Текст книги "Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев"

Появление Дэвида ни у кого не вызывает вопросов. Тем не менее ему кажется, будто охранники знают, что он отличается от остальных. На самом деле они не знают точно, что он здесь делает. Они не знают его подлинную роль и обращаются с ним так же, как с остальными – то есть плохо. Скоро Дэвида начинает раздражать установившаяся практика пользования туалетом:

«Мне пришлось справить большую нужду за пять минут, мочиться с завязанными глазами, и при этом охранник подсказывал мне, где находится писсуар. Я не мог этого сделать, фактически я не мог даже помочиться в писсуар, мне пришлось зайти в кабинку и закрыть дверь, чтобы убедиться, что на меня никто не наскочит!»[83]83
  Аудиозапись заключительного интервью «стукача» с доктором Зимбардо.


[Закрыть]

Он подружился с Ричем-1037, соседом по второй камере; они быстро становятся приятелями. Даже слишком быстро. Через несколько часов Дэвид Дж., наш доверенный информатор, становится другим человеком и надевает униформу Дуга-8612. Дэйв сообщает, что «чувствует себя виноватым, потому что его прислали шпионить за этими классными парнями, и испытывает облегчение, когда ему не о чем нам рассказать»[84]84
  Ретроспективный дневник заключенного.


[Закрыть]. Неужели он действительно ничего не узнал?

Заключенный № 1037 говорит Дэвиду, что никто не может выйти из эксперимента по своему желанию. Затем он советует ему не упрямиться так, как он делал на первых перекличках. Сейчас надо вести себя таким образом, чтобы спланировать побег, говорит № 1037 по секрету, нужно «играть по правилам охранников, а потом ударить их в самое слабое место».

На самом деле, сказал нам Дэвид, у № 8612 не было никакого плана побега. А мы уже потратили столько времени и сил на подготовку к нападению! «Конечно, кто-то из парней мечтает, что во время часов для посещений придут друзья и освободят их, или что они сбегут во время визита в туалет, – говорил он, – но совершенно ясно, что это лишь мечты, – утопающий хватается за соломинку»[85]85
  Ретроспективный дневник заключенного.


[Закрыть].

Мы постепенно понимаем, что Дэвид нарушает нашу устную договоренность и все менее охотно играет роль информатора в этой чрезвычайной ситуации. Когда в тот же день кто-то крадет ключи от полицейских наручников, Дэвид говорит нам, что понятия не имеет, где они. Как мы узнали из его отчета в конце эксперимента, он лгал: «Я скоро узнал, где ключи от наручников, но решил не говорить об этом, по крайней мере до тех пор, пока это имело какое-то значение. Я должен был сказать, но не собирался тут же предавать этих парней».

Это довольно внезапное и удивительное превращение в настоящего заключенного еще более очевидно из других слов Дэвида. Он почувствовал, что в течение двух дней пребывания в нашей тюрьме ничем не отличался от других, «кроме того, что я знал, когда выйду, но даже это знание становилось все менее и менее определенным, потому что меня могли выпустить те, кто был там, снаружи. Я возненавидел эту ситуацию». Уже в конце первого дня, проведенного в Стэнфордской окружной тюрьме, Дэвид, наш информатор, сказал: «Этой ночью я заснул, чувствуя себя грязным, виноватым и испуганным».

Мы выслушиваем жалобы заключенных

Тот же комитет из трех заключенных, с которыми я встречался раньше, явился, пока я разбирался с городской полицией, к Керту Бэнксу с длинным списком жалоб. Комитет состоит из лидера, № 5704, а также № 4325 и № 1037, которые избраны большинством голосов заключенных. Керт с уважением выслушивает их жалобы. Они жалуются на антисанитарные условия вследствие ограничений посещения туалета; отсутствие чистой воды для мытья рук перед едой; отсутствие душа; опасность заразных инфекций; слишком тесные наручники и цепи на ногах, вызывающие ушибы и потертости. Они просят также о церковной службе по воскресеньям. Кроме того, они спрашивают, нельзя ли менять цепь с одной ноги на другую, есть ли возможность делать физические упражнения, выделить время для отдыха, выдать чистую униформу, разрешить общаться с заключенными из других камер, хотят узнать, будет ли дополнительная оплата за работу в воскресенье, и вообще, есть ли возможность заниматься чем-то более полезным, чем просто сидеть или лежать на кроватях.

