Текст книги "Укрощение королевы"
Автор книги: Филиппа Грегори
Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Но ведь нельзя убить епископа! – вырывается у меня.
– Можно, – резко отвечает Екатерина. – Этот король уже делал это: епископа Фишера.
– Так это было много лет назад! Что такого сделал Томас Кранмер?
– Он осквернил «Акт о шести статьях», – ответила Екатерина. – Король перечислил шесть догматов, в которые должен верить каждый христианин, или он будет признан еретиком.
– Но как он мог их осквернить? Он же не может выступать против учений Церкви! Он же архиепископ, а значит, сама Церковь!
Навстречу нам направляется король.
– Моли о помиловании архиепископа! – быстро говорит Нэн. – Спаси его, Кэт!
– Да как мне это… – и я замолкаю, чтобы изобразить улыбку хромающему мне навстречу королю, едва удостоившему свою дочь кивком.
Я ловлю на себе недоуменный взгляд леди Марии, но, даже если она считает, что я веду себя не так, как подобает тридцатиоднолетней вдове, сказать она ничего не посмеет. Леди Мария всего на три года моложе меня, но она хорошо усвоила уроки осторожности еще в полном жестокости и страданий детстве. На ее глазах из ее свиты исчезали друзья, учитель, даже ее воспитательница, отправляясь сначала в Тауэр, а потом на эшафот. Ее давно предупреждали, что ее отец без тени сомнения отдаст принцессу палачу за ее бескомпромиссную веру. Иногда, когда леди Мария молится в полном молчании с полными слез глазами, мне кажется, что она горюет по тем, кого потеряла и кого не смогла спасти. А может быть, она каждый день просыпается с чувством вины за то, что смогла отречься от своей веры ради спасения собственной жизни, а ее друзья на это не пошли.
А сейчас она встает, когда король опускается на стул, поставленный рядом с моим, и садится, только когда король позволительно взмахивает рукой. Она не открывает рта до тех пор, пока король не обращается к ней, и все время сидит с уважительно опущенной головой. Леди Мария никогда не будет жаловаться на то, что король флиртует с одной из ее фрейлин. Она проглотит обиду и будет держать ее внутри до тех пор, пока она ее не отравит.
Король жестом позволяет нам всем сесть, наклоняется ко мне и задушевным шепотом спрашивает, что я такое читаю. Я тут же показываю ему титульную страницу своей книги. Это всего лишь сборник французских рассказов, ничего запретного.
– Ты читаешь на французском?
– И говорю тоже. Но, разумеется, не так бегло, как Ваше Величество!
– А на других языках ты читать умеешь?
– Немного на латыни – и я хочу заняться ее изучением сейчас, когда у меня появилось больше времени, – говорю я. – Теперь, когда я живу при таком образованном дворе.
Он улыбается.
– Я был учеником всю свою жизнь. Боюсь, меня ты уже не догонишь, но ты должна научиться достаточно, чтобы читать мне вслух.
– Ваше Величество, английская поэзия не уступает литературе на латыни! – восклицает один из придворных.
– Вся поэзия звучит лучше на латыни, – обрывает его Стефан Гардинер. – Английский – это язык рыночных торговцев. А латынь – язык Библии.
Генри улыбается и отмахивается от этого утверждения, и становится видно, как искрятся камни на массивных перстнях, покрывающих его пухлые руки.
– Я напишу тебе стихотворение на латыни, а ты переведешь его на английский, – обещает он мне. – И сама решишь, какой из этих языков лучше передает слова любви. Ум женщины может стать ее лучшим украшением, и ты покажешь мне красоту своего ума, так же, как показала прелесть своего лица.
Взгляд его маленьких глазок скользит с моего лица по шее к вырезу моего платья и контурам груди, стянутой тесным корсетом. Король облизывает губы.
– Ну разве она не самая милая дама при дворе? – обращается он к герцогу Норфолкскому.
Старик натянуто улыбается в ответ, ощупывая меня темными глазами, словно я была тушей на вырезку.
