Текст книги "Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы. 1914–1922 гг."

Беспощадная подводная война

Несчастный 1917 год

1917 год принес с собой события, полные важнейшего значения для войны, ее военного и политического проведения и сыгравшие выдающуюся роль в борьбе партий. В январе, несмотря на предупреждения тех, кто видел, что это обострение борьбы, которое не могло не восстановить против нас нейтральные государства, особенно Америку, должно принести величайшие несчастья, было решено начать подводную войну. Тот же год принес первые крупные голодные забастовки в Берлине и Лейпциге, Стокгольмскую конференцию, резолюцию о мире, первую международную попытку окончить войну и первую национальную попытку к тому же. Завершился год величайшей ошибкой военной политики – Брест-Литовским миром.

Я привожу здесь во взаимной связи нашу партийную и мою личную позицию в отношении к подводной войне, разрушительное политическое действие которой резко выступит еще раз в рассказе о Стокгольмской конференции.

В моем дневнике значится следующая запись от 17 января 1917 года:

«Разговор с государственным секретарем Циммерманом.

Циммерман пригласил меня для беседы в министерство иностранных дел. Он был очень откровенен и сказал приблизительно следующее:

„Жребий брошен. 1 февраля начинается беспощадная подводная война. За нее высказалось Главное командование. Гинденбург и Людендорф заявили, что, независимо от других услуг, подводная война послужит им в качестве стимула для наших войск. Строго конфиденциально: мораль в армии сильно упала. То, что пережито нами несколько недель назад под Верденом, было самым болезненным за всю войну. Четыре французские дивизии обратили в бегство и взяли в плен пять немецких дивизий. Военное начальство утверждает, что это следствие разговоров о мире. Армия убеждена, что скоро будет мир, для чего же приносить себя в жертву? Людендорф доказал, что это совершенная нелепость. Людендорф предвидел все это. Что же нам теперь делать? Как вы знаете, наше мирное предложение в декабре 1916 года было добросовестно и честно. Но ответы! Ответы как нам, так и Вильсону! Впрочем, ответ Вильсону доставил ему некоторое удовольствие. Австрийцы, которые хотели во что бы то ни стало мира – а кто его не хотел? – рассуждали после первого ответа так: весь гнев Антанты направлен исключительно против Германии. Для чего же тогда бороться? Тогда-то и пришел ответ Вильсону. «Национальный принцип». Это значит, распад Австрии. Ну, тут-то они сразу образумились“».

Я спросил Циммермана о Турции и Болгарии. Ведь Радославов заявил ему, что у него в руках доказательство того, что болгарские цели войны были одобрены Антантой.

Циммерман: «Это верно, что Антанта действовала относительно Болгарии очень ловко. Она, например, ничего не говорит о передаче Константинополя русским. Таким образом, болгарам должна быть открыта возможность разнообразнейших надежд. Но король Фердинанд умный человек и держится крепко. Он хорошо знает также, как ненавидят его и его семью в России. Он должен твердо стоять на своем. И ничего другого ему не остается. Да, Турция! Ее судьба решится в Западной Европе. Это она хорошо знает. Антанта занята обширнейшими приготовлениями для наступления на Западе. Но и на Востоке не будет ничего хорошего. Итальянцы хотят попробовать, если только возможно, взять Триест. Жестокой борьбы следует ожидать и в Месопотамии. Если бы Багдад пал, было бы очень плохо».

Тогда я спросил Циммермана, как Гинденбург и Людендорф оценивают настоящее положение и будущее.

Циммерман: «Они определенно надеются предотвратить прорыв на Западе и наверняка рассчитывают на то же на Востоке. Разумеется, что и мы делаем большие приготовления. На Западе наши войска будут отведены до наперед приготовленного места, которое считается неприступным. Там все залито бетоном. Вооружение и продовольствие подвозятся под землей, также производится и замена войск свежими. Этот отвод армии преследует также и тактическую цель. Абсолютно конфиденциально: такими передвижениями думают положить конец позиционной войне. Если бы удалось прийти в движение, то наше тактическое преимущество, лучшее командование, сказалось бы тотчас».

Он подробно изобразил положение на фронте, и я должен был сделать вывод: наши дела очень плохи, и только поистине героическая борьба при исключительно выдающемся командовании может предотвратить прорыв.

Тогда я снова перешел к вопросу о подводной войне. «По-моему, – сказал я, – это игра ва-банк».