Керт спокойно слушает, в своей обычной манере, не проявляя никаких эмоций. Уильям Кертис Бэнкс – довольно светлокожий афроамериканец, ему под тридцать, у него двое детей, он аспирант второго года обучения и гордится тем, что поступил на лучший факультет психологии в мире. Он трудолюбив и амбициозен, как и любой другой студент, с которым мне приходилось работать. У него нет времени на легкомыслие, невоздержанность, слабости, оправдания или глупости. Керт держит свои эмоции при себе, за фасадом стоика.

Джим-4325, тоже довольно сдержанный, должно быть, счел бесстрастную манеру Керта признаком недовольства. Он спешит добавить, что все это – на самом деле не «жалобы», а «только предложения». Керт вежливо благодарит их за все эти предложения и обещает передать их на рассмотрение начальству. Интересно, думаю я, заметили ли они, что он не делал никаких заметок, а они не передали ему свой список. Важнее всего для нашей Системы было создать иллюзию демократии в авторитарной атмосфере.

Однако несогласие граждан требует каких-то изменений в Системе. Если вводить их мудро, такие изменения предотвращают открытое неповиновение и восстание. Но когда Система тихо поглощает несогласие, оно подавляется, и бунт сходит на нет. Не получив никаких гарантий того, что их жалобы будут рассмотрены, наши «представители общественности» вряд ли достигли своих целей. Стэнфордский комитет по рассмотрению жалоб заключенных провалил свою главную миссию – проделать дыру в броне системы. Но они ушли, вполне удовлетворенные тем, что им удалось открыто выразить свое недовольство и почувствовать некоторую власть, пусть даже на самом низком уровне, потому что их жалобы были выслушаны.

Заключенные вступают в контакт с внешним миром

Первые письма заключенных содержали приглашения для потенциальных посетителей, которые должны прийти сегодня вечером, в третий день эксперимента. Во второй раз можно написать тем, кого приглашают на следующий раз, либо кому-то из друзей или членов семьи, кто живет слишком далеко и не может приехать к заключенным. Заключенные написали письма на наших официальных бланках, охранники собирали их, чтобы отправить по почте, и конечно, как указано в одном из правил, проверили «в целях безопасности». Следующие примеры дают некоторое представление о том, как чувствовали себя заключенные. Как минимум в одном случае это стало для нас большим сюрпризом.

Красавчик Хабби-7258 просит свою девушку «принести какие-нибудь картины или плакаты, чтобы было не так скучно сидеть на кровати и пялиться на пустые стены».

Крутой парень Рич-1037 с усами, как у мексиканского революционера Сапаты, описывает приятелю свой гнев: «Это уже не похоже на работу, черт побери, ведь отсюда невозможно выбраться».

Стью-819, у которого становится все больше жалоб, посылает другу довольно живописное описание: «Еда здесь столь же хороша и обильна, как на третий день второго путешествия Эбенезера[86]86
  Скрудж Эбенезер – герой рассказа Ч. Диккенса «Рождественская песнь в прозе», бессердечный скупердяй. По мотивам рассказа сняты многочисленные кино– и телепеределки и продолжения, откуда, возможно, и появилось в письме путешествие в Таиланд. – Прим. ред.


[Закрыть] в Таиланд. Почти ничего не происходит, в основном я сплю, выкрикиваю свой номер и подвергаюсь унижениям. Будет замечательно выйти на волю».

Маленький заключенный азиатского происхождения, Глен-3401, однозначно выражает свое презрение к этому месту: «Мне все осточертело. Пожалуйста, соверши теракт: брось зажигательную бомбу на Джордан-холл. Мы с друзьями дошли до ручки. Мы собираемся как можно скорее совершить пробег, но сначала я должен разбить головы парочке охранников». Он добавляет загадочный постскриптум: «Ни в коем случае не показывай этим кретинам, кто ты на самом деле».

