Текст книги "Укрощение королевы"

Я склоняю голову.

– Только они должны быть хорошенькими, – уточняет король. – Позаботься об этом. Я не хочу вздрагивать при виде своих придворных.

Я ничего не возражаю против его плана наполнить двор хорошенькими женщинами моими руками, как он вдруг сжимает мою руку.

– Ах, Кейт, мы хорошо поладим. Сегодня после полудня мы поедем на охоту, и ты будешь сидеть рядом со мною.

– С удовольствием! – отзываюсь я.

Мне очень хочется сесть на лошадь и проехаться верхом с охотой. Я хочу ощутить свободу погони за охотничьими собаками, несущимися по следу, но прекрасно понимаю, что все будет выглядеть иначе. Я должна буду сидеть в королевском шатре рядом с королем и наблюдать, как на нас выгоняют оленя, чтобы Генрих мог выстрелить, не поднимаясь из своего кресла. Лесничие найдут зверя и выгонят его прямо на короля, а пажи зарядят отточенный болт в арбалет. Королю останется только прицелиться и выстрелить. Он превратил охоту со всем ее азартом и опасностями открытых полей и леса в простой забой скота, как в мясницкой лавке. Королевская охота, некогда бывшая поводом для восхищения простолюдинов, стала простой бойней. Но сейчас это все, на что он способен. Мужчина, которого я помнила сливавшимся в единое целое с лошадью, который за день охоты мог загнать троих коней, – превратился в убийцу, привязанного к стулу, побежденного возрастом и болезнью, зависящего от молодых во всем, вплоть до зарядки своего арбалета.

– Я буду счастлива сидеть с вами, – я вынуждена лгать.

– А я научу тебя стрелять, – обещает он. – Я подарю тебе маленький арбалет – ведь у тебя должно быть свое оружие, чтобы ты участвовала в этом развлечении. Ты должна почувствовать удовольствие убивать.

– Благодарю вас, – я понимаю, что он старается быть добрым ко мне.

Король кивает, давая мне понять, что я могу идти. Я встаю и на мгновение замираю на месте, не понимая, что делать дальше, когда он поднимает ко мне свое круглое лицо. Генрих похож на ребенка, доверчиво предлагающего поцелуй. Я кладу руку на огромное плечо и наклоняюсь к нему. У него отвратительно пахнет изо рта, словно я позволяю собаке облизать свое лицо, но я не позволяю себе поморщиться.

– Любимая, – тихо произносит он. – Ты моя любимая. Ты станешь моей последней и любимой женой.

Я настолько тронута, что наклоняюсь еще ниже и прижимаюсь щекой к его щеке.

– Иди и купи себе что-нибудь красивое, – приказывает он. – Я хочу, чтобы ты выглядела как возлюбленная жена и лучшая королева из тех, что помнит Англия.

Я выхожу из королевских покоев в потрясении. Я никогда не выглядела любимой женой – да никогда и не была ею. Для моего второго мужа, лорда Латимера, я была партнером и помощницей в присмотре за его землями и воспитании его детей. Он обучил меня тому, что мне было необходимо для выполнения своей роли, и он был рад тому, что я была рядом с ним. Но лорд Латимер никогда не баловал меня, не дарил подарков и не заботился о том, как я выгляжу для окружающих. Он уезжал и оставлял меня наедине с серьезной опасностью, рассчитывая на то, что я смогу защитить замок Снейп, уверенный, что я смогу управлять его людьми в его отсутствие. Я была его помощником, наместником, а не любимой женщиной. А теперь я замужем за человеком, который называет меня своей возлюбленной и планирует для меня развлечения и удовольствия…

Нэн с Джоан ждут меня за дверью.

– Пойдем со мною, – говорю я ей. – Кажется, в моих покоях есть кое-что, что тебе было бы интересно увидеть.

* * *

Мои личные покои оказываются заполненными людьми, пришедшими, чтобы поздравить меня со свадьбой и попросить о месте, аудиенции или просто о деньгах. Проходя мимо них, я улыбаюсь каждому, но не останавливаюсь. Сегодня я приступлю к исполнению своих обязанностей королевы, но сейчас хочу посмотреть на подарки, которые сделал мне муж.

