Текст книги "Сын"

Четырнадцать
Джинни Маккаллоу

В 1937 году ей исполнилось двенадцать, и в этом же году с фермы, расположенной неподалеку от ранчо МакКаллоу пропал человек по имени Уильям Блаунт, вместе с двумя сыновьями. Засуха разорила их, семья жила на серой муке и кроличьем мясе. Жена Блаунта сказала, что ее муж и мальчики ушли на участок МакКаллоу – там оставалось вдоволь воды и травы – охотиться на оленя, потому что есть нечего. Ни сам фермер, ни его сыновья не вернулись домой, а жена утверждала, что слышала выстрелы со стороны ранчо.

Всем было известно, что случится, если ступишь на земли МакКаллоу. Обе дороги в город вели через их участок в четверть миллиона акров, и если машина сломается, уж лучше пройти лишний десяток миль по дороге, чем срезать путь через пастбища – вас запросто могут принять за вора. После истории с Гарсия ранчо объявили охотничьим заказником, и теперь на МакКаллоу работали не только вакерос, но и егеря – теоретически государственные служащие – в качестве собственной службы безопасности. Поговаривали, что за год они хоронят втихомолку не меньше дюжины случайных нарушителей, бродяг-мексиканцев и браконьеров. Впрочем, кое-кто толкует и про две дюжины. Мало ли что люди болтают, отвечал на это отец. Но она-то видела, что ее братьям, для которых вакерос были почти членами семьи, в компании объездчиков неуютно.

На следующий день после исчезновения Блаунтов в парадную дверь позвонили. На пороге стоял шериф, один. Родом он был откуда-то с севера; по виду наполовину индеец, высокий и худой, выдубленная солнцем кожа, орлиный нос. Новый шериф сменил Бергера, ставленника ее отца, только потому, что потакал мексиканцам. Бергер охотился на землях МакКаллоу, одалживал их лошадей, а новый шериф Ван Зандт появлялся только в случае неприятностей. Или, как говорил отец, когда ему нужны были деньги.

На лестнице, как раз на площадке под огромным витражным окном от Тиффани, стояла кушетка, где удобно было валяться с книжкой. А еще оттуда можно было незаметно подслушивать, о чем говорят внизу. Она лежала там, в солнечных лучах, и разглядывала портреты членов семьи, развешенные вдоль всей лестницы: Полковник в форме Конфедерации, опирающийся на меч; покойная жена Полковника с тремя сыновьями. Ее и одного из мальчиков (Эверетта, это она знала) окружало неземное сияние, а вот Питер (опозоренный) и Финеас (его Джинни любила) выглядели вполне обыкновенно. Лестницу украшали также мраморные бюсты и херувимы.

Джинни прислушалась. Голос Ван Зандта:

– Я не хотел звонить.

Ответа отца она не разобрала.

– Люди говорят, мы должны поискать Блаунтов.

– Эван, если мы будем позволять шариться по нашей земле толпам народа всякий раз, как потеряется очередной грязный мексиканец…

– Это белый, и с ним были два подростка, люди очень возмущены, даже мексиканцы. Я никогда еще такого не видел.

– Ну, в этом как раз ничего нового, – фыркнул отец. – В округе полно тех, кто терпеть меня не может, если им не удается надуть меня, продавая лошадей.

Отношения между МакКаллоу и горожанами не так давно обострились. Треть города сидела без работы, а несколько месяцев назад выяснилось, что отец запретил строительство нового шоссе через свои земли, дорога же могла на тридцать миль сократить путь между Ларедо и Карризо-Спрингс. «Сан-Антонио экспресс» смаковал эту историю. То же самое они говорили про Кеннеди и Кинг Ранчо: Королевство-Крепость. Чернь неблагодарна.

– Чертов Рузвельт, – пробормотал отец. – Попомните мои слова, это были последние свободные выборы в стране. Мы на пороге диктатуры.