– О да, она воистину нежнейший из цветков, – отвечает он, бросив взгляд на леди Марию.
Я ловлю на себе требовательный взгляд Нэн и замечаю:
– Вы выглядите немного встревоженным, Ваше Величество. Что вас обеспокоило?
Он качает головой, в то время как герцог Норфолкский подается вперед, чтобы прислушаться.
– Ничего из того, чем стоит беспокоить тебя, – он берет меня за руку и привлекает к себе. – Ты же благочестивая христианка, моя дорогая?
– Разумеется, – отвечаю я.
– Читаешь Библию и молишься святым?
– Да, Ваше Величество, каждый день.
– Тогда ты знаешь, что я дал своему народу Библию на английском языке и что я – глава англиканской церкви?
– Конечно, Ваше Величество, я сама принесла вам присягу. Я собрала всех слуг и домочадцев в замке Снейп и проследила за тем, чтобы они принесли присягу вам, как главе Церкви, а папа римский – всего лишь епископ из Рима, и никакого отношения к англиканской церкви не имеет.
– Среди моего народа есть сторонники перемен, приобщения английской церкви к лютеранским законам. Но есть и те, кто, напротив, придерживаются иных убеждений и хотели бы все повернуть вспять, отдав все бразды правления папе римскому. А ты что по этому поводу думаешь?
Я слишком хорошо понимаю, что мне не стоит выражать приверженности ни к одной из этих сторон.
– Я думаю, что во всем положусь на мудрость Вашего Величества.
Король разражается хохотом, и в зале все вынуждены к нему присоединиться.
– Ты права, как никогда, – произносит он, беря меня за подбородок. – Как подданная и как возлюбленная тоже. Вот что я тебе скажу: я собираюсь издать свое волеизъявление касательно этого вопроса и назову его «Книгой короля», и люди будут знать, что им думать. Я сам им скажу. И я нашел золотую середину между учениями присутствующего здесь Стефана Гардинера, который желал бы восстановить все обряды и полномочия Церкви, и моего друга, Томаса Кранмера, которого здесь нет. Вот он как раз хотел вернуть все к тому, что было описано в самой Библии. У Кранмера не было бы никаких монастырей, аббатств, часовен и пожертвований, даже самих священников. Только проповедники и Слово Божье!
– Но почему же здесь нет вашего друга, Томаса Кранмера? – нервно спрашиваю я. Я пообещала спасти человека, но не имела ни малейшего понятия о том, как это можно было сделать. Я просто не знала, как побудить короля к проявлению милости.
Маленькие глаза Генриха блеснули в ответ.
– Полагаю, он со страхом ожидает обвинений в ереси и предательстве, – со смешком объявляет король. – Думаю, ждет топота сапог его конвоя, который отведет его в Тауэр.
– Но он же ваш друг?
– Ну, тогда к его ужасу примешивается надежда на мою милость.
– Ваше Величество так великодушны, вы же его помилуете? – пробую я.
Тогда Гардинер делает шаг ко мне и поднимает руку так, словно собирается заставить меня замолчать.
– Прощение – это дело Бога, – объявляет король. – Дело же короля – вершить справедливый суд.
* * *
Генри не дает мне даже недели на осознание величины моей нечаянной радости. Он снова заговаривает со мною всего два дня спустя, воскресным вечером, сразу после вечерни. Я удивляюсь тому, как легко он сочетает благочестие с деловитостью, но, коль скоро его воля – это воля Всевышнего, субботы в равной степени подходят как для посвящения их Господу, так и для решения угодных Ему дел. Придворные следуют из часовни в обеденный зал, через высокие окна которого лились лучи вечернего солнца, когда король внезапно останавливает всех и кивком велит мне приблизиться, переместиться из группы фрейлин в самое начало процессии. Бархатный берет надвинут так глубоко на его лоб, прикрывая редеющие волосы, что мне кажется, будто жемчужины из украшающей его край вышивки смотрят прямо на меня и недобро подмигивают. Король улыбается, и улыбка его должна обозначать радость, но его глаза так же пусты и безжизненны, как и его жемчуг.
