Текст книги "Земные радости"

Возможно, Джон и стал бы протестовать, но крепкий свадебный эль хорошо над ним поработал, и гордость за свой труд была в нем чрезвычайно сильна.

– Да, – признался Традескант, – таково мое желание. Сады лорда Сесила – во славу моего хозяина; они станут великолепной оправой для его прекрасного дома и покажут всему миру, какой он великий лорд. Но сады будут и во славу Божью. Там каждый поймет, что Господь создал мир обильным и многообразным; целую жизнь можно посвятить, находя тому примеры, но так и не увидеть всего.

– Вот ты и выяснил, какова твоя жизненная цель, – шутливо заметил викарий, надеясь закончить беседу.

– Так оно и есть, – серьезно, без улыбки, промолвил Джон.

В конце обеда Гертруда встала из-за стола, и все женщины последовали за ней, кроме служанок, которые вместе с соседями победнее так напились, что не могли подняться. Элизабет больше нечего было делать в старом семейном гнезде, и она просто ждала, когда Джон тоже покинет стол. В сумерках он вышел из зала и направился в кухню, где сидели его супруга и другие женщины. Традескант взял новобрачную за руку, и они стали спускаться с горки к своему новому дому; за ними тянулся хвост кричащих и поющих родственников и соседей.

Сначала в маленькую спальню с низким потолком ступили женщины. Кузины и сводные сестры Элизабет помогли ей снять новое белое платье и облачиться в рубашку из тонкого батиста. Затем они расчесали ее темные волосы и заплели в толстую косу. На голову Элизабет надели чепец и прыснули немного розовой воды за каждое ухо. Потом все вместе уселись в тесной спальне, ожидая, когда на лестнице раздадутся голоса и обрывки песен, означающие, что новобрачный идет к супруге.

Дверь с треском распахнулась; свадебные гости с радостным энтузиазмом почти внесли Джона в комнату. Он развернулся к ним и вытолкал через порог. Женщины, столпившиеся вокруг кровати, издавали негромкие возгласы фальшивого беспокойства, тревоги и волнения.

– Мы согреем постель! Мы поцелуем невесту! – кричали мужчины, пока Джон сдерживал их в дверях.

– Я согрею ваши задницы, – пригрозил он и повернулся к женщинам. – Дамы?

Те захлопотали вокруг Элизабет, как куры в курятнике, поправляя ее чепчик и целуя в щеку; новобрачная отмахивалась от такого внимания. Наконец женщины стали выходить, ныряя под рукой Джона, твердо державшего дверь.

Многие бросали быстрый взгляд на садовника, на его сильную вытянутую руку, и думали о том, чем же Элизабет заслужила такое везение. Захлопнув дверь прямо перед носом женщин, Джон закрыл ее на засов. Самые буйные гости забарабанили в дверь.

– Впусти нас! Мы хотим выпить за ваше здоровье! Хотим проводить Элизабет до кровати!

– Убирайтесь! Мы сами выпьем за свое здоровье! – рявкнул Традескант. – И я сам уложу Элизабет в постель!

Он со смехом повернулся к супруге, и улыбка застыла на его губах. Элизабет стояла на коленях в изножье кровати и молилась, спрятав лицо в ладонях. Кто-то снова начал колотить в дверь с вопросом:

– Что ты собираешься сажать, садовник Джон? Что за семена у тебя в мешках?

Традескант выругался про себя, услышав этот грубый юмор, и удивился, что Элизабет хранит такую неподвижность и спокойствие.

– Убирайтесь! – снова гаркнул он. – Ваша забава кончилась! Идите напейтесь и оставьте нас в покое!

С облегчением он услышал, как застучали башмаки, спускаясь по лестнице.

– Утром мы вернемся посмотреть на простыни! – раздалось напоследок. – Будем ждать пятен, роскошных красных и белых пятен!

– Розы и лилии! – добавил какой-то умник. – Красные розы и белые лилии на грядке Джона Традесканта!

За этой сальной шуткой последовал еще один взрыв хохота, затем входная дверь в доме хлопнула, и гости выкатились на улицу.

