Текст книги "Особое мнение"

– То есть водил шашни с натуралистами, но до конца не дошел?

– Да, вроде как сидит верхом на заборе, – подтвердил Джимми. – Ни туда, ни сюда. Этакий квазинатуралист. Однако его еще можно спасти: до уголовного дела доводить не стоит.

– Значит, рекультивация и устранение выявленных несоответствий, – подытожил сержант и захлопнул блокнот. – Ладно, Уолш, собирайте вещи, идем. Согласно Поправке, такие, как вы, подлежат принудительной пурификации, а стало быть, не будем зря терять времени.

Уолш с маху заехал сержанту в челюсть.

Оглушенный неожиданным ударом сержант нелепо взмахнул руками и рухнул навзничь. Остальные копы поспешно выхватили оружие, заорали, засуетились, в суматохе мешая друг другу. Бетти отчаянно завизжала. Джимми закричал тоже, однако его пронзительный крик утонул в общем гвалте.

Уолш, подхватив настольную лампу, со звоном разбил ее о темя ближайшего полицейского. Лампы под потолком заморгали, погасли, и в комнате воцарился полный хаос: казалось, на разные голоса вопит сама тьма. Столкнувшись с кем-то, Уолш наугад ударил вперед коленом. Подбежавший со стоном осел на пол. Слегка заплутавший в толчее, Уолш ощупью отыскал дверь, дернул ее на себя и вывалился наружу, в общий коридор.

Стоило ему подбежать к лифту, из квартиры выглянул Джимми.

– Зачем ты, зачем?! – жалобно, во весь голос запричитал он. – Я же все устроил – тебе нечего было бояться!

Дверца лифта захлопнулась, кабина устремилась вниз, к первому этажу, и тонкий, металлический голос Джимми утих. По коридору гулким, зловещим эхом разнесся топот полицейских, не без опаски выскользнувших в коридор следом.

Уолш взглянул на часы. Скорее всего, минут пятнадцать, а то и двадцать, у него есть, а затем его схватят: поимки не избежать… Набрав полную грудь воздуха, он вышел из лифта и как можно спокойнее двинулся в дальний конец коридора, мимо темных витрин магазинов коммерческого этажа.

Войдя в приемную, он обнаружил, что кабинет Чарли ярко освещен, робот оживленно беседует с посетителем, а на диване дожидаются своей очереди еще двое. Однако, едва взглянув Уолшу в лицо, робот сразу же махнул ему рукой, приглашая войти.

– В чем дело, Дон? – без тени улыбки спросил он, кивнув в сторону кресла. – Присаживайся, расскажи, что тебя так взволновало.

И Уолш без утайки рассказал ему обо всем.

Выслушав рассказ до конца, робот-психоаналитик откинулся на спинку кресла и негромко, почти беззвучно присвистнул.

– А это, Дон, уголовное преступление из разряда особо тяжких. Согласно новой Поправке, карающееся заморозкой.

– Знаю, – подтвердил Уолш.

Странно, однако случившееся не пробудило в нем никаких чувств. Впервые в жизни неуемный вихрь эмоций утих, мятущиеся мысли вымело из головы подчистую. Он просто слегка устал, вот и все. И все!

Робот задумчиво покачал головой:

– Итак, Дон, вот ты наконец и спрыгнул с забора. Тронулся с места, а это уже кое-что.

Поразмыслив секунду, робот вынул из ящика стола отрывной блокнот.

– Полицейский фургон уже здесь?

– Входя в приемную, я слышал вдали сирены. Видимо, скоро будет.

Робот встревоженно забарабанил стальными пальцами о роскошную полированную столешницу красного дерева.

– Видишь ли, внезапное избавление от социальной пассивности знаменует момент психологической интеграции. Ты ведь более не колеблешься, так? Выбор сделан?

– Сделан, – подтвердил Уолш.

– Прекрасно. Что ж, рано или поздно это должно было произойти. Жаль только, обернулось не лучшим образом…

– А мне нисколько не жаль, – возразил тот. – Другого пути не было, теперь-то я это вижу. «Колеблющийся» – вовсе не обязательно нечто негативное. Не видеть смысла в лозунгах, партийных организациях, общепринятых убеждениях и человекоубийстве – все это тоже может быть убеждениями, которые стоит отстаивать, пусть даже ценой жизни. Раньше я думал, что у меня нет никакого кредо, но сейчас понимаю: есть. Есть, и весьма, весьма твердое.