Циммерман: «Положение очень тяжелое, и решение было так же трудно, как перед самым началом войны. Мы стояли перед роковым вопросом. Как относились к подводной войне я, Гельферих и канцлер – это вы знаете, но теперь не оставалось больше выбора. В Плессе (главная квартира) были детально рассмотрены все „за“ и „против“. В конце концов канцлер сказал: „Я не могу взять на себя ни возражений против беспощадной подводной войны, ни ее защиты против вашего величества. Я присоединяюсь к решению вашего величества“. Конечно, все время происходил непрерывный канцлерский кризис. Счастье, что его в конце концов устранили. Вы не можете себе представить, какая травля ведется против Бетман-Гольвега».

Я: «Что будет с Америкой? Вступит она в войну или речь Герарда, в которой он сказал, что отношения между Америкой и Германией никогда не были лучше, чем теперь, должна иметь успокаивающее значение? Что сделают остальные нейтральные государства?»

Циммерман: «Разумеется мы сделаем все возможное, чтобы не втянуть Америку в войну. 1 февраля, то есть тогда, когда начнется подводная война, мы пошлем очень дружественную ноту, в которой укажем на великодушные попытки Америки приблизить мир. Мы разъясним, что только тогда вынуждены были прибегнуть к применению подводной войны, когда положение существенно изменилось и т. д. Мы сделаем определенное предложение относительно американских судов».

Я: «Да, а как же будет с правомерными интересами нейтральных государств, охраны которых мы требовали и в общей резолюции рейхстага?»

Циммерман: «Будет указана определенная полоса, в которой будет вестись подводная война. В других местах нейтральные суда могут плавать сколько им угодно».

Я: «После прежнего обмена нотами конфликт с Америкой все-таки кажется мне неизбежным; а что будет, если Америка вступит в войну?»

Циммерман: «Я согласен, что за конфликт с Америкой говорит величайшая вероятность. Но есть различные формы конфликтов. Может быть, Вильсон ограничится разрывом дипломатических сношений?»

Я: «Если бы случилось только это и ничего больше, то и тогда разве возможен был бы хотя бы наполовину приемлемый мир?»

Циммерман: «Поверьте мне, что эти вопросы занимают нас непрерывно, и все-таки: что нам делать после получения позорных ответов?»

Я: «Разве это было в самом деле умно: на обращение Вильсона ответить ссылкой на прямые переговоры между воюющими? Разве не лучше было указать цели войны? В сравнении с условиями Антанты наш ответ был бы блестящ в глазах мира».

Циммерман: «Мы не могли действовать иначе. Впрочем, конфиденциально: Вильсон уже знает, чего мы хотим. Мы неофициально уведомили его. Дело обстоит так: продлись война еще год, мы должны будем принять любые условия мира, поэтому мы должны попытаться найти решение вопроса раньше. Год назад подводная война была бы безумием, теперь положение дел другое. У Англии большие затруднения с продовольствием. Гельферих рассчитал, что съестных припасов у нее всего на шесть недель. У нас же как раз теперь возросло число подводных лодок: их 150, причем 120 больших, и ежемесячно прибавляется 12 новых. Если мы теперь будем ждать, Англия покроет свои недочеты, и все наши шансы пропадут. Как раз теперь наступает время подвоза съестных припасов из Аргентины и Австралии, значит, надо это взорвать. Иначе будет поздно».

Я: «Так как речь идет о бесповоротном решении, то прошу справки о том, как обстоит дело с европейскими нейтральными государствами».

Циммерман: «Правда, решение принято. Однако я поеду на днях в Вену за согласием императора Карла. Он должен действовать вместе с нами, чтобы не иметь потом возможности сказать, что дело шло только о германском решении. Да, нейтральные государства! Голландия уже обеспечена продовольствием и, вероятно, ничего против нас не предпримет. Голландский посланник неоднократно просил меня сказать ему откровенно, начнется ли подводная война, – для того чтобы его страна могла запастись продовольствием. Голландия запаслась, это я знаю. О Дании определенно известно, что она тоже ничего не предпримет. Это говорит не только наш представитель, но и датский министр-президент. Швеция абсолютно надежна. У нее против России те же интересы, что и у нас. Время от времени еще говорят о симпатиях в той или иной нейтральной стране. Все это нелепость. Дело идет об интересах и ни о чем больше. Потому-то Швейцария и является большим вопросительным знаком. Что делать Швейцарии, если с ней поступят, как с Грецией? Чтобы быстро добиться решения, которое спасло бы от голодной смерти, ей, может быть, придется взяться за оружие рядом с Антантой».

