Текст книги "Земные радости"

Традескант и Жан Робен пару часов гуляли по дорожкам королевского сада, после чего отдали должное потрясающему обеду, украшением которого стали несколько бутылок кларета из королевских погребов. Сын Жана Робена присоединился к ним, смыв с рук грязь после работы в саду. Он сел за стол и склонил голову в католической молитве. Пока звучали ритуальные слова по-латыни, Традескант беспокойно ерзал на месте, но, когда молодой человек поднял голову, Джон заулыбался и сказал:

– Надеюсь, мой сын последует моему примеру. Он совсем еще дитя, но я обучу его своей профессии, и – кто знает?

– Мужчина, владеющий ремеслом, обязан передать свои навыки, – заявил Жан Робен, говоря медленно ради гостя. – Саду требуется очень много времени, прежде чем он начнет плодоносить, значит, ты сажаешь сад для сына и следующих поколений. Это прекрасно, когда можешь произнести: «Посмотри на дерево внимательно, сынок. Когда оно достигнет определенной высоты, ты должен обрезать его так-то и так-то». Хорошо быть уверенным, что сад продолжит расти, что твоя работа и планы будут жить уже после тебя.

– Это бессмертие для простого человека, – задумчиво промолвил Традескант.

– Ничего так не желаю, как оставить после себя чудесный сад. – Жан Робен улыбнулся сыну. – А какое наследство для юноши!

Неделю спустя на прощальном ужине Жан и Традескант поклялись в вечной дружбе и верности братству садоводов. Джон был нагружен коробами с посадочным материалом, кошелями с семенами и дюжинами корешков и саженцев.

– И куда ты направишься теперь? – полюбопытствовал Робен.

Джон очень хотел в Испанию – медленно ехать по сельским дорогам и собирать растения с каждой обочины.

– Домой, – ответил он на своем плохом французском. – Домой, к жене.

Робен шлепнул гостя по спине.

– И к новому саду в Хатфилде! – воскликнул он, будто не сомневаясь в том, что это самое важное.

В декабре Традескант вернулся в Меофем. Он поцеловал Элизабет, затем помирился с малышом Джеем, который рассердился из-за того, что на него не обращают внимания. Джон привез сыну вырезанного из дерева маленького французского солдатика, одетого в форму личной стражи короля. Джей уже бегло разговаривал и был чрезвычайно тверд в суждениях. Утром после приезда Традесканта он закапризничал: ему не понравилось, что отец лег в постель к матери.

– Это мое место, – возмущенно заявил мальчик, сердито глядя на отца.

Джон, собиравшийся заняться с женой любовью сразу после пробуждения, был обескуражен очевидной враждебностью на личике сына.

– Это моя постель, – резонно возразил Джон. – И моя жена.

– Она моя мама! – завопил малыш и бросился на отца.

Традескант перехватил крохотные кулачки и зажал извивающееся сердитое тельце под мышкой.

– Вот тебе на! Это еще что такое? Я дома, и это мое место.

Элизабет улыбнулась обоим:

– Он был здесь мужчиной три месяца; тебя не было слишком долго.

Наклонившись к брыкающемуся маленькому сыну, Джон смачно поцеловал его в голенький животик со словами:

– Он снова полюбит меня. Я останусь до Двенадцатой ночи.

Элизабет не протестовала: она уже поняла, что господский сад важнее всего. Однако она выбралась из кровати, держась сдержанно и отчужденно. Джон отпустил ее, не отрывая глаз от смышленого личика сына.

– Когда-нибудь я возьму тебя с собой, – пообещал он малышу. – Дело не в том, что я занимаю твое место, – ты должен разделить мое место со мной.

Он кивнул на окно, на деревенскую улицу, имея в виду тот мир, что простирался за дорогой на Лондон и за пределами самого Лондона. Он имел в виду Европу, Африку и Восток.

Весна 1611 года

Джон пробыл в Меофеме немногим более трех недель, достаточно долго для того, чтобы постоянно мешаться под ногами у Элизабет в их маленьком домике, и для того, чтобы наладить отношения с сыном. Затем Традескант нанял повозку с возницей и собрался в Дорсет по грязным, почти непроходимым дорогам. Ему нужны были яблони для фруктового сада, а также вишни, груши, айва и сливы. Плюс деревья для парка: дуб, рябина, береза, бук.

– Где же ты возьмешь их? – беспокоилась Элизабет, подавая мужу тщательно заштопанный дорожный плащ и ставя под сиденье фургона корзину с едой.

– Куплю в садах, – пояснил Джон. – Яблоки же продают дюжинами, почему бы не продать и деревья?

– А дикие деревья для графского парка?

– Просто присвою их, – решительно произнес Джон, – в тех лесах, которые встретятся на пути. Я ведь буду проезжать через Нью-Форест [11]11
  Нью-Форест – заповедный парк, основанный в 1079 году Вильгельмом Завоевателем для охоты на оленей; в настоящее время популярный национальный парк.


[Закрыть]; как увижу саженец – остановлюсь и выкопаю.

– Тебя точно повесят! – воскликнула Элизабет. – Потащат в суд, который занимается королевскими лесами, и повесят за нанесение урона королевской охоте.

– А как еще найти деревья для моего господина? – спросил Джон. – Как иначе это сделать?

Он побывал во всех уголках Англии и вернулся с телегами, заполненными ветвистыми деревьями; кроны их качались и перешептывались. На Вест-роуд уже знали Джона; когда дети увидели, как он въезжает в город, а телеги тащатся следом, они побежали к колодцу и наполнили ведерки водой, чтобы полить деревья господина Традесканта.

Большой дворец был почти готов; сады постепенно принимали вид согласно основному плану. За все время возникла лишь одна длительная задержка – когда у рабочих закончились деньги, поскольку золотые реки Сесилов пересохли. Джон тогда испугался, что расходы на дом и сады превысили возможности его хозяина, а ведь сэра Роберта все предупреждали. Традескант чувствовал, хотя и не знал наверняка, что графа при дворе со всех сторон окружают враги, которые кланяются и льстят государственному секретарю, но при малейшем признаке слабости готовы свергнуть его, как свора гончих заваливает старого оленя. Но только поползли слухи о том, что Сесил зарвался и неминуемо потерпит неудачу, как у рабочих появились деньги, появились они и у банкиров в маленьких провинциальных городках, у которых Джон брал средства на покупку деревьев.

– Как вам это удалось? – обратился Джон к хозяину. – Вы продали душу, милорд?

– Почти, – мрачно улыбнулся Сесил. – Я продал все прочие владения и еще взял в долг. Но я должен закончить дом и сад.

Сначала Джон трудился непосредственно перед домом, а именно занимался