Текст книги "Последнее оружие"

37

Капитан Санако представил ему список его подвигов: стрельба в универмаге в день скидок и в метро в час пик, нападение на двоих охранников и кража их оружия, разрушение киоска, кража мотороллера, поломка аквацикла, многочисленные нарушения правил уличного движения, нанесение травм гражданам… В итоге мэр и начальник полиции в ярости. Натан осведомился, не побеспокоил ли он ненароком и самого императора. Комиссар не оценил иронии. Погибших, по счастью, не приходилось оплакивать, но зато сколько разрушений, сколько писанины, сколько жалоб! Санако стал предметом особого внимания со стороны начальства. Что касается беглянки, то она впала в кому. Ее фотография и отпечатки пальцев не значились ни в одном досье Интерпола. Натан сел на больничной койке. Его бедро стягивала плотная повязка.

– Надеюсь, наблюдение ей обеспечено не только медицинское, – сказал он.

– Куда она денется?

– Может очнуться.

– Я поставил человека на входе в палату.

– Поставьте двоих. И еще третьего у окна.

– Незачем перегибать палку.

– Эта девица – помесь хамелеона с угрем.

– Думаете, это она стоит за всем этим?

– За чем за «этим»?

– За исчезновениями.

– Она либо «за», либо «перед».

– Перед?

– Она как-то связана с похищениями. Остается узнать, как виновница или как жертва.

38

Сильви явилась к Натану с букетом новостей. К пропавшим женщинам добавилась пятая. Элиана Кортес, менеджер высшего звена из нью-йоркского «Чейз Манхэттен банка» не подавала признаков жизни два дня. Внимание Интерпола привлек тот факт, что она в свои двадцать пять лет занимала пост директора по инвестициям. Копнув поглубже, Сильви обнаружила, что молодая женщина закончила Йель, была незамужней и бесспорно красивой. Федеральный агент Музес отправился в Нью-Йорк, чтобы разузнать об этом побольше. В Париже Тайандье не нашел никаких следов удочерения Аннабель четой Доманжей и еще больше усомнился в компетентности Лава. Одно к одному: Гордон Райлер предъявил свидетельство о рождении дочери и свидетельство о смерти своей жены, умершей при родах. Выходило, что Галан Райлер его родное дитя. Сильви заодно навела справки о кличке пса Аннабель. «Барнш» по-турецки означало «мир». И она не представляла себе, на что может сгодиться такая информация.

Натан предложил навестить родителей Суйани, Он хотел узнать поподробнее о связях, которые они поддерживали с дочерью.

Их такси пересекло квартал Асакуса и продолжило путь на север, до Йошивары. В эпоху сегунов Токугава, которые правили страной с XVII по XIX век, Йошивара была местом утех и погибели богачей, там во множестве водились гейши, сведущие в искусствах и утонченных наслаждениях. В те времена, когда Токио назывался Эдо, а театр Кабуки был эротическим зрелищем, в квартале насчитывалось более трехсот публичных домов. Возмущенные власти в конце концов запретили красивым девушкам выходить на сцену. Их заменили переодетыми мужчинами, публичные дома превратили в турецкие бани, а проституток – в массажисток.

– Турецкие бани? – переспросила с нажимом Сильви. – Думаешь, это имеет отношение к Баришу?

Она была готова рассмотреть любую версию.

– С тех пор как Турция заявила протест, уже не говорят «квартал турецких бань», но «Soapland». To, что Турция повлияла на детство Суйани, еще надо доказать.

– Странное место для воспитания девочки, которая через несколько лет станет одной и самых дорогих голов «Мицубиси».

– Это место вдохновляло артистические натуры. Художники на знаменитых гравюрах обессмертили общество, которое смешивало искусство и секс.

На повороте у синтоистского святилища таксист заколебался. Прохожий указал им дорогу к дому Камацу.