– Ого, – произносит Нэн, когда охранники распахивают перед нами двойные двери и мои фрейлины поднимаются при моем появлении, чтобы указать мне, довольно растерянно, на полдюжины шкатулок и ларцов, которые королевские слуги расставили по комнате, вложив ключи от них в замочные скважины. Я чувствую волну радости, но тут же осознаю, что такое стяжательство греховно, и смеюсь над самой собой.

– Так, все отойдите в сторону, – шутливо говорю я. – Я собираюсь искупаться в сокровищах!

Нэн поворачивает ключ в замке первой шкатулки, и мы вместе поднимаем тяжелую крышку. Это оказывается дорожной шкатулкой, в которой аккуратно уложены золотые тарелки и кубки для приватных трапез королевы. Я киваю двоим фрейлинам, ожидающим знака подойти. Они распаковывают одну роскошную тарелку за другой, наклоняют их, ловя на блестящих поверхностях блики света, которые радостно разлетаются по комнате.

– Еще! – требую я, и у каждого в руках оказывается по тарелке, и мы все ловим солнечные блики и рассылаем их друг другу в лица и по стенам. Я смеюсь от радости, и мы танцуем, и мне кажется, что вся комната танцует с нами, наполненная волшебным светом.

– Что там дальше? – отдышавшись, спрашиваю я.

Нэн открывает следующий ларец. Он оказывается наполненным ожерельями и поясами. Сестра достает из него длинные нити жемчуга и расшитые пояса, украшенные сапфирами, рубинами, изумрудами, бриллиантами и камнями, имен которых я даже не знаю, поблескивающих в оправе из серебра и золота. Она развешивает золотые цепочки на спинках и подлокотниках кресел, а серебряные, украшенные бриллиантами, – на коленях служанок, чтобы полюбоваться игрой света на камнях и гранях, оттененных роскошными тканями. Там были опалы с мягким молочно-белым, персиковым или зеленоватым мерцанием, крупный теплый янтарь и множество других, неограненных, камней, казавшихся в горстях простой галькой, скрывающей волшебный драгоценный блеск в своих глубинах.

Нэн открывает следующий сундук, и там оказывается аккуратно скатанная в рулоны мягчайшая кожа. На свет появляются перстни с великолепными камнями и камни на длинных цепочках. Без единого слова она выкладывает предо мною знаменитую плетеную золотую цепь Екатерины Арагонской. В следующем мешочке оказываются рубины Анны Болейн.

Королевские украшения Испании, приданое Анны Клевской, лежавшие в еще одной шкатулке, разложены у моих ног. Сокровища, которыми король осыпал Екатерину Говард, лежат в отдельном сундуке, нетронутые, потому что их бывшая владелица отправилась на плаху лишенной всех регалий.

– Только посмотрите на эти серьги! – восклицает кто-то, но мне это уже не нужно, и я поворачиваюсь к окну, чтобы посмотреть на регулярные сады и на блеск реки, пробивающийся через листву. Внезапно меня охватывает тоска.

– Это драгоценности мертвых жен, – потерянно говорю я подошедшей Нэн. – Это – любимые украшения тех, кого больше нет в живых. Эти цепи украшали шеи бывших жен моего мужа; какие-то украшения надевала каждая из них, по очереди. Эти жемчуга согревались теплом их кожи, серебро потемнело от их пота.

Нэн так же бледна, как и я. Это она уложила изумруды Екатерины Говард в кожаные мешочки и упаковала в эту самую шкатулку в день ее ареста. Это она застегнула на шее Джейн Сеймур сапфировое ожерелье в день ее венчания. Это она подала Екатерине Арагонской те самые серьги, которые лежали сейчас на столе в моих покоях.

– Ты королева, значит, тебе принадлежат королевские сокровища, – решительно заявляет она, хотя у нее самой голос дрожит. – Именно так, потому что так и должно быть.

Раздается стук в дверь, и стражник распахивает ее, чтобы впустить Уильяма Герберта, мужа Нэн. Тот улыбается, увидев нас окруженными и очарованными драгоценностями, словно дети в кондитерской лавке.

