Текст книги "Еще одна из рода Болейн"

Мне, благодарение Богу, удалось от всего этого на время избавиться, я была рада-радешенька медленно ехать по узким дорогам Кента. Анна встретила меня посреди чисто прибранного двора замка Хевер, лицо черно, словно летняя гроза.

– Ты, должно быть, сошла с ума! – закричала она вместо приветствия. – Что ты тут делаешь?

– Решила провести тут лето, привезла малышку. Мне надо отдохнуть.

– Непохоже, чтобы ты нуждалась в отдыхе. – Она внимательно меня оглядела и с видимой неохотой добавила: – Просто красавица.

– Посмотри лучше на нее.

Я отогнула уголок кружев, чтобы стало видно маленькое личико Екатерины. Она почти все время спала, укачиваемая мерным движением повозки.

Анна из вежливости поглядела на девочку и без особого энтузиазма сказала:

– Миленькая. Но почему ты ее сюда не прислала с кормилицей?

Я вздохнула – Анну не убедишь, что на свете бывают места лучше королевского двора. Я вошла в зал, передала малышку на руки няньке – пусть поменяет пеленки.

– Потом принесешь ее мне обратно, – напомнила я.

Уселась в одно из резных кресел подле большого стола в зале и улыбнулась Анне, стоявшей рядом с нетерпеливым выражением лица – поскорее бы начать допрос.

– Мне до двора особенного дела нет, – прямо объяснила я. – Я нянчу малышку, тебе этого не понять. Мне вдруг будто открылось, в чем на самом деле заключен смысл жизни. Не в благоволении короля или борьбе за лучшее место при дворе. Ни даже в том, чтобы еще немножко поднять престиж нашего семейства. Все это пустяки. Я хочу, чтобы она была счастлива. Не желаю, чтобы ее отослали неизвестно куда, как только она научится ходить. Хочу сама за ней ухаживать, учить ее всему. Хочу, чтобы она выросла здесь, глядя на реку, поля, ивы на заливных лугах. Я не хочу, чтобы она росла чужестранкой в своей родной стране.

Анна не могла взять в толк, о чем я говорю.

– Но она же еще совсем малютка. Может умереть. У тебя будет еще дюжина детей. Ты собираешься вести себя так с каждым из них?

От этих слов я испуганно вздрогнула, но она даже не заметила.

– Не знаю, не знаю, почему я все это ощущаю, но так оно и есть, Анна. Драгоценней этой малышки ничего нет на свете. Она важнее всего остального. Я ни о чем не могу думать – только о ее здоровье и благополучии. Когда она плачет – это как нож прямо в сердце. Не могу вынести даже мысли о том, что она плачет. Я хочу наблюдать, как она растет, а не быть где-то вдали.

– А что говорит король?

Анна, истинная Болейн, желала все знать о короле.

– Я с ним об этом не говорю. Он доволен тем, что я уехала на лето и отдыхаю. Ему хочется только охотиться. Его прямо гложет охотничья лихорадка. Так что он особенно не возражал.

– Особенно не возражал? – недоверчиво переспросила сестра.

– Совсем не возражал, – поправилась я.

Анна, прикусив палец, кивнула. Я прямо-таки видела, как ее мозги пытаются вычислить, какая ей от этого выгода.

– Ну хорошо. Если тебя не заставляют оставаться при дворе, мне-то уж не о чем беспокоиться. С тобой, видит бог, тут будет повеселее. Будешь болтать с несносной старухой, а я немножко отдохну от ее бесконечного ворчания.

– Ты совсем потеряла уважение к старшим, Анна, – улыбнулась я.

– Это уж точно. – Сестра уселась на высокий табурет. – Давай выкладывай все новости. Расскажи мне о королеве, а еще я хочу знать, что Томас Мор думает о этих новых веяниях в Германии. И какие планы относительно французов? Снова будет война?

– Прости, дорогая. – Я покачала головой. – Вчера мне кто-то обо всем этом рассказывал, да только я не слушала.