Трехэтажное заведение было построено из дерева и крыто синей черепицей. В холле Сильви и Натана встретила госпожа Камацу. Они сменили свою обувь на тапочки, вошли в зал ресторана и поднялись на второй этаж, где клиенты заканчивали вечер в обществе проституток.

– Мы – один из редких домов, сохранивших традиции хикитешая,[10]10
  Хикитешая – чайный павильон и одновременно бордель.


[Закрыть] – сказала госпожа Камацу на лестнице.

– Традиции теряются, – поддакнул Натан, которого они мало заботили.

– Ойран[11]11
  Ойран – гетера, куртизанка.


[Закрыть] сегодня заняты в представлениях для туристов.

Она раздвинула створки низкой двери. Они вошли. В комнате были только столик и три плоских подушки. Натан сделал Сильви знак разуться, поскольку пол был покрыт татами. И отметил про себя три детали убранства: нишу в стене с букетом из трех цветков, сунга.[12]12
  Суша – эротическая гравюра.


[Закрыть] Хокусаи и каллиграфическую надпись из трех иероглифов, смысл которых его смутил.

– Хадзимемаситэ, – сказал господин Камацу, присоединяясь к ним с поклоном.

– Хадзимемаситэ, – ответил Натан, поклонившись в свою очередь.

Отец Суйани пригласил их сесть на дзабутоны, в то время как его супруга изящно расставляла на столе посуду для чаепития. Каждый из ее жестов выражал спокойствие и безмятежность. Сознавая важность обычаев и правил, соблюдаемых в этом месте, Натан повернул чашку в руках, показывая, что оценил искусство хозяйки. Он попросил говорить по-английски, объяснив, что Сильви не знает японского.

– Никаких проблем. Суйани часто обращается к нам на этом языке.

– Почему?

– Чтобы дать нам возможность попрактиковаться. Среди нашей клиентуры немало гайджинов.

– Кто она, ваша дочь?

– Мы уже говорили это полиции.

– Кто она для вас?

– А кто такой Будда? – спросил в ответ Эита Камацу.

– Значит, Суйани раскрыла свою истинную сущность?

– Да, она достигла Пробуждения, несмотря на свою общественную и светскую жизнь.

Сильви подумала, что они с таким же успехом могли бы говорить и по-японски. Или по-китайски. Госпожа Камацу разлила чай по чашкам, распространяя по комнате совершенную гармонию и горячий аромат. Уверенная, что каждый жест предписан каким-нибудь правилом, бельгийка старалась подражать Натану. Ей не хотелось допустить грубый промах или сорвать этот странный допрос.

– Суйани воспитывалась здесь? – спросил Натан.

– Мы обучили ее искусствам, остроумию, буддизму. Наша дочь умеет медитировать, петь, танцевать, играть на всех традиционных инструментах. Мы также научили ее культивировать и распространять вокруг себя доброту.

– Вы обучили ее и искусству обольщения?

– Простите?… – смутилась мать.

– Она ваш единственный ребенок?

– Да.

– Вы вскармливали ее грудью?

Не расставаясь со своей полуулыбкой, супруги Камацу переглянулись, удивленные вопросом.

– Да, – ответила мать.

– Как долго?

– К чему такое любопытство?

– Я пытаюсь создать психологический портрет вашей дочери, который поможет мне найти ее.

– Примерно год.

– В каком возрасте она научилась ходить?

– В три месяца.

– А говорить фразами?

Будучи свидетелем этого сюрреалистического диалога, Сильви не ощущала вкуса чая. Супруги Камацу тоже.

– Года в три, но…

– Когда она покинула ваш дом?

– Семь лет назад. Чтобы учиться в Америке.

– В Беркли, не так ли?

– Да.

– Вам это недешево обошлось?

– У нас были средства. Наши клиенты хорошо платят.

– Благодарю вас за прием.

Они поклонились. Обувшись, они направились к ближайшей станции метро. Сильви нуждалась в объяснениях.

– Непохоже, что они потрясены исчезновением дочери, – сказала она.

– Что тебя заставляет так думать?