Сюрпризом стало письмо нашего курильщика Пола-5704, нового лидера заключенных. В этом письме № 5704 делает глупость, недостойную настоящего революционера. Он информирует свою девушку – прямым текстом – что, выйдя на свободу, собирается написать серию статей об эксперименте для местных независимых газет. Он обнаружил, что мои исследования поддерживает Управление морских исследований Министерства обороны[87]87
  Этот грант финансировал мое исследование, посвященное деиндивидуации (см. главу 13), а затем я использовал его для проведения тюремного эксперимента. Это был грант O. N. R.: N001447-A-0112–0041.


[Закрыть]. В результате у него возникла теория заговора. Он считает, что мы пытаемся выяснить, каким образом найти предлог для того, чтобы сажать в тюрьму студентов, выступающих против войны во Вьетнаме! Очевидно, он только начинающий революционер, потому что не слишком умно обсуждать столь подрывные планы в письме, которое мы наверняка прочтем.

Не знает он и того, что я сам – радикал и с 1966 г. активно выступал против войны во Вьетнаме и даже организовал одну из первых в стране ночных забастовок в Нью-Йоркском университете. Я также был одним из организаторов крупномасштабного демонстративного ухода с церемонии вручения дипломов Нью-Йоркского университета – в знак протеста против того, что университет присвоил почетную ученую степень министру обороны Роберту Макнамаре. А в прошлом году, в Стэнфорде, я организовал конструктивные выступления против продолжающейся войны, в которых участвовали тысячи студентов. Так что я сочувствую политическим взглядам заключенного № 5704, но не его наивному «революционному» настрою.

Его письмо начинается так: «Я договорился с The Tribe и The Berkeley Barb [независимые радикальные газеты], что напишу для них материалы, когда выйду отсюда». Затем № 5704 хвастается новым статусом в нашем небольшом тюремном сообществе: «Сегодня я был на встрече комитета по рассмотрению жалоб, который я возглавляю. Завтра организую кредитный союз, чтобы защищать наши общие финансовые интересы». Затем он описывает, чем ему полезен этот опыт: «Я много узнаю о революционной тактике в местах лишения свободы. Охранники бессильны, потому что моральный дух старого бродяги подавить невозможно. Почти все мы здесь старые бродяги, и я не думаю, что кто-то сдастся раньше, чем все это закончится. Некоторые начинают вести себя подобострастно, но они не оказывают влияния на остальных». Подпись большими размашистыми буквами: «Твой заключенный № 5704».

Я решаю не рассказывать об этом письме охранникам, которые могут отомстить № 5704. Но мне неприятно, что меня подозревают в том, что мой грант на проведение исследований – инструмент военной машины, тем более что я всеми доступными способами поддерживаю протестное движение студенческих активистов. Первоначально этот грант был выдан для поддержки практических и теоретических исследований влияния анонимности, ситуации деиндивидуации и межличностной агрессии. Когда возникла идея тюремного эксперимента, я убедил агентство по предоставлению грантов расширить финансирование, чтобы оплатить и это исследование, без дополнительного финансирования из других источников. Я злюсь, что Пол и, вероятно, его приятели из Беркли распространяют явную ложь о моем исследовании.

Чем бы он ни руководствовался – плохим настроением, желанием курить или получить интересный материал для дебюта в журналистике, заключенный № 5704 создает нам всем большие проблемы – и именно сегодня, когда у нас и так достаточно дел. С помощью сокамерников он разогнул прутья на двери первой камеры, за что был отправлен в карцер. Сидя в карцере, он выбил перегородку между отделениями. За это его лишают обеда и дают новый «срок» в карцере. Во время ужина он все еще продолжает бунтовать. Очевидно, он расстроился, что никто не пришел его навестить. К счастью, после обеда он встретился с начальником тюрьмы, который сделал ему серьезный выговор, и мы заметили, что поведение № 5704 изменилось к лучшему.