– Копай глубже, садовник Джон! – донесся крик уже с улицы. – Сажай хорошенько!

Новобрачный подождал, пока нетвердые шаги не направились вверх по тропинке к единственному в деревне трактиру. Элизабет все еще стояла на коленях с закрытыми глазами и умиротворенным лицом.

Джон нерешительно опустился на колени рядом с супругой, тоже закрыл глаза и сосредоточился на молитве. Сначала он вспомнил о короле – не о телесной оболочке, которую он видел и знал, а о создании где-то на полпути между землей и небесами, о кладезе премудрости, об источнике справедливости, об отце своему народу. Подобно Господу Иисусу, король был послан Богом, явился прямо от Бога, чтобы руководить своим народом и благоразумно править. Прикосновение его величества исцеляло, он мог творить чудеса, его мантия укрывала всю нацию.

– Боже, храни короля, – искренне пробормотал Традескант.

Потом он подумал о своем господине, еще одном человеке, тронутом божьей благодатью, на ступень ниже короля, но очень могущественном. В любом случае, Сесил был хозяином Джона, то есть в его жизни играл исключительную роль. Традескант размышлял о значении слова «господин» – Господь Иисус, господин Сесил, и тот и другой – господа. Садовнику легко было призывать в своих молитвах благословение на сэра Роберта, который особо доверял Джону, на сэра Роберта с лукавым мудрым умом и с телом ребенка, что казалось особенно трогательным. Господин Джона, великая привязанность Джона. Потом он вдруг представил старый королевский дворец в Хатфилде. Сесил построит там новое здание, конечно же величественное. Он распорядится разбить на участке прекрасный парк. Возможно, с аллеей… Джон никогда еще не создавал аллею. Он напрочь потерял нить своих рассуждений, перескочил от молитвы к мыслям о посадке аллеи, сразу загоревшись идеей увидеть двойной ряд великолепных деревьев. Его воображение уже рисовало липы. Конечно, только липы, для аллеи нет ничего лучше липы.

– Господи, дай мне сил сделать это, – прошептал Джон. – И дай мне, Господи, из милости Твоей, достаточно саженцев.

Элизабет стояла на коленях рядом с ним, очень близко; Традескант чувствовал тепло ее тела, слышал ее тихое ритмичное дыхание. «Господи, благослови нас обоих, – подумал он. – И дай нам прожить в дружбе и добросердечии». Он ждал от Элизабет только дружбы и ничего больше; дружба и партнерство на всю жизнь, общие неразрывные интересы. Тут некстати на ум снова пришла Кэтрин с темными глазами и низко вырезанным корсажем. Если бы он женился на Кэтрин, то наверняка не проводил бы первую брачную ночь на коленях в молитве.

Джон открыл глаза и забрался в постель. Элизабет все так же стояла на коленях у кровати, ее голова была наклонена, губы двигались. С внезапным раздражением Традескант нагнулся и задул свечу. В комнате воцарилась темнота. Во мраке и тишине он по шорохам ощущал, как Элизабет поднялась с колен и через голову сняла рубашку. Обнаженная, она легла рядом с ним. Джон был ошеломлен откровенной чувственностью этого движения. То, как просто женщина разделась догола сразу после молитвы, спутало его простые представления о разделении женщин на хороших и плохих, на безгрешных и сексуальных. Но Элизабет была его женой и имела право находиться рядом. При виде ее тела, освещенного лунным светом, Джон испытал желание. Он пожалел, что теперь нечем зажечь свечу, которую он, разозлившись, задул, оставив их обоих в темноте.