Он приветственно берет меня за руку и укладывает ее на сгиб своего локтя.
– Вы готовы ответить мне, леди Латимер?
– Готова, Ваше Величество, – отвечаю я. Теперь, когда я понимаю, что другого выхода у меня нет, мой голос громок и спокоен, а рука, зажатая между его животом, туго обтянутым тканью, и жесткой вышивкой на рукаве, больше не дрожит. Я больше не маленькая девочка, страшащаяся неизведанного, а взрослая женщина, способная встретить лицом свой страх и пойти ему навстречу. – Я молила Всевышнего о том, чтобы он направил меня на путь истинный, и я точно знаю ответ. – Я окидываю взглядом придворных. – Мне объявить его здесь и сейчас?
Он кивает. Ему чуждо понятие уединенности, потому что ему прислуживают каждое мгновение его жизни. Даже когда он тужится в стараниях опорожниться, за его спиной стоят слуги, готовые подать ему полотенце и воду для совершения туалета, или протягивая руку, в которую можно вцепиться, если боль слишком велика, чтобы терпеть ее одному. Когда он спит, в его ногах дремлет паж; он мочится в окружении своих фаворитов; а когда ему приспичит поблевать, кто-то всегда находится рядом, чтобы подставить ему чашу. С чего бы ему стесняться говорить о заключении брака здесь, где все изо всех сил стараются услышать и увидеть как можно больше? Ему нет причин бояться унижения, потому что не найдется той, которая бы ему отказала.
– Я знаю, что обласкана милостью и возвышена среди всех женщин, – я опускаюсь в глубочайший из поклонов. – И сочту величайшей честью, если Ваше Величество возьмет меня в жены.
Король снова берет мою руку и подносит ее к губам. Разумеется, он не сомневался в моем ответе, но ему понравилось, что я вслух сочла себя одаренной милостью.
– За столом будешь сидеть рядом со мной, – объявляет он. – А глашатай сделает объявление.
Он двигается с места с моей рукой, зажатой под его локтем, и мы вдвоем первыми проходим в двойные двери, ведущие в большой зал. Все остальные следуют за нами, леди Мария идет с другой стороны от него. Мне не видно ее за его широкой грудью, да и она не старается взглянуть на меня. Я представляю, как ее лицо замерло в холодном, отсутствующем выражении, и готова поклясться, что оно – точная копия моего. Мы, как две бледных сестры, идем к столу об руку с огромным отцом.
Я вижу, что во главе высокого стола стоит трон и два стула по обе стороны от него – судя по всему, слуги получили распоряжение поставить их таким образом. Кто-то уже знал, что сегодня король потребует моего ответа – и, разумеется, получит его, – и что мы уже рука об руку проследуем к ужину.
Мы втроем поднимаемся на помост и занимаем свои места. Над троном раскрыт великолепный балдахин, но моего стула он пока не покрывает. Лишь только став королевой, я буду вкушать под этим золотым покровом. Я окидываю взглядом зал, сотни лиц, разглядывающих меня. Эти люди подталкивают друг друга локтями и показывают на меня, осознав, что я стану их королевой, до тех пор пока не раздается пение горнов и вперед не выходит глашатай.
Я замечаю, как осторожно выказывает эмоции Эдвард Сеймур, понимая, что новая королева приблизит к себе новых советников, новых королевских родственников, новых королевских друзей и приближенных. Он тщательнейшим образом оценит, насколько серьезно я смогу угрожать его положению шурина короля, брата королевы, трагически погибшей от родильной горячки. Его брата нигде не видно, и я не ищу его глазами. Я смотрю прямо перед собою невидящими глазами, надеясь, что Томас сегодня решил поужинать в другом месте. Мне нельзя его искать. До конца моих дней.