Она недовольно фыркнула и вскочила на ноги. Сказала раздраженно:

– Хорошо, хорошо, расскажи мне о младенце. Это ведь тебе интересно? Ты же все время сидишь, повернув голову, будто слушаешь ее, а не меня. До чего же нелепо. Повернись сейчас же. Нянька не принесет ее обратно быстрее оттого, что ты, как гончая, прислушиваешься к каждому писку.

Я расхохоталась, настолько верным было это сравнение.

– Это как влюбленность. Мне все время хочется ее видеть.

– Ты всегда влюблена, – сердито заметила сестра. – Ты, как огромный кусок масла, все время источаешь любовь то к одному, то к другому. Сначала был король, и нам от этого немало досталось. Теперь младенец, от которого семье ни малейшей пользы. Но тебе и дела нет. Чувства из тебя просто сочатся – страсти, желания. Ты выводишь меня из равновесия.

Я улыбнулась:

– Зато ты полна честолюбия.

– Конечно, а чего же еще? – У нее даже глаза засияли.

Между нами, казалось, пролетел дух Генриха Перси.

– Даже не хочешь спросить, видела ли я его?

Жестокий вопрос, я надеялась увидеть боль в ее глазах, но, к своему неудовольствию, ничего подобного не заметила. Лицо оставалось холодным и спокойным, – похоже, она больше по нему не рыдает, а может, и вовсе никогда не рыдала ни об одном мужчине.

– Нет. Можешь им сказать, когда спросят, что я его имени даже не упоминала. Он ведь сдался, да? Женился на другой.

– Он думал, ты о нем позабыла.

Сестра отвернулась:

– Будь он настоящим мужчиной, не разлюбил бы меня. – Голос хриплый. – Я бы на его месте никогда не женилась, покуда та, кого я люблю, свободна. Он сдался, он меня не удержал. Я его никогда не прощу. Он для меня умер. И я для него умерла. Я только хочу выбраться из этой могилы и вернуться ко двору. Мне только одно и осталось – честолюбие.

Анна, бабушка Болейн, малышка Екатерина и я провели лето вместе в вынужденной близости. Я отдохнула и окрепла, боли внизу живота, мучившие меня после родов, прошли. Теперь я снова могла скакать на лошади каждый день. Я объездила всю долину, поднималась по холмам Уэльда, наблюдая, как зазеленели травы на полях после первого покоса, как овечья шерсть становится белее и мягче после первой стрижки. Желала жнецам доброго урожая, когда они выходили с серпами на пшеничные поля, глядела, как они нагружают зерном повозки, идущие в амбары и на мельницу. Вечерами мы ели зайчатину, жнецы пустили собак в последнюю несжатую полоску, где укрывались зайцы. Я видела, как маленьких телят отделяют от коров, и мои груди болели от сочувствия, когда я следила за дойными коровами, которые пытались пробиться через толстую изгородь, тыкались головой в ворота и, горестно мыча, призывали своих детенышей.

– Они скоро позабудут, леди Кэри, – сказал мне один из пастухов. – Поревут пару дней и позабудут.

Я улыбнулась в ответ:

– Мне просто хотелось, чтобы им удалось чуть подольше побыть вместе.

– В этом мире нелегко и людям, и скоту, – серьезно ответил он. – Приходится их разлучать, а то откуда возьмутся ваши масло и сыр.

В саду круглились, краснели яблоки. Я пошла на кухню и попросила кухарку приготовить на ужин большие маслянистые пирожки с яблоками. Сливы тоже созревали, темнели, чуть не лопались от спелости, и в ленивой летней жаре вокруг деревьев вились осы, пьянея от фруктового сока. Воздух наполнялся сладким ароматом жимолости и тяжелым благоуханием плодов на ветвях. Мне хотелось, чтобы лето никогда не кончалось. Пусть малышка остается такой же маленькой и хорошенькой, ну просто совершенство, а не ребенок. Теперь ее глазки поменяли цвет – уже не голубенькие, как при рождении, а темно-синие, почти черные. Она, похоже, будет темноглазой красавицей, как ее резкая в суждениях тетушка.

Теперь при виде меня малышка улыбалась, я не раз проверяла и все больше и больше злилась на бабушку Болейн, утверждавшую, что младенцы до двух лет ничего не видят и я зря гну спину над колыбелькой, пою ей, выношу ее в сад, укладывая на ковер под деревьями, а сама ложусь рядом и щекочу ее маленькие ладошки или покусываю крошечные пальчики на ногах.