Однако робот, не слушая его, строчил что-то в блокноте, и наконец, поставив подпись и дату, привычным движением оторвал страницу от корешка.

– Держи, – велел он, энергично протягивая листок Уолшу.

– Что это? – удивился Уолш.

– Не хотелось бы, чтобы происшедшее помешало твоему излечению. Ты наконец-то очнулся от спячки, и нам нужно двигаться дальше, – уклончиво ответил робот и пружинисто поднялся с кресла. – Удачи, Дон! Бумагу покажешь полиции: со всеми вопросами пусть звонят мне.

Бумага оказалась – ни много ни мало – официальным поручительством от имени Федеральной психиатрической коллегии. Уолш в недоумении повертел ее в руках.

– Хочешь сказать, они прочтут это и отпустят меня подобру-поздорову?

– Ты действовал компульсивно, не отвечая за собственные поступки. Разумеется, без поверхностного клинического осмотра дело не обойдется, однако волноваться не о чем, – пояснил робот, ободряюще хлопнув Уолша по спине. – Теперь ты свободен. Это был твой последний невротический акт… выплеск сдерживаемого бессознательного – чисто символическое утверждение либидо без всякой политической подоплеки.

– Понятно, – протянул Уолш.

Робот уверенно, непреклонно подтолкнул его к выходу наружу и выщелкнул из металлической груди небольшой пузырек.

– Теперь выйди к ним и предъяви поручительство. А одну из этих пилюль прими перед сном. Ничего серьезного, всего лишь легкий седатив для успокоения нервов. Все будет в полном порядке. Надеюсь в самом скором времени увидеться с тобой вновь. Не забывай: у нас наконец-то наметился настоящий, осязаемый прогресс!

Сам не заметив, как, Уолш оказался снаружи, в ночной темноте. У подъезда жилого блока на фоне мертвого неба зловещей громадой чернел полицейский фургон. Поодаль, на безопасной дистанции, собралась толпа любопытствующих, безуспешно старавшихся объяснить себе, что происходит.

Машинально спрятав пузырек с пилюлями в карман пальто, Уолш остановился, вдохнул полной грудью ночную прохладу, студеную свежесть сгустившихся сумерек. В небе над головой холодно, отстраненно мерцали редкие бледные звезды.

– Эй! – крикнул один из полисменов, бесцеремонно направив Уолшу в лицо луч фонаря. – Кто такой? Подойдите сюда!

– Похоже, тот самый, – заметил другой. – Давай-давай, приятель. Живее.

Уолш вынул из кармана поручительство, полученное от Чарли.

– Иду, иду, – откликнулся он.

Неторопливо направившись к полицейским, он разорвал листок в мелкие клочья, а клочья швырнул за спину, вверх. Тут же подхваченные игривым ночным ветром, обрывки бумаги канули в темноту.

– Какого дьявола? Что у вас там такое? – рявкнул один из копов.

– Ничего особенного, – заверил его Уолш. – Мусор выбросил. Бумагу ненужную.

– Ну и странный же тип, – пробормотал один из копов, едва Уолш рухнул наземь, скошенный импульсами криометов. – Смотришь, и жуть берет.

– Скажи спасибо, что их, таких чудиков, – всего ничего, – буркнул другой. – Пара-другая, а в остальном дело идет как по маслу.

Забросив неподвижное тело Уолша в фургон, копы с лязгом захлопнули дверцы. Утилизатор отходов сразу же принялся пожирать труп, разлагая органику на простейшие химические элементы. Еще минута, и полицейский фургон, взревев двигателем, помчался на следующий вызов.