* * *
Я молю Господа, чтобы он направил меня, дабы сбылась воля Его, а моя непокорная воля и неподобающие желания были полностью подчинены божественному плану. Я не знаю, где искать Бога: то ли в старых церковных ритуалах, в образах святых мучеников, в чудесах и старцах – то ли в новых молитвах на английском и самостоятельном чтении Библии. Но я должна Его найти. Мне Он необходим, чтобы подавить мою страсть и обуздать мои собственные устремления. Если мне надлежит предстать пред Его алтарем, чтобы принести клятву верности в еще одном, лишенном любви браке, мне жизненно необходима его помощь и поддержка. Я чувствую нутром, я совершенно уверена в том, что без Божьей помощи не смогу выйти замуж за короля. Я не сумею отказаться от Томаса, если не буду верить, что делаю это ради великой цели. Я не смогу отречься от своей первой, единственной любви, моей нежности, моей страсти к этому удивительному, невероятно притягательному мужчине, если только Божья любовь не займет ее место.
Я молюсь с пылкостью новообращенного, преклонив колена возле архиепископа Кранмера, который вернулся ко двору, где против него никто не произнес и слова, словно сама эта история с обвинением в ереси была лишь отступлением, фигурой танца – шаг вперед, два назад, в сторону и кругом. Я не понимаю, как такое возможно, но мне кажется, что король сам вовлек своих советников в эту игру, заставив их обвинить архиепископа, а затем помиловал того и повелел ему начать расследование против своих обвинителей. И теперь окружение Стефана Гардинера трепещет от страха, а Томас Кранмер горделиво возвращается ко двору, чтобы укрепиться в милости короля. Он сейчас молится подле меня, подняв испещренное морщинами лицо вверх, в то время как я молча пытаюсь убить свою любовь к Томасу, заменяя ее на любовь к Всевышнему. Но бедное мое сердце даже сейчас, во время исступленной молитвы, в лице, искаженном крестной мукой на распятье, угадывает его смуглые черты, и святая мука мне кажется сладострастием. Осознавая эту подмену, я крепче сжимаю веки и бросаюсь в молитву с еще большим отчаянием.
Рядом со мною молится леди Мария, которая так и не произнесла ни единого слова касательно моей новой роли и изменения в положении. Лишь один раз она тихо высказала мне свое одобрение и вежливо поздравила отца. Между трагической кончиной ее матери и моим появлением ей представляли слишком много мачех, чтобы она сколько-нибудь серьезно отнеслась к тому, что я заняла место Екатерина Арагонской. Принцесса не прониклась ко мне ни ненавистью, ни доверием. Ее последняя мачеха не продержалась подле короля и двух лет. Я даже готова поклясться, что леди Мария убеждена, что без Божьей помощи мне никогда не занять места ее матери – и никогда там не удержаться. Однако то, как осеняет себя крестным знамением в конце молитвы, бросая на меня быстрый, полный жалости взгляд, говорит мне, что, по ее мнению, одной Божьей помощи мне будет явно не достаточно. Леди Мария смотрит на меня так, словно я, ведомая лишь светом одной свечи, отправляюсь в путь по топким болотам, в сумеречной тьме. Но вот она слегка поводит плечами и отворачивается.
Я молюсь с самоотречением монахини, в назначенный час и между ними, корчась на коленях подле своей кровати, молча взывая к Всевышнему в часовне, в каждое свободное мгновение. И в темные предрассветные часы, когда я еще не очнулась от предшествовавшей сну молитвенной горячки, мне кажется, что я сумела победить страсть к Томасу; но, окончательно проснувшись, я снова ощущаю тоску по его прикосновениям. Я никогда не молюсь о том, чтобы он пришел ко мне, потому что знаю, что ему нельзя этого делать. Он не должен, ни в коем случае. Но все равно всякий раз, когда я слышу позади себя скрип отворяемой двери, мое сердце вздрагивает от надежды, что это он. Я почти явственно слышу: «Екатерина, пойдем! Бежим!»
Тогда я продолжаю перебирать четки и перехожу к молитвам о том, чтобы Господь послал на мою голову несчастье, чтобы случилось что-то страшное и не допустило бы свадьбы.
– Но что это может быть за несчастье, как не смерть самого короля? – требует у меня ответа Нэн.
Я молча смотрю на нее, плохо понимая, что она говорит.