– Эта их неизменная полуулыбочка.

– Один из приемов дзен. Способствует хорошему настроению и естественному счастью.

– Метод Гуэ?

– Улыбка расслабляет сотни лицевых мышц и оказывает на нервную систему то же воздействие, что и настоящее удовольствие.

– Зачем ты у них выспрашивал все эти подробности о Суйани? К чему тебе знать, сколько времени она сосала материнскую грудь?

– А ты слушала ее ответы?

Странность самих вопросов несколько затеняла их смысл, подумала Сильви.

– Я изучал не Суйани, а ее родителей, – пояснил Натан.

– Чтобы выяснить, родная ли она им дочь?

– У тебя самой дети есть?

– Сын двадцати пяти лет.

– Стало быть, знаешь правильные ответы. Госпожа Камацу сказала, что давала грудь примерно год.

– Обычно это десять недель.

– А ходить дети когда начинают?

– Самое раннее – на девятом месяце.

– По ее словам, Суйани хватило трех. В каком возрасте ребенок начинает строить фразы?

– Года в два.

– А Суйани в три, если верить ее матери, которая вообще привязана к этому числу.

– К тройке?

– Три декоративных элемента в комнате, три подушки, три цветка в вазе, три иероглифа на свитке.

– И что это значит?

– Это принцип дзен, выражающий отношения, которые мы должны поддерживать с духом природы и с самой природой. Госпожа Камацу хорошая женщина, но она солгала.

– Значит, Суйани их приемная дочь?

– Что держится в строжайшей тайне. Как и в случае с Аннабель Доманж.

– Еще что выяснил?

– Букет составлен так, что воздух может свободно циркулировать между цветами и стеблями. Это выражает чистоту, отрешенность, отсутствие страстей и привязанностей. Супруги Камацу и впрямь не потрясены пропажей дочери. Они демонстрируют ту же безмятежность, что и Доманжи. И еще почтительное отношение к ней, словно она была для них неким авторитетом. Что касается гравюры на стене, это работа Хокусаи. Стоит целое состояние.

– Живопись. Вновь совпадение.

– Есть еще один общий пункт, гораздо более волнующий.

– Какой же?

– Какемоно, свиток.

– И что на нем написано?

– «Хейва». Это значит «мир» по-японски.

39

– Куда ты меня везешь? – спросила Сильви.

Они доехали на поезде до Такао сан Гучи, потом взяли такси. От пейзажа, освещенного закатным солнцем, захватывало дух. Деревянные домики словно скатывались с гор под покров цветущих деревьев. Такси остановилось перед одним из домов. Разувшись при входе, они проследовали за встречавшей посетителей девушкой и уселись на татами. Официантка в кимоно, по имени Ники, приняла у них заказ и зажгла маленькую горелку под жаровней в центре стола.

– Мы сами будем готовить себе еду, – сообщил Натан.

Удаляясь, официантка раздвинула створки двери, выходившей в вишневый сад. Чистота зрелища и окружавшая их тишина побуждали к медитации.

– Какая красота, – вздохнула Сильви.

Официантка подала им чай и опять бесшумно скрылась.

– Воспользуйся тем, что видишь, это бывает только раз в году и длится недолго.

– Цветок вишни ведь очень важен для японцев?

– Даже больше, чем восходящее солнце. Сакура но хана – сама душа Японии.

– Почему?

– Жизнь этого цветка так коротка, что он облетает, не успев завянуть.

– Разве стареть достойно презрения?

Он коснулся пальцами морщинок вокруг ее вопрошающих глаз.

– Старение в природе вещей. О нем незачем заботиться.

– То есть не портить себе кровь, потому что все преходяще, так, что ли?

– Ты все поняла.

Указательный палец Натана спустился по щеке Сильви, очертил контур ее губ, скользнул еще ниже.