Король прислал мне весточку только один раз, описал охоту и всю убитую им добычу. Похоже, он не остановится, покуда в Нью-Форесте бродит хотя бы один олень. В конце письма прибавил, что в октябре двор будет в Виндзоре, а к Рождеству переедет в Гринвич и что он ожидает скоро меня увидеть, конечно без сестры и без младенца, которому он посылает свой поцелуй. Несмотря на нежный поцелуй, я знала: радость этого лета, проведенного с малышкой, подходит к концу и, хочу я того или нет, мне, как любой деревенской бабе, оставляющей ребенка, чтобы вернуться на работу в поле, пора возвращаться к своей работе.

Зима 1524 года

Приехав в Виндзор, я нашла короля в отличном расположении духа. Ходили слухи о его флирте с одной из новых придворных дам королевы – Маргаритой Шелтон[18]18
  Маргарита (Мадж) Шелтон – двоюродная сестра Анны и Марии Болейн. В течение недолгого времени была фавориткой Генриха VIII, воспитательница Елизаветы I.


[Закрыть], моей кузиной из семейства Говард, только что появившейся при дворе. Другая история была куда смешней: рассказывали, что одна придворная дама ходила за королем по пятам, пока он, чтобы избавиться от нее поскорее, не залез к ней под юбку прямо за кустом во время охоты и, сделав дело, ускакал, прежде чем она привела в порядок свой наряд. Подсадить в седло ее было некому, вот она и проторчала там целую вечность, покуда кто-то ее не нашел. На этом надежды занять мое место растворились как дым.

Изобиловали неимоверные рассказы о разнообразных попойках и пирушках, брат Джордж после драки в таверне щеголял подбитым глазом, то и дело раздавались шуточки по поводу некоего пажа, увлекшегося Джорджем и отосланного с позором домой после того, как он посвятил моему брату десяток любовных сонетов, подписанных «Ганимед». Кавалеры королевской свиты немало веселились, да и сам Генрих тоже.

Он схватил меня, крепко обнял и поцеловал прямо на глазах у всего двора, хотя, к счастью, королевы при этом не оказалось.

– Красавица моя, как мне тебя не хватало, – восторженно заявил он. – Скажи, ты тоже по мне соскучилась?

Я не могла не улыбнуться, глядя, как заблестели его глаза.

– Конечно. Но я со всех сторон слышу, что у вашего величества нашлось немало развлечений в мое отсутствие.

Послышались легкие смешки – приятели короля оценили шутку. Король тоже хихикнул, правда несколько неуверенно.

– Сердце мое тосковало о тебе день и ночь. – (Вот она, насмешливая куртуазность придворной любви.) – Изнывало во тьме кромешной. Как ты, красавица моя? Как наше дитя?

– Екатерина хороша собой, растет, здоровая и сильная. – Я сделала особое ударение на ее имени. – Сложена просто невероятно, истинная роза Тюдоров.

Тут шагнул вперед мой брат Джордж, и король позволил ему поцеловать меня в щеку.

– Добро пожаловать обратно ко двору, сестренка. А как поживает наша маленькая принцесса?

Все замолкли. С лица короля исчезла улыбка. Я в ужасе уставилась на Джорджа – что за невероятная ошибка! Брат мгновенно повернулся на каблуках и весело сказал королю:

– Я зову малышку Екатерину принцессой, потому что с ней носятся как с истинной царицей. Вы бы видели одежды, которые Мария ей приготовила, вышила своими собственными руками. Постельное белье – пусть императрица нежится. Даже на пеленках и на тех инициалы. Вам, ваше величество, не удержаться от смеха, когда вы ее увидите. Такой маленький тиран, правительница Хевера, все должно делаться, как ей угодно. Кардинал, да и только. Папа римский в детской кроватке.

Джордж замечательно вышел из положения. Генрих расслабился, расхохотался при мысли о младенце-диктаторе, придворные подхватили смех короля, всех позабавил рассказ Джорджа о малышке.

