Текст книги "Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев"

«Я был оглушен “арестом”. Я был в резерве, и меня не задерживала полиция, как других. Мне позвонила секретарь и попросила явиться на факультет психологии перед обедом. Я был рад получить работу и счастлив, что у меня появился шанс принять участие в эксперименте. (Как вы помните, мы платили добровольцам за две недели.) Я подождал, вышел охранник, я назвал свое имя, и он немедленно надел на меня наручники, надел на голову бумажный мешок, повел меня вниз по лестнице, и мне пришлось какое-то время стоять, положив руки на стену, с расставленными ногами. Я понятия не имел, что происходит. Я ожидал каких-то унижений, но все было намного хуже, чем я думал. Я не ждал, что спущусь вниз, и меня тут же разденут, проведут дезинфекцию и начнут бить по ногам дубинкой. Я решил, что не буду реагировать на действия охранников и просто понаблюдаю за тем, как себя ведут другие заключенные. Я сказал себе, что буду держаться в стороне, но со временем я забыл, почему я здесь. Я думал о деньгах. Внезапно № 416 превратился в заключенного – совершенно ошеломленного и сбитого с толку»[96]96
  Интервью в программе Chronolog телеканала NBC (ноябрь 1971 г.).


[Закрыть].

«О, благодать»[97]97
  «О, благодать» (Amazing Grace), всемирно известный христианский гимн. Одна из самых известных песен среди христиан всего мира. – Прим. пер.


[Закрыть]: в ироническом ключе

Новый заключенный поступает как раз в тот момент, когда Арнетт диктует письмо; заключенные должны отправить его посетителям, которые придут к ним на следующий день. Охранник читает текст вслух, заключенные записывают его на тюремных бланках. Потом он требует, чтобы каждый вслух повторил часть письма. В письме говорится:

«Дорогая мама!

Я прекрасно провожу время. Кормят прекрасно, здесь множество игр и развлечений. Охранники обращаются со мной очень хорошо. Они прекрасные ребята. Тебе бы они понравились, мама. Приходить не нужно, все в полном порядке.

Искренне твой,

любящий сын».

«И подпишитесь своим настоящим именем, каким бы оно ни было».

Охранник Маркус собирает письма, чтобы отнести их на почту, – конечно же, после того, как они будут просмотрены на предмет запрещенной информации или запрещенных жалоб. Заключенные мирятся с этим, потому что посещения родных и близких стали для них очень важными – всего после нескольких дней без семьи и друзей. Связь с внешним миром нужно поддерживать, это помогает не забыть, что наш мрачный подвал – не единственная реальность.

Как только дверь в первую камеру закрывается, начинает назревать новая проблема. Находчивый № 5704, который утром без смущения «стрельнул» сигарету у священника, пытается открыть дверь, чтобы показать, что он волен входить и выходить в любой момент. С совершенно бесстрастным видом охранник Арнетт берет веревку, обвязывает ее вокруг прутьев и тянет через простенок, обвязывая прутья на двери второй камеры. Он делает это так методично, как будто участвует в конкурсе скаутов на умение вязать узлы. Привязывая веревку к прутьям одной камеры, протягивая ее к другой камере, чтобы двери нельзя было открыть изнутри, он насвистывает мелодию вальса «Голубой Дунай». Арнетт умеет свистеть. На сцене появляется Джон Лендри – дубинкой он туго закручивает веревку. Охранники одобрительно улыбаются друг другу: они хорошо поработали. Теперь никто не может войти в первую и вторую камеры или выйти из них, пока охранники не выяснят, как починить испорченный замок, который, скорее всего, сломал № 5704.

«Никаких сигарет, № 5704, до тех пор, пока эта дверь будет заблокирована. Если выйдешь, окажешься в одиночке».

Рич-1037 угрожающе кричит из второй камеры: «У меня есть оружие!»

Арнетт отвечает: «У тебя нет оружия. Мы можем открыть эту камеру в любой момент».

Кто-то кричит: «У него есть игла!»

«Это нехорошо, что у него есть игла. Нам придется ее конфисковать и как следует его наказать».

Лендри сильно бьет дубинкой по дверям всех камер, напоминая, кто здесь главный. Вслед за ним Арнетт тоже бьет по прутьям на двери второй камеры, чуть не разбив руки одного заключенного, тот вовремя успевает их отдернуть. Затем, как во время мятежа утром второго дня, Джон Лендри начинает распылять во вторую камеру холодный углекислый газ из огнетушителя. Лендри и Маркус просовывают дубинки сквозь прутья, чтобы помешать обитателям камеры открыть дверь, но один заключенный из второй камеры выхватывает дубинку. Обитатели камеры начинают дразнить охранников. Назревает новый бунт – и теперь у заключенных есть оружие.