– Ты же понимаешь, что даже думать об этом – уже измена королю, – напоминает она, пользуясь тем, что запел церковный хор. – А говорить об этом – измена вдвойне. Нельзя молиться о его смерти, Кэт. Он просил твоей руки, и ты согласилась. А сейчас ты подвергаешь себя бесчестию как его подданная и как его невеста.
Я опускаю голову под тяжестью ее упреков, но она права. Грех молиться о смерти другого человека, даже если это ваш злейший враг. Даже солдаты, идущие на битву, и то должны молиться о том, чтобы смерть забрала как можно меньше душ. И, подобно им, я должна молиться, готовясь исполнить свой долг, рискуя собою, своей жизнью. К тому же он мне не враг. Он постоянно добр ко мне и внимателен, говорит о любви ко мне, о том, что я стану для него всем. Он – мой король, величайший из королей, которых знала Англия. Я мечтала о нем, когда была девочкой, а мама рассказывала мне о красавце – молодом короле, о его конях и одеждах из золотой парчи и бархата, и его доблести. Я не могу желать ему зла. Мне следует молиться за его здравие, счастье и долгие годы жизни. Мне следует молиться о том, чтобы наш брак продлился как можно дольше, и о том, чтобы мне удалось сделать его счастливым.
– Ты ужасно выглядишь, – заявляет Нэн. – Тебе что, не спится?
– Нет. – Я всю ночь просыпалась, чтобы просить Всевышнего о том, чтобы меня миновала чаша сия.
– Ты должна поспать, – приказывает она. – И поесть. Ты самая красивая женщина при дворе, с тобою никто не может сравниться. Мэри Говард и Екатерина Брэндон бледнеют рядом с тобой. Господь благословил тебя красотой, так не испорти его дара. И не думай, что, если ты подурнеешь, он от тебя откажется. Раз он что-то решил, то ничто не сможет помешать ему выполнить намеченное, даже если пол-Англии ополчится против него… – Тут она замолкает, затем уточняет с тихим смехом: – Ну, разве только если он по какой-то причине не передумает сам. Тогда ничто уже не сможет убедить его в правильности предыдущего выбора.
– А как он может передумать? Когда? – спрашиваю я.
– Это обычно происходит в одно мгновение. В один удар сердца, – отвечает она. – И всегда неожиданно.
– Но как же можно с этим ужиться? – качаю я головой. – С королем, который может в любой момент передумать?
– Это не у всех получилось, – Нэн не стала увиливать.
– Если мне нельзя молиться о том, чтобы избежать этой судьбы, то о чем мне тогда молиться? Об отречении?
В ответ Нэн лишь покачала головой.
– Я разговаривала с мужем, Гербертом. Он считает, что ты была послана нам Богом.
Я не выдерживаю и смеюсь. Мужу Нэн никогда не было до меня особого дела. Надо сказать, мое положение значительно укрепилось, если теперь он провозгласил меня небесным посланцем.
Однако Нэн не склонна веселиться.
– Нет, он действительно так считает. Ты появилась именно в тот момент, когда нам была просто необходима благочестивая королева. Ты спасешь короля от лап Рима. Король прислушивается к старым служителям Церкви, а те твердят ему, что его страна не просто нуждается в реформах, а склоняется к лютеранству, к совершенной ереси! И это толкает его обратно, к Риму, настраивая против собственного народа. Они изымают Библии из английских церквей, чтобы люди не могли читать ее сами. А теперь они еще арестовали с полдюжины человек в Виндзоре, вместе с регентом церковного хора, чтобы сжечь их в болотинах возле замка! И это все только за то, что те хотели читать Библию на английском!
– Нэн, но я не могу их спасти! Это не меня Бог послал им во спасение.
– Ты должна спасти реформы Церкви, спасти короля, спасти нас всех. Это богоугодное дело, которое, как нам кажется, тебе по силам. Реформаторы хотят, чтобы ты направляла мысли короля в нужное русло, когда вы будете наедине. Только ты можешь это сделать. Ты должна найти в себе силы на это, Кэт, а Господь направит тебя.