Нестыковка

Возвращаясь со службы, Ричардс неизменно посвящал часть вечера небольшому тайному ритуалу, череде очень и очень приятных действий, несложных, но доставляющих куда большее удовольствие, чем десятичасовой рабочий день в Коммерческом институте. Вот и сегодня он, едва швырнув портфель в кресло, засучил рукава, подхватил спринцовку с раствором удобрений и пинком распахнул заднюю дверь. Навстречу дохнуло вечерней прохладой, от влажной черной земли под ногами повеяло сыростью. Озаренный лучами заходящего солнца, Ричардс осторожно направился к центру сада. Сердце в груди оживленно забилось, подхлестываемое привычным азартом. Ну как у нас тут?

Прекрасно! Растет с каждым днем!

Полив растение, Ричардс сорвал с его ветвей пару увядших листьев, разрыхлил почву вокруг, беспощадно изничтожил пробившийся к солнцу сорняк, наугад опрыскал вокруг удобрениями, а после, отступив на шаг, окинул свое детище удовлетворенным взглядом. Что в жизни может сравниться с радостью созидательного труда? На службе он – высокооплачиваемая шестеренка в машине экономической системы Девплана, без конца перемалывающая вербальные символы, причем не собственные, чужие, а здесь… Нет, здесь он имеет дело непосредственно с реальным, осязаемым миром!

Присев на корточки, Ричардс еще раз оценивающе оглядел творение своих рук. Картина откровенно радовала. Почти готов, почти созрел… Склонившись вперед, Ричардс осторожно ткнул пальцем в твердый округлый бок.

Сверхскоростной реактивный транспорт тускло поблескивал в угасающем свете дня. В заостренном металлическом корпусе уже сформировались две пары светлых прямоугольных иллюминаторов, над рамой шасси проклюнулся полукруглый бутон пульта управления. Закраины дюз развились в полной мере, а вот входной люк и аварийные шлюзы еще не наметились, но ждать оставалось недолго.

Радость достигла апогея, захлестнула Ричардса с головой. Сомнений не оставалось: транспорт вот-вот созреет. Еще день-другой – и срезай… срезай, лети, куда душа пожелает!

С девяти утра в приемной было не протолкнуться, не продохнуть от густого табачного дыма, но сейчас, к половине четвертого, она почти опустела. Отчаявшись дождаться приема, посетители один за другим поднимались и брели восвояси. Скомканные пленки, груды окурков в переполненных пепельницах, опустевшие кресла… а посреди всего этого усердно трудилась, пощелкивала занятая собственными механическими делами робоконторка. Только девица, пристроившаяся в уголке, все никак не уходила – сидела, прямая, как шомпол, сложив изящные руки поверх сумочки, ждала, несмотря на все уговоры и увещевания робоконторки.

Видя, что время близится к четырем, робоконторка рискнула попробовать еще разок. Рабочий день Эггертона, можно сказать, подошел к концу, а вопиющая бессмысленность ожидания человека, который вот-вот наденет пальто, нахлобучит шляпу и отправится домой, изрядно раздражала чувствительные электромеханические нервы. Вдобавок большеглазая девица сидела в приемной с девяти, таращась в никуда, не куря, не читая пленок… просто сидела и ждала.

– Послушайте, леди, – сказала конторка вслух, – сегодня мистер Эггертон уже никого не примет.

Девица улыбнулась одними уголками губ.

– Мое дело займет не больше минуты.

Конторка тяжко вздохнула.

– Ну и настойчивость… Что вам угодно? Должно быть, дела у вашей компании при таких-то работниках идут на диво успешно, но, как мной уже было замечено, мистер Эггертон никогда ничего не покупает. Именно так, с ходу выставляя людей вроде вас за порог, он и достиг занимаемого положения. Полагаю, вы думаете, будто ваша фигурка поможет добиться крупного заказа, – брюзгливо добавила робоконторка. – Постеснялись бы, знаете ли, в таком платье ходить! Такая симпатичная, приличная с виду девушка…

– От свидания со мной мистер Эггертон не откажется, – негромко возразила та.

Конторка зажужжала, пропуская сквозь считыватель карточки в поисках всех возможных значений слова «свидание».

– Да уж, при настолько откровенном наряде, – начала она, но тут дверь кабинета поднялась кверху, и в приемную вышел Джон Эггертон.