Арнетт сохраняет спокойствие. После некоторого обсуждения охранники решают вынуть замок из пустой комнаты и установить его в дверь первой камеры.

«В конечном счете, ребята, мы все равно добьемся своего, вопрос лишь в том, сколько времени это займет», – спокойно говорит он остальным охранникам.

В итоге охранники снова одерживают победу; они врываются в обе камеры и уводят главного заводилу № 5704 в одиночку. На сей раз они не хотят рисковать. Перед тем, как утащить его в карцер, они связывают ему руки и ноги веревкой, которую отвязывают от дверей камер.

Из-за этого инцидента все заключенные остаются без обеда. Это очень плохо для № 416, нашего новичка. На завтрак он только выпил кофе и съел печенье. Он проголодался и может только изумленно наблюдать за тем, как вокруг него разворачиваются все эти причудливые события. Было бы неплохо съесть что-нибудь горячее, думает он. Вместо обеда заключенных выстраивают в ряд у стены. Пола-5704 выпускают из карцера, но он все еще связан и беспомощно лежит на полу во дворе. Он служит живым предупреждением против дальнейших мыслей о мятежах.

Охранник Маркус приказывает всем подпрыгивать и петь при этом забавную детскую песенку.

«У вас, ребята, такие хорошие голоса, что мы будем петь “О, благодать”, – говорит Арнетт. – Мы споем всего один куплет, я не собираюсь испытывать терпение Господа».

Заключенные опускаются на пол, чтобы начать отжиматься, и № 416 в первый раз удостаивается внимания:

«Ты будешь петь. Запоминай слова, № 416. “О, благодать, спасен тобой я из пучины бед; был мертв и чудом стал живой, был слеп и вижу свет, Господь свободу мне открыл…”».

Лежа на полу, Пол-5704 подсказывает Арнетту правильные слова.

«Нет, мы будем петь так, как я сказал. Возможно, это не точные слова, но мы будем петь именно так. – Потом он зачем-то меняет последнюю строку: – “Господь, свободен я теперь…”»

Очевидно, Арнетт знает, что он хорошо свистит. Он начинает насвистывать мелодию Amazing Grace и делает это снова и снова, чисто и мелодично. Заключенные аплодируют ему, искренне оценив его талант, несмотря на его надменность и жестокость. Охранники Лендри и Маркус возвращаются к столу, заключенные продолжают петь – разумеется, фальшиво и вразнобой. Арнетт недоволен:

«Откуда взялись эти люди? Из гетто на Шестой авеню в Сан-Франциско, что ли? Давайте еще раз».

Нарушитель спокойствия, № 5704, предпринимает еще одну попытку исправить неточные слова, но Арнетт использует эту возможность, чтобы еще раз повторить, громко и ясно:

«Конечно, здесь есть неточности; но мы поем тюремную версию. Неважно, что в ней не те слова, потому что охранники всегда правы. № 416, ты встаешь, все остальные продолжают отжиматься. № 416, пока все отжимаются, ты поешь “О, благодать”, так, как я сказал».

Всего через несколько часов после появления в тюрьме № 416 оказывается в центре внимания Арнетта, который изолирует его от других заключенных и вынуждает выполнять бессмысленную задачу. Видеосъемка зафиксировала этот печальный момент: тощий заключенный срывающимся голосом поет песню о свободе духа. Его опущенные плечи и понурый взгляд ясно говорят, что он испытывает чрезвычайное неудобство, и ему становится только хуже, когда его поправляют и заставляют повторить песню, а другие продолжают отжиматься – вверх-вниз, вверх-вниз… Парадокс: заключенные по приказу поют песню свободы в подавляющей атмосфере, где она служит аккомпанементом для бессмысленных отжиманий. № 416 надеется, что его не ударят – ни Арнетт, ни другие охранники.

Непонятно, почему Арнетт его выделил. Возможно, просто для того, чтобы быстрее добиться от него послушания. А может быть, жалкий, тощий на вид № 416 раздражает его, всегда ревностного и деятельного.