В ОЖИДАНИИ ГОСТЕЙ: ЛИЦЕМЕРИЕ И МАСКАРАД

Я надеялся, что Карло сможет приехать из Окленда и поможет мне как следует подготовиться к «десанту» родителей. Но, как обычно, его старая машина сломалась, ее должны ремонтировать на следующий день – как раз в то время, когда он должен был быть у нас в качестве главы комиссии по условно-досрочному освобождению. В долгих телефонных разговорах с Карло мы вырабатываем наш план. Мы сделаем именно то, что делают во всех тюрьмах, когда появляются нежелательные посетители, которые могут заметить какие-нибудь злоупотребления и потребуют улучшений: персонал тюрьмы закрывает пятна крови красивыми салфеточками, убирает нарушителей спокойствия с глаз долой и как может украшает интерьер.

Карло дает мне прекрасный совет о том, что можно сделать за немногое оставшееся время, чтобы создать для родителей видимость отлаженной, доброй системы, которая как следует заботится об их детях и несет за них ответственность. Он говорит, что нам придется убедить этих белых представителей среднего класса, что наше исследование принесет большую пользу, и заставить их, как и их сыновей, выполнять требования тюремных властей. Смеясь, Карло говорит: «Вам, белым людям, нравится подчиняться Власти, так что они будут верить, что поступают правильно, хотя при этом просто будут делать то же, что и все остальные».

Все берутся за дело: заключенные моют полы и камеры, табличку «Карцер» мы убираем, повсюду распыляется дезинфицирующее средство с ароматом эвкалипта, чтобы устранить запах мочи. Заключенные бреются, моются и приводят себя в порядок. Шапочки и полотенца на головах исчезают. Наконец, начальник тюрьмы предупреждает всех, что любые жалобы приведут к преждевременному завершению свидания. Мы просим охранников дневной смены поработать сверхурочно, до девяти вечера, чтобы следить за посетителями, а также на случай ожидаемого бунта. Для полной уверенности я приглашаю всю группу наших резервных охранников.

Потом мы кормим заключенных самым лучшим горячим ужином – куриным рагу с гарниром и двойной порцией десерта для всех желающих. Пока они едят, во дворе звучит приятная музыка. Охранники дневной смены подают ужин, а охранники ночной смены наблюдают. Смеха и хихиканья, обычно сопровождающих еду, не слышно, и атмосфера становится до странности обычной и какой-то заурядной.

Хеллман сидит во главе стола, расслаблено откинувшись назад, но все же поигрывает дубинкой. Он говорит: «№ 2093, ты никогда так хорошо не ел, не так ли?»

№ 2093 отвечает: «Вы правы, господин надзиратель».

«Твоя мама никогда не давала тебе добавки, да?»

«Не давала, господин надзиратель», – покорно отвечает Сержант.

«Видишь, как здесь хорошо, № 2093?»

«Да, господин надзиратель».

Хеллман берет немного еды с тарелки Сержанта и уходит, презрительно усмехаясь. Враждебность между ними нарастает.

Тем временем в коридоре перед входной дверью мы заканчиваем приготовления к приходу посетителей. Они могут создать нам серьезные проблемы, и мы этого боимся. Напротив стены, за которой находятся комнаты охранников, начальника тюрьмы и суперинтенданта, мы ставим дюжину складных стульев для посетителей, где они будут ждать своей очереди. Когда посетители спустятся в подвал, полные любопытства к тому, что сулит новые, необычные ощущения, мы, согласно нашему плану, сознательно возьмем их поведение под систематический ситуационный контроль. Мы продемонстрируем им, что они – наши гости, которым предоставлена привилегия встретиться с их сыновьями, братьями, друзьями и возлюбленными.

Сьюзи Филипс, наш миловидный секретарь, тепло приветствует посетителей. Она сидит за большим столом, на котором стоит букет благоухающих алых роз. Сьюзи – еще одна моя студентка, она заканчивает факультет психологии, а еще она обладательница титула «Мисс Стэнфорд», член команды чирлидеров, избранная за привлекательный внешний вид и спортивные качества. Она записывает имя каждого посетителя, отмечает время прибытия, номер в очереди, имя и номер заключенного, к которому он пришел. Сьюзи описывает процедуру, которой им нужно следовать сегодня вечером. Во-первых, каждый посетитель или группа посетителей должны встретиться с начальником тюрьмы, затем они смогут войти в тюрьму, когда их родственник или друг закончит ужинать. На выходе они должны встретиться с суперинтендантом, чтобы обсудить любые проблемы, которые у них могут возникнуть, или поделиться впечатлениями. Они соглашаются с этими условиями, садятся и начинают ждать, слушая музыку, звучащую из динамиков.