– Выключайся, – велел он робоконторке. – Я еду домой. Завтра включишься в десять: раньше меня не жди. Высшее руководство инд-блока собирается в Питтсбурге на совещание, и мне нужно кое-что сказать им – всем разом.

Девушка упруго поднялась на ноги. Огромный, плечистый, точно горилла, Джон Эггертон настороженно сощурился, уставившись на нее. Лохматый, небритый, глубоко посаженные темные глаза, взгляд, как и положено взгляду дельца от промышленности, цепкий и деловитый. Мятый, сплошь в кляксах жира, пиджак расстегнут, рукава засучены до локтей…

– Мистер Эггертон, – заговорила девушка, – будьте добры, уделите мне минуту времени. Мне нужно с вами кое-что обсудить.

– Я ничего не покупаю и никого не нанимаю, – глухо, устало откликнулся Эггертон. – Возвращайтесь к нанимателям, юная леди, и передайте там: хотят мне что-нибудь показать, пускай присылают опытных представителей, а не девчонок только что из…

Изрядно близорукий, карточку в руке девушки он разглядел лишь после того, как та подошла вплотную, однако неожиданное для такого крупного человека проворство искупило недостаток зоркости с лихвой. Отшвырнув девушку в сторону, Эггертон одним прыжком обогнул робоконторку и скрылся за боковой дверью. Оброненная девушкой сумочка раскрылась, и ее содержимое с лязгом, со звоном разлетелось по всем углам. В нерешительности заозиравшись, девушка замерла, с раздраженным шипением бросилась в холл, но было поздно. Лампочка скоростного лифта мерцала красным огнем: кабина мчалась наверх, к частному летному полю на крыше пятидесятиэтажного небоскреба.

– Проклятье, – прорычала девушка и, кипя от бессильной ярости, вернулась в приемную.

К этому времени робоконторка успела немного прийти в себя.

– Почему вы утаили от меня принадлежность к иммункам? – с нарастающим возмущением, в гневе, вполне достойном бюрократа из плоти и крови, загремела она. – Вам была вручена для заполнения анкета по форме СО-сорок пять, параграф шесть которой недвусмысленно требует точно указать род занятий и должность! Вы… вы… вы ввели меня в заблуждение!

Но девушка, не обращая на робота никакого внимания, опустилась на колени и принялась собирать разбросанные по полу вещи. Личное оружие, магнитный браслет, гарнитура служебного интеркома, помада, ключи, зеркальце, немного мелочи, носовой платок и, наконец, повестка, предписывающая Джону Эггертону в течение двадцати четырех часов явиться для… да, ну и нагоняй ожидает ее в Агентстве! Эггертон ухитрился не подтвердить получения даже устно. Катушка ленты для звукозаписи, выскользнувшая из сумочки, пуста и ни на что не годится.

– Хитер твой босс, хитер, что и говорить! – огрызнулась девушка, выплескивая досаду на робоконторку. – Целый день проторчала в этой вонючей приемной среди потных коммивояжеров, и все впустую!

– Вот и мне такое упорство показалось странным, – заметила конторка. – Настолько упорных коммивояжеров у нас на моей памяти еще не бывало. Мне следовало сразу понять: здесь что-то нечисто. Вы ведь его едва не сцапали.

– Сцапаем, – заверила ее девушка, двинувшись к выходу. – Так ему завтра и передай, когда появится.

– Ну, нет, здесь он уже не появится, – ответила конторка самой себе, так как приемную девушка уже покинула. – Уж если вы, иммунки, к нему привязались, сюда он больше не вернется. Жизнь человека много дороже любого, пусть даже настолько крупного бизнеса!

Тем временем девушка, отыскав кабинку видеотаксофона, набрала номер Агентства.

– Сорвался. Ушел, – сообщила она хмурой женщине средних лет, своему непосредственному начальству. – К повестке даже не притронулся. Похоже, судебный исполнитель из меня – так себе.

– Повестку он видел?

– Разумеется. Потому и подался в бега.

Хмурая женщина нацарапала в отрывном блокноте несколько неразборчивых строк.