– Мне нравится в тебе то, чего нет ни в одной женщине моложе двадцати. Нравится твое лицо, вылепленное слезами и смехом. Нравится щедрая грудь, вскормившая твоего ребенка и немало эротических фантазий. Нравится мягкость твоего живота, давшего жизнь. Нравится твое тело, умеющее одаривать любовью. Нравится твоя кожа чуть увядшая, как листок со стихотворением, которое знаешь наизусть.

Он поцеловал ее. Она уже готова была перелезть через стол, когда снова появилась официантка. Ники принесла множество мисочек с кушаньями из тофу, овощей, сасими, моллюсков, столь искусно уложенных, что трудно было решиться нарушить это совершенство прикосновением палочек. И, прежде чем оставить их одних, водрузила на огонь небольшой противень. Натан помог Сильви разобраться, что к чему.

– Эта кухня вдохновлена буддистскими монахами. Низкокалорийная и богатая протеинами. Обмакивай ломтики сырой рыбы в шою.

– Шою?

– Соевый соус.

– А это что? – спросила она, показывая на тарелку возле чашечки подогретого саке.

– Яд.

– Что?

– Фугу. Рыба-луна, если предпочитаешь. Тебе повезло, потому что она не попадается до конца марта. Фугу можно есть, только удалив ее яичники со смертельным ядом. Сама увидишь, вкус своеобразный. Подается с подогретым саке.

– А что там плавает, в саке?

– Поджаренный плавник фугу.

Они клевали своими палочками, на противне шипело. Сильви упивалась запахами, звуками, вкусами, обстановкой. Все это было для нее в диковинку.

– Спасибо, Натан, за этот вечер.

– Благодарить надо французских и американских налогоплательщиков.

– А мы не злоупотребляем их щедростью?

– Расследование сегодня продвинулось.

Она попробовала собрать мысли, норовившие разлететься, как лепестки вишни на ветру:

– Во Франции Аннабель назвала своего пса Бариш, что по-турецки значит «мир». На другом конце света родители Суйани держат турецкие бани и владеют какемоно, на котором написано «хейва», что тоже значит «мир», но по-японски. Таким образом, Турция и мир – два новых совпадения. Тебе не кажется, что в ФБР нас поднимут на смех, если мы им это преподнесем?

– Аннабель и Суйани связывают общие психологические и социальные характеристики: внешность, любовь к изобразительному искусству и тот факт, что обе были удочерены, причем в строжайшем секрете. Супруги Камацу до странности похожи на Доманжей своим способом воспитывать приемную дочь.

– Да, но остальные? Галан и Николь не были ни удочерены, ни воспитаны в лупанарии.

Натан подлил ей саке, протянул колобок из поджаренного риса и поцеловал в шею. Сильви отдалась – во всех смыслах этого слова. Наслаждение затопило ее всю целиком. Несмотря на проникавший снаружи холодок, они закончили трапезу полуголые, сплетая на татами тела, разгоряченные острыми приправами. Вслед за пищей и их кожа приобрела пряный вкус. Сильви, чьи губы слегка саднило от рыбы фугу, захмелевшая от саке и любви к мужчине, который забросил ее на другую планету, испытала сильнейший оргазм за всю свою жизнь. И лишь много позже заметила, что от Санако пришло два SMS-сообщения. Подозреваемая вышла из комы.

40

Сильви и Натан прибыли в больницу уже за полночь. Кроме капитана они застали дежурного врача и какого-то пожилого человека в очках.

– Она заговорила?

– Говорит что-то непонятное.

Санако включил цифровой диктофон:

«…Крооан скамова дуг усмусиорк…»

Он остановил запись.

– Остальное в том же духе. Мы задавали ей вопросы на разных языках, но она продолжала нести все ту же тарабарщину. Я поднял с постели лингвиста, господина Тамуру Дзиодзи, который любезно согласился нам помочь.

– Это не похоже ни на один из известных нам языков, включая древние, – заявил Дзиодзи.

– Могу я на нее взглянуть? – спросил Натан.