Сьюзи приносит извинения посетителям, которым приходится долго ждать, но дело, кажется, в том, что заключенные сегодня ужинают дольше обычного – ведь они наслаждаются двойной порцией десерта. Это не нравится некоторым посетителям, ведь у них есть и другие дела. Они нервничают, оказавшись в таком необычном месте, и хотят побыстрее увидеть «своих» заключенных.

Посовещавшись с начальником тюрьмы, секретарь сообщает посетителям, что заключенные слишком долго ужинают, поэтому нам придется ограничить время визитов десятью минутами и допустить к каждому заключенному не больше двух посетителей. Посетители недовольны; они расстроены такой невнимательностью своих детей и друзей. «Почему только двух?» – спрашивают они.

Сьюзи отвечает, что в тюрьме очень мало места, к тому же существует закон о пожарной охране, регулирующий количество людей, которые могут одновременно находиться в помещении. Она небрежно добавляет: «Разве ваш сын или друг, приглашая вас, не говорил, что к нему могут прийти не больше двух человек?»

«Черт побери! Нет, не говорил!»

«Очень жаль, возможно, он забыл, но теперь вы будете это знать, когда придете к нему в следующий раз».

Посетители пытаются успокоиться, обсуждая друг с другом это необычное исследование. Некоторые жалуются на слишком жесткие правила, но, что примечательно, смиренно их выполняют, как и пристало хорошим гостям. Мы готовим почву для того, чтобы они поверили: то, что они видят в этом прекрасном месте, – совершенно нормально, и не доверяли тому, что могут услышать от своих безответственных, эгоистичных детей и приятелей. Таким образом, они тоже станут невольными участниками нашей тюремной драмы.

Гости: близость и отчужденность

Первыми во двор входят родители заключенного № 819. Они с интересом оглядываются по сторонам, а потом замечают сына, сидящего в конце длинного стола в середине коридора.

Отец спрашивает охранника: «Я могу пожать ему руку?»

«Конечно, почему нет?» – отвечает тот, удивленный вопросом.

Тогда его мать также обменивается рукопожатием с сыном! Рукопожатие? Никаких привычных объятий мамы и сына?

(Подобные неуклюжие приветствия, с минимальным физическим контактом, характерны при свиданиях в настоящих тюрьмах, но мы никогда не делали это условием свиданий в нашей тюрьме. Видимо, наши предварительные манипуляции с ожиданиями посетителей сбили их с толку – они не знали, как себя вести в этом странном месте. Если не знаете, что делать – не делайте лишних движений.)

Барден стоит рядом с заключенным и его родителями. Хеллман несколько раз приходит и уходит, нарушая приватность общения заключенного № 819 с родителями. Он маячит рядом с этой семейной троицей, которая делает вид, будто не замечает его, и продолжает нормальный разговор. Но № 819 знает, что у него нет возможности пожаловаться на что-то – иначе потом он пострадает. Его родители уходят всего через пять минут, чтобы брат и сестра заключенного № 819 тоже могли с ним поговорить. Они снова жмут друг другу руки и прощаются.

«Вообще-то, здесь довольно неплохо», – говорит Стью-819 брату и сестре.

Они, как и друзья других заключенных, ведут себя иначе, чем встревоженные родители. Они держатся более непринужденно, более оживленно и не так испуганы ситуационными ограничениями, как родители. Но охранники постоянно крутятся рядом.

Заключенный № 819 продолжает: «Иногда мы ведем приятные переговоры с охранниками». Он описывает «карцер для наказаний», но когда он показывает на него рукой, Барден перебивает: «Больше никаких разговоров о карцере, № 819».