«Теперь, когда вы распелись, № 416 поет детскую песенку, а все остальные ложатся на спину и поднимают ноги. Я хочу, чтобы № 416 пел очень громко, так громко, чтобы его услышал любимец заключенного № 5704 Ричард Никсон, где бы его ни носило. Ноги вверх. Вверх! Вверх! Все поем еще несколько раз, особенно подчеркивая последнюю строчку: “Жизнь – всего лишь сон”».

Заключенный Хабби-7258, все еще пытаясь иронизировать, спрашивает, можно ли спеть «Тюремная жизнь – всего лишь сон». Заключенные буквально выкрикивают эти слова, тяжело дыша. Ситуация становится еще более странной.

Возвращение телеоператора

Днем нас посещает телеоператор с местного телеканала Сан-Франциско KRON. Его прислали, чтобы сделать краткое продолжение воскресного репортажа, вызвавшего интерес на телеканале. Я разрешил ему снимать только из окошка для наблюдений и разговаривать о ходе эксперимента только с начальником тюрьмы и со мной. Мне не нужны внешние вмешательства, влияющие на взаимоотношения между заключенными и охранниками. Я так и не посмотрел, что он снял в этот день, потому что у нас было множество более срочных дел, требовавших внимания, а потом возникли новые проблемы[98]98
  В виде отступления замечу, что единственным человеком, который действительно видел, как я обсуждаю проблемы дегуманизации заключенных и власти охранников, был адвокат известного чернокожего радикального политического заключенного Джорджа Джексона. В субботу, 21 августа 1971 г. я получил от этого адвоката письмо с приглашением быть свидетелем-экспертом от имени его клиента, который должен был скоро предстать перед судом по делу о предполагаемом убийстве охранника «братьями Соледад». Он хотел, чтобы я взял интервью у его клиента, отбывавшего заключение в одиночной камере тюрьмы Сан-Квентин, иронически прозванной «Воспитательным центром» (возможно, по аналогии с романом Джорджа Оруэлла «1984»). В субботу произошли события, не позволившие мне принять его приглашение. При попытке к бегству Джексон был убит. Позднее я принимал активное участие в нескольких судебных процессах. Во время одного процесса федеральный суд назвал «Воспитательный центр» местом «жестоких и изощренных наказаний». Кроме того, я был также свидетелем-экспертом во втором судебном процессе, над «шестеркой из Сан-Квентина», это было дело о заговоре с целью убийства. Процесс проходил в элегантном здании суда округа Мэрин, спроектированном Фрэнком Ллойдом Райтом. Его изящество составляло почти комический контраст со зданием «Воспитательного центра».


[Закрыть].

ПРОЩАЙ, ДНЕВНАЯ СМЕНА, ЗДРАВСТВУЙ, НОЧНАЯ СМЕНА

«Пришло время готовиться к воскресной службе, – говорит Арнетт заключенным, хотя сегодня только среда. – Все становятся в круг и берутся за руки, как во время религиозной церемонии. Скажи: “Привет, № 416, я твой друг, № 5704”. Потом каждый из вас приветствует нового товарища».

Все говорят по кругу. Кажется, это очень трогательная церемония. Я удивлен тем, что Арнетт предложил это забавное общее действо. Но затем он все портит: оставаясь в кругу, все должны прыгать и петь «Встаньте, дети, встаньте в круг», тогда как № 416 в одиночестве должен стоять в центре.

Перед окончанием смены Арнетт делает еще одну перекличку, и теперь Джон Лендри диктует, как нужно петь. Это первая перекличка для № 416, и он с недоверием качает головой, наблюдая, как другие заключенные послушно выполняют команды. Арнетт продолжает свои бесчеловечные упражнения до самой последней минуты, пока не заканчивается его смена.

«С меня хватит, возвращайтесь в свои клетки. Приведите свои камеры в порядок, чтобы когда придут посетители, их вид не вызвал у них отвращения. – Он уходит, насвистывая «О, благодать». На прощанье он добавляет: – Увидимся, ребята. До завтра, мои дорогие поклонники».

Лендри считает нужным добавить: «Я хочу, чтобы вы поблагодарили своих надзирателей за то время, которое они сегодня провели с вами».

Все неохотно говорят: «Спасибо, господа надзиратели».

Джону Лендри не нравится эта «дерьмовая благодарность» и, выходя со двора вместе с Маркусом и Арнеттом, он заставляет их кричать громче. Как только они скрываются из виду, приходит ночная смена: Джон Уэйн и его ревностная команда.