– Если хотите, – сказал Санако. – Сам-то я иду спать. Два часа угробил, чтобы получить какую-то фонетическую мешанину. Завтра разберемся, на свежую голову. Я удвоил охрану. Один из моих людей останется перед дверью в палату.

Тебе тоже надо поспать» – сказал Натан Сильви.

– Я останусь.

– Это может затянуться надолго.

– Думаешь, тебе удастся установить с ней контакт?

– Мне удалось установить контакт даже с собакой.

– Мне вовсе не улыбается оставить тебя на целую ночь с какой-то девицей.

Он улыбнулся и погладил ее по щеке. Усталость чуть глубже прорезала ее морщинки. Она казалась ему все более и более красивой.

– Это не девица, – сказал он.

– Кто же тогда?

– Еще не знаю.

41

В палате было темно. Натан зажег свет в ванной и направился к раненой. Уже возле самой койки он вдруг сделал шаг в сторону и с разворота хлестнул воздух ногой. Ступня застыла в нескольких сантиметрах от тени за его спиной. Выброс энергии заставил ее покачнуться. Интуиция и рефлекс сработали одновременно, Натан даже не успел осознать, что происходит. Но вовремя остановился, не заметив в молодой женщине никакой враждебности. Сквозь ночную рубашку проступало лишь красивое тело. Он взял ее за руку. Она вздрогнула, словно ее ударило током, и молча вернулась в постель. Ему не удавалось прочесть то, что таилось в этих изумрудных глазах Они были пусты, как глаза идиота или куклы. Немыслимо зеленые на некрасивом лице.

– Все в порядке? – спросил он по-английски.

– Буйт дметруаон.

– Буйт дметруаон, – повторил Натан.

Она засопела и опустила веки. Он больше не задавал вопросов и позволил ей заснуть. Метод Санако не принес плодов. Он рассмотрел ее при неоновом свете из ванной комнаты. Полукровка. Евроазиатка, быть может. Лет двадцать пять – тридцать. Он откинул одеяло, задрал ночную рубашку. Гибкая, мускулистая, с ухоженным гладким телом. Спортивная и вместе с тем женственная. Ни татуировок, ни особых примет, кроме эпиляции, двух ушибов да нескольких ссадин на лице, оставшихся, видимо, от их «встречи». Получила физическую и психическую подготовку, позволявшую ей уходить от полиции, ориентироваться в чужом городе, сливаться с окружением, не поранившись прыгать с моста. Она знает боевую стратегию, но пользовалась ею лишь для бегства, избегая столкновения. На каком языке она говорила? Трудно поверить, что с такой подготовкой, с такой способностью к адаптации она не знает английского. Что она искала? Он укрыл ее и задремал, так и не получив ответа.

Когда он проснулся, ее глаза были открыты. Без пятнадцати два ночи.

– Как вы себя чувствуете?

Он задал тот же вопрос по-испански, по-японски, по-китайски и даже на языке индейцев навахо. Испробовал также итальянский, французский и русский, обрывки которых усвоил за время работы. Поскольку никакой реакции не последовало, вернулся к английскому.

– Вы боитесь?… Почему вы убегаете? Как вас зовут? Что вы ищете? На кого вы работаете?… Где Суйани… Галан… Николь… Аннабель?…

Расширение зрачков выдало интерес к последнему из произнесенных имен.

– Аннабель? – повторил он.

Она отвернулась к двери, засопев. Он заставил-таки ее отреагировать.

– Где Аннабель?

Опять сопение. Наверняка простудилась во время своего купания в порту. Значит, не биоробот.

– Как вас зовут?

Никакого ответа. Скрывала ли она какую-то тайну, которая не позволяла ей хоть чуть-чуть приоткрыть свой внутренний мир? Чтобы проникнуть в ее мозг, требовалось сблизиться с ней, найти точки соприкосновения. Физически это уже произошло – он тоже был ранен, его лечили в этой же больнице. Он, как и она, был иностранцем смешанных кровей. Раз ее сознание отказывалось открыться, следовало обратиться к бессознательному, повторяя ее выражения, жесты, непроизвольные движения. Она заговорит только с тем, кто на ее стороне.