Сестра спрашивает, что означает номер на его робе, и хочет знать, что заключенные делают в течение дня. № 819 отвечает на ее вопросы и описывает, как его арестовали полицейские. Как только он начинает говорить о конфликтах с охранниками ночной смены, Барден снова холодно останавливает его.

№ 819: «Они будят нас рано утром… некоторые охранники – нормальные ребята, отличные тюремные служащие. К нам не применяют никакого физического насилия; у них есть дубинки, но…»

Брат спрашивает, чем он занялся бы, если бы мог выйти на свободу. Как и подобает хорошему заключенному, № 819 отвечает: «Я не могу выйти, ведь сейчас я в этом замечательном месте».

Барден заканчивает свидание точно через пять минут. Все это время за столом сидит Серос, а Варниш стоит рядом. Охранников больше, чем посетителей! Гости с улыбкой прощаются, и лицо заключенного № 819 мрачнеет.

Входят родители заключенного Рича-1037. Барден немедленно садится на стол и строго на них смотрит. (Я впервые замечаю, что Барден чем-то похож на Че Гевару.)

№ 1037: «Вчера было немного странно. Сегодня мы тут вымыли все стены и вот убрали наши камеры… мы совсем не знаем, который час. Нас не выводят наружу и мы никогда не видим солнца».

Папа спрашивает, останутся ли они взаперти все две недели. Сын не знает наверняка, но предполагает, что да. Кажется, свидание проходит хорошо, беседа оживляется, но маму явно беспокоит внешний вид сына. Подходит Джон Лендри, он начинает болтать с Барденом, оба стоят достаточно близко, чтобы слышать разговор посетителей и заключенного. № 1037 не говорит, что охранники забрали его кровать и поэтому он спит на полу.

«Спасибо, что пришли», – говорит № 1037 с чувством.

«Были рады тебя повидать… скоро увидимся, послезавтра – наверняка».

Мама задерживается – № 1037 просит ее кому-то позвонить. «Будь молодцом и соблюдай правила», – напутствует она сына.

Папа мягко уводит ее к двери. Он знает, что если их визит слишком затянется, другие рискуют лишиться возможности пообщаться.

Когда во двор входит очаровательная девушка заключенного Хабби-7258, охранники дружно оживляются. Она несет коробку кексов – догадалась их угостить. Охранники охотно берут кексы. № 7258 разрешают съесть один кекс; они с девушкой оживленно беседуют. Кажется, они очень стараются не замечать, что рядом с ними стоят охранники; Барден все время топчется рядом, выбивая ритм дубинкой по столу.

В помещении звучит хит «Роллинг Стоунз» Time Is on My Side. Но посетители, которые приходят и уходят после коротких свиданий, кажется, не замечают иронии.

Мама все знает, но мы с папой хитрее

Я благодарю гостей, что они нашли время в своем плотном графике, чтобы нанести нам визит. Как руководитель исправительного заведения, я пытаюсь быть как можно более любезным и дружелюбным. Надеюсь, говорю я, они ценят то, что нам приходится делать, чтобы изучить тюремную жизнь в близких к реальности условиях, насколько это возможно в рамках эксперимента. Я отвечаю на вопросы о будущих свиданиях, о передаче посылок и выслушиваю просьбы уделить особое внимание их сыну. Механизм работает как часы, осталось всего несколько посетителей, и я смогу полностью сосредоточиться на возможной опасности, угрожающей нашей темнице. Однако от мыслей о ней меня отвлекает мать заключенного № 1037. Я не готов к тому, что она будет так сильно обеспокоена.

Вместе с отцом они входят в мой кабинет, и она с порога говорит дрожащим голосом: «Я не хочу создавать проблем, сэр, но я волнуюсь о сыне. Я никогда не видела его таким уставшим».

Ого! Она может создать серьезные проблемы! Но она права, № 1037 выглядит ужасно, он не только изнурен физически, но и подавлен психологически. Он выглядит практически хуже всех.

«Какие проблемы у вашего сына?»

Я реагирую немедленно и почти автоматически. Так обычно реагируют представители системы, когда кто-то ставит под сомнение ее деятельность. Как и те, кто несет ответственность за злоупотребления в реальной исправительной системе, я изображаю проблемы ее сына, как диспозиционные, будто это его собственные проблемы.