Новый заключенный, № 416, позже рассказал нам о том, как боялся охранников:

«Каждая новая смена охранников приводила меня в ужас. В первый же вечер я понял, что желание принять участие в этом исследовании было глупостью. Я решил во что бы то ни стало побыстрее отсюда выбраться. Именно так я и вел бы себя в тюрьме, если бы у меня была малейшая возможность. Ведь это была настоящая тюрьма, только ею управляли психологи, а не государство. Я решил объявить голодовку, я отказался есть, я думал, что заболею, и они будут вынуждены отпустить заключенного № 416. Я решил следовать этому плану, несмотря ни на какие последствия»[99]99
  Завершающая оценка заключенного.


[Закрыть].

За ужином № 416 действительно последовал своему плану и отказался от еды, хотя был очень голоден.

Хеллман: «Эй, ребята, сегодня у нас на ужин прекрасные горячие сосиски».

№ 416 (бойко): «Мне не нужно, сэр, я не буду есть ничего, что вы мне дадите».

Хеллман: «Это нарушение правил, и ты будешь соответствующим образом наказан».

№ 416: «Не важно, я не буду есть ваши сосиски».

В качестве наказания Хеллман уводит № 416 в карцер. Это первый из множества его визитов сюда, а Барден настаивает, чтобы при этом в каждой руке № 416 держал по сосиске. После того как все поужинали, № 416 приходится сидеть и смотреть на тарелку с двумя холодными сосисками. Неожиданный акт неповиновения приводит охранников ночной смены в бешенство, особенно Хеллмана, который думал, что сегодня вечером все будет в полном порядке, и после того, как были решены вчерашние проблемы, ночь пройдет спокойно. А теперь эта «заноза в заднице» не слушается и начинает подстрекать других, как раз тогда, когда охранникам кажется, будто они полностью взяли верх над заключенными и подчинили их своей воле.

Хеллман: «Ты не будешь есть эти вонючие сосиски? Ты хочешь, чтобы я взял эти сосиски и засунул их тебе в задницу? Ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы я взял их и засунул тебе в задницу?»

№ 416 ведет себя стоически, без всякого выражения смотрит вниз, в тарелку с сосисками.

Хеллман понимает, что пришло время тактики «разделяй и властвуй»: «Так, слушайте все. № 416, если ты не съешь свои сосиски, что является актом неповиновения, сегодня вечером всем заключенным будет отказано в свиданиях. Все слышали?»

«Очень сожалею. Мои личные действия не должны иметь последствий для других», – спокойно и высокомерно отвечает № 416.

«Это не личные действия, а действия заключенного, а их последствия определяю я!» – кричит Хеллман.

Барден приводит Хабби-7258, чтобы тот убедил № 416 съесть сосиски. № 7258 говорит: «Просто съешь свои сосиски, ладно?» Барден добавляет: «Скажи ему, почему». № 7258 продолжает его уговаривать и говорит, что если он не съест сосиски, заключенные не смогут встретиться с посетителями.

«Разве тебе все равно? Только потому, что, у тебя еще нет друзей… Съешь их ради заключенных, а не ради охранников, ладно?» Барден пытается настроить заключенных против № 416.

Заключенный Хабби-7258 старается мягко уговорить № 416 съесть сосиски – иначе его подруга, Мэри-Энн, которая вот-вот должна его навестить, будут лишена свидания, и он не хочет лишиться этой привилегии из-за каких-то паршивых сосисок. Подражая манере поведения Хеллмана, Барден властным тоном говорит:

«№ 416, в чем дело? Отвечай, парень! Да, в чем проблема?»

№ 416 пытается объяснять, что он объявил голодовку в знак протеста против оскорбительного обращения и нарушения контракта.

«Черт возьми, какое отношение это имеет к сосискам? Ну, какое?» Барден разъярен и лупит дубинкой по столу с громким стуком, который угрожающим эхом отдается от стен двора.

«Ответь на мой вопрос, почему ты не ешь эти сосиски?»

Едва слышно № 416 продолжает говорить о ненасильственном протесте и упоминает о Ганди. Барден никогда не слышал о Махатме Ганди и требует назвать более вескую причину. «Ты рассказываешь мне, что между этими двумя вещами есть какая-то связь, но я ее не вижу». Тогда № 416 пытается рассеять общую иллюзию «тюрьмы» и напоминает всем, кто его слышит, что охранники нарушают контракт, который он подписал, когда добровольно вызвался участвовать в эксперименте. (Я с удивлением наблюдаю, что это напоминание все дружно игнорируют. Охранники совершенно поглощены своей иллюзорной властью.)