– Его Величество прислал вот это, – говорит он. – Ее незаслуженно обошли вниманием. Он велел возложить ее на твою драгоценную голову.

Поднявшись на ноги и направившись к своему зятю, я неожиданно замечаю, что Уильям не смотрит мне в глаза. Он не отрывает взгляда от облачного неба, видимого сквозь окно за моей спиной, не глядя на сокровища, которые я так аккуратно обхожу, на головные украшения Екатерины Арагонской, на блестящие черные соболя Екатерины Говард. В руках он держит маленькую тяжелую шкатулку.

– Что это? – спрашиваю я, и мне на ум сразу же приходит мысль о том, что я этого не хочу.

Вместо ответа Уильям кланяется и открывает металлическую застежку. Когда он поднимает крышку, та откидывается назад на медных шарнирах. Внутри оказывается маленькая уродливая корона. Фрейлины позади меня ахают, а Нэн делает жест, словно намереваясь остановить то, что последует дальше. Уильям ставит шкатулку и достает оттуда тонкой работы корону, украшенную сапфирами и жемчугом. На ее вершине, словно на куполе церкви, красуется простой золотой крест.

– Король желает, чтобы вы ее примерили.

Я послушно опускаю голову, чтобы Нэн сняла с нее арселе и приняла из рук мужа корону. Она оказывается правильного размера, но, садясь на мою голову, тут же награждает меня головной болью.

– Это новая корона? – спрашиваю я чуть слышно. Мне отчаянно хочется, чтобы эту корону сделали специально для меня.

Уильям качает головой.

– Чьей она была?

Нэн снова делает движение, словно намереваясь его остановить.

– Эта корона принадлежала Анне Болейн, – говорит он.

А мне кажется, что от этих слов она наливается еще большей тяжестью, словно намеревается пригнуть мою голову к земле.

– Но он же не ожидает, что я надену ее сегодня? – неловко спрашиваю я.

– Он скажет вам, когда ее надеть, – отвечает Уильям. – На важные праздники и на встречи с иностранными послами.

Я киваю, но шея почти не слушается меня, и Нэн снимает с меня эту корону и убирает ее обратно в шкатулку. Она закрывает шкатулку так, словно не хочет видеть ее содержимого. Корона Анны Болейн? Она же проклята!

– Но мне велено забрать обратно жемчуга, – стеснительно говорит Уильям. – Их принесли по ошибке.

– Какие жемчуга? – уточняет Нэн.

– Жемчуга Сеймур, – тихо отвечает он, по-прежнему старательно глядя на жену, но не на меня. – Их велено хранить в сокровищнице.

Нэн нагибается и собирает нити жемчуга, мягко поблескивающие в ее руках, и укладывает их в специальный длинный ящик, по которому они струятся и извиваются, словно диковинные змеи. Передав ящик Уильяму, улыбается мне.

– У нас и так жемчугов более чем достаточно, – говорит она, стараясь скрасить неловкость.

Я решаю проводить Уильяма до дверей.

– Почему он решил их забрать? – тихо спрашиваю я его.

– На память о ней, – отвечает он. – Она подарила ему сына, и он хочет сохранить их для будущей жены сына. Он не желает, чтобы кто-нибудь еще их надевал.

– Конечно, конечно, – быстро говорю я. – Передай ему, как я счастлива всеми его подарками. И что я понимаю, как дороги ему эти жемчуга.

– Он сейчас присутствует на молитвенном служении, – продолжает Уильям. – На поминальной службе по Джейн.

Я старательно сохраняю заинтересованное и сочувственное выражение лица. Король сам выступил против учения о том, что Господь может сократить время ожидания душой судного дня, дабы та могла скорее войти в чертоги Рая, если провести сто заупокойных служб, прочитать тысячу молитв и возжечь благовония. Он даже отменил запланированную заупокойную по Джейн, и для меня оказалось сюрпризом то, что король все еще следовал традиции, которую он же запретил для всех нас: надежду на вызволение души из чистилища.

– Стефан Гардинер проводит специальную поминальную службу по королеве Джейн, на латыни, – уточняет Уильям.

Как странно: король присутствует на поминальной службе по своей бывшей жене в первый день своего медового месяца?