Ей нечего противопоставить этой диверсионной тактике. Она говорит, что он выглядит таким измученным, что он не спал всю ночь, и…

«У него бессонница?»

«Нет, он говорит, что охранники будят их по ночам для чего-то, что называется “перекличка”».

«Да, конечно, перекличка. Когда приходит новая смена охранников, они должны убедиться, что все заключенные на месте и сосчитать их. Поэтому заключенные должны назвать свои номера».

«Посреди ночи?»

«Наши охранники работают по восемь часов, и утренняя смена начинается в два часа ночи. Поэтому им приходится будить заключенных, чтобы убедиться, что никто не сбежал. Это разумно, не правда ли?»

«Да, но я не уверена, что…»

Она все еще не успокоилась, и я перехожу к другой, более мощной тактике. Я втягиваю в разговор папу, который до сих пор молчит. Я смотрю ему прямо в глаза – тем самым бросая вызов его мужской гордости.

«Простите, сэр. Как вы думаете, ваш сын может с этим справиться?»

«Конечно, может, он же настоящий лидер, вы знаете, он капитан… и…»

Слушая его вполуха и отмечая только интонацию и жесты, я поддерживаю его. «Я с вами согласен. Ваш сын, кажется, вполне способен справиться с этой жесткой ситуацией. – Повернувшись к маме, я добавляю, чтобы успокоить ее: – Не сомневайтесь, я присмотрю за вашим мальчиком. Спасибо, что пришли; надеюсь скоро снова вас видеть».

Отец твердо и мужественно жмет мне руку, а я подмигиваю ему с видом босса, который на его стороне. Мы молча признаем, что надо быть терпимыми к чрезмерной дамской эмоциональности. Какие же мы свиньи! И мы проделываем это на мужском «автопилоте»!

В качестве постскриптума к этому маленькому эпизоду, я получаю скромное письмо от миссис И., написанное в тот же вечер. Ее наблюдения и интуиция по поводу положения в нашей тюрьме и состояния ее сына оказались абсолютно точными.

«Мы с мужем навестили нашего сына в «Стэнфордской окружной тюрьме». Обстановка показалась мне очень правдоподобной. Я не ожидала, что все будет так серьезно. Уверена, мой сын, добровольно вызвавшись участвовать в эксперименте, тоже этого не ожидал. Увидев его, я забеспокоилась. Он выглядел совершенно измученным, и его основная жалоба состояла в том, что он давно не был на свежем воздухе и не видел солнца. Я спросила, не пожалел ли он, что согласился участвовать, и он ответил, что сначала пожалел. Но затем его настроение несколько раз менялось, и сейчас он готов продолжать. Уверена, что заработанные им деньги будут самыми трудными в его жизни.

Мама заключенного № 1037.

P. S. Мы надеемся, что этот проект будет успешным».

Я забегаю вперед, но должен здесь добавить, что ее сына, Рича-1037, вначале одного из самых яростных мятежников, через несколько дней пришлось отпустить из тюрьмы, потому что на него навалился крайне острый стресс. Его мать совершенно точно почувствовала, что с ним происходит.

НАПАДЕНИЯ НЕ БЫЛО, И МЫ НЕЗАМЕТНО РЕТИРОВАЛИСЬ

Как только ушел последний посетитель, мы все вздохнули с облегчением: во время посещений мы были в самом уязвимом положении, и на нас никто не напал. Но угроза все еще существует! Пришло время противоповстанческих действий. Наш план состоит в том, что некоторые охранники снимут двери камер, чтобы создать впечатление беспорядка. Другие охранники должны сковать цепью ноги заключенных, надеть им на головы мешки и поднять в грузовом лифте из нашего подвала в большую пустую кладовку на пятом этаже, подальше от возможного вторжения. И если заговорщики ворвутся в тюрьму, то найдут одного меня. Я скажу им, что эксперимент окончен. Мы закончили его досрочно и отправили всех по домам, так что они опоздали и освобождать некого. После того как они проверят наш подвал и уйдут, мы приведем заключенных назад: у нас будет время, чтобы усилить безопасность тюрьмы. Мы даже думали, что можно взять в плен бывшего заключенного № 8612 и снова посадить его в камеру, если он будет среди нападающих, потому что он добился освобождения обманом.