Я: «Значит, положение отчаянное. Как же смотрит на все это Гинденбург?»

Циммерман: «Конечно, сделаны все приготовления, чтобы в случае надобности приструнить и Голландию, и Данию. Когда на Военном совете было указано на возможность войны со Швейцарией, Гинденбург сказал: это было бы нетрудно, оттуда можно было бы заставить французский фронт свернуться».

Мы еще долго говорили о разных вещах. Я несколько раз настойчиво просил сделать все, что только возможно, для избежания войны с Америкой. Он отвечал, что это само собой разумеется. Циммерман был очень серьезен и, как мне показалось, очень мало уверен. В заключение он сказал: «Как бы дело ни сложилось, „дикие люди“, вроде Бассермана, все равно будут жестоко обвинять правительство. Обернется дело хорошо, они станут говорить, что это давно было бы так, если бы столь долго не медлили. Сложится дело не совсем благополучно, правительство будет виновато в том, что слишком долго медлило».

В общем, зная, что никому не могу сообщить о разговоре, я вел себя очень сдержанно, многократно указывая, однако, на нашу позицию с начала войны.

Таким образом, жребий брошен; подводная война стала неизбежной, и дело могло идти только о том, чтобы ее по возможности обезвредить. О том, чтобы «народ» сливался в единодушном крике «Вперед, подводные лодки!», как утверждали фурманы и бассерманы, не могло быть и речи. В ряде публичных собраний, которые привели меня в эти дни в Штутгарт, Мангейм, Гейдельберг и Пфорцгейм, я мог однозначно установить, что настроение в стране постепенно опустилось ниже нуля, и не надежда царила в связи с ожидаемой подводной войной, а общий страх.

Так же, как мы, сделал в эти дни все, что в человеческих силах, и профессор Ганс Дельбрюк для того, чтобы побудить Вильгельмштрассе хотя бы к такому ведению подводной войны, чтобы Америка не была прямо принуждена вступить в войну. Я был в это время в постоянном общении с Дельбрюком и знаю, как неутомимо деятелен он был в стремлении предотвратить величайшее несчастье для страны. Мы оба, при содействии влиятельных американцев, особенно добивались того, чтобы правительство сделало определенное заявление о Бельгии. 25 января Бетман-Гольвег и Циммерман отправились в главную квартиру. Я узнал об этом всего за полчаса до их отъезда и тотчас же телефонировал Ваншаффе, который твердо обещал мне немедленно сообщить уезжающим все возражения и предложения, сделанные мною и Дельбрюком. Ваншаффе сказал мне: «Работа в вашем направлении ведется непрерывно. Только что поступила записка одного высокопоставленного лица, где сделаны те же предложения. Я провожу канцлера на вокзал и доложу ему обо всем, что вы мне сказали». Я думаю, что высокопоставленным лицом был принц Макс Баденский.

Социал-демократическая партия высказывается против подводной войны

В хозяйственной комиссии рейхстага развернулись оживленные прения по вопросу о подводной войне. Позицию Социал-демократической партии должен был сообщить комиссии, после обстоятельного обсуждения ее членами фракции, депутат доктор Давид. Президиум фракции сообщил об этом лицам, пользующимся доверием партии, следующее:

«Берлин, 9 февраля 1917 года.

Уважаемый товарищ! Ввиду скудности сведений о рассмотрении вопроса подводной войны в хозяйственной комиссии рейхстага желательно сообщить вам более точно о позиции наших товарищей в комиссии. Само собой разумеется, что речь идет о строго конфиденциальном сообщении, которое не может быть использовано публично и делается только для вашей личной ориентировки.

Товарищ доктор Давид изложил позицию фракции социал-демократических членов комиссии в речи, которую мы прилагаем, воспроизводя ее по официальному (не стенографическому) отчету. Все социал-демократические члены комиссии присоединились к товарищу Давиду.

С партийным приветом! За президиум социал-демократической фракции рейхстага

Ф. Шейдеман».