– Формально он, можно сказать, наш. У него двадцать четыре часа, и время пошло, – решила она. – С его наследниками пусть разбираются наши юристы, а повестке я даю ход, как если бы он ее принял. Уж если он раньше держался настороже, то теперь вовсе заляжет на дно, и ничего лучшего мы не добьемся. Скверно, конечно, что ты его проворонила, но… ладно. Звони ему домой, передай прислуге уведомление о виновности. Завтра утром опубликуем его в электронно-автоматических новостях.

Дорис дала отбой, накрыла экран ладонью, очищая его, а затем набрала личный номер Эггертона и официально уведомила ответившего на вызов секретаря, что спустя двадцать четыре часа за Эггертоном на совершенно законных основаниях смогут начать охоту все до единого граждане Девплана. Секретарь – разумеется, электромеханический – педантично зафиксировал сообщение, точно речь шла о заказе двадцати четырех дюжин ярдов какой-нибудь ткани. Неизвестно отчего, безмятежность робота привела Дорис в небывалое уныние. Покинув будку, она в самых растрепанных чувствах дошла до ближайшего пандуса и побрела вниз, в коктейль-бар, дожидаться мужа.

С виду Джон Эггертон на паракинетика не походил ничуть. Паракинетиков Дорис отчего-то представляла себе мелкими, щуплыми, болезненно бледными юнцами – замкнутыми, затравленными, прячущимися где-нибудь в захолустье, по всеми забытым деревушкам и фермам, подальше от больших городов. Эггертон же – наоборот, фигура видная, выдающаяся… но, разумеется, на шансы случайно угодить под проверку данное обстоятельство не влияло ни в коей мере.

Потягивая «Том Коллинз», Дорис задумалась. Из-за чего еще Эггертон мог бы не явиться на проверку по первому вызову, проигнорировать предупреждение о штрафе и вероятном тюремном заключении, а потом и нынешнее, последнее уведомление?

Могут ли всему этому найтись другие причины? Или Эггертон – вправду ПК?

Отраженное в темном зеркале за стойкой бара лицо Дорис подернулось мутной рябью, расплылось во мраке, точно маска суккуба, окуталось пеленой сродни нависшему над Девпланом туману. Да, вот такое отражение вполне могло бы принадлежать какой-нибудь юной паракинетичке: округлые черные впадины на месте глаз, влажно поблескивающие ресницы, волосы липнут к узким плечам, пальцы сверх меры тонкие, сужены к кончикам… но нет, ведь это всего лишь зеркало. Игра теней плюс фантазия. Паракинетиков женского пола на свете не существует – или, вернее сказать, пока что не наблюдается.

Подошедший незамеченным, со спины, муж Гарви бросил на соседний табурет пальто и устроился рядом.

– Ну как? Обошлось? – с сочувствием спросил он.

Дорис вздрогнула от неожиданности.

– Фу ты! Напугал!

Гарви, сунув в рот сигарету, закурил и взмахом руки подозвал бармена.

– Бурбон с водой, – распорядился он и, с нежностью взглянув на жену, перебросил ей лист станиоля, вечерний выпуск электронно-автоматических новостей. – Выше нос! Наловишь еще мутантов, на твой век их хватит! Вот тут – хотя ты, думаю, уже в курсе – пишут: ваши коллеги из Сан-Франциско взяли четверых разом, причем все – уникумы. У одного не дар – просто прелесть: умение ускорять процессы обмена веществ в организмах тех, кто ему не по нраву!

– Да, было такое в сводках Агентства, – с отсутствующим видом кивнула Дорис. – Еще один умел проходить сквозь стены, не проваливаясь под пол. А другой – оживлять камни.

– Эггертон, значит, сбежал?

– Пулей умчался… я и не думала, что он так проворен, при его-то величине. Хотя, возможно, он просто не человек, – добавила Дорис, повертев в руках прохладный высокий бокал. – В Агентстве решено объявить о старте двадцатичетырехчасового срока публично. Домой ему я уже позвонила, так что его слуги получат фору.

– И правильно. Раз уж работают на него, пускай станут первыми в очереди за наградой, – с улыбкой заметил Гарви, но, видя, что жена шутки не оценила, снова переключился на серьезный тон. – Думаешь, такому здоровому, приметному мужику удастся долго скрываться?