– Это правда? Ты ее так избаловала? – обратился ко мне король.

– Она у меня первая, – виновато пробормотала я. – Всю эту одежду можно будет оставить для второго.

Правильный ход, мысли короля тут же переключились на следующего младенца.

– Да, конечно, но потерпит ли маленькая принцесса соперников в детской?

– Надеюсь, она будет слишком мала, чтобы обращать внимание на подобные помехи. Может, ей еще и года не исполнится, когда у нее появится маленький братик. Между Марией и Анной куда меньше года, мы семейство плодовитое.

– Джордж, постыдился бы, – выговорила ему, улыбаясь, наша матушка. – Но мы были бы счастливы, появись в Хевере маленький мальчик.

– Я тоже. – Король ласково поглядел на меня. – Маленький мальчик принес бы мне немало счастья.

Как только отец вернулся из Франции, было созвано еще одно семейное совещание. На этот раз для меня поставили кресло у стола. Я больше не девочка, которой дают подробные указания. Я теперь королевская фаворитка. Я больше не пешка, ну, по крайней мере, ладья в этой игре.

– Скажем, она снова зачнет и родится мальчик, – тихо произнес дядя. – Скажем, королева сама решит уйти, тогда он сможет жениться повторно. Беременная любовница – отличная кандидатура.

На мгновение мне показалось – я все это уже видела во сне. Но тут поняла, как давно ожидала этого момента, муж ведь меня предупреждал. Я помнила наш с ним разговор, просто думать о нем ужасно не хотелось.

– Я замужем, – напомнила я дядюшке.

Матушка пожала плечами:

– Какое там замужем. Всего несколько месяцев. Брачных отношений у вас, считай, и не было.

– Брачные отношения были, – решительно возразила я.

Дядя поднял брови, взглянул в сторону матушки.

– Что вы хотите от молоденькой девчонки, – ответила та. – Много она тогда понимала в брачных отношениях? Она без труда может поклясться – ничего, в сущности, не произошло.

– Не могу, – обратилась я к матери, а потом повернулась к дяде. – Мне на такое никогда не осмелиться. Мне на ее трон не сесть. Она принцесса, с какой стороны ни погляди, а я просто какая-то Болейн. Клянусь, я просто не в силах.

Он и внимания не обратил:

– Тебе ничего особенного не придется делать. Просто выйдешь замуж, как тебе велят, как уже один раз сделала. Все остальное я организую сам.

– Но королева никогда сама не уйдет, – в отчаянии пробормотала я. – Она так сама сказала, она мне говорила. Она сказала – только после моей смерти.

Дядя вскочил с недовольным восклицанием, подошел к окну.

– Сила пока на ее стороне. Если ее племянник в союзе с Англией, никому их брака не разрушить, особенно самому Генриху, – не ради же младенца, которого еще даже не зачали. Но стоит выиграть войну с Францией и поделить добычу, она – никто, просто старуха, так и не родившая королю наследника.

– Когда война выиграна, может быть. – В голосе отца слышалось беспокойство. – Но сейчас нельзя рисковать разрывом отношений с Испанией. Я все лето провел, пытаясь договориться и как-нибудь да склеить этот союз.

– Что важнее? – сухо отозвался дядя. – Страна или семья? Значит, с Марией все усилия насмарку, а то как бы благополучие страны не пострадало?

Отец не отвечал.

– Конечно, ты не кровный родственник, – продолжал дядюшка весьма ядовитым тоном. – Говард всего лишь по браку.

– Семья важнее, – задумчиво ответил отец. – Должна быть важнее.

– Тогда придется пожертвовать союзом с Испанией против Франции, – ледяным тоном произнес дядюшка. – Избавиться от Екатерины куда важнее, чем добиться мира в Европе. Важнее подложить в постель королю ту, что следует, чем спасать жизнь сражающихся англичан. Такой шанс у нас, у Говардов, появляется лишь раз в сто лет.