Наутро у главных ворот собралась толпа. И не расходилась весь день. Отец не пожелал выйти к людям поговорить; вместо этого он раздал полдюжины винтовок Томпсона тем из прислуги, кто умел с ними обращаться.

– Не выходи сегодня вечером на террасу, – предупредил ее отец. – Держись подальше от окон и не включай свет.

– А что с нами будет? – испугалась Джинни.

– Ничего. Это все мы видали уже много раз прежде.

Спать она отправилась рано, в восточное крыло, где располагались детские. При каждой детской была небольшая собственная терраса, где можно спать в жару. Джинни выключила свет и, поколебавшись минутку, выбралась на свежий воздух, нарушив приказ отца. Она устроилась на скамье и долго лежала, разглядывая звездное небо, прислушиваясь к ночным звукам: стрекот сверчков, уханье совы, коровье мычание, козодой, койоты. На скрип насоса, наполнявшего домашний резервуар с водой, она не обращала внимания. Заурчали древесные лягушки – к дождю. С соседней террасы донесся шорох – братец Пол.

– Это ты? – прошептала она.

– Ага.

– Как думаешь, чего будет?

– Не знаю.

– Это ведь ерунда, что они говорят про Блаунтов, да?

Тишина.

– Правда же?

– Не уверен, – пробормотал он в ответ.

– А Джонас и Клинт спят?

– Они с папой.

– Тебе видно, что там у ворот?

– Не приставай. – И после паузы добавил: – Не-а, ничего не видно.

– А что будет, если они сломают ворота?

– Думаю, папа их всех перестреляет. Я видел, как он нес ручной пулемет.

Отец, должно быть, позвонил губернатору, потому что на следующий день приехал отряд рейнджеров из Сан-Антонио. А еще через день он дал разрешение шерифу обыскать наши владения, все четверть миллиона акров. Блаунтов так никогда и не нашли, но Джинни, как и все остальные, понимала: это все равно что искать иголку в стоге сена.

Из всех четверых детей только она и Джонас любили школу. Пол и Клинт считали это занятие ужасно скучным, а их отец полагал учение бесполезным. Закон об обязательном образовании, по его мнению, очередное подтверждение стремления государства залезть в твой карман. Школа в Мак-Каллоу-Спрингс носила имя ее прадеда. После истории с Блаунтами отец, чтобы смягчить обстановку, оплатил настенные росписи, о которых давно уже шли разговоры, – пасторальные сцены, где американцы и мексиканцы мирно трудятся вместе, отстраивая новый город. Финальный вариант выглядел так: изможденные фермеры-техано с выпученными глазами униженно сгорбились на луковых полях, вдали маячит кучка оборванцев. Патрон, отдаленно напоминающий отца Джинни, восседает верхом на вороном скакуне, присматривая за порядком. Картину пришлось замазать, а отец оставил попытки поладить с горожанами.

Большую часть школьных расходов оплачивали Мак-Каллоу, но Мидкиффы и Рейнолдсы тоже вносили свой вклад. Дети мексиканцев учились бесплатно, но обычно недолго; они то ходили на уроки, то нет, один месяц семья живет здесь, другой – где-то еще, школьный инспектор никогда их не бранил. Дружить с ними тоже не было смысла: они исчезали на полгода, а когда появлялись вновь, все пришлось бы начинать сначала. С детьми белых фермеров было повеселее, правда, когда она приглашала их в гости, видно было, как они хотели бы оказаться на ее месте и жить в этом доме, их жгучая зависть сквозила в каждом жесте, каждом слове. Постепенно Джинни перестала заводить друзей. Единственной подружкой осталась Фанни Мидкифф, но та была на три года старше и совершенно помешана на мальчиках. Все вокруг считали, что она плохо кончит, даже фамилия Мидкифф не поможет.