– Да благословит Господь ее душу, – немного неловко лепечу я, зная, что Уильям доложит своему королю о каждом моем слове. – Забирайте жемчуга и сохраните их в целости. Я тоже помолюсь о ней.

* * *

Как и обещал король, вскоре по дворцу разносится весть о том, что королева любит нарядных птичек. Одну из моих личных комнат освобождают от мебели, и в ней появляются разнообразные насесты и клетки. Возле окон появляются небольшие вольеры для певчих птиц с Канарских островов. Когда сквозь толстое оконное стекло начинает литься свет, птицы чирикают, прихорашиваются и бьют маленькими крылышками. Я рассаживаю их в группы по цвету их оперения: золотистых и желтых вместе, зеленых – по соседству, а голубых и синих – наверху, чтобы их окрас совпадал с цветом неба, в надежде, что они передадут породу потомству. Каждое утро после службы я прихожу в свою комнату с птицами и кормлю их всех с руки, наслаждаясь щекочущим ощущением от их маленьких коготков, когда они садятся мне на руки и подбирают зерна.

Однажды, к моей немалой радости, в приемную пожаловал темнокожий матрос-индиец с серебряной серьгой в ухе и такими татуировками на лице, что больше походил на самого дьявола, чем на человека, и принес огромную, размером с грифа, и ярко-синюю птицу. Он затребовал за нее немыслимо высокую цену, на которую я согласилась – и стала счастливой обладательницей попугая с умными черными глазами. Я назвала его Дон Пепе, поскольку эта птица не пела, а говорила – только по-испански и только непотребности. Мне приходится накрывать его клетку, когда ко мне заходит с визитом испанский посол Эстас Шапюи. Правда, Нэн уверяет меня, что Эстаса сложно удивить: за годы пребывания при дворе он видел и слышал гораздо худшее.

Король дарит мне коня для верховой езды, роскошного гнедого жеребца, и чудесного щенка рыжего спаниеля. Я беру малыша с собой, куда бы ни пошла, и он сидит у моих ног даже во время утренних богослужений. У меня раньше никогда не было собаки, которая не была бы при хозяйстве, – только охотничьи псы, которые содержались при конюшне в замке Снейп, или пастушьи, при скоте.

– Какое же ты бесполезное существо, – говорю я ему. – Как ты миришься со своим положением игрушки и украшения?

– Да, он очень мил, – соглашается Нэн.

– Пуркой был просто очарователен, – замечает Екатерина Брэндон.

– Кто такой Пуркой? – Я не знаю этого имени.

– Собака Анны Болейн, – Нэн хмурится, глядя на Екатерину. – И ему не сравниться с нашим малышом Ригом.

– Здесь вообще что-нибудь происходит впервые? – спрашиваю я уже с раздражением. – Мне удастся когда-нибудь сделать то, чего они не делали до меня?

Екатерина выглядит пристыженной.

– Ты – первая королева, которая любит часы, – с еле заметной улыбкой отвечает Нэн. – И теперь все ювелиры и часовщики Лондона на седьмом небе от счастья по этому поводу.

* * *

Приходит время для летнего выезда двора, и я спохватываюсь, что не понимаю, как надо упаковывать и перевозить все необходимое для жизни двора на это время. Чаще всего во время выезда двор переезжает на новое место каждую неделю, а то и каждые несколько дней. И всякий раз слуги должны загружать и разгружать мебель, ковры и посуду. Как мне узнать, какую одежду надо брать с собой? Что выбрать из украшений? А как подсчитать необходимое количество предметов постельного белья?

– Тебе совершенно не стоит об этом беспокоиться, – говорит Нэн. – Правда, не надо. Все слуги уже перевозили королевский двор, и не раз. Все, что от тебя требуется, – это ехать рядом с королем и выглядеть счастливой.

– Но как же постельное белье? А одежда? – не унимаюсь я.

– Здесь каждый знает свое дело, – повторяет сестра. – Тебе не надо волноваться, только ехать туда, куда тебя отправляют.

– А как же мои птицы?

– О них позаботятся королевские сокольничьи. Птицы поедут в отдельной повозке, за ястребами и соколами.