Весна 1525 года

В марте до нас дошли новости из Павии. Посланец появился перед королем ранним утром, когда тот еще даже и не оделся толком. Король, как мальчишка, помчался в покои королевы, герольд несся перед ним и только и успел стукнуть в дверь опочивальни королевы и прокричать: «Его величество король собственной персоной». Мы все высыпали из комнат в разной степени полуодетости, одна королева была, как всегда, на высоте – изысканное платье наброшено прямо поверх ночной сорочки. Влетев в комнату, Генрих хлопнул дверью, промчался мимо всех нас, словно мимо клетки, полной пищащих и голосящих птичек, – и прямо к королеве. На меня даже не глянул, хотя я так аппетитно распустила гриву золотых волос. Но нет, не ко мне Генрих спешил с хорошими новостями. Они предназначались королеве, обеспечившей ему нерушимый союз со своей родиной – Испанией. Множество раз он ей изменял, и в постели, и в политике, но, получив замечательное известие, ринулся прямо к ней. Новости победы достойны ее одной, Екатерина снова королева его сердца. Он бросился к ее ногам, припал к руке, покрыл поцелуями. Екатерина смеялась, как девочка, и в нетерпении восклицала:

– Ну что там? Рассказывайте же скорее! Что там?

Генрих не мог ничего сказать, только повторял одно слово:

– Павия! Слава богу, Павия!

Вскочил, закружил ее по комнате, прыгая от счастья, – мальчишка мальчишкой. В покои ввалилась толпа приближенных, он их всех оставил позади, стремясь к королеве. Джордж, ворвавшийся в комнату вместе с Фрэнсисом Уэстоном, увидел меня, устроился рядом.

– Скажи мне, что происходит? – Я пыталась пригладить волосы, одернуть юбку.

– Великая победа! Решающая победа. Говорят, французская армия почти уничтожена. Теперь нам открыты все дороги во Францию. Пусть Карл Испанский захватывает свой юг, нам достанется север. Франции больше нет. Испанская империя до границ Английского королевства! Мы пригвоздили французскую армию к земле, теперь мы несомненные хозяева Франции, а вместе с ней и доброй половины Европы.

– Франциск разбит?

Я все еще не верила своим ушам, вспоминая честолюбивого темноволосого принца, соперника нашего златокудрого монарха.

– На мелкие кусочки, – подтвердил Уэстон. – Что за день для Англии! Вот это победа!

Я взглянула на короля и королеву. Он больше не пытался танцевать, сбился с ритма. Теперь он покачивал жену в своих объятиях, целовал в лоб, в глаза, в губы.

– Дорогая моя, – начал король, – твой племянник – великий полководец, и это его величайший дар всем нам. Франция будет у наших ног. Я стану королем Английским и Французским не только по титулу, но на деле. Ричард де ла Поль[19]19
  Ричард де ла Поль – родственник (двоюродный дядя) Генриха VIII и претендент на английский престол.


[Закрыть] мертв, а вместе с ним мертва и угроза моему трону. Король Франциск захвачен в плен, Франция уничтожена. Твой племянник и я – два величайших монарха Европы, и союз наш вечен. Сегодня мы получили все, что мой отец надеялся получить благодаря тебе и твоей семье.

Королева сияла от радости, поцелуи короля, казалось, освободили ее от бремени лет. Щеки порозовели, голубые глаза сверкают, гибкая талия – в его объятиях.

– Да благословит Бог испанцев и испанскую принцессу! – внезапно провозгласил Генрих, и все придворные подхватили, закричали в полный голос:

– Благословит Бог испанцев и испанскую принцессу!

Джордж уголком глаза глянул в мою сторону и тихонько повторил:

– Благословит Бог испанскую принцессу.

– Аминь, – отозвалась я. В глубине души мне ужасно нравилось смотреть на нее, вот она склонила голову мужу на плечо, улыбается придворным. – Аминь, и да хранит ее Господь, пусть всегда будет счастлива, как сегодня.

Мы пили за победу – в это утро и пять дней подряд. Будто гулянье двенадцатой ночи после Рождества вновь вернулось в марте. С крыши замка глядели мы на сигнальные огни, пылающие на дороге к Лондону, темнеющий небосклон над городом отливал алым – повсюду горели костры, и на каждом углу прямо на улице горожане жарили туши быков и овец. Колокола, не умолкая, трезвонили во всю мочь, пока страна праздновала победу над старейшим врагом Англии. Повара готовили нам новые блюда с подходящими к случаю названиями – павлины по-павски, пудинг а-ля Павия, десерт «Карлова услада», бланманже по-испански. Кардинал Уолси приказал отслужить особую торжественную мессу в соборе Святого Павла, да и в каждой церкви Англии пели благодарственные молебны в честь победы при Павии, в честь императора, добывшего эту победу для Англии, – Карла Испанского, любимого племянника королевы Екатерины.