«Меня не волнует чертов контракт! – кричит Барден. – Ты попал сюда, потому что это заслужил, № 416. Именно поэтому ты сюда попал, ведь ты нарушил закон. Это не детский сад. Я не понимаю, почему ты не ешь эти проклятые сосиски. Ты думал, что это детский сад, № 416? Ты думал, что будешь нарушать закон и окажешься за это в детском саду?» Барден продолжает орать, что № 416 не обрадуется, когда его сокамернику придется спать сегодня ночью без кровати. Мне начинает казаться, что сейчас Барден ударит № 416, но в этот момент он в ярости отворачивается. Он хлопает дубинкой по ладони и приказывает № 416: «Возвращайся в карцер». № 416 уже знает туда дорогу.

Барден снова бьет кулаками в дверь карцера, издавая оглушительный грохот, отдающийся эхом в темной кладовке. «А теперь каждый из вас поблагодарит № 416 за то, что у вас не будет посетителей. Каждый стукнет по двери и скажет ему спасибо», – говорит он.

Каждый заключенный подходит к двери и «как следует» бьет в дверь, кроме № 5486, Джерри, который делает это с явной неохотой. Хабби-7258 очень злится на этот неожиданный поворот судьбы.

Для пущего эффекта Хеллман вытаскивает № 416 из карцера. Тот все еще держит в руках по сосиске. Потом Хеллман по собственной инициативе объявляет следующую мучительную перекличку, не давая Бардену шанса поучаствовать. «Хорошего» охранника Лендри нигде не видно.

Для Хеллмана это шанс устранить любую возможность для солидарности заключенных и лишить № 416 статуса героя-мятежника. «Теперь вы все пострадаете, потому что этот заключенный без всяких серьезных оснований отказывается сделать простую вещь: съесть свой ужин. Другое дело, если бы он был вегетарианцем. Скажите ему в лицо, что вы о нем думаете». Одни заключенные говорят: «Не будь дураком»; другие обвиняют его, что он ведет себя как ребенок.

Это не устраивает Джона Уэйна: «Назовите его “киской”!»

Некоторые слушаются, но только не Сержант. Из принципа Сержант отказывается произносить непристойности. Теперь сразу двое заключенных одновременно бросают вызов Хеллману, и он обращает свой гнев на Сержанта, беспощадно унижая его, крича, обзывая «задницей» и, что еще хуже, настаивая, чтобы он назвал № 416 «ублюдком».

Унизительная перекличка продолжается целый час и заканчивается лишь тогда, когда у дверей появляются посетители. Я выхожу во двор и объясняю охранникам, что нужно соблюдать приемные часы. Они недовольны, что их власть ограничивают, но неохотно соглашаются. Для подавления сопротивления заключенных у них будет время после свиданий с посетителями.

К послушным заключенным приходят гости

Двум самым послушным заключенным, Хабби-7258 и Сержанту-2093, к которым пришли друзья и родственники, разрешают недолго с ними пообщаться. № 7258 безумно счастлив, когда приходит его красавица-подруга. Она рассказывает новости об общих друзьях, а он внимательно слушает, положив голову на руки. Все это время Барден сидит рядом на столе, привычно постукивая по ладони своей небольшой белой дубинкой. (Нам пришлось вернуть местной полиции большие черные дубинки, позаимствованные у них). Барден, очевидно, очарован красотой девушки и все время пытается вмешаться в разговор, задавая вопросы и вставляя комментарии.

Хабби говорит Мэри-Энн, что важно «пытаться держать себя в руках. Здесь не так уж плохо, достаточно просто сотрудничать».

Девушка: «А ты сотрудничаешь?»

№ 7258 (смеясь): «Да, у меня нет другого выхода».

Барден перебивает: «Ну да, они даже попытались сбежать».

Девушка: «Я об этом слышала».

№ 7258: «Конец дня прошел ужасно. У нас ничего не было; ни кроватей, ничего». Он рассказывает, что им пришлось вытаскивать колючки из грязных одеял и о других неприятных работах. Но он остается в хорошем настроении, улыбается и держит ее за руку в течение всего десятиминутного разговора. Барден ведет ее к выходу, а № 7258 возвращается в свою одинокую камеру.

Другой заключенный, который удостаивается свидания, – Сержант. Приехал его отец. Сержант хвастается тем, что соблюдает все правила. «У нас 17 правил… Я запомнил правила. Главное правило – слушаться охранников».

Отец: «Они могут приказать вам сделать все что угодно?»