Он снова приподнял одеяло, стал массировать ей икры и ступни. Она не сопротивлялась. Отвела взгляд от двери и сосредоточила его на ночном столике. Он догадался, что она хочет пить. Встал, дошел, нарочито хромая, до ванной и вернулся с двумя стаканами воды. Один взял себе. Она в первый раз посмотрела на него. Поколебавшись, стала пить маленькими глотками. Он сделал то же самое. Они поставили стаканы одновременно. Она засунула пальцы под свою челку и убрала за ухо невидимую прядь – похоже, еще недавно у нее были длинные волосы.

– Хотите что-нибудь?

– Длоган фах.

– Длоган фах, – повторил он.

42

Крик разорвал тишину. Стоявший на часах полицейский ворвался в палату с пистолетом в руке, зажег свет. Его неуместное вторжение вырвало незнакомку из ее кошмара.

– Влогран, – сказала она.

– Влогран, – сказал Натан.

Она бросилась в туалет. Оттуда донеслось странное рычание. Когда он распахнул дверь, молодую женщину сотрясали судороги. И ее рвало какой-то подозрительно сине-зеленой жидкостью. Он никогда не видел, чтобы человека так выворачивало. Она корчилась от боли. Натан помог ей опорожниться в унитаз, умыл лицо и приложил ко лбу мокрое полотенце. Привлек ее к себе и помассировал ей живот в области пупка, пока конвульсии не перешли в икоту. Помог встать, крепко придерживая, поскольку она качалась на своих длинных ногах, снял с нее испачканную ночную рубашку, наскоро обмыл и закутал в одеяло, прежде чем уложить в кровать.

У нее был жар. Он вызвал дежурного врача. Тот счел рвоту следствием черепно-мозговой травмы. Скачок же температуры, по его мнению, был вызван вчерашними перегрузками, в частности тем, что она едва не утонула в порту. Интерн хотел дать ей парацетамол, чтобы сбить температуру, но молодая женщина уже заснула.

43

Сидя в роскошном кремлевском кабинете, Президент России закрыл доклад ГИИМБ. Закурил американскую сигарету и выглянул из окна своей крепости. Невидимые динамики распространяли приглушенную музыку – «People gonna talk»[13]13
  Народ заговорит (англ.).


[Закрыть] Джеймса Хантера. Снаружи на колокольне Ивана Великого таял снег, таял он и на берегах Москвы-реки, превращаясь в грязь и затрудняя передвижения пожилых, укутанных в платки домохозяек и любителей водки. Другие, более трезвые, но и более опасные, суетились тайком. Молодежь готовила революцию, военные – путч, чеченские террористы – захваты заложников. ФСБ опасалась ядерного теракта в метро, сейсмические последствия которого вызвали бы разрушение столицы. В стране, где, наклонившись, проще подобрать с земли ядерную боеголовку, чем картофелину, такой теракт был доступен любому фанатику, не страдающему радикулитом.

ГИИМБ – группа изучения информации о мире и безопасности – классифицировала государства, входившие в ООН, согласно их вкладу в дело мира. Просеивалась через сито их политика в области безопасности, прав человека и охраны окружающей среды. Россия была на сто тридцатом месте из ста пятидесяти. Все позиции выглядели неважно. Отсутствие помощи в развитии, повышенные военные расходы, коррупция, неуважение к свободе печати, катастрофические результаты в сфере охраны окружающей среды. Даже Руанда и Афганистан имели более высокий рейтинг.

Президент раздавил окурок в пепельнице. Рядом лежал номер «Коммерсанта». Газета опубликовала-таки, хоть и через два года, интервью с Михаилом Ходорковским, хозяином «Юкоса», отправленным в Гулаг за неуплату налогов. А разве мог он позволить миллиардеру украсть у себя страну? Под русской газетой обнаружился номер журнала «Ньюсуик» фото на обложке выставляло напоказ варварство чеченской войны, обычно заслоненной конфликтами в Ираке и на Ближнем Востоке. Пора было с этим покончить.