– А украшения?

– О них позабочусь я сама. Я занимаюсь этим уже много лет, Кэт. Правда, тебе надо просто ехать рядом с королем, если он захочет видеть тебя подле себя, и прекрасно выглядеть.

– А если он не захочет видеть меня рядом?

– Тогда ты поедешь со своими фрейлинами и шталмейстером.

– У меня пока нет даже шталмейстера. Я так и не успела освоиться во всех своих обязанностях.

– Мы выберем его во время пути. В желающих недостатка нет! С нами поедут секретари и большая часть двора. Тайный Совет собирается там, где в этот момент находится король. Поэтому мы не покидаем двор – это двор путешествует с нами.

– А куда мы поедем?

– Сначала в Отландс, – в ее голосе звучит удовлетворение. – По-моему, это один из лучших дворцов, на реке, только что построенный и такой же красивый, как все остальные. Тебе там понравится, да и спальни там без привидений!

Дворец Отландс, Суррей

Лето 1543 года

Нэн оказалась совершенно права: двор переезжал с легкостью, наработанной временем и опытом, а в свои покои во дворце Отландс я просто влюбилась. Сам дворец был построен на реке, возле Вейбриджа, чтобы стать счастливым семейным гнездышком для Анны Клевской, так что Нэн слукавила, говоря об отсутствии в нем привидений. Боль и разочарование королевы Анны я ощущаю в каждом внутреннем садике. Ее фрейлина, Екатерина Говард, была триумфально венчана с королем здесь же, в этой часовне, и мне виделось, как король тогда преследовал ее в этих садах, хромая за ней как мог, еле переводя дыхание и шепча игривые слова.

Дворец был построен из камня аббатства в Чертси, и каждый из кусков великолепного песчаника был вырван из того места, где он должен был стоять веками, прославляя величие Господа. Слезы верующих, должно быть, падали в строительный раствор, но теперь об этом никто не думал. Сейчас дворец велик и наполнен солнцем, и стоит подобно замку, с башенкой в каждом углу и большим двором внутри. Мои комнаты выходят окнами на юг, и там всегда много света. Комнаты короля примыкают к моим, и он предупреждает меня, что может в любой момент зайти и посмотреть, чем я занимаюсь.

В течение нескольких следующих дней мы с Нэн составляем список должностей при дворе и начинаем заполнять их теми претендентами, которых выделил король, потом своими друзьями и родственниками, а потом, когда все пожелания и притязания были удовлетворены, – теми людьми, карьере которых мы хотели бы поспособствовать. Я просматриваю составленный Нэн список людей, поддерживающих церковную реформацию. Если я дам им места при своем дворе, это усилит их позиции как раз в тот момент, когда они стали лишаться поддержки короля.

Генрих одобрил публикацию учения, названного «Королевская Книга», – символа веры, содержащего указания, как должна проходить исповедь и как уверовать в таинство мессы. Вино становится символом крови, хлеб – символом плоти Христовой, а раз так сказал король, то все должны в это уверовать. Он забрал Библии из церквей всех приходов, и теперь только знатные и богатые прихожане могут позволить себе читать Слово Божье на английском языке и делать это только дома. Бедный же и необразованный люд оказался немыслимо далеко от него, словно в духовном изгнании.

– Мне нужны образованные дамы, учительницы, – почти смущенно говорю я Нэн. – Я всегда сожалела, что недостаточно читала и училась. Я хочу улучшить свои знания французского и латыни. И мне понадобятся компаньоны, которые будут заниматься вместе со мной.

– Разумеется, ты можешь нанять учителей, их здесь пруд пруди. И ты можешь распорядиться, чтобы каждый день проводилась обедня, так делала Екатерина Арагонская. В твоей свите уже и так полно представителей самых разных убеждений. Екатерина Брэндон – сторонница реформации, а леди Мария, скорее всего, втайне хранит верность Риму. Но она никогда в жизни не осмелится оспорить тот факт, что король – это глава Церкви. – Нэн назидательно подняла палец. – Здесь каждый должен быть очень, я повторюсь, предельно осторожен со своими высказываниями. Сейчас, когда король восстанавливает традиции и ритуалы, которые сам же отменил, и забирает из церквей те самые английские Библии, которые сам же и дал своему народу, леди Мария надеется, что он пойдет дальше и примирится с папой римским.