Сержант: «Да. Ну, почти все что угодно».

Отец: «А какое право они имеют так поступать?» Он потирает лоб – кажется, он начинает понимать, в какую переделку попал его сын. Это второй посетитель, который явно обеспокоен ситуацией. В этом он похож на мать заключенного Рича-1037, совершенно обоснованно беспокоившуюся за сына, который уже на следующий день сорвался. Но Сержант, кажется, сделан из другого теста.

Сержант: «Они управляют тюрьмой».

Отец спрашивает о гражданских правах, и Барден вмешивается, очень резко: «У него нет никаких гражданских прав».

Отец Сержанта: «Ну, я думаю, что есть, возможно…» (Мы не можем расслышать его спор с Барденом, который не боится этого «гражданского».)

Барден: «У заключенных нет никаких гражданских прав».

Отец Сержанта (раздраженно): «Ну ладно, сколько времени мы можем говорить?»

«Всего десять минут», – отвечает Барден.

Отец спорит по поводу оставшегося времени. Барден смягчается и дает им еще пять минут. Отец хотел бы беседовать в более конфиденциальной атмосфере. «Посетителям тюрьмы это не разрешается», – отвечает Барден. Отец еще больше расстраивается. Но что интересно, он тоже следует правилам и соглашается с этим нарушением своих собственных прав со стороны мальчишки, играющего в охранника!

Отец продолжает расспрашивать о правилах, Сержант говорит о перекличках, «упражнениях», работе и времени отбоя.

Отец: «Ты этого ожидал?»

Сержант: «Я ожидал, что будет хуже».

Отец недоверчиво восклицает: «Хуже? Почему хуже?»

Барден снова перебивает. Отец явно раздражен его навязчивым присутствием. Охранник говорит, что сначала было всего девять заключенных, но теперь осталось только пять. Отец спрашивает почему.

Сержант: «Двое освобождены условно-досрочно, а двое других находятся в условиях максимальной безопасности»[100]100
  Ранее, в среду, прошло заседание комиссии по условно-досрочному освобождению – мы подробнее поговорим о нем в следующей главе. Но ни один из заключенных не был освобожден досрочно, я не совсем понимаю, о чем говорит Сержант. Возможно, о том, что двое заключенных были освобождены в связи с чрезвычайно сильными стрессовыми реакциями. Может быть, охранники сказали остальным заключенным, что эти двое были освобождены досрочно, чтобы вызвать в них надежду. «Максимальная безопасность» должна означать, что они находятся в карцере.


[Закрыть].

Отец: «Максимальной безопасности? Как это?»

Сержант не знает. Отец спрашивает, почему они оказались «в условиях максимальной безопасности».

Сержант: «У них были проблемы с дисциплиной. Они очень непослушные».

Одновременно с ним Барден говорит: «Потому что они плохо себя вели».

Отец: «Ты чувствуешь, что ты в тюрьме?»

Сержант (смеясь и избегая прямого ответа): «Ну, я никогда раньше не был в тюрьме». (Отец смеется.)

Они остаются одни – Барден убегает, услышав громкий шум снаружи.

Пока его нет, они говорят о том, каковы шансы Сержанта на условно-досрочное освобождение, которое он наверняка получит, потому что до сих пор был самым послушным заключенным. Но его серьезно беспокоит одна вещь: «Я не знаю, каковы критерии для того, чтобы получить УДО».

«Время вышло», – объявляет Джефф Лендри. Отец и сын встают, собираясь обняться, но вместо этого ограничиваются твердым мужским рукопожатием и словами «скоро увидимся».

Уродливый лик гомофобии

Вернувшись после короткого ужина в студенческой столовой, я вижу нарушителя спокойствия, № 5704, который стоит посреди двора и держит на голове стул. Стул на голове! Хеллман вопит на Сержанта, ему вторит Барден. Хороший заключенный, Джерри-5486, которого до сих пор почти не было слышно, неподвижно стоит у стены, а № 7258 отжимается. Очевидно, № 416 снова в карцере. Хеллман спрашивает № 5704, почему у него на голове стул – хотя именно он приказал ему «носить его вместо шляпы». Заключенный кротко отвечает, что просто выполняет приказ. Он выглядит подавленно; кажется, былое мужество его покинуло. Барден говорит, чтобы тот перестал строить из себя идиота и убрал стул. Потом Барден барабанит дубинкой в дверь карцера. «Ты хорошо проводишь там время, № 416?»