Они лежали на спинах бок о бок. «Как мумии в могиле», – заметил про себя Джон. За ним был первый шаг, но волнение сковывало. В течение стольких лет Традескант избегал греха и жил в таком постоянном смертельном страхе сексуального соблазна, боясь беременности партнерши и бесчестия, что не готов был свободно обнять Элизабет. Его рука как бы непреднамеренно к ней потянулась и наткнулась на безошибочную плотность ее бедра. Кожа была такой же гладкой, как кожура яблока, но поддавалась, как спелая слива. Элизабет ничего не говорила. Джон гладил ее бедро тыльной стороной ладони, словно нежную листву ароматного растения. Он немного опасался, что Элизабет снова начнет молиться. Осторожно продвинув ладонь вверх, Традескант добрался до круглой теплой возвышенности живота. Пупок был погружен в плоть, как маленький пруд для уток на самой вершине холма. Джон медленно продвигался по этим новым таинственным обходным дорожкам. Его пальцы провели по мягкому гребню груди, и Элизабет тихо вздохнула. Джон завладел нежным теплым соском, немедленно затвердевшим от его прикосновения, пододвинулся к жене и снова услышал этот легкий вздох, в котором уже не было страха, но еще и не было приглашения. Он приподнялся так, что нависал над ней. В лунном свете вычерчивалось ее лицо, глаза были решительно закрыты, рот не имел никакого выражения – так же Элизабет выглядела во время молитвы. Джон наклонился и поцеловал ее в губы. Она была мягкой и теплой, но абсолютно не двигалась, как будто спала. Нежно погладив ее живот и лоно, он обнаружил между ногами мягкие, как пух, волосы. Пока он трогал их, Элизабет повернула голову набок, но по-прежнему не открывала глаз и не шевелилась. Он мягко втиснул колено между ее бедер, и она томно развела перед ним ноги. Чувствуя себя королем, вступающим в свои владения, Джон перекатился на кровати, устроился между ног своей жены и начал продвигаться вперед, сознавая мощь своей страсти.

Вдруг раздался шум, по оконному стеклу застучали камни и комья грязи.

– Господи боже мой! Что такое? – воскликнул Джон в тревоге. – Пожар?

Одним быстрым гибким движением Элизабет вскочила с кровати, прикрыла рубашкой тяжелые качающиеся груди и выглянула в окно, в темноту деревенской улицы.

– Ты уже закончил, Джон? – раздался веселый пьяный вопль. – Посадил свои семена?

– Богом клянусь, сейчас я всех их поубиваю! – закричал Джон, швыряя свой ночной колпак на пол.

Элизабет спокойно отложила в сторону ночную рубашку, вернулась в кровать на свое место и наконец заговорила:

– Никогда не произноси имя Господа всуе, муж мой. Это Его заповедь. Наш дом должен жить по Его законам.

Это были ее первые слова в их спальне, первые слова, которые она сказала обнаженной. Джон рухнул в постель, желание улетучилось, оставив его мягким, как евнух.

– Я буду спать, – мрачно заявил он. – Тогда я точно тебя не оскорблю.

Он потянул на себя все простыни и одеяло, повернулся спиной к жене и закрыл глаза.

– А ты можешь снова помолиться, если угодно, – добавил он сердито.

Элизабет, у которой отняли одеяло, молча лежала на прохладной простыне, набросив свою новую ночную рубашку на грудь и живот и чувствуя себя унизительно голой. Лишь когда она услышала глубокое дыхание Джона и убедилась в том, что он уснул, она пододвинулась ближе к широкой спине мужа, обвила его руками и прижалась к нему своей прохладной наготой.

Она немножко поплакала, прежде чем уснуть, не испытывая, однако, сожаления о произнесенных словах.

Июнь 1607 года

На следующий день, не успела Элизабет поворошить уголья в камине и поставить на огонь утреннюю овсянку, раздался стук в дверь и вошел посыльный графа.

– Его светлость желает видеть вас в Лондоне, – коротко объявил он.

Прибывший слуга снял перед хозяйкой шляпу, однако смотрел на Джона. Элизабет тоже взглянула на молодого мужа, втайне надеясь, что тот откажется. Но Традескант уже сидел в кресле у камина и натягивал сапоги для верховой езды.

– В доках, – добавил посыльный. – Вы встречаетесь с его светлостью в Грейвсенде.

Еще один короткий поклон – и он исчез. Слуги Сесила не задерживались и не сплетничали. По общему мнению, у графа повсюду имелись уши, и нескромный человек долго у него не работал.