Почему Ивана подсунула ему этот отчет ГИИМБ? Почему упорствует, заставляя читать зарубежную прессу, в то время как он старается заткнуть рот прессе собственной страны? Почему вынуждает слушать эту музыку? И почему он так влюблен в Ивану даже спустя два года, хотя до нее не изменял своей супруге, поскольку ни секс, ни чувства никогда особо его не заботили?

С самого детства, проведенного в сером подмосковном поселке, у него были другие приоритеты. Невысокий, казалось лишенный харизмы, он вознесся на вершину лишь силой собственной воли. Теперь, достигнув власти, он тратил свою энергию на то, чтобы ее удержать.

Он велел секретарше вызвать министра обороны, чтобы обсудить с ним положение в Чечне.

– Генерал Ковалов во Франции, – сказала секретарша. – В отпуске.

– Пусть прервет!

– Слушаюсь, господин президент.

Вот она, власть. Он испытывал от нее наслаждение сродни оргазму, как с Иваной. Он позвонил своей любовнице на сотовый. Она была в магазине «Гуччи», в центре Москвы. В этом месте любая вещица стоит столько же, сколько получает какой-нибудь рабочий за год.

– Собираюсь примерить платье, – сообщила она – Скажешь мне, что о нем думаешь?

– Я в Кремле, дорогая, как, по-твоему».

– Я тебе его опишу. Оно из тюля и черного атласа, со змеей, расшитой стразами Сваровски. Без них весит не больше носового платка.

– Удачно, поскольку на вес это должно стоить дороже черной икры.

– Это лучше, сам увидишь.

Мысленно он уже пожирал ее взглядом. Сердце учащенно забилось, руки вспотели.

– Теперь я в кабинке. Снимаю свое меховое манто, жакет из рафии и атласа, распускаю пояс, расстегиваю брюки, которые, скользя, падают к моим ногам… Ну что, видишь?

– Слишком даже хорошо.

– Что на мне осталось?

– Сегодня утром на тебе был белый шелковый топик.

– Вот, снимаю.

Эрекция вздула его брюки.

– Влад? Ты все еще здесь?

– Да.

– Расстегиваю лифчик…

Видение обнаженной груди, самой прекрасной в мире.

– Спускаю трусики.

– А их-то зачем?

– Платье очень облегающее. Нижнее белье под ним просто лишнее.

– Так ты совершенно… раздета?

– В одних только туфельках. Теперь натягиваю платье… Сидит как влитое. Думаю, что вечером его и надену. Ты сам его с меня снимешь.

Владимир посмотрел на часы. 11.38. Ждать еще шесть часов. Целая вечность.

– Ивана, я могу освободиться между двенадцатью и двумя. Можешь подъехать ко мне в Кремль?… Ивана?…

Он услышал на другом конце линии какой-то шорох, потом четыре гудка, долгое шипение и непрерывный однотонный звук. Набрав номер Иваны во второй раз, он наткнулся на автоответчик. Владимир стремительно перешел от нервного возбуждения к холодному принятию решений, что умел делать в любых обстоятельствах. Воспользовавшись одним аппаратом, он немедленно отправил на место свою тайную полицию, по другому позвонил в магазин. Продавщица, которая занималась Иваной, подтвердила, что покупательница сейчас как раз примеряет платье.

– Идите проверьте! – приказал Владимир.

– Но я и так не спускаю глаз с примерочной. Госпожа Невская все еще там. Занавеска задернута и…

– Я хочу немедленно с ней поговорить.

Он услышал, как продавщица зовет Ивану.

– Да отдерните же эту чертову занавеску! – занервничал президент.

Из телефонной трубки донеслось звяканье колец, ошеломленный вскрик, потом невнятный лепет:

– Н-не понимаю… Она же была…

– Опишите, что видите!

– Она…

– Что – она?

– Она куда-то пропала…