– Легко тебе говорить… Разве твой муж не понимает, что я не знаю, о чем говорит народ? Не знаю, кто на чьей стороне? Я не тот человек, которому следует этим заниматься, потому что я ничего в этом не смыслю и меня это нисколько не интересует.
– Господь избрал тебя для этого, и во всем не так сложно разобраться. Двор поделен на два лагеря, каждый из которых считает себя единственно правым и ведомым Божьей волей. Одни считают, что королю следует примириться с Римом и восстановить монастыри, аббатства и все ритуалы католической церкви. Епископ Гардинер и его соратники – епископ Боннер, сэр Ричард Рич, сэр Томас Ризли и другие. Сторонникам Говарда близок католицизм, и они с радостью вернули бы Церковь к прежним устоям, но будут беспрекословно исполнять повеления короля, что бы он им ни велел. И есть мы, люди, желающие, чтобы Церковь двигалась вперед с помощью реформ, освободившись от оков предрассудков прежних римских ритуалов, чтобы люди могли читать Библию на родном языке и на нем молиться и служить Всевышнему, и чтобы из карманов бедняков больше не было выманено ни одной монетки за обещание простить грехи, чтобы никого больше не обманывать статуями, кровоточащими как по команде, не отправлять никого в дорогостоящие паломничества. Мы выступаем лишь за истину Слова Божия. Ничего более.
– Судя по всему, ты тоже уверена в своей правоте, – замечаю я. – Ты всегда была в себе уверена. А кто разговаривает от вашего имени с королем?
– Никто, в том-то и дело. И в стране, и при дворе становится все больше наших единомышленников. На нашей стороне почти весь Лондон. Но нет влиятельной персоны, которая представляла бы наши интересы за его пределами, кроме Томаса Кранмера. Ни к кому из нас король не благоволит. И этим человеком должна стать ты.
– Чтобы направить короля в сторону реформ?
– Только для этого, больше ничего не нужно. Расположи его к принятию реформ, которые он сам и затеял. Наш брат, мой муж, тоже в этом уверен. И это великое дело, которое может быть сделано не только для Англии, но и для всего мира. Это величайшая возможность для тебя, Кэт. Это твой шанс стать великой женщиной, повести за собой людей.
– Я не хочу этого шанса. Я лишь хочу жить в достатке, комфорте и безопасности. Как и любая другая женщина. А все остальное – это уже слишком и лежит далеко за гранью моих возможностей.
– Нет ничего невозможного с Божьей помощью! – продолжает сестра. – А раз Бог будет с тобой, то ты преуспеешь во всем. Я буду молиться об этом. Мы все об этом молимся.
* * *
Король входит в комнаты леди Марии и сначала приветствует ее. Так будет до дня нашей свадьбы, который превратит меня в первую даму королевства. И тогда у меня тоже появятся свои комнаты, и король будет приветствовать сначала меня, а леди Мария и все остальные придворные дамы будут везде следовать только за мною, в моей свите. Когда я вспоминаю некоторых дам, которые воротили нос от меня как Екатерины Парр, а скоро будут застывать предо мною как королевой в глубоком поклоне, мне сложно сдержать довольную улыбку.
Король усаживается между мною и леди Марией. Когда два помощника помогают королю опустить его грузное тело на кресло, оно издает жалобный скрип. Тут же у ног короля появляется скамеечка, и шустрый паж аккуратно ставит на нее больную ногу своего повелителя. Король справляется с гримасой боли и ко мне поворачивается уже с улыбкой.
– Сэр Томас Сеймур нас покинул. Он не мог остаться даже на один день, чтобы попасть на королевскую свадебную церемонию. Как думаешь, почему?
Я приподнимаю брови в спокойном удивлении.
– Не знаю, Ваше Величество. Куда он направился?
– Ты не знаешь? Разве ты не слышала?
– Нет, Ваше Величество.