Приложение

РЕЧЬ ДОКТОРА ДАВИДА

«Принятое решение наиболее серьезно среди принятых в нынешнюю войну, и люди, принявшие это решение, должны одни нести за него ответственность. Эти люди действовали, во всяком случае, в твердом убеждении, что таким образом протяженность войны будет сокращена и война доведена до благополучного конца. Мои друзья не могут, однако, разделить этого взгляда и должны открыто высказать опасение великого несчастья для Германии, которое может произойти от прискорбного для них решения. Мои друзья также всегда смотрели на подводную войну с точки зрения целесообразности. Но они стоят и теперь на той же точке зрения, какую раньше занимало правительство.

В технических соображениях адмирала фон Капелле о количестве подлежащего уничтожению тоннажа упущен учет прироста тоннажа у наших противников. Если наши противники строят ежемесячно 150 000 тонн, то в полгода это составляет уже 900 000 тонн. К этому надо присоединить и возможность предоставления нашим противникам немецкого тоннажа, находящегося в нейтральных гаванях; это составит еще 1¹/₂ миллион тонн.

Это почти вера в чудо – предположение, что наши подводные лодки, которые не могут прорвать неприятельских заграждений в канале и на севере от Шотландии, со своей стороны окажутся в состоянии создать заграждения вокруг Англии. Наши подводные лодки не могут объявить английскому флоту шах и мат. Пока существует мост Довер-Кале, подвоз из Франции имеет для Англии большое значение.

Вычисления статс-секретаря доктора Гельфериха не имеют решающего значения. Такие же вычисления делают и наши противники по адресу Германии. Хозяйственное положение Германии в настоящий момент значительно хуже положения наших противников, и все-таки мы справедливо говорим, что это нас не сломит. Но ту решимость, какую проявил наш народ, необходимо предполагать и в противнике. Если бы Англия была действительно остро стеснена нашими подводными лодками, то тогда она бы еще более напрягла все свои силы и решимость ее только возросла бы.

Решающий вопрос в этом деле – поведение Америки. Исход войны определит Америка. Поэтому должно быть сделано все для того, чтобы удержать Америку от участия в войне.

Заявления статс-секретаря Циммермана внушают сильное беспокойство. Уговорами в стиле буршей цели не достигнешь. Америкой будут руководить только ее интересы, а не какие бы то ни было уговоры в нашу пользу. Политически влиятельная часть населения в Америке англо-саксонского происхождения и, учитывая хотя бы японскую опасность и длительный интерес, который представляют добрые отношения к английскому империализму, не терпит никакой враждебной Англии позиции.

Указания депутата Гребера на то, что в английской прессе высказывается страх перед подводной войной, нельзя считать надежными. С полным успехом здесь можно усмотреть и хитрость со стороны Англии, которая в конечном счете направлена на то, чтобы привлечь Америку на сторону Антанты.

Что означает вступление Америки в войну, подробно объяснять незачем. До сих пор Антанта должна была покупать у Америки военное снаряжение за высокую цену. Но в тот момент, когда Америка выступит против нас, она предоставит Антанте снаряжение и деньги. Прежде едва верили тому, что Англия окажется в состоянии бросить на континент миллионы солдат. Теперь надо опасаться появления на Западном фронте американских военных сил. Надежды сломить Англию прежде, чем выступит Америка, я разделить не могу. Вступление Америки в войну, может быть, настолько укрепит морально Антанту, что она и не станет думать о прекращении войны, прежде чем Америка бросит свои силы на театр военных действий. Ко всему этому надо прибавить психологическое воздействие на нейтральную Европу.

Поэтому все усилия должны быть направлены на то, чтобы удержать Америку от войны. Наше мирное предложение, несомненно, укрепило под нами почву в Америке. Послание Вильсона к сенату направлено, главным образом, против Антанты, это выражается в стремлении добиться мира без победы, то есть без дальнейшей борьбы, при данной военной ситуации, далее в требовании равноправия наций, а также в положениях, направленных против равновесия сил и в защиту свободы морей. Теперь возникает опасность разрушения этой благоприятной ситуации подводной войной.

Легкомысленным является и отношение к Вильсону со стороны некоторой части нашей прессы. У нас ведется травля Америки, которой следует решительно положить предел.