Теперь и вопроса не возникало – кому сидеть по правую руку от короля. Королева шествовала по парадному залу в алом шелке и золоте, голова высоко поднята, на устах легкая улыбка. Она не кичилась тем, что снова на высоте положения. Как и тогда, когда оказалась в немилости, она понимала – такова природа королевского брака. Стояла ли ее звезда высоко или закатывалась за горизонт – гордости она не теряла.

Король опять пылал к ней любовью – в благодарность за победу при Павии. Королева – источник власти над Францией, да и победа нам досталась только благодаря ей. Генрих всегда оставался избалованным ребенком – подари ему желанную игрушку, и он будет пылко любить дарителя.

Однако дарителя любят, пока подарок не наскучит, не сломается, не разонравится. К концу марта появились первые знаки разочарования в Карле Испанском.

План Генриха был прост – разделить Францию между ними двумя, бросив, как кость, остатки герцогу Бурбонскому. Тогда Генрих станет королем Франции не только по имени, но и на деле, вернув себе титул, давным-давно пожалованный ему папой. Но Карл не торопился. Вместо подготовки к приезду Генриха в Париж на коронацию он сам отправился в Рим, где был коронован императором Священной Римской империи. Хуже всего – его не прельщала идея раздела Франции. Он захватил короля Франциска в плен, а теперь хотел отпустить его за выкуп домой во Францию, на тот самый трон, который только что, казалось, уничтожил.

– Бога ради, скажите мне, в чем дело? Почему? – ревел в бешенстве Генрих, глядя на кардинала Уолси.

Даже большинство королевских фаворитов отступили в испуге. Дамы – те вовсе дрожали от страха. Только королева сидела недвижно в кресле у главного стола в парадном зале. Прямо рядом с королем, будто самый могущественный человек в стране не буйствовал в неуправляемой ярости лишь в паре шагов от нее.

– Этот подлый испанский пес хочет нас предать! Зачем ему понадобилось освобождать Франциска? Совсем с ума сошел? – Генрих повернулся к королеве. – Он что, полоумный, твой племянничек? Или затеял двойную игру – хочет получить побольше? Надуть меня вздумал, как твой папаша когда-то надул моего? Получается, у всех испанских монархов в крови низкое предательство? Отвечайте, мадам. Он ведь вам пишет? Что он там написал, ваш племянничек? Хочет отпустить моего злейшего врага? Право, он либо сумасшедший, либо просто дурак.

Екатерина взглянула на кардинала Уолси – не вмешается ли тот, но при таких обстоятельствах какая уж тут дружба. Кардинал не открывал рта и встретил пронзительный, просящий о помощи взгляд королевы с истинно дипломатическим спокойствием.

Оставшись одна, без всякой поддержки, королева повернулась к мужу:

– Мой племянник ничего мне не пишет о своих планах. Мне неизвестно, думает ли он об освобождении Франциска.

– Надеюсь, что нет! – взревел король, наклонившись к ней. – Иначе вы, мадам, будете виновны в измене, если не в чем похуже. Знай вы, что ваш племянник хочет отпустить злейшего врага страны, окажетесь предательницей.

– Я ничего не знаю, – уверенным тоном отвечала королева.

– Уолси мне сообщил, Карл подумывает отказаться от помолвки с принцессой Марией. Вашей дочерью! Что вы скажете на это?

– Я ничего не знаю, – повторила она.

– Простите мое вмешательство, – негромко заметил кардинал, – но ваше величество, похоже, забыли вчерашний разговор с испанским послом. Как мне помнится, он предупреждал, что Карл подумывает о разрыве помолвки с принцессой.

– Разорвать помолвку! – Король в гневе вскочил, больше не в силах усидеть в кресле. – И вы об этом знали, мадам?

