесстрастный голос за кадром, и не кого-нибудь, а самого Лаки Бэгмена, сообщает зрителю, что сейчас впервые в истории будет произведена атака с использованием боевой установки номер 278. Потом лица нехороших парней вдруг бледнеют, трясущимися руками они тянутся к своим лазерным пистолетам старинного образца, а может, и вообще «кольтам» сорок четвертого калибра…

«Самое ходовое оружие на Диком Западе», – едко подумал Ларс…

Как бы там ни было, злодеям пришел конец, конец этот поистине ужасен, при виде такого могли бы разрыдаться камни.

«Чем не сцена падения дома Атрея? – подумал Ларс. – Слепота, кровосмешение, дочери и сестры, которых рвут на части дикие звери… В конечном счете, что может быть хуже такого несчастья, обрушившегося на голову человека? Разве что мучительное и долгое умирание от голода, как в нацистском концлагере, сопряженное с побоями, изнурительным трудом и многими унижениями, а в конце концов «душем», как называли газовую камеру, где применялся циклон Б – цианистый водород…

Тем не менее двести семьдесят восьмая внесла свой вклад в арсенал технических средств, куда входят и орудия разрушения, нанесения увечий и низведения человека до животного уровня. Приятно, например, видеть перед собой на четвереньках, с удилом в зубах какого-нибудь Аристотеля, на которого можно сесть верхом и покататься как на осле. Ведь пурсапов хлебом не корми, дай посмотреть на такое. Или я ошибаюсь и это предположение отвратительно?

Правящая элита Западного блока считает, – продолжал размышлять Ларс, – что подобные фильмы поддерживают дух народа, их специально демонстрируют – просто невероятно! – в обеденные часы, цветные кадры из них печатают в утренних газетах, чтобы народ, разглядывая их, мог спокойно поглощать свои яйца с гренками.

Да, пурсапам нравится демонстрация силы, потому что, лишенные этого, они чувствуют себя беззащитными. Они приходят в полный восторг, когда видят, как двести семьдесят восьмая крошит в капусту банду распоясавшихся головорезов. А уж термотропные дротики, с огромной начальной скоростью вылетая из стволов агентов ФБР, промахов не знают».

Ларс демонстративно отвернулся от экрана.

– Ну что ты, это ж андроиды, – напомнил ему Питер.

– Слишком похожи на людей, – процедил Ларс сквозь зубы.

А фильм, не вызывающий у Ларса ничего, кроме отвращения, крутился дальше. Нехорошие парни – точнее то, что от них осталось, оболочка, скелеты, обтянутые кожей, спущенные пузыри – неприкаянно бродили по экрану, теперь они ничего не видели и ничего не слышали. Вот таким образом, теперь незачем взрывать спутники, дома и целые города, достаточно остановить работу человеческого мозга, погасить его как свечку, и все.

– Ох, на воздух бы, – вздохнул Ларс.

Джек Ланферман взглянул на него с сочувствием.

– Если честно, я вообще не понимаю, зачем ты здесь. Действительно, пойди-ка проветрись, выпей кока-колы.

– Он тоже должен смотреть, – сказал Пит Фрейд. – На нем такая же ответственность, как и на нас.

– Ладно, ладно, – понимающе кивнул Джек и, наклонившись, похлопал Ларса по коленке, пытаясь привлечь его рассеянное внимание. – Послушай, дружок. Ты что, думаешь, такое когда-нибудь будет применяться на самом деле? Ты что думаешь…

– А почему нет? – перебил его Ларс. – Совершенное впечатление, черт побери, что ты его действительно создал. Слушай, у меня есть идея. Отмотай-ка пленку назад.

Джек и Питер с недоумением переглянулись и снова выжидательно посмотрели на него. В конце концов, даже в больном мозгу может возникнуть неплохая идея.

– Сначала покажите этих людей, какие они сейчас, – сказал Ларс. – Тупые автоматы, у которых нет ничего, кроме рефлексов, неповрежденными остались только верхние узлы спинного мозга. Вот это и будет начало. Теперь крутим в обратную сторону. Что мы видим? Лучи из кораблей ФБР теперь не высасывают из них то, что составляет суть человека, а вливают обратно. Теперь понятно? Вот это я называю победа!

– Забавно, – усмехнулся Джек. – Тогда установку надо окрестить «лучом, наделяющим разумом». А вообще, это ничего не даст.