– Ну как же, он отправился выполнять мое поручение. Он мой шурин и мой подданный. А значит, выполнит любой мой приказ, когда бы я его ни отдал. Потому что он мой раб и пес, – и король разражается довольным сиплым смехом. И Эдвард Сеймур, еще один королевский шурин, тоже принимается громко смеяться, словно ему и дела нет до того, что члена его семьи называют рабом и собакой.
– Его Величество доверил моему брату весьма важную миссию, – решает пояснить мне Эдвард. Он кажется весьма довольным, но я точно знаю, что все придворные – прекрасные лжецы. – Его Величество отправил его послом к королеве Марии Венгерской, наместнице Нидерландов.
– Мы заключим с ними союз, – заявил король. – Против Франции. И на этот раз наш союз будет нерушим, и мы уничтожим Францию и вернем себе тамошние английские земли. И не только их, да, Сеймур?
– Мой брат заключит союз ради своего короля и ради Англии, и этот союз будет на века, – бросился заверять его Эдвард. – Вот почему он покинул дворец в такой спешке. Он торопится начать исполнение порученного ему дела как можно раньше.
Я перевожу взгляд с одного мужчины на другого, словно маятник. Тик-так, от одного собеседника к другому. Поэтому, когда король резко оборачивается ко мне, это застает меня врасплох.
– Вы будете скучать по Томасу Сеймуру, леди Латимер? – рычит он. – Вы же, дамы, к нему весьма благосклонны, не так ли? Так будете скучать?
Влекомая волной жаркого страха, я чуть было не бросаюсь все отрицать, как вдруг замечаю подвох.
– Да, конечно, мы все будем по нему скучать, – безразлично бросаю я. – Он составлял веселую компанию для молоденьких фрейлин. Я рада, что его остроумие сможет сослужить службу Вашему Величеству, тем более что меня оно развлекало мало.
– Вам что, не нравились придворные ухажеры? – спрашивает он, буравя меня своими маленькими глазками.
– Я родом из северных земель, а там не любят излишних пустословий. Я тоже предпочитаю прямоту.
– Восхитительно! – громко восклицает Эдвард Сеймур, в то время как король хохочет над моим провинциальным ответом. Щелкнув пальцами, он подзывает пажа, который тут же подскакивает, чтобы убрать подставку из-под ноги короля, а потом они вдвоем поднимают его с кресла и поддерживают, пока тот не примет устойчивое положение.
– Мы идем обедать, – заявляет король. – Я так голоден, что готов съесть быка! Да и вы, леди Латимер, должны хорошенько подкрепиться. У меня для вас тоже найдется дело. Моя невеста должна быть весела и полна сил!
Я склоняюсь в поклоне, пока он ковыляет мимо, с трудом перенося свой громадный вес с одной неверной ноги на другую. Говорят, широкая плотная повязка на его больной ноге с трудом прикрывает постоянно сочащуюся рану.
Я встаю и иду за ним рядом с леди Марией. Она одаривает меня прохладной улыбкой, но не произносит ни слова.
* * *
Я должна выбрать себе девиз. Мы с Нэн сидим на кровати в моей спальне, за запертой ото всех дверью.
– Неужели ты их все помнишь? – Я не могу сдержать удивления.
– Конечно, помню. Я видела инициалы каждой из них, вырезанные на каждом деревянном луче и каменной розетке в каждом дворце. А потом я видела, как камень скалывают, дерево полируют и на место старых инициалов наносят новые. Я сама вышивала их девизы на флагах к их венчанию. Я видела, как рисовали и вырезали их гербы на королевском баркасе, чтобы потом выжечь и сменить на новые. Разумеется, я все их помню. Почему бы мне этого не помнить? Я присутствовала при том, как каждый из этих символов наносился, и при мне они удалялись. Мама отдала меня в услужение Екатерине Арагонской, взяв с меня обещание, что я буду предана своей королеве. Ей бы и в голову не пришло, что у нашего короля их будет шесть. Как и то, что одной из них станешь ты. Спроси меня о любой из них, и я назову тебе их девиз. Я помню их все!
– Анна Болейн, – говорю я первое, что приходит на ум.
– «Самая счастливая», – выдает Нэн со смешком.