Элизабет вынула из шкафа переложенный лавандой дорожный плащ Джона. Когда она убирала его, то думала, что плащ провисит долгие месяцы, и хотела уберечь его от моли.

– Когда ты вернешься? – спокойно поинтересовалась она.

– Пока не знаю, – поспешно отозвался Джон.

Холодность его тона покоробила Элизабет.

– Мне навестить тебя в Хатфилде? Или в Теобальдсе? – спросила она.

Он посмотрел на жену, увидел в ее руках плащ и вежливо ответил:

– Спасибо. Я дам тебе знать. Мне неизвестно, что происходит. Не представляю, что Сесилу нужно, но у него сейчас опасные времена. Я должен ехать немедленно.

Элизабет чувствовала, как ее взгляд на мир, основанный на деревенском опыте, рушится под тяжестью великих событий, которые теперь будут влиять и на ее жизнь.

– Не думала, что сейчас особенно опасные времена. Чем же они опасны?

Традескант бросил на жену быстрый взгляд, словно ее невежество его удивило.

– Для людей с большой властью любые времена опасны, – пояснил он. – Мой хозяин – самый главный человек в стране. Он ежедневно сталкивается с той или иной опасностью. Если он посылает за мной, я отправляюсь в путь без лишних вопросов и не строю никаких личных планов.

Как могла Элизабет оспаривать долг слуги перед господином? Она кивнула и пообещала:

– Я буду ждать от тебя известий.

Джон поцеловал жену в лоб тем бесстрастным безразличным поцелуем, с которого началась их помолвка и который все еще властвовал над их отношениями. Элизабет подавила порыв поднять лицо и поцеловать супруга в губы. Пусть он не хочет целовать ее, не желает спать с ней, но хорошая жена не должна жаловаться. Придется ждать. Она обязана выполнять свой долг по отношению к мужу, как он выполняет долг по отношению к своему господину.

– Спасибо, – небрежно бросил Джон, как если бы она оказала ему мелкую незначительную услугу.

Затем он вышел на задний двор, оседлал коня и выехал на деревенскую улицу. Элизабет стояла в дверях с высоко поднятой головой. Никто из деревенских сплетников не узнает, что муж оставил ее такой же девственной, какой она была в день свадьбы. Джон, чувствуя в окнах соседних домов глаза наблюдающих, приподнял шляпу в прощальном жесте. Он не нагнулся поцеловать жену, не произнес ни единого слова поддержки или утешения. Сидя верхом на коне, он смотрел с высокого седла на бледное лицо Элизабет, которую покидал, так и не сделав женщиной. Традескант и сам прекрасно понимал, что ведет себя неподобающе, что его долг перед графом стал в то же время и поводом для разлуки с супругой.

– Прощай, – коротко промолвил он, повернул коня и пустил его быстрой рысью.

Всю дорогу на север к Грейвсенду его терзала мысль: он был недобр к Элизабет. Даже если не принимать во внимание, что все произошло в первую брачную ночь, что перед этим злосчастным вторжением она лежала в чем мать родила, такая теплая и приятная на ощупь. Она сказала не более того, что имела полное право сказать.

Традескант встретился со своим господином в Грейвсенде, в доках Ост-Индской компании. Воздух был полон запахами корицы и специй; отовсюду долетала ругань докеров.

На борту корабля у сходней их встречал купец.

– Идите за мной, – пригласил он и повел их в каюту капитана между парусными мастерами и поставщиками канатов.

– Вина? – предложил купец.

Граф и его садовник кивнули.

– Я привез кое-какие любопытные корешки, – сообщил купец, когда гости осушили бокалы. – Заплатил за них золотом по их весу, поскольку был уверен, что такой человек, как вы, ваша светлость, заплатит за них гораздо больше.

– А что там? – осведомился граф.

Купец открыл деревянный ларец.

– Я старался, чтобы они не высохли и не потеряли свежесть. Прятал их от света, как советовал господин Традескант.

Он протянул горсть древесных изогнутых коричневых корешков, на них еще остались пыльные комочки земли. Граф осторожно взял их и передал садовнику.