Если депутат Бассерман думает, что народ настроен у нас в пользу решения правительства, то это, ввиду развернутой агитации и недостаточной ориентированности общественного мнения, ничуть не удивительно. Однако, когда Америка вступит в войну, народное настроение грозит сделаться совсем иным. К этому нужно прибавить наши продовольственные бедствия и негодование населения по поводу того, что большие города обрекаются на голод в интересах деревни. Должно быть, наконец, установлено справедливое распределение. Наш народ хочет мира, и, во всяком случае, у него достаточно врагов. Ввиду этих настроений присоединиться в прениях о целях войны к депутату Греберу невозможно. Прения эти, действительно, несвоевременны. Пока неприятель не желает предлагать нам мира, который обесценивал бы наше настоящее и нашу будущность, мы должны были быть готовы к борьбе. Но в то же время мы должны были всегда быть готовы к любому приемлемому миру.

На вопрос о том, как должна быть окончена война, если к подводной войне не обращаться, надо ответить, что наше положение отнюдь не может считаться неблагоприятным. Если бы мы выдержали курс, которому следовали до сих пор, то в не слишком продолжительном времени добились бы благоприятного мира. Россия переживает глубокий внутренний кризис. Во Франции наше мирное предложение также вызвало кризис, и министерство Бриана держится с трудом. Неудача наступления на Сомме и другие военные события привели к правительственному кризису в Англии. Правда, военная партия еще раз одержала верх. Но оппозиция растет на глазах, германское мирное предложение укрепило ее. Если государственным деятелям у наших врагов не удастся оплатить векселя на близкую победу, они должны будут уступить свое место другим людям, готовым на разумный мир. Если нам удастся в ближайшие месяцы успешно продолжать нашу оборону, это означает для нас победу.

Поэтому нельзя примириться с мыслью, что этот верный путь должен быть оставлен для перехода к политике, которая в конце концов – игра ва-банк.

Как наша печать, так и наше правительство должны испытать все средства, чтобы не допустить вступления Америки в войну. От этого зависит исход войны.

После того как решение начать подводную войну принято бесповоротно, мои политические друзья, конечно, не могут думать о том, чтобы создавать трудности ее проведению. Они обязывают себя к воздержанию от публичных выступлений по этому поводу, которое диктуется бедственным положением нашей страны перед целым миром врагов. Но и противная сторона не должна усугублять трудности нашего положения, для того чтобы не рухнуло единственное, что еще может спасти нас, как бы ни сложились обстоятельства: тесное внутреннее единение нашего народа.

21 февраля фракция рейхстага одобрила позицию своих членов в хозяйственной комиссии по вопросу о подводной войне. При обсуждении два депутата, к великому изумлению остальных членов фракции, объявили себя сторонниками беспощадной подводной войны. Это были доктор Кессель и Макс Коген».

Обмен телеграммами с Гомперсом

До самого отъезда американской миссии из Берлина у меня были с ней, правда, не непосредственные, очень хорошие отношения. Этим объясняется, вероятно, и то, что посол Герард, которого я привык ценить в качестве честного, умного и приличного человека, в критическую минуту пригласил меня вместе с Вальтером Ратенау, Петром Шпаном и несколькими другими лицами для заведывания значительной суммой денег, собранной в Америке для вдов германских воинов. Еще 9 февраля меня посетил один из членов американского посольства, желая проститься со мной. При этом он изъявил готовность взять с собой письма к моим друзьям в Англию. При всем уважении к этому очень умному человеку осторожность не позволила мне воспользоваться его предложением. Я удовольствовался тем, что просил передать моему английскому другу Рамзею Макдональду сердечный привет и благодарность за его мужественное поведение.

В эти же дни от Самуэля Гомперса, президента американских профессиональных союзов, пришла следующая телеграмма, адресованная германскому его коллеге Легиену:

«Легиену. Берлин. Не можете ли вы повлиять на германское правительство для того, чтобы избегнуть разрыва с Соединенным Штатами и таким образом воспрепятствовать мировому конфликту?»

Легиен, Бауер и некоторые другие вожди профессиональных союзов устроили совещание со мной. Мы согласились отправить следующий ответ:

«Гомперсу. Афель. Вашингтон. Германский рабочий класс с самого начала войны работал на пользу мира и является противником всякого расширения войны. Отклонение искреннего германского предложения немедленно начать мирные переговоры, продолжение жестокой голодной войны против наших жен, детей и стариков и открыто неприятелем признанные цели войны, направленные на уничтожение Германии, вызвали обострение войны. Воздействие с моей стороны на правительство обещает успех лишь в том случае, если Америка склонит Англию к отказу от голодной войны, противной международному праву. Я призываю американский рабочий класс не стать орудием подстрекающих на войну. Рабочий класс всех народов должен непоколебимо стремиться к немедленному миру».