– Анна Клевская?
– «Господь да ниспошлет мне благодать навеки».
– Екатерина Говард?
Нэн хмурится, словно это воспоминание ей неприятно.
– «Нет воли иной, кроме Его». Бедная лгунья…
– Екатерина Арагонская? – Это имя хорошо знакомо нам обеим. Екатерина была дражайшей подругой нашей матери, принявшей мученическую смерть за свою веру от руки своего вероломного мужа.
– «Смирение и верность». Благослови, Господи, ее душу… Не было женщины смиреннее ее. И не было женщины вернее.
– А какой был у Джейн?
Как бы ни повернулась жизнь, Джейн Сеймур навсегда останется самой любимой женой короля. Она подарила ему сына и успела умереть до того, как он от нее устал. И теперь в его памяти остался образ идеальной во всех отношениях женщины, больше святой, нежели жены. Он даже иногда выдавливал скупую слезу, вспоминая о ней. Правда, моя сестра помнит, что Джейн умирала в ужасе и полном одиночестве, все время спрашивая о своем муже и зовя его, но ни у кого не было смелости сказать ей, что король изволил уехать.
– «Связанная послушанием и служением», – отвечает Нэн. – Да уж, точнее будет сказать «связанная по рукам и ногам», если на то пошло.
– Связанная? А кто ее связал?
– Ее связали как собаку, как рабыню. Это родные братья продали ее ему, словно курицу на рынке. Отвезли на рынок и выложили на прилавок, прямо под нос королеве Анне. Ощипали, нафаршировали и поставили в самое пекло комнат королевы. Оставалось лишь подождать, пока у короля разыграется аппетит.
– Перестань.
Оба моих покойных мужа жили вдалеке от двора, от лондонских сплетен. Когда до нас доходили известия, новостям было уже недели по две, если не больше, и по пути к нам они обрастали розовым ореолом в пересказах уличных торговцев или искрой в коротких письмах Нэн. Слухи о королевских женах, сменявших одна другую, как в танце, походили на сказки о каких-то волшебных существах: молодой хорошенькой шлюхе, толстой немецкой герцогине, ангелоподобной матери, умершей при родах… Я не обладала ясным и циничным видением дворцовых событий, которым отличалась Нэн, и не знаю даже половины из того, что известно ей. И никто не знает, сколько секретов она могла узнать. Я появилась при дворе лишь в последние месяцы жизни моего мужа Латимера и натолкнулась на непробиваемую стену молчания, окружавшую все, что касалось последней королевы. Всех их вообще никто не поминал добрым словом.
– Твой девиз должен быть обещанием верности и смирения, – тем временем рассуждала Нэн. – Он приближает тебя к себе, возвышая над остальными. Поэтому ты должна во всеуслышание заявить о своей благодарности и намерении ему служить.
– Меня вообще-то нельзя назвать смиренной женщиной, – говорю я с улыбкой.
– Тебе придется проявить благодарность.
– Тогда пусть будет что-то о Божьей милости, – соглашаюсь я. – Потому что только понимание того, что такова воля Всевышнего, даст мне силы со всем этим справиться.
– Нет, тебе нельзя говорить ничего подобного, – предупреждает сестра. – Ты должна думать о Боге в лице твоего мужа, Боге в короле.
– Я хочу стать орудием в руках Божьих. Тогда ему придется мне помочь. Пусть будет «Всё ради Господа».
– А давай сделаем так: «Все ради Него»? Тогда будет казаться, что ты думаешь только о короле.
– Тогда это будет ложью, – не соглашаюсь я. – Мне не хочется играть словами, чтобы получался двойной смысл. Словно я придворная интриганка или хитрый церковный служка. Я хочу, чтобы мой девиз был простым и понятным.
– Ох, да не будь же ты такой деревенской простушкой!
– Нет, Нэн, я просто хочу быть честной.
– А что, если будет: «Приносить пользу во всем»? Тут же не говорится, кому эта польза предназначена. Ты одна будешь знать, что это будет польза делу Бога и реформации, а другим это знать необязательно.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?