– Корешки цветов необычайной красоты, – затараторил купец, уставившись на бесстрастное лицо Сесила. – Конечно, ваша светлость, корешки никогда не выглядят привлекательно. Но благодаря рукам вашего садовника превратятся в роскошные растения…

– А что напоминают сами цветы? – перебил Джон.

– Герань, но гораздо лучше, совершенно невероятные цветы, – нахваливал купец. – Листья пахнут, как у герани.

Сесил приподнял одну бровь и посмотрел на Джона. Тот еле заметно пожал плечами. Корешки действительно походили на корешки герани, но без листьев и цветов трудно было принять решение. Вопрос был в том, верить или нет продавцу.

– Что-нибудь еще? – поинтересовался граф.

– Вот это.

Купец вытащил со дна ларца небольшой джутовый мешочек и открыл его. Внутри находились толстенькие зеленые шары величиной с небольшое куриное яйцо, утыканные маленькими острыми колючками.

– Новый каштан, – заявил купец.

Очень осторожно он раскрыл одну из скорлупок и выдавил прямо в сложенные ковшиком ладони Джона маслянистый круглый красивый орех, покрытый светлыми и темными коричневыми разводами, как чалая лошадь в яблоках.

На верхушке ореха был более бледный серовато-коричневый круг. Джон поласкал пальцами влажную внутреннюю оболочку скорлупы и повернул сам каштан к свету, любуясь его глянцевой поверхностью. Блестел орех ярче, чем обычный каштан. Намного ярче, словно был из красного дерева. Восхитительный орех, потрясающая драгоценность среди орехов, коричневая теплая жемчужина.

– Где вы их взяли? – воскликнул Джон, не в силах удержать дрожь волнения в голосе.

– В Турции. – Купец улыбнулся. – Я видел дерево, на котором растут такие плоды.

– Их можно есть? – вмешался Сесил.

Продавец замялся на ту самую долю секунды, которая выдает ложь.

– Конечно, – кивнул он. – В конце концов, это всего лишь каштаны. И они очень сильное лекарство. Тот, кто мне их продал, говорил, что эти каштаны применяются для оздоровления запаленных лошадей. Они лечат у лошадей легкие, может, и у людей тоже.

– А листья такие же, как у наших каштанов? – допытывался Традескант.

– Больше, – заверил купец. – И более растопыренные. Деревья могучие, с круглыми стволами, и плоды более правильной формы по сравнению с нашими, как крупные шары на палке. Весной они покрываются белыми гроздьями из цветов размером с два ваших кулака. Белые цветки и их язычки усеяны розовыми пятнышками. – Продавец замолк на мгновение, ведь от его описания зависела цена, и быстро продолжил: – Как яблоневый цвет. Бело-розовые цветки, как на яблоне, но собранные в удивительной форме конуса.

Джон старался сохранять спокойствие.

– А деревья большие? Какой высоты?

Купец взмахнул рукой.

– Не такие громадные, как ель, но с раскидистыми кронами и высокие, как взрослый дуб.

– А древесина? – снова встрял Сесил, вспомнив о постоянной потребности нации в древесине для кораблестроения.

– Превосходная древесина, – тут же отозвался купец.

«Слишком быстро для правдивого ответа», – подумал граф.

– Если честно, я сам не видел, но меня уверяли, что древесина очень хорошая, – добавил продавец.

– Сколько их у вас? – спросил Джон, не сводя глаз с ларца и сжимая каштан в руке.

– Всего полдюжины, – елейно пропел купец. – Только шесть штук. Шесть на все королевство, только шесть за пределами Турции. Какие-то шесть каштанов на весь христианский мир. Для вас, ваша светлость, для вас, господин Традескант.

– Что-нибудь еще? – небрежно поинтересовался Сесил.

– Вот эти семена. – Купец показал мешочек, наполненный твердыми черными семенами. – От редких цветов.

– Каких цветов? – осведомился Джон.

Теплый гладкий каштан уютно уместился в его ладони. Он словно чувствовал заключенную внутри жизнь, как в свежеснесенном яйце.