– Как мне все это пока чуждо, – говорю я. – Мы жили так далеко от Лондона, что почти ничего не слышали о происходящем, да и книг мне взять было негде. К тому же мой муж, лорд Латимер, был сторонником старых традиций.

– На самом деле таких людей еще много, – предупреждает меня Нэн. – Даже пугающе много, и король становится к ним все более и более благосклонным. Но мы должны противостоять им и победить. Мы обязаны вернуть Библии обратно в церкви, людям. Нельзя позволять епископам отнимать у людей Слово Божье, иначе они будут обречены на полное невежество. Даже тебе придется быть очень аккуратной в своих занятиях и постоянно следить за тем, чтобы не нарушить закон о ереси. Ни к чему позволять Стефану Гардинеру совать свой грязный нос в ваши покои, потому что за всеми остальными комнатами он уже присматривает.

Король приходит ко мне почти каждую ночь, но часто только за беседой или чтобы разделить бокал вина, перед тем как отправиться в собственную опочивальню. Мы сидим с ним, как престарелая пара: он, в роскошной вышитой ночной рубахе, туго натянутой на широкой груди и животе, с уложенной на специальный стульчик больной ногой, – и я, в черном шелковом платье, с заплетенными в косу волосами. Его лекарь приходит к нему по вечерам, чтобы дать вечерние лекарства: чтобы облегчить боль в ноге, от головной боли, потому что его глаза видят все хуже и хуже, чтобы очистить его кишечник и мочу, ставшей опасно густой и темного цвета. Генрих подмигивает мне, говоря, что лекарь дает ему снадобье для поддержки мужской силы.

– Может, нам стоит зачать сына? – предлагает он. – Что ты думаешь о маленьком герцоге Йоркском, брате старшего принца?

– О, в таком случае я тоже хочу этого зелья! – Уилл Соммерс пользуется всей свободой, дозволенной официальному шуту. – Мне совсем не помешала бы мужская сила. И стал бы я тогда настоящим быком, зверем! А то сейчас во мне прыти не больше, чем у ягненка. Правда, ягненок я и есть…

– И что, так же прыгаешь и скачешь? – Король улыбается, пока лекарь протягивает ему следующий напиток.

– Я шалю и гуляю. Прогуливаю свое состояние! – От очередного каламбура Уилла король смеется, а потом, поперхнувшись лекарством, начинает кашлять. Шут фамильярно хлопает короля по спине. – Тише, дядюшка, а то выкашляешь всю мужскую силу!

Я улыбаюсь и помалкиваю, пока лекари отмеряют и разливают по бокалам свои средства, но, как только все уходят из комнаты, я обращаюсь к королю:

– Милорд муж мой, вы же помните, что у меня не было детей от двух предыдущих браков?

– Но это же не значит, что ты не получала в них удовольствия? – прямо спрашивает он.

Я смущенно смеюсь.

– Да, но замуж меня выдавали не ради удовольствия.

– Твой первый муж был юнцом, который и на гуся-то боялся замахнуться, какой из него был мужчина! А второй был стар как пень и, скорее всего, немощен как супруг, – заявляет король, даже не задумываясь о своей правоте. – Как они могли дать тебе детей? Я изучал этот вопрос, поэтому знаю, о чем говорю. Женщине, чтобы понести, необходимо получить удовольствие. У нее тоже должен произойти взрыв наслаждения, равно как у ее мужа. Так было задумано Господом. Так что, дорогая моя жена, наконец-то у тебя появился шанс стать матерью, потому что я знаю, как доставить женщине такое удовольствие, что она будет плакать от радости и просить продолжения.

Я молчу, потому что на меня накатывают непрошеные воспоминания о невольных криках и стонах, которые я издавала, когда Томас двигался во мне, когда я чувствовала нарастание волны удовольствия. После, когда у меня саднило горло, я понимала, что кричала, прижавшись лицом к его обнаженной груди.

– Я тебе это обещаю, – говорит король.