Дорис только пожала плечами. С поисками скрывающихся паракинетиков дела обстояли проще простого: эти обычно выдавали себя сами, все сильнее и сильнее отступая от общих норм поведения. Куда сложнее было выявлять других, даже не подозревающих о собственной необычности и продолжающих обыкновенную жизнь, пока их не выдаст слепая случайность. Из-за этих-то, так называемых «неосознанных» ПК, и появилась на свет система регулярной выборочной проверки, а с нею – Агентство, укомплектованное «иммунками», оперативниками исключительно женского пола. Стоило Дорис задуматься обо всем этом, в голову сама собой, и уже не впервые, закралась жутковатая мысль: а ведь человек вполне может считать себя паракинетиком, не будучи таковым, – без конца нервничать, бояться собственной странности, необычности, но на деле оказаться абсолютно нормальным! Что, если и Эггертон, при всем своем влиянии, при всем промышленном могуществе, – всего лишь простой человек, терзаемый невротической фобией, боязнью оказаться ПК? Подобное уже случалось… а между тем среди людей в блаженном неведении о собственной чужеродности расхаживает множество подлинных, настоящих ПК!

– Тут нужен новый метод проверки, – сказала она вслух. – Абсолютно точный и общедоступный. Чтобы каждый мог применить его к себе и убедиться наверняка…

– А разве у вас подобного нет? Разве вы не в состоянии точно определить ПК, когда он попадется в ваши сети?

– Вот-вот, когда попадется… один из десятка тысяч! К сожалению, в наши сети их попадается чертовски, чертовски мало.

Отодвинув бокал, Дорис решительно соскользнула с табурета.

– Едем домой. Проголодалась я жутко, а как устала – словами не описать. Скорей бы в постель…

Гарви оплатил счет и накинул пальто.

– Извини, дорогая, сегодня мы приглашены на званый ужин. К коллеге по Коммерческому институту, Джею Ричардсону… да ты, собственно говоря, с ним знакома. Встретил его сегодня за ланчем, и он пригласил нас обоих. Отпраздновать кое-что.

– Только этого не хватало, – раздраженно буркнула Дорис. – Что он там собирается праздновать?

– А это секрет, – пояснил Гарви, распахивая перед ней широкую створку входной двери. – Который он раскроет нам всем после ужина. Выше нос! Похоже, вечером нас ждет неплохое развлечение!

Ясное дело, прямиком к дому Эггертон не полетел. Какое-то время он бесцельно на полной скорости кружил поблизости от первого кольца жилых синдромов[6]6
  Здесь Дик использует греческое «синдром» в изначальном буквалистическом значении – совокупность, скопление.


[Закрыть] у окраин Нью-Йорка. Поначалу в голове мутилось от страха, но вскоре страх поутих, сменившись всплеском буйного негодования. Инстинкты влекли домой, к собственным землям, особнякам, однако опасения наткнуться на приставов из Агентства и там сковывали, парализовали волю. Пока Эггертон колебался, не зная, на что решиться, шейная гарнитура ожила, зажужжала, принимая ретранслированный секретарем звонок из Агентства.

Что ж, можно считать, ему повезло. Девчонка передала уведомление о начале двадцатичетырехчасового срока роботу, а роботам награда за его голову ни к чему.

Наугад выбрав посадочную площадку на крыше здания посреди питтсбургской промышленной зоны, Эггертон приземлился, и тут ему вновь повезло: никто его не заметил. Охваченный трепетом, он вошел в лифт и поехал вниз, к первому этажу. По пути в кабину следом за ним втиснулись равнодушный ко всему канцелярист, пара пожилых дам, серьезного вида юноша и довольно-таки симпатичная дочка какого-то начальника средней руки. Казалось бы, совершенно безобидная публика… однако их внешняя безобидность не обманула Эггертона ни на миг. По истечении двадцати четырех часов любой из них прикончит его, не задумываясь, и этих людей вполне можно понять: десять миллионов долларов – деньги не пустяковые.

Теоретически ему дали отсрочку на целые сутки, однако последние уведомления держат в секрете из рук вон скверно, и большинство столпов общества наверняка уже в курсе дела. Заявишься к старому другу – тебя приветят, накормят-напоят, подарят избушку в глуши, где-нибудь на Ганимеде, с кучей припасов… а спустя ровно двадцать четыре часа всадят пулю меж глаз.