– Редкой красоты, как лилии, – промолвил купец.

Традескант засомневался: лилии растут из луковиц, а не из семян. Его пальцы крепко сжались, он вдруг вообще засомневался в этом продавце. Однако красота ореха и надежды, которые он сулил, не могли обмануть.

– Сколько вы хотите за корешки, семена и орехи? – спросил Сесил.

Купец быстро перевел взгляд с господина на садовника и безошибочно прочитал на лице Традесканта бессловесное желание.

– Пятьдесят фунтов.

Граф поперхнулся.

– За горсточку деревяшек?

Улыбнувшись, купец кивнул в сторону Традесканта. Сесил проследил за его взглядом и невольно рассмеялся. Джон как зачарованный все поворачивал и поворачивал каштан в ладони, совершенно позабыв о собеседниках.

– Для садовника новое дерево – это бесценное сокровище, – сказал купец. – Совершенно новое, которое цветет как роза и становится таким же мощным, как дуб.

– Восемь фунтов сейчас и восемь, если деревья не погибнут, – резко произнес граф. – Можешь приехать ко мне следующей весной, и, если деревья примутся, я заплачу тебе остальное. Если через пять лет у меня будут красивые мощные растения с цветами как у яблони, тогда я заплачу еще восемь фунтов.

– Может, девять? – возразил купец.

– Не больше девяти. – Граф поднялся на ноги. – Девять сейчас, девять, если примутся, и девять через пять лет, если вырастут.

– Я отвезу все сразу в Теобальдс, – заявил Джон, выходя из транса.

Он еще сжимал в руке орех. Купец уложил корешки и семена обратно в ларец и передал Джону.

– Разве ты не женился недавно? – вдруг вспомнил граф.

– Супруга подождет, – отрезал Джон. – Надо проследить, чтобы все правильно посадили, чтобы верно ухаживали. Каштаны нужно сразу же посадить в теплую влажную почву, иначе… – Он замолчал и посмотрел на купца. – А как там зимой, холодно?

Продавец пожал плечами.

– Я бывал там только весной.

Сесил коротко рассмеялся и спустился по сходням на пирс. Садовник последовал за ним, но вдруг его осенила внезапная мысль, и он окликнул купца, оставшегося на корабле.

– А листья меняют цвет осенью? Или дерево зеленое круглый год?

– Понятия не имею. – Купец пожал плечами. – Я никогда там не был осенью. Да и какая разница? Вот вырастет, и сами увидите.

– Просто нужно знать, когда сажать! – с раздражением крикнул Джон. – Если дерево вечнозеленое, то сажать можно в любое время, но лучше летом. А если оно сбрасывает листья и семена зимой, то сажать нужно в холодную землю!

Купец покачал головой и захохотал.

– Спрошу, когда снова поеду в Турцию! Если эти семена не взойдут, то привезу еще! В следующий раз по двойной цене!

Сэр Роберт пошел прочь, спотыкаясь на булыжной мостовой, и Джон бросился его догонять.

– Тебе следует научиться быть хитрее, Традескант, – заметил Сесил. – Если ты собираешься путешествовать и закупать для меня, ты должен торговаться, скрывая свои желания. Твое лицо как открытая книга с кулинарными рецептами.

– Сожалею, милорд, но я не мог хранить безразличие.

– Ну тогда тебя все обманут – от Флашинга до Дрездена.

– Я научусь демонстрировать усталость от мира, – пообещал Джон. – Буду культивировать это качество. Стану таким же усталым и безразличным, как шотландец, которому дали слишком маленькую взятку.

Граф рассмеялся.

– Сядешь в мою лодку? Я еду в Уайтхолл, заодно перевезу тебя через реку.

На пирсе тихо покачивалась лодка графа, весла были подняты в салюте, яркие цвета ливрей гребцов отражались в чистой воде Темзы.

– Я поскачу в Теобальдс верхом, – сообщил Традескант. – И сразу высажу наши покупки.

– А потом возвращайся к жене, – посоветовал Сесил, спускаясь с пирса в лодку. – Возьми несколько дней и проведи их с супругой. Свой сад тоже нужно возделывать.