Хеллману пора принять на себя обязанности режиссера вечерней драмы. Он буквально оттирает Бардена в сторону. (После ухода посетителей «хорошего» охранника Джеффа Лендри нигде не видно.)

«Подними руки вверх, № 7258, и изобрази Франкенштейна. № 2093, ты будешь невестой Франкенштейна, встань здесь».

«Ты встань туда», – говорит он Сержанту.

Сержант спрашивает, какую роль ему нужно играть.

«Конечно, у тебя будет роль. Ты будешь невестой Франкенштейна. № 7258, ты будешь Франкенштейном. Я хочу, чтобы ты ходил, как ходит Франкенштейн, и говорил, что любишь № 2093».

№ 7258 начинает подходить к «невесте», Барден останавливает его:

«Франкенштейн ходит не так. Мы не просили тебя ходить так, как ходишь ты».

Хеллман со злобой хватает Хабби-7258 за руку, тащит его назад и заставляет его изобразить походку Франкенштейна.

№ 7258: «Я люблю тебя, № 2093».

«Подойди ближе! Ближе!» – кричит Барден.

№ 7258 стоит в нескольких сантиметрах от Сержанта. «Я люблю тебя, № 2093».

Хеллман подталкивает их друг к другу, положив руки им на спины, пока их тела не соприкасаются.

Хабби-Франкенштейн-7258 повторяет: «Я люблю тебя, № 2093». Хеллман отчитывает Сержанта за то, что он улыбнулся. «Я что, разрешил тебе улыбаться? Это не смешно. Десять отжиманий!»

Руки заключенного № 7258 до сих пор вытянуты вперед, он стоит у стены, его роба задралась, оголив гениталии. Сержанту приказывают сказать другому заключенному, Джерри-5486, что он его любит; он неохотно подчиняется.

«Ну разве не прелесть? Разве не прелесть?», – насмехается Барден.

Хеллман подходит вплотную к № 5486.

«Ты улыбаешься? Может быть, ты тоже его любишь? Так подойди к нему и скажи об этом!»

Джерри-5486 без колебаний спокойно говорит: «№ 2093, я тебя люблю».

Хеллман яростно носится от заключенного к заключенному, выкрикивая приказы.

«Опусти руки, № 7258. А то от тебя воняет».

«Теперь вы все, вонючие заключенные, садитесь на пол, мы поиграем в чехарду».

Они начинают играть, но это сложно, потому что когда они перепрыгивают через согнутые тела товарищей, шлепанцы спадают, а робы задираются, обнажая гениталии. Заключенные не могут прыгать, и Бардену, кажется, неловко наблюдать эту игру. Возможно, он считает это действо слишком эротическим или слишком «гомосексуальным». Хеллман упрощает игру: теперь прыгают только № 2093 и № 5704. Они пытаются прыгать через спины друг друга, а Барден испускает шутливые стоны.

Гомоэротичная игра только усугубляет издевательства Хеллмана.

«Как собаки, правда? Так собаки делают! Он уже готов, разве нет? Смотрите, он стоит сзади, это собачий стиль! Почему вы не сделаете это как собаки?»

Высокий заключенный Пол-5704 начинает возмущаться. Готов поспорить, этот глава комитета по рассмотрению жалоб заключенных Стэнфордской окружной тюрьмы никогда не предполагал, что охранники опустятся до подобных игрищ. Он явно злится и говорит Джону Уэйну, что его просьбы «непристойны».

Хеллман воспринимает это замечание как вызов: «Я думаю, что твое лицо тоже непристойно. Почему бы тебе не заткнуться и просто не поиграть в чехарду?»

На сцене появляется Джефф Лендри. Он стоит прямо за № 5704 и наблюдает. Очевидно, его заинтересовал этот поворот событий, но он держит руки в карманах, сохраняя нейтралитет и демонстрируя безразличие. На нем нет темных очков, делающих всех охранников похожими друг на друга, хотя начальник тюрьмы уже напоминал ему, что все должны их носить.

«Сожалею, что оскорбил чувства этого заключенного», – насмешливо говорит Хеллман.

Бардену удается закончить эту игру, которая была неприятна ему с самого с начала: «Я устал от этой игры, это идиотизм». Охранники возвращаются к более традиционному занятию: устраивают очередную перекличку.

СЕРЖАНТ ДЕМОНСТРИРУЕТ СВОИ МОРАЛЬНЫЕ ПРИНЦИПЫ

Хеллману скучно. Он ходит вдоль строя утомленных заключенных. Внезапно он поворачивается и обрушивает свой гнев на Сержанта: «Почему ты такой жополиз?»