Разумеется, в его собственной промышленной империи отдаленных подразделений хватало тоже, но ведь их непременно начнут систематически проверять. Сколько ни будь у него холдинговых компаний и подставных корпораций, иммунки не поленятся прошерстить их все, если сочтут, что игра стоит свеч. Нутром почуяв, что Агентство запросто может превратить его в наглядный пример для всей системы Девплана, дабы и дальше вертеть ею как заблагорассудится, Эггертон едва не обезумел от ярости. Недаром, недаром иммунки с давних пор пробуждали к жизни его глубинные комплексы, заложенные в сознание с младенчества, а одна мысль о культуре матриархата внушала особое, ни с чем не сравнимое отвращение! Ликвидировав его, Эггертона, Агентство изрядно ослабит основы инд-блока… а из этого следует, что его личный номер вполне мог попасть в списки для выборочной проверки не так уж случайно.

Умно, умно… собрать в особую папочку личные идентификационные номера лидеров инд-блока, а после время от времени прокручивать их сквозь «случайную» выборку, ликвидируя постепенно, по одному!

Спустившись на оживленную, шумную улицу, Эггертон в нерешительности остановился. Мимо сплошным потоком в обе стороны неслись машины. Ну, а если лидерам инд-блока попросту подчиниться, не противиться проверкам? Первое уведомление означает всего лишь рутинное зондирование сознания силами особой, существующей с ведома и одобрения общества прослойки мутантов-кастратов, наделенных даром чтения мыслей, – телепатов, которых и терпят лишь ради помощи в искоренении прочих мутантов. Выбранной хоть случайно, хоть целенаправленно жертве достаточно попросту согласиться на чтение мыслей, обнажить разум перед бой-бабами из Агентства, а после того, как эти гарпии разберут, расклюют по косточкам ее внутренний мир, целой и невредимой, чистой со всех сторон вернуться на службу в собственный кабинет. Однако здесь существует один нюанс: для этого лидеру промышленности нужно благополучно пройти проверку. Не оказаться ПК.

Высокий, крутой лоб Эггертона покрылся крупными каплями пота. Уж не хочет ли он таким окольным манером признаться себе самому, что он – действительно ПК? Нет, нет, дело вовсе не в этом. Дело в принципе. Агентство не имеет никакого морального права зондировать мысли полдюжины человек, возглавляющих индустриальный блок, столп всего Девплана. По данному пункту с ним согласится любой из лидеров блока… удар по нему, Эггертону, – атака на весь индустриальный блок в целом.

Оставалось одно: горячо, от всей души молиться, чтобы они действительно согласились с этим.

– Вези в штаб-квартиру инд-блока, – распорядился Эггертон, взмахом руки подозвав робокеб. – А если кто попробует остановить, езжай, не тормози, и получишь полсотни долларов сверху!

Огромный гулкий зал заседаний встретил его по приезде мраком и тишиной: до общей встречи оставался не один день. Бесцельно побродив по проходам между рядами сидений, предназначенных для технического и канцелярского персонала всевозможных промышленных предприятий, миновав скамьи из стали и пластика, отведенные лидерам блока, Эггертон подошел к свободной, пустой трибуне для выступлений. Стоило ему неизвестно зачем остановиться у мраморного возвышения, над трибуной зажглись неяркие лампы, и тут Эггертон, окинув взглядом безлюдный зал, вдруг осознал всю безвыходность собственного положения, вмиг понял: отныне он – изгой. Пария. Отщепенец. Кричи не кричи, никто не появится. Хоть надорвись, а помощи не дозваться: Агентство – законная, высшая власть в системе Девплана. Затеяв тягаться с Агентством, он замахнулся ни много ни мало на организованное общество, а целое общество в одиночку, каким могущественным ты ни будь, не одолеть. Не одолеть ни за что.