Я гоню от себя все эти мысли и улыбаюсь мужу. Мне уже точно известно, что я никогда не смогу получить удовольствия в кровати мертвой королевы, да и его вялые конвульсии не способны привести к зачатию. К тому же рута не позволит мне забеременеть, чтобы на свет не появился еще один уродец. Но поскольку Генрих расстался с первыми двумя женами из-за того, что те не могли подарить ему сына, с моей стороны было бы крайне глупо говорить королю, что я не хочу от него детей, какие бы удовольствия он ни обещал. К тому же, как это ни странно, но мне не хочется его обидеть. Я никогда не скажу Генриху, что не испытываю к нему страсти, тем более в тот момент, когда он с улыбкой обещает мне чувственный экстаз. Но я могу ответить ему хотя бы добротой, я могу дать ему нежность и уважение…

Он подзывает меня к себе.

– Иди сюда, сядь ко мне на колени, любимая.

Я с готовностью подхожу и присаживаюсь на бедро его здоровой ноги. Он обнимает меня, целует мои волосы, затем поворачивает мое лицо к себе за подбородок и целует в губы.

– Так скажи, ты рада быть богатой женщиной? Я ведь сейчас целую важную особу? Тебе понравились украшения? Ты взяла с собой их все?

– Я в восторге от украшений, – уверяю я. – И мне доставляют огромную радость роскошные наряды и меха. Вы очень добры ко мне.

– Я и хочу быть к тебе добрым, – говорит он, поправляя локон моих волос, отводя его за ухо; его прикосновение нежно и уверенно. – Я хочу, чтобы ты была счастлива, Кейт. Я женился на тебе, чтобы сделать тебя счастливой, не только ради себя. Я думаю о своих детях, о своей стране и о тебе.

– Спасибо, – тихо произношу я.

– Может быть, ты хочешь чего-то еще? Если ты велишь что-то мне, то твое повеление будет выполнять вся Англия. К твоему столу могут возить морской укроп со скал Дувра и устриц из Витстабла. Ты можешь просить золото из Тауэра и пушечные ядра из Майнориз. Чего ты хочешь? Проси все, что угодно. И тебе это будет дано.

Я не знаю, что ему ответить. Тогда король берет меня за руку.

– Не бойся меня, – нежно произносит он. – Представляю, чего тебе про меня наговорили люди. Ты вполне можешь вообразить себя Трифиной, выданной замуж за чудовище.

У меня прерывается дыхание от того, насколько точно его предположение описывает мой ночной кошмар, а король не сводит с меня внимательного взгляда.

– Любовь моя, – говорит он. – Моя последняя и единственная любовь. Прошу тебя, знай одно: то, что тебе расскажут о моих браках, – абсолютная ложь. Я расскажу тебе правду. Только я знаю всю правду об этом, но никогда и ни с кем об этом не говорю. Но тебе я все расскажу. Юношей я женился на женщине, которая вышла за меня не по своей воле. Только я об этом не знал, пока Господь не поразил меня горем. Один за другим умирали наши дети, и это почти убило ее – и разбило мне сердце. Мне пришлось ее отпустить, чтобы не подвергать большим мучениям. Я должен был освободить ее от ставшего проклятым брака. Это было самым трудным из того, что мне приходилось делать. Но ради Англии мне был нужен наследник, и мне пришлось ее отпустить. И я отправил домой Екатерину Арагонскую, лучшую принцессу из тех, что рождались на испанской земле. Мое сердце разрывалось на части, но я должен был это сделать.

А потом, да простит меня Господь, я пал жертвой соблазна. Меня соблазнила женщина, единственными устремлениями которой были только деньги и власть. Она была отравительницей, ведьмой и обольстительницей. Я должен был обо всем догадаться раньше, но я был молод, и мне хотелось любви. Однако этот урок я усвоил не сразу, и благодарение небу, что Господь уберег меня от детей с этой женщиной! Она бы всех нас убила. Я был должен ее остановить, и мне пришлось найти в себе силы это сделать.