Представьте себе эту сцену. Я в одиночестве сижу в пустом коридоре, ранее известном как «двор». Вокруг в беспорядке валяются остатки имущества Стэнфордской тюрьмы, на дверях камер уже нет решеток, таблички сняты, входная дверь распахнута. В возбуждении я уже готов приступить к реализации этого, как нам кажется, коварного макиавеллиевского плана. Но вместо мятежников появляется один из моих коллег-психологов – старый друг, серьезный ученый, мой бывший сосед по комнате в аспирантуре. Гордон спрашивает, что здесь происходит. Они с женой увидели заключенных на пятом этаже и посочувствовали им. Они вышли и купили им коробку пончиков, потому что ребята выглядели совершенно несчастными.

Я как можно быстрее и проще описываю ему исследование, все время ожидая внезапного вторжения захватчиков. Потом этот умник задает элементарный вопрос: «Скажи, а какова независимая переменная в вашем исследовании?» Мне стоило бы просто сказать, что это распределение предварительно отобранных испытуемых-добровольцев по ролям заключенных и охранников, которое, конечно же, было сделано случайно. Вместо этого я начинаю злиться.

Передо мной стоит угроза тюремного бунта. Безопасность моих людей и надежность моей тюрьмы держатся на волоске, а мне приходится спорить с этим яйцеголовым, бесплодным теоретиком с холодным сердцем, которого интересуют только смехотворные мелочи вроде независимых переменных! Я беседую с ним и думаю: сейчас он спросит, есть ли у меня программа реабилитации! Вот чучело. Я ловко отделываюсь от него и возвращаюсь к предстоящему нападению. Я все жду и жду.

Наконец, до меня доходит, что это были только слухи. Они ни на чем не основаны. Мы потратили огромное количество времени и сил, планируя, как мы будем отражать вымышленное нападение. Я, как дурак, умолял о помощи полицию; мы освободили грязную кладовку наверху, разобрали тюрьму на части и увели заключенных. А еще обиднее, потратили впустую бесценное время. И наконец, наш самый большой грех как исследователей: мы целый день не вели систематических наблюдений. И все из-за одного человека, который питает профессиональный интерес к распространению слухов и дезинформации и регулярно демонстрирует аудитории эти явления. Все смертные бывают ужасно глупы, особенно когда наши эмоции берут верх над холодным разумом.

Мы ставим на место двери камер и приводим заключенных обратно из жаркой, душной кладовки без окон, где они без всякого смысла просидели три часа. Какое унижение я испытал! Остаток дня мы с Крейгом, Кертом и Дэйвом не можем поднять друг на друга глаз. Мы молча соглашаемся держать все это при себе и не упоминать о «мании доктора З.».

Мы сели в лужу, но они за это заплатят

Очевидно, все мы испытывали сильное разочарование. Мы также страдали от последствий когнитивного диссонанса: ведь мы охотно приняли на веру ложные слухи и предпринимали активные действия, не имея для этого достаточных оснований[88]88
  См.: Festinger L. A Theory of Cognitive Dissonance. Stanford, CA: Stanford University Press, 1957. См. также сборник исследований моих нью-йоркских студентов, коллег и моих: The Cognitive Control of Motivation / Ed. by P. G. Zimbardo. Glenview, IL: Scott, Foresman, 1969.


[Закрыть]. Мы также попали в ловушку группового мышления. Как только я, лидер, поверил в эти слухи, все остальные тоже в них поверили. Никто не взял на себя роль «адвоката дьявола», которая необходима каждой группе, чтобы избежать глупых и даже пагубных решений. Это напомнило мне о «катастрофическом» решении президента Джона Кеннеди провести операцию против Кубы в заливе Кочинос, закончившуюся полным фиаско[89]89
  См.: Janis I., Mann L. Decision Making: A Psychological Analysis of Conflict, Choice, and Commitment. New York: Free Press, 1977.


[Закрыть].