Королева, соблюдая этикет, поднялась на ноги:

– Да, кардинал прав. Посол упоминал о возможных сомнениях по поводу помолвки с принцессой Марией. Я об этом не сказала, поскольку не могу поверить. Другое дело, если бы мой племянник мне сам написал. Но от него я ничего такого не слышала.

– Боюсь, подобный исход неизбежен, – вставил кардинал.

Королева пристально взглянула на кардинала – уже второй раз подряд он подставляет ее под неприкрытый гнев короля, и, нет сомнений, намеренно.

– Мне жаль, что вы так думаете, – заметила она.

Генрих резко опустился в кресло, от гнева не в силах вымолвить ни слова. Королева все еще стояла, он не предложил ей сесть. Кружева на груди слегка шевелятся в такт дыханию, пальцы едва касаются висящих на поясе четок. Она ни на минуту не теряет достоинства и благородной осанки.

Генрих обратился к ней, полный ледяного презрения:

– Знаете, что нам придется сделать, чтобы не упустить открывающихся возможностей, которые вашему племянничку не терпится пустить на ветер?

Она молча качнула головой.

– Поднять налоги, вот что. Собрать еще одно войско. Затеять еще один поход во Францию, еще одну войну. И придется этим заниматься одним, без поддержки вашего племянника – вашего племянника, мадам, – который выиграл самую что ни на есть удачную битву, а потом пустил все на ветер, как будто победа просто пустяк какой, песок да галька – пусть смывает морской волной.

Даже теперь королева не двинулась с места. Но ее терпение только сильнее раззадорило короля. Он снова вскочил с кресла, словно хотел на нее наброситься с кулаками. Мне даже показалось – вот-вот ударит, но то был не кулак, а указательный палец, направленный ей в лицо.

– А вы, приказали вы ему хранить мне верность?

– Приказала. – Она едва разомкнула губы. – Я приказала ему хранить верность нашему союзу.

За спиной у королевы кардинал Уолси отрицательно качнул головой.

– Лжете! – раздался крик короля. – В вас испанской принцессы куда больше, чем английской королевы.

– Бог свидетель, я верная жена и истинная англичанка.

Генрих отвернулся, с бешеной скоростью пронесся мимо расступившихся в страхе придворных, кланяющихся и приседающих в реверансах. Его фавориты, отвесив короткий поклон королеве, направились было вслед за ним, но у дверей он обернулся и прокричал:

– Я этого не забуду! Никогда не прощу и не забуду оскорблений, нанесенных вашим племянником, не прощу и не забуду ваших изменнических дел!

Она медленно и величественно опустилась в глубочайшем королевском реверансе и, как танцовщица, застыла, покуда Генрих, изрыгнув ругательство, не выскочил за дверь. Только тогда она поднялась, внимательно осмотрелась, взглянув на каждого, кто был свидетелем ее унижения и теперь старался не смотреть ей в глаза, надеясь, что она не прикажет следовать за ней.

На следующий день за ужином я заметила, что король пристально взглянул на меня, когда я следом за королевой входила в зал. После ужина все было готово к танцам, он приблизился и, даже не посмотрев в ее сторону, пригласил на танец меня.

Когда мы вышли в центр зала, по рядам придворных пронесся шепот.

– Я один, – бросил Генрих через плечо, и остальные танцоры, уже готовые вступить в круг и танцевать с нами, шагнули назад – теперь они будут зрителями.

Что это был за танец, танец соблазна! Генрих не сводит голубых глаз с моего лица, вот он приближается ко мне, топает ногой, хлопает в ладоши, будто сдирает с меня одежду на глазах у всего двора. Я запретила себе думать о королеве, о том, что она на нас смотрит. Я танцевала. С высоко поднятой головой, глаза в глаза, маленькие, соблазнительные шажки, бедра призывно колышутся. Вот мы уже совсем рядом, он подбрасывает меня, держит на руках – придворные аплодируют без устали. Король мягко опускает меня на пол, и вот я стою посреди зала, щеки горят, все смешалось – неловкость, триумф, желание. Повинуясь ритму барабана, мы расходимся в разные стороны, потом, ведомые движениями танца, снова сближаемся. Король опять поднимает меня на воздух, на этот раз опускает медленно, прижимая всем телом к себе. О, это ощущение его тела – грудь, бедра, ноги. Мы замираем, мое лицо совсем рядом, он наклоняется – поцеловать меня в губы. Его дыхание на моем лице, тихий шепот: «У меня в спальне. Немедленно».