На Джейн Сеймур я женился по собственному выбору, и это была единственная жена, которую тогда я выбрал сам. Она одна стала мне истинной женой и подарила мне сына. Она была словно ангел, ангел, понимаешь? И Господь забрал ее обратно на небеса. Но я не стану жаловаться, потому что она оставила мне сына, и мудрость Господня бесконечна и неисповедима. Женитьба на Клевской была ошибкой, произошедшей против моей воли, но под влиянием плохих советов и плохих советчиков. Говард… – На его лице появляется гримаса, которая четче обозначает толстые складки на шее и щеках. – Да простит Господь Говарда за то, что тот подложил шлюху мне в постель! – Генрих делает глотательное движение. – Они обманули меня, она обманула их, и мы все были ослеплены и введены в заблуждение миловидностью этой шлюхи. Клянусь тебе, Кейт, если ты сможешь помочь мне забыть о той боли, которую она мне причинила, ты станешь мне воистину прекрасной женой.

– Я сделаю для этого все, что в моих силах, – быстро говорю я. – Пожалуйста, не огорчайте себя этими воспоминаниями.

– Я был просто раздавлен, – искренне говорит он. – Это произошло не впервые. Меня предавали, и тоже не единожды. И я был благословлен любовью хорошей женщины, – он подносит мою руку к губам и целует ее. – Надеюсь, это происходит со мною снова. Надеюсь, что ты станешь моим вторым и последним ангелом и сможешь полюбить меня так, как любила Джейн. Я же знаю, что уже люблю тебя.

– Я сделаю все, – тихо говорю я. Меня глубоко тронули его слова, и я чувствую прилив нежности. – Все, что в моих силах.

– Так что ты можешь мной повелевать, – мягко продолжает он. – Я сделаю все, что ты захочешь. Только скажи.

Я верю ему. И, кажется, я наберусь смелости и отважусь обратиться к нему со своей просьбой.

– Мои комнаты в Хэмптон-корте… – начинаю я. – Прошу вас, не сочтите меня неблагодарной, я знаю, что это лучшие комнаты во дворце, а Хэмптон-корт – это…

Он взмахом руки перебивает меня:

– Самое красивое место в Англии, но, если оно тебе не нравится, для меня оно не будет иметь никакого значения. Я сровняю его с землей, если ты этого хочешь. Что тебе там не нравится? Я немедленно велю это исправить.

«Это место наполнено привидениями, инициалами мертвых королев, их гербами и страданиями».

– Запах, – говорю я. – Который идет из кухни, прямо подо мною.

– Ну конечно! – восклицает он. – Как ты права! Я сам часто об этом думал. Мы должны это изменить, все перестроить. План этого дворца составлялся под руководством Уолси[5]5
  Томас Уолси (также Вулси, ок. 1473–1530) – канцлер Английского королевства в 1515–1529 гг.; архиепископ Йоркский с 1514 г.; кардинал с 1515 г. До 1529 г. считался самым могущественным человеком в Англии после короля Генриха VIII, держа в своих руках всю внешнюю и значительную часть внутренней политики страны.


[Закрыть]. О себе-то он прекрасно позаботился, в этом ты можешь быть уверена. Свои апартаменты он спланировал идеально, но о том, что будет в другом крыле, даже не задумывался. Этот человек никогда не думал ни о ком, кроме себя. Но ты мне дорога, любимая. Завтра ты придешь ко мне, и мы велим строителям построить для тебя новые комнаты. Такие покои королевы, которые тебя порадуют.

Какой же редкий муж мне достался! Я не знала мужчин, которые были бы такими понимающими и так стремились сделать своих жен счастливыми.

– Милорд муж мой, как вы добры ко мне!

– Мне нравится твоя улыбка, – отвечает он. – Знаешь, я все время ею любуюсь. И, кажется, я готов отдать все сокровища Англии только ради этой улыбки.

– Милорд…

– Ты станешь мне женой и партнером, подругой и возлюбленной.

– Да, – с чувством говорю я. – Я вам это обещаю, муж мой.

– Мне очень нужен друг. А сейчас он мне просто необходим, больше, чем когда-либо. Двор сейчас похож на вечно грызущуюся свору псов. Они воюют друг с другом, и каждый хочет добиться моего согласия, все хотят милостей! Но я никому не могу доверять.