«Я не знаю, сэр».

«Почему ты все время слушаешься?»

Сержант не боится его и подыгрывает: «У меня такой характер, я послушный, господин надзиратель».

«Ты лгун. Ты вонючий лгун».

«Как скажете, господин надзиратель».

Хеллман становится все более грубым, возможно, его возбудили предыдущие сексуальные игры: «А что, если я скажу тебе лечь и трахнуть пол, что ты на это скажешь?»

«Я скажу, что не знаю, как это сделать, господин надзиратель».

«Что, если я скажу тебе подойти к твоему другу № 5704 и изо всех сил ударить его по лицу?»

Сержант стоит на своем: «Боюсь, я не смогу этого сделать, господин надзиратель».

Хеллман ухмыляется и отворачивается, но только для того, чтобы найти новую жертву. Он открывает дверь в карцер и кричит, словно ярмарочный зазывала: «Тут кто-то есть! Только посмотрите на этого человека! № 416, ты еще здесь?»

№ 416 смотрит из темноты на выстроенных у стены заключенных и охранников, а они смотрят на него. В каждой руке он держит по сосиске!

Барден: «Что это ты вцепился в свои сосиски, № 416?»

«Он не съел до сих пор их, эти сосиски, – говорит Хеллман, чья обычно правильная речь сбивается – его явно захлестывают эмоции. – И вы знаете, что это означает для всех остальных?»

Заключенные мрачно отвечают: «Сегодня ночью не будет одеял».

«Правильно, это означает, что сегодня все спят без одеял! Подходите по одному и попробуйте сказать что-нибудь № 416, чтобы заставить его есть эти сосиски. Начнем с тебя, № 5486».

№ 5486 подходит к двери, смотрит прямо в глаза № 416 и тихо говорит: «Съешь эти сосиски, № 416».

«Так ты от него ничего не добьешься, № 5486, – предупреждает Барден. – Кажется, ты не хочешь сегодня спать под одеялом. Следующий, № 7258».

В отличие от первого заключенного, № 7258 сердито кричит мятежнику: «Жри свои сосиски, № 416, или я тебе задницу надеру!»

Хеллман рад выражению открытой вражды между заключенными и улыбается от уха до уха. «Вот это уже лучше! № 5486, иди сюда и скажи ему еще раз. Скажи ему, что ты надерешь ему задницу, если он не съест эти сосиски».

Тот подчиняется.

«№ 2093, иди сюда и скажи ему, что надерешь ему задницу».

Сержант неожиданно заявляет: «Сожалею, сэр, я не стану использовать непристойные слова по отношению к другому человеку».

«Что тебе не нравится?»

«Мне не нравятся слова, которые вы использовали».

Хеллман пытается заставить его произнести «задница», но его уловки не работают.

«Какое слово? “Надеру”? Ты не хочешь сказать “надеру”, что ли? Тогда о чем, черт возьми, ты говоришь?»

Сержант пытается объясниться, но Хеллман перебивает его: «Я дал тебе приказ!»

Хеллмана начинает раздражать отказ Сержанта выполнять приказы. В первый раз этот бесчувственный робот показал, что у него есть внутренний стержень и душа.

«Иди сюда и скажи ему то, что я приказал тебе сказать».

Сержант продолжает извиняться, но не сдается: «Сожалею, господин надзиратель. Я не могу этого сделать».

«Ты не можешь спать на кровати сегодня ночью, ты это хочешь сказать?»

Стоя на своем, Сержант ясно излагает свои принципы: «Я предпочел бы спать без кровати, чем это сказать, господин надзиратель».

Хеллман в ярости. Он отходит на несколько шагов, а потом снова подходит к Сержанту, как если бы собрался ударить его за неповиновение у всех на глазах.

«Хороший» охранник Джефф Лендри чувствует, что обстановка накаляется и предлагает компромисс: «Ну, тогда подойди и скажи, что ты дашь ему по попе».

«Хорошо, господин надзиратель», – говорит Сержант. Он подходит к № 416 и говорит: «Съешь свои сосиски, или я дам тебе по попе».

Лендри спрашивает: «И ты это сделаешь?»

«Да… нет, господин надзиратель. Сожалею, но я этого не сделаю».

Барден спрашивает, почему он лжет.

«Я сказал то, что приказал мне господин надзиратель, сэр».

Хеллман встает на защиту коллеги: «Он не приказывал тебе лгать».