– Почему не даст? – спросил Ларс. – Будь я на месте пурсапа, мне было бы приятно видеть, как с помощью этой пушки безмозглый полутруп становится разумным человеком. А тебе разве нет?

– Видишь ли, дружок, – терпеливо пытался растолковать ему Джек, – в результате подобной операции перед нами снова появится банда громил и бандитов.

Верно. Как же он забыл это.

Но тут его поддержал Питер:

– Постойте, какие ж они будут громилы, если станут тушить горящие музеи и библиотеки, гасить взрывы и разминировать больницы, закрывать одеждой обнаженные тела молоденьких девушек, восстанавливать разбитые лица стариков. И вообще, возвращать мертвых к жизни, причем легко и быстро.

– Глядя на такое, – тоном, не допускающим возражений, заявил Джек, – пурсапы потеряют всякий аппетит.

– А что вообще пурсапам нужно? Что для них в жизни главное? – спросил Ларс.

Уж Джек-то Ланферман должен это знать. Такова его работа. Он, собственно, и жил припеваючи, потому что знал это.

– Любовь, – не задумываясь ответил Джек.

– Тогда зачем им все это? – Ларс указал на экран.

А на экране ребята из ФБР, окружив, как стадо оглушенных бычков, тех, кто еще совсем недавно были людьми, грузили их на тележки и куда-то увозили.

– Пурсап втайне боится, – задумчиво сказал Джек, – что оружие подобного типа уже существует.

Он произнес эти слова таким тоном, что Ларс понял: говорит он совершенно серьезно.

– Даже если мы не станем ничего ему показывать, пурсап все равно будет верить, что такое оружие есть. И бояться, самому себе не отдавая в этом отчета, что оружие могут применить против него. Мало ли по какой причине… вовремя не заплатил кредитный взнос за свой реактивный хоппер или смухлевал с подоходным налогом. Может, в глубине души он считает, что сейчас он не такой, каким его создал Бог. Что он в каком-то смысле ущербен, хотя почему это случилось, и сам не вполне понимает.

– И поэтому считает, что если оружие применят против него, значит, за дело, – кивнул Пит.

– Но ведь это не так, – возразил Ларс. – Пурсапы не заслужили этого. И вообще ничего такого не сделали, чтобы можно было применять против них подобные установки, неважно под каким номером, двести семьдесят восьмым, двести сороковым или двести десятым. Все, поголовно. Как, впрочем, и эти тоже.

Он махнул рукой в сторону экрана.

– Но установка двести семьдесят восьмой серии существует, – сказал Джек. – И пурсапы знают об этом. И когда они видят, что это оружие применяют против существ, которые значительно хуже их, каждый думает: «О черт, может, меня просто не заметили? Может, эти парни из Восточного блока и впрямь такие плохие, выродки проклятые? И против меня такое оружие свои применять не станут? И я еще поживу, сыграю в ящик не скоро, лет пятьдесят покручусь на этом свете». А это значит – и в этом-то вся штука, Ларс, – что о смерти пока можно не думать. Он и не думает, а делает вид, что вообще бессмертен.

– Чувство защищенности, – мрачно сказал после паузы Пит, – вера в то, что он выживет, возникает только тогда, Ларс, когда он видит, что это случилось не с ним. Что кто-то другой умер, а он продолжает жить.

Ларс промолчал. Да и что тут скажешь? Все правильно, и Пит с Джеком с этим согласны, а они ведь профессионалы, свое дело знают туго. А вот он – и Марен здесь совершенно права – просто узкий специалист и в жизни ничего не смыслит. Да, у него есть талант, но что он знает о людях? Ничего. И если уж Пит с Джеком так говорят, спорить нет никакого смысла.

– В области разработки супероружия была сделана одна-единственная ошибка, – говорил меж тем Джек. – А именно, в середине двадцатого века во всех странах стремились изобрести совершенно бессмысленное, какое-то безумное «универсальное оружие». Бомбу, которая уничтожала бы все и всех. Серьезнейшая ошибка. И дело зашло слишком далеко. Надо было срочно дать обратный ход. И тогда мы стали разрабатывать оружие тактическое. Все более узкого применения, особенно это касалось оружия, которое должно не только само выбирать цель, но воздействовать эмоционально. И я сторонник супероружия, я понимаю, в чем его суть. Главное тут – локализация.