Незадолго до смерти Полковника, когда тот уже начал слабеть, Джинни любила делать уроки, сидя рядом с ним. По утрам Полковник отдыхал на западной террасе, где не было солнца, а вечера проводил на восточной, тоже в тени. Поток посетителей не иссякал. Однажды явился человек из правительства (еврей, многозначительно подчеркивали домашние), который принес с собой звукозаписывающую машинку, и Полковник часами рассказывал в нее свои истории. На всех террасах стояли кушетки, так что старик в любой момент мог прилечь вздремнуть, и большую часть времени он спал и спал. Однажды я усну навеки, говорил он ей.

Но на самом-то деле подолгу он не залеживался. И в нужный момент всегда был на ногах. Если, к примеру, надо было пристрелить змею, пытавшуюся укрыться в прохладе под крыльцом. Когда-нибудь мы будем наконец жить в доме без этого чертова земляного двора, ворчала бабушка. Вот тогда-то нас и покусают змеи, парировал Полковник.

Если Джинни крутилась неподалеку, Полковник посылал ее за льдом. Или за мятой – рядом с водяными резервуарами он специально посадил полянку. Без джулепа старик жить не мог. Она старательно толкла мяту в стакане, насыпала три ложечки сахара и наполняла стакан кубиками льда. Иногда, прежде чем добавить виски, Полковник позволял ей пососать сладкую мятную льдинку.

Когда было не слишком жарко, они с Полковником шли прогуляться – шуршали высокой травой под ярко-синим небом, останавливались передохнуть в тени дубов, или в вязовой рощице, или на берегу ручьев, пока те не пересохли. Она вечно умудрялась прозевать важные вещи: оленя, лисицу, птицу над головой, мышку в кустах, цветок, распустившийся до срока, змеиную нору. Она видела вдвое дальше, чем Полковник, но чувствовала себя слепой рядом с ним – кроме солнца и травы почти ничего и не замечала.

Иногда казалось, что он просто дразнит ее и выдумывает все эти чудеса, но потом они шли дальше и находили доказательства, настоящие сокровища: выбеленный солнцем череп опоссума, обломок оленьего рога, разноцветное перо овсянки. Полковник брел очень медленно, часто останавливался и отдыхал, опираясь на ее плечо. Когда они находили змеиную нору, он посылал ее домой за керосином, если, конечно, земля была не слишком сухой, но чаще всего бывало сухо. Иногда, остановившись передохнуть, он просил ее вытащить колючку из мозолистой пожелтевшей стопы. Полковник не носил ботинок, уже не мог удержать равновесия в них. Из обуви он признавал только индейские мокасины. Индейцы – настоящие индейцы из резервации в Оклахоме – привозили ему разные штуки, а когда они уезжали, Полковник становился очень печальным и на вопросы ее отца отвечал коротко и грубо, да и вообще почти ни с кем не разговаривал. Джинни была его любимицей, это все знали, и хотя отец делал вид, что ему это безразлично, она-то видела, что он ревнует.

В те дни, когда Полковник был занят, а ей уроков не задали, Джинни приводила с пастбища молочных коров и доила их. Она вдыхала их теплый запах, слушала, как струя молока льется в ведро: сначала тоненький металлический звон, потом мягкое уютное журчание, когда ведро наполняется. Братья терпеть не могли эту работу – настоящему вакеро не подобает сидеть у коровьей задницы, уворачиваясь от вонючего хвоста, – но ей нравилось видеть, какое облегчение испытывает животное, нравилось играть со струйками молока, направляя их на стенки ведра. Не совсем музыка, конечно, но довольно похоже. Молоко уносили в кухню, процеживали и либо ставили на холод, либо отстаивали сливки. Прислуге позволялось брать сколько угодно снятого молока, но все остальное доставалось домашним. Молока у них всегда было вдоволь и даже больше, чем нужно, и частенько братья относили в хижины вакерос целые ведра простокваши. Да, потом ей этого не хватало – простокваши с коричневым сахаром и фруктами. Когда появилась пастеризация, стали говорить, что скисшее молоко вредно, хотя Джинни всю жизнь ела его с удовольствием.