Я провела эту, да и следующие ночи в постели короля, повинуясь его неизменному желанию. Предполагалось, что я счастлива. По крайней мере, моя матушка, отец и дядя, да и, наверное, Джордж, были счастливы: король опять выбрал меня, все при дворе снова вращается вокруг меня. Придворные дамы королевы выказывают мне почтение совсем как ей. Иностранные послы низко мне кланяются, будто я принцесса, королевские фавориты пишут в мою честь сонеты, воспевая золотые кудри и алые губки. Фрэнсис Уэстон написал мне песню, и, куда бы я ни пошла, все готовы мне служить, помогать, ухаживать за мной. Кто-нибудь все время шепчет мне на ухо – просит упомянуть королю то или это, а они мне потом по гроб жизни будут благодарны.

Я следовала совету Джорджа и всегда отказывала всем просителям, не докучая королю просьбами даже о себе самой. Ему это очень нравилось, так с ним никто никогда себя не вел. Мы свили маленькое уютное гнездышко за тяжелыми дверями его спальни. Ужинали вдвоем, после того как ужин подавали в парадном зале. Компанию нам составляли только музыканты да изредка один-два королевских приятеля. Томас Мор часто приглашал короля подняться на плоскую крышу замка – поглядеть на звезды, и я шла с ними, всматривалась в глубину темного неба и думала – там, над Хевером, стоят те же звезды, сверкают сквозь узкие прорези бойниц, освещая спящее личико моей малышки.

Ни в мае, ни в июне обыкновенные женские дела не пришли. Я шепнула Джорджу, он меня крепко обнял, прижал к себе:

– Скажу отцу. И дяде Говарду. Молись, чтобы на этот раз был мальчик.

Я хотела сама рассказать Генриху, но они решили – новость слишком весомая и многообещающая, ее надо использовать получше. Пусть к королю пойдет мой отец, тогда семья извлечет из моей плодовитости полный прибыток. Отец попросил короля уделить ему несколько минут для личной аудиенции, тот, думая, что речь пойдет о переговорах кардинала Уолси во Франции, увлек отца в амбразуру окна – поговорить вдали от длинных ушей двора. Отец с улыбкой произнес одну краткую фразу, я увидела – король бросил взгляд в ту сторону, где я сидела с другими дамами, услышала его радостный возглас. Он бросился через всю комнату и чуть не схватил меня в объятия, но вдруг остановился – испугался сделать мне больно. Вместо того поднес к губам мою руку:

– Красавица моя! Лучше новости и не придумаешь. Давно ничего такого хорошего не слышал!

Я глянула мельком на сгорающие от любопытства лица придворных, повернула голову к королю.

– Ваше величество, – осторожно начала я, – я так рада, что вы счастливы.

– Счастливее не бывает, – заверил он, поднял меня на ноги, поставил рядом.

Все как одна придворные дамы вытянули шею, стараясь в то же время смотреть в сторону, – ужасно хочется узнать, в чем дело, но никак нельзя, чтобы тебя заподозрили в подслушивании. Отец и Джордж встали рядом с королем и принялись громко болтать о каких-то пустяках – о погоде, о том, когда начнется летнее путешествие двора. Таким образом, мы с королем получили возможность поговорить.

Генрих усадил меня на скамью подле окна, нежно положил руку мне на корсаж:

– Не слишком туго зашнуровано?

– Нет, – усмехнулась я. – Еще совсем рано, ваше величество. Еще почти ничего не видно.

– Молись, чтобы на этот раз получился мальчик.

Я улыбнулась безрассудной улыбкой Болейнов:

– Даже не сомневайтесь. Помните, про малышку Екатерину я никогда не говорила – будет мальчик. На этот раз я совершенно уверена – мальчишка. Может, назовем его Генрихом?