Известна та травля против Германии, и в особенности против германских социал-демократических рабочих, которой впоследствии занимался Гомперс. Эта его деятельность принадлежит к числу самых черных страниц в истории современного рабочего движения.

Разговор с послом графом Бернсторфом

К изложенному я хочу прибавить разговор с графом Бернсторфом, который до вступления Америки в войну был нашим послом в Вашингтоне. Правда, разговор этот произошел лишь три месяца спустя, вскоре после того, как послу, которого ненавидели в главной квартире, удалось наконец сделать первый доклад императору после возвращения в Германию.

Но по существу, разговор этот неразрывно связан с проблемой: подводная война и Америка. Он показывает еще раз, как правильно мы оценивали положение и как недопустима была какая бы то ни было оптимистическая надежда удержать Соединенные Штаты от вступления в войну, так же как и недооценка этого вступления.

Я встретился с Бернсторфом по его желанию в отеле «Эспланада». Он тотчас же заверил меня, что согласен с моей формулировкой целей войны. Это единственное требование, которое может быть выдвинуто, если мы хотим справиться с войной. Большое значение, по его мнению, имела и энергичная демократизация государства. Он хорошо знает настроение за границей. Он восемь лет был в Америке и до того четыре года в Англии. Наше правительство считают не только лицемерным, его считают также и слабым. Говорят, что если Бетман даже полон самых лучших желаний, то он ничего не может провести, потому что у нас господствует военщина.

Достаточно напомнить одно: общеизвестно, что Бетман и слышать не хотел о подводной войне. Тем не менее ее ведут. Почему? Потому что ее хотела военщина, которая господствует в Германии. В недавней беседе с императором он, Бернсторф, подробно высказался о внутреннем положении страны и подчеркнул необходимость пересмотра конституции. Император выслушал его замечания с большим интересом и в заключение сказал, что в дальнейшем информируется подробнее. По воле случая к императору тут же пришел Баллин. «Ничуть со мной не сговариваясь, он сказал императору то же, что и я. В ответ на это император попросил Баллина составить записку. Баллин тотчас же исполнил это желание, так что записка, вероятно, уже в руках императора».

Я могу заявить, что во всем, что касается войны и ее целей, Бернсторф придерживается совершенно одной точки зрения со мной. Если он не сказал этого прямо, то, во всяком случае, дал это понять настолько ясно, что никакого недоразумения в этом быть не могло.

Бернсторф сообщил, между прочим, следующую интересную вещь: он долгое время работал в том же направлении, в каком я работал в Германии.

Он совершенно убежден, что Вильсон не хотел войны и, напротив, энергично стремился к миру. Но после того, как в дело были пущены подводные лодки, ему, после всех предыдущих деклараций, не оставалось выбора. Вот он и использовал положение: во-первых, для создания значительной постоянной армии, во-вторых, для улучшения флота и в-третьих, – что для Вильсона главное, – для сооружения торгового флота под предлогом создания тоннажа для Англии. Это с давних пор любимый план Вильсона: обеспечить Америку торговыми судами, потому что ему всегда казалось непонятным, почему Соединенные Штаты целиком зависят от торгового флота других стран. Затем Бернсторф прибавил: если допустить, что подводные лодки принудят Англию к миру, то это не только не даст вам общего мира, но в тот же момент Америка со своей стороны начнет с нами войну. В том, что это означает, какие хозяйственные последствия несет нашей стране, мы с Бернсторфом были совершенно единодушны.

Впрочем, я должен еще прибавить, что в течение разговора Бернсторф сказал мне, что целый ряд лиц, с которыми он встречается, полностью разделяют его точку зрения, но по сотне разнообразных причин не решаются высказывать ее публично, иногда даже создавая своим поведением такое впечатление, словно одобряют поведение наших оппонентов.

Граф Бернсторф уже при первой встрече произвел на меня самое лучшее впечатление. Это серьезный человек с большим опытом во внешней политике, которого я узнал потом ближе также в качестве очень благожелательного человека. За границей, особенно во время продолжительного пребывания в Америке, он освободился от консервативных взглядов, которые вызывают за границей такую нелюбовь к большинству людей его положения.