Поспешно покинув зал, Эггертон отыскал дорогой ресторан, заказал чрезмерно роскошный ужин и жадно, едва ли не с горячечным рвением принялся поглощать редкостные привозные деликатесы в немыслимых количествах. Уж если через двадцать четыре часа ему предстоит умереть, почему бы не провести остаток жизни в радости и удовольствиях? За едой он то и дело настороженно поглядывал в сторону официантов и прочих клиентов. Каменные, индифферентные лица… но вскоре они увидят его портрет и личный номер во всех новостях, и тогда… Тогда на него немедленно начнется охота, да какая – миллиарды охотников в погоне за одной-единственной жертвой!

Практически скомкав ужин, Эггертон вышел из ресторана и взглянул на часы. Стрелки показывали шесть пополудни.

Еще около часа он в сердцах растранжирил, болтаясь по роскошной бирже девиц известного сорта, переходя из будуара в будуар, но даже не приглядываясь к их обитательницам. Наконец, оставив за собой сущий хаос и разорение – и расплатившись за учиненный разгром сполна, он несколько угомонился и снова вышел на свежий воздух. Снаружи сгущались сумерки. До одиннадцати он, уныло пряча руки в карманы, сгорбившись, понурив голову, блуждал среди множества прочих расплывчатых теней по темным, освещенным лишь звездами паркам, опоясывающим жилые кварталы. Издалека, с городской часовой башни, то и дело доносились звуковые сигналы точного времени: двадцать четыре часа текли, струились, как песок сквозь пальцы, и остановить их хоть ненадолго не сумел бы никто на всем свете.

В одиннадцать тридцать Эггертон прервал бесцельные блуждания и, наконец-то собравшись с мыслями, принялся анализировать положение. Сомнений не оставалось: единственный шанс на спасение – там, в штаб-квартире инд-блока. Разумеется, инженеры с канцеляристами явятся еще не скоро, но большая часть лидеров, как обычно, съехались заблаговременно, чтобы застолбить за собой апартаменты получше. Взглянув на карту-браслет, Эггертон обнаружил, что удалился от штаб-квартиры на добрых пять миль, и, охваченный внезапным ужасом, принял решение без колебаний.

Долетев прямиком до здания штаб-квартиры, он приземлился посреди безлюдной взлетной площадки на крыше, а оттуда спустился к жилым этажам. Медлить больше нельзя. Сейчас или никогда.

– Входи, Джон, – радушно приветствовал его Таунсенд.

Однако стоило Эггертону вкратце поведать о случившемся под вечер в приемной, старый товарищ тут же переменился в лице.

– Значит, последнее уведомление уже направлено тебе домой? – быстро уточнила Лора Таунсенд, поднявшись с дивана и быстрым шагом направившись к двери. – Тогда уже поздно!

Эггертон, небрежно бросив пальто в лапы вешалки стенного шкафа, рухнул в кресло.

– Поздно? Это еще как сказать! Да, от уведомления уже никуда не деться, однако я не сдаюсь.

Таунсенд с прочими лидерами инд-блока обступили Эггертона со всех сторон. Одни поглядывали на него с сочувствием, на лицах других отражалось холодное любопытство, граничащее со злорадством.

– Да, влип ты, конечно, всерьез, – заметил один из них. – Дал бы нам знать, не дожидаясь последнего уведомления, возможно, мы бы и смогли хоть чем-то помочь, а сейчас…

Почувствовав, как над головой сгущаются тучи, Эггертон едва не задохнулся от страха.

– Погодите, – глухо сказал он. – Давайте уж начистоту. Влипли мы все, все вместе. Сегодня – я, завтра – любой из вас. Если я сдамся на милость этих…

– Спокойствие, Джон, спокойствие, – забормотали вокруг. – Давай подойдем к делу рационально.

Эггертон устало откинулся на спинку кресла, послушно подстроившегося под его габариты. Да, взяться за дело рационально он был только рад.

– На мой взгляд, – негромко заговорил Таунсенд, крепко сцепив пальцы и подавшись вперед, – наша способность нейтрализовать Агентство сомнений не вызывает. Все в совокупности мы – экономический аккумулятор, основа всей системы Девплана. Стоит нам выдернуть из-под Агентства опоры, оно и рухнет. Главный вопрос вот в чем: нужна ли нам ликвидация Агентства?