Если она не занималась коровами, то ухаживала за телятами; вообще-то это тоже было обязанностью братьев, но они редко вспоминали о ней. Осиротевшего теленка отводили в загон у дома. Джинни привязывала корову к забору, а потом брызгала молоком теленку на голову. Корова чуяла свой запах и подпускала теленка к вымени. Получалось не с первой попытки, и Джинни приходилось быть терпеливой, иногда процесс занимал несколько дней. На деньги, полагавшиеся за возню с телятами, Клинт и Пол покупали себе лошадей; что с деньгами делал Джонас, никто не знал. Она же отдавала свой заработок на хранение отцу, а когда ей исполнилось двенадцать, открыла счет в Сан-Антонио, положив туда около десяти тысяч долларов.

Другим ее любимым местом, кроме террасы рядом с Полковником, был старый дом Гарсия. Хотя все Гарсия давным-давно сгинули, поместье по-прежнему называли каса майор. Джинни с самого детства знала, что с ними произошло.

– У Педро Гарсия не было сыновей, чтобы работать на ранчо, – рассказывал отец, – а его дочери вышли замуж за дурных людей, которые разорили Педро. Эти парни воровали наш скот, а потом подстрелили твоего дядю Глендейла.

– И тогда мы пошли и перебили их всех.

– Нет, это техасские рейнджеры, они хотели поговорить с Гарсия, а мы поехали вместе с ними. Но Гарсия открыли огонь.

В представлении Джинни на свете не было людей значительнее техасских рейнджеров.

– Я рада, что их всех убили. – По ее мнению, Гарсия точно заслужили свою участь.

– Они были хорошими людьми, просто им не повезло, – сказал отец. И добавил: – Бывает, что и с хорошими людьми случается беда.

Дочери – вот единственная беда, которая может случиться с человеком. Однажды она подслушала, как отец говорил репортеру на праздновании столетия Полковника: «Сначала молишься о рождении сыновей, потом – чтобы найти нефть. Взгляните на Миллеров из Карризо, у них было восемьдесят участков, но некому передать дело, одни бабы, не наследники, а мусор».

Она поднялась к себе и не стала спускаться к ужину, сказавшись больной. И с тех пор не возмущалась, если Полковник дурно говорил о ее отце.

Поместье Гарсия, одно из первых поселений в этих краях, построенное в 1760-е, стояло на холме над долиной Нуэсес, и даже в самые засушливые годы источник, снабжавший его водой, не иссякал. Главный дом, напоминавший небольшой замок, был построен из тяжелых каменных блоков. Рядом возвышалась сторожевая башня высотой почти сорок футов, а длинные узкие окна каса майор походили на бойницы. В стенах было множество и настоящих бойниц, принесших гибель варварам-индейцам, рискнувшим напасть на усадьбу.

Сквозь давно провалившуюся крышу проросли мескиты и акация, молодые дубки и стволы каркаса уже поднялись выше стен. Снаружи каса майор теперь выглядел как окруженный каменной оградой сад, тихое и уютное местечко. Но внутри из грязного пола торчали острые щепы и ржавые гвозди, не говоря уж о колючках акации. Джинни не разрешали заходить внутрь, но она все равно пробиралась туда и карабкалась на башню. Цепляясь за обгоревшие стропила и колючий кустарник, можно было добраться до каменной винтовой лестницы внутри башни, правда, площадок между этажами не сохранилось. Стоя на узкой верхней ступеньке, она любила смотреть на поля, спускавшиеся к Нуэсес, а потом оглядывалась назад, где стоял ее дом, а еще дальше за ним – МакКаллоу-Спрингс, с двух– и трехэтажными домами и большим каменным зданием банка. Когда Полковник приехал сюда, он жил в хакале, потом в деревянном доме. После смерти жены Полковника тот дом сгорел, и Полковник построил новый, каменный.

Приходилось щуриться, чтобы не замечать работников, копошившихся на полях у реки, словно муравьи, поэтому она отворачивалась и старалась увидеть эту землю такой, какой та была прежде. Рай для бедняков – как говорил Полковник. Но интереснее всего было воображать себя принцессой, руки которой добиваются сыновья всех окрестных асендадос[66]66
  Владелец поместья, землевладелец (исп.).


[Закрыть]; их было бы семеро, и ей все они были бы безразличны, и она заперлась бы в башне, отказываясь от еды, до той поры, пока один из претендентов, самый бедный и невзрачный, не оказался бы вдруг принцем, и они сразу уплыли бы вместе в Испанию, где восхитительно прохладно, а слуги кормили бы ее всякими вкусностями.

А еще она воображала себя миссис Розали Эванс, англичанкой, про которую рассказывал отец. Всего несколько лет назад она забаррикадировалась в башне, похожей на эту, и погибла во имя демократии, отстреливаясь от мексиканских коммунистов, которые пришли захватить ее земли.

Когда ноги уставали (ступени были уж очень узкие, а за спиной провал высотой в четыре этажа), а глаза начинали слезиться от яркого солнца, она спускалась обратно, стаскивала с себя одежду и залезала в ручей – лучшее из того, чем владели Гарсия. Вакерос объезжали каса майор далеко стороной, и она была уверена, что никто ее тут не увидит.

Сам ручей сбегал в реку, но в одном месте там была устроена плотина и маленькое ответвление, по каменному руслу которого вода попадала в цистерну прямо под домом, из цистерны – в бассейн чуть ниже по склону, а уже оттуда сделан сток к каменной ванне, где стирали белье или мыли посуду. Использованная вода стекала на огромную земляную террасу, сейчас заросшую мескитой и хурмой, а прежде здесь был разбит большой огород. Все вместе напоминало римские развалины, нарисованные в школьном учебнике, но здесь она могла прохаживаться по кромке старого бассейна, воображая, что он полон прохладной воды. Можно было сидеть в тени дубов, представляя, как вдалеке среди холмов бродят бизоны, как они спускаются к реке на водопой. Впрочем, это, конечно, опасно; ей понадобится оружие, вокруг полно индейцев. Вот такой она представляла себе идеальную жизнь.

На пастбище ниже по склону виднелись еще какие-то руины, остатки каменной кладки, обломки стен – бывшая церковь, еще какие-то важные сооружения, назначение которых ныне оставалось загадкой. Некоторые из corrales de lena еще сохранились, все так же журчал ручей Гарсия, но плотину на нем давно разрушили, поэтому водостоки опустели. Каса майор высох, как и все вокруг. Сейчас ручей вернулся в прежнее русло, мимо старой церкви, где время от времени, особенно после сильных дождей, вымывал любопытные вещицы. Крошечные кусочки олова непонятно от чего, цветные керамические черепки, разбитые чашки – Полковник говорил, из таких пили шоколад. Костяные пуговицы, медные винтики, монетки и обломки костей.

В каса майор наведывались только дети. Мексиканцы, случись им перегонять скот с соседних пастбищ, всегда крестились на развалины. Они все были, как ни крути, невежественными католиками. А Гарсия, как ни крути, были ленивыми латиносами-ворюгами, но ей все равно было их жалко, хоть они и подстрелили дядю Гленна.

Странно, конечно, что ленивые латиносы сумели построить такой величественный каменный дом, с водяной цистерной, плавательным бассейном, садами, цветниками. Но как только подобные мысли приходили ей в голову, она тут же напоминала себе, что люди довольно часто ведут себя странно и совершают дикие поступки, – взять хоть Бреннерса, сыновей которого застрелили при попытке ограбить банк в Сан-Антонио, или Моралесов, которые работали на МакКаллоу целых три поколения, а потом их дочка сбежала из дома и стала проституткой. Клинт ей про это рассказал. На стене каса майор он нацарапал здоровенными буквами, в свой рост, КЛИНТ.

В один из невыносимо знойных летних дней, когда занятия в школе закончились, а плавать в бассейне было скучно, они с Клинтом и Полом поехали на гасиенду.

Они выбрали длинный извилистый путь, мимо источника, которого никто из них раньше не видел. Не такой полноводный, как у каса майор, но все же ручеек, вдоль которого росли дубы, дикий виноград и хурма. Они отыскали заводь – с хорошей острогой здесь можно наловить кучу лягушек, – запомнили место, чтобы вернуться сюда позже. У них на ранчо все ручьи давно пересохли, русла занесло песком, а деревья по берегам превратились в кривые скелеты. Ирригация, говорил Полковник, она иссушила все земли. А на старом участке Гарсия все наоборот – чистые ключи, ручьи и речушки, воды здесь вдоволь, на всем ранчо больше нет подобного места.

Джонас, старший брат, с ними не поехал. Он собирался в колледж на Восток, и в наказание отец за все лето не дал ему ни одного выходного дня. Пол и Клинт в жару решили не работать. Много лет назад она спросила Клинта, почему отец не женится, чтобы у них появилась мама, а Клинт сказал: у нас уже была мама, вот только ты убила ее. Когда родилась, добавил он.

Единственное утешение – она слышала, как Клинта выпороли за эти слова. Но все равно она знала, что это правда. Мать умерла, рожая ее. На все воля Божья, утешал отец. Но еще он говорил, что это случилось из-за того, что он не ходил в церковь.

Она иногда думала, каково это – иметь маму. Они бы вместе делали секретки неподалеку от дома. Однажды на школьном дворе она зарыла в песочнице серебряное кольцо, которое ей подарил Полковник, а когда вернулась за ним, колечко уже выкапывал Перри Мидкифф. А рядом стояла учительница.

– Это мое, – сказала Джинни, показывая пальцем.

– Нет, – возразила учительница. – Он это нашел. Все честно.

– Но это я его закопала тут.

– Зачем ты спрятала кольцо в песочнице? – удивилась училка. Она была молодая, но жирная, подбородка почти не заметно, – все говорили, что она так и помрет старой девой.

– Я хотела его отыскать, – попыталась объяснить Джинни. Но, едва начав говорить, уже поняла, что это бесполезно. Кольцо потеряно навсегда.

В каса майор было что поискать – и в мусоре внутри дома, и во дворе, и вокруг старой церкви или около хакале погибших вакерос. Редко бывало, чтобы сокровища не приходилось выкапывать. Старинная испанская кираса рассыпалась на кусочки, когда братья пытались вытащить ее из земли. Там вообще было много старого оружия, проржавевшего до неузнаваемости, – рапира, наконечник копья, секира, лезвия кинжалов, пистолет со сломанным затвором. В тот день, двигаясь вдоль русла ручья, они набрели на место, где вода размыла берег. Из-под тонкого слоя грязи торчала доска, и Клинт решительно потянул ее, почуяв близкие сокровища. Но тут же испуганно отскочил в сторону. Прямо на них смотрел человеческий скелет, завернутый в какие-то лохмотья. Клинт отважно вытащил череп. Маленький, меньше мускусной дыни, и почему-то ярко-желтый. Раньше она думала, что все кости белые. На шее болталось золотое ожерелье, которое Клинт тут же снял.

– Это девчонка! – радостно воскликнул он.

Некоторое время он картинно разглядывал череп, потом небрежно отшвырнул в траву. Она хотела потрогать, но не решилась. Пол поднял череп, уложил на место, накрыл гроб крышкой, присыпал сверху землей и камнями.

– Все равно звери раскопают, придурок.

– Здесь им нечем поживиться. Только нам интересны эти кости.

В тени у ручья они сбросили с себя одежду, но уже были слишком взрослыми, чтобы раздеваться догола. Не снимая белья, они уселись в прохладной воде, глядя на расстилавшиеся внизу пастбища, руины церкви и поблескивающую вдали Нуэсес.

– А сколько ей было лет?

– Малявка еще, – вздохнул Пол.

– Вроде тебя, – бросил Клинт.

Довольно быстро они замерзли – вода здесь всегда была холодной, в любую погоду. Немного перекусив, они устроились на плоских теплых камнях. Несколько ковбоев остановились в тени у церкви, поглядывая в их сторону. На пастбище вышел бык, шумно потянул носом воздух и потрусил к ближайшей корове. Корова отбежала в сторонку, остановилась, глянула через плечо, опять побежала. Джинни заволновалась, не угодит ли животное в разрытую могилу, но корова повернула в другую сторону.

– Все они такие, да? – фыркнул Клинт. – Вроде убегают, а на самом деле хотят, чтоб их догнали. Сейчас он получит чего желает. И она заодно.

Джинни нервно хихикнула и покрепче сжала ноги. Под волосами скрывались нелепые складки кожи, а за ними крошечное отверстие, которое, как ей было известно, предназначено для мужчин, хотя совершенно непонятно зачем и каким образом они туда пробираются, и вряд ли она кому-нибудь это позволит, если только по нелепой случайности или в помутнении рассудка – вот как она однажды одолжила Полу свою лошадь.

– Гляди-ка, – Клинт кивнул в ее сторону, – а она соображает, о чем я.

Корова была уже на полпути к вершине холма, но тут заметила их и остановилась. Бык подскочил к ней, она не стала убегать, и бык резво взгромоздился на нее.

– Ты только глянь, ну молоток! – восхищенно выдохнул Клинт.

Им не очень хорошо видны были подробности, но ясно, что бык затолкал что-то в корову и двигал этой штукой туда-сюда. Потом сполз обратно на землю и стоял, тяжело отдуваясь.

– Когда-нибудь такой же здоровый бычара проделает и с тобой такую штуку.

– Оставь ее в покое, – оборвал брата Пол.

Клинт ткнул Пола кулаком, но тот не поддался. Бедный кроткий Пол. Спустя несколько лет она положит извещение о смерти на комод в его комнате, где кровать все так же аккуратно застелена, книжная полка забита дешевыми вестернами, а горничная раз в неделю бережно смахивает пыль с его выпускной фотографии. Огнестрельное ранение, Арденнский лес. Январь, сугробы по пояс, и Пол, который вырос в прериях Южного Техаса, у него и пальто никогда не было.

Клинт погиб первым, но в Италии. Оба брата отправились за океан, чтобы не вернуться, но в тот вечер они были живы, и впереди – долгие беззаботные годы, и Клинт молча протянул ей ожерелье умершей девочки.

Клинт Жестокосердный. Та к она называла брата, хоть он и обижался. Он ловил птиц и мелких животных, снимал шкурки и набивал чучела, похожие на маленькие комковатые подушки; вся комната Клинта была заставлена такими игрушками. Уже в четырнадцать он отлично умел работать руками, но отцу был интересен только Джонас, старший. Клинт лучше держался в седле, гораздо лучше управлялся с лассо; он бросал его, как настоящий мексиканец, из-за головы или снизу, ни одного лишнего движения, и почти никогда не промахивался. Он мог выловить теленка из стада, а тот и опомниться не успевал. Он первым бросался за здоровенными быками или вскакивал на необъезженных лошадей. Джинни не раз видела, как норовистые скакуны вертелись ужом и вставали на дыбы, но не могли сбросить Клинта.

Все без толку. Джонас был старшим, и отец гораздо больше внимания обращал на промахи Джонаса – слишком многочисленные, – чем на победы Клинта. Когда-нибудь ранчо должно перейти отцу, а от него – Джонасу. Все, включая Клинта, знали это. Он как-то два дня провалялся в постели, страдая от похмелья после целой бутылки бабушкиного ежевичного ликера.

Но в конце лета Джонас уезжал и по секрету сообщил ей, что не намерен возвращаться. Тогда она ему не поверила.

Теоретически у Джинни была еще одна часть семьи, со стороны матери. Но другая бабушка умерла задолго до рождения Джинни, так что ее вроде как вообще не существовало. А другой дедушка умер, когда Джинни исполнилось восемь. Он был фермером, откуда-то из Иллинойса, купил участок земли у Полковника. Может, если бы его дочь – мать Джинни – не умерла так рано, они и познакомились бы поближе, но те несколько раз, что дед приезжал к ним, он вел себя скромно и подчеркнуто почтительно, словно совсем посторонний человек. Он не приставал ни к ней, ни к братьям, и как-то раз после его отъезда отец назвал его человеком, который знает свое место.

Много позже она сообразила, что с чисто биологической точки зрения этот тихий фермер гораздо ближе ей, чем Полковник, но поспешила выбросить эти глупости из головы. После кончины второго деда она никогда больше ничего не слышала о родственниках по материнской линии. Да они и не заслуживали внимания: самый жалкий вакеро все равно важнее фермера. Дядя Гленн – вот это фигура. Он был совсем мальчишкой, когда его впервые ранили; она часто представляла себя на его месте, как она отважно прикрывает отца с тыла, потом хватается за сердце и мгновенно безболезненно умирает. Гленн, разумеется, не погиб. Но она бы – обязательно. И в ее честь назвали бы школу, и поставили памятник, и училка страшно пожалела бы, что позволила Перри Мидкиффу отобрать у нее серебряное колечко Полковника.

После смерти Полковника бабушка переехала в Даллас и появлялась на ранчо лишь несколько раз в год убедиться, что все в порядке. Джинни по ней не скучала. Бабушка вечно заставляла ее умываться и переодеваться к ужину – братья были избавлены от этой тягомотины, – отскребала грязь с ладошек, чистила ей ногти железной палочкой. Братцев она, правда, грозила отстегать арапником, если будут вести себя неподобающим образом или произносить слова, которые не пристало слышать дамам. К счастью, бабушка приезжала не слишком часто.

Вот так и вышло, что Джинни была единственной женщиной в доме, когда в двенадцать лет с ней случилось все это; она со всех ног бросилась к отцу, едва не наступив по пути на змею. Он мгновенно понял, в чем дело, даже без объяснений, – вероятно, был готов к чему-то подобному, – неистово зазвонил в колокольчик, вызывая прислугу. Дожидаясь горничной, оба молчали. Отец, кажется, был смущен даже больше, чем она. Хорошо, что братьев рядом не оказалось и что все это произошло не в школе и не в церкви. Вообще-то все сложилось наилучшим образом, она просто гуляла в одиночестве вокруг водяных резервуаров, изучая следы зверей.

– Бабушка ничего тебе об этом не рассказывала? – растерянно спросил отец, вновь беря в руки колокольчик. – Да куда они все подевались?

Она пожала плечами.

– Ну, с научной точки зрения это означает, что ты становишься женщиной. И твое тело готовится к тому, что когда-нибудь, через много лет, ты выйдешь замуж.

Она догадалась, что вообще-то имеется в виду не совсем замужество. И, глядя, как отец в разом взмокшей белой рубашке переминается с ноги на ногу, вдруг поняла, что не может ему больше доверять. Полковник был прав: полагаться можно только на себя. В какой-то степени она всегда это знала, и сейчас все смущение мгновенно улетучилось, лишь немножко неловко за отца, такого большого и беспомощного. Извинившись, она пошла в бывшую комнату Джонаса, вытащила из комода несколько его сорочек и разрезала себе на прокладки.

Когда она спустилась обратно, горничная уже ждала в кабинете. Оценив и одобрив изделие Джинни, женщина растолковала ей, наполовину по-испански, наполовину на иносказательном «католическом» английском, что именно с ней происходит, – нет, это не пройдет само, и надо им вместе съездить в город за всякими специальными штуками для этого дела.