А в Меофеме Элизабет ждала Джона.

– Женат один день и уже исчез, – резко выговаривала ей мать. – Надеюсь, ты ничего такого не сделала, что ему не понравилось, Элизабет?

Девушка пригладила прядь волос, выбившуюся из-под чепца.

– Конечно же нет, – ровным голосом отозвалась она. – Его вызвал сам граф. Вряд ли он мог послать в ответ известие, что не приедет!

– А как первая брачная ночь? – почти шепотом поинтересовалась Гертруда. – Ты не сможешь удержать его, если он решит, что поставленная задача не выполнена…

– Это понятно. Но он не собирается меня бросать. Его вызвал господин. Джон прислал мне записку из Лондона, он должен прибыть со дня на день.

– Простыни-то едва замараны, – с подозрением пробормотала Гертруда.

Элизабет вспыхнула. Она прибегла к хитрости, запятнав постельное белье клубничным джемом. По традиции простыни новобрачных вывешивались на подоконник для проветривания, и все соседи, да и вся деревня могли удостовериться в том, что брак состоялся и отныне нерасторжим. Даже люди социального положения Элизабет и Джона были не в силах избежать публичного обозрения.

– Вполне достаточно, – возразила Элизабет.

– Ну ладно!

Гертруда опустилась на жесткий стул и осмотрела маленькую гостиную.

– По крайней мере, он обеспечил тебя. И пока продолжает обеспечивать, думаю, особо скучать без него ты не будешь. Ты столько лет прожила старой девой!

– Джон будет меня обеспечивать, и он вернется, – спокойно ответила Элизабет. – Он поехал в Теобальдс с какими-то новыми растениями для графа. Но я ожидаю его со дня на день.

– Тебе надо было выбирать фермера. – Гертруда ехидно хихикнула. – Уж лучше муж, который пачкает землей пол в гостиной, чем муж, который исчезает утром после свадьбы.

– Лучше быть женой человека в фаворе у самого графа Сесила, чем бабой, которая, кроме своей деревни, ничего не видит и не хочет знать! – выпалила Элизабет.

– Ты меня имеешь в виду, дерзкая девчонка? – Гертруда вскочила на ноги. – Я не позволю тебе оскорблять меня. Я пожалуюсь твоему отчиму, ты еще пожалеешь о своей наглости. Он придет после обеда и объяснит тебе, что мы думаем о нахальных старых девах, на которых сегодня женятся, а завтра бросают. Да тебе повезет, если этот Джон вообще здесь появится. Ты еще будешь молить прощение у моего порога, еще поплачешь и попросишься обратно! Даже не сомневаюсь!

Элизабет уверенно прошагала к двери и распахнула ее.

– Я больше не девчонка, дерзкая или еще какая, – заявила она. – И ни ты, ни отчим не имеете права мною командовать. Я не обязана тебя слушаться, а отчима – тем более. Мой отец так не обращался бы со мной!

– Легко говорить! – воскликнула Гертруда. – Его здесь нет, он не может тебе возразить!

– Он бы и не возражал, – ответила Элизабет. – Он был как я. Верный. Мы храним верность любимым людям. Не перелетаем от одного к другому, как пьяная пчела.

Гертруда не могла снести этого намека на четыре замужества. Она подскочила к дверям и зашипела:

– Ну что ж, спасибо тебе, миссис Традескант. Я-то буду дома сидеть у камина с мужем, буду наслаждаться хорошей компанией и отличным настроением. Мы выпьем и повеселимся. И я лягу в теплую постель с мужчиной, который меня обожает. Уверена, ты мечтаешь о том же.

Элизабет подождала, пока мать не отойдет подальше, и захлопнула дверь с грохотом, слышным по всей улице, подчеркивая демонстративное неповиновение. Наконец стало окончательно ясно: Гертруда уже не вернется, чтобы оставить за собой последнее слово. Тогда Элизабет упала на колени на коврик у камина, уткнулась лицом в пустое сиденье мужниного кресла и зарыдала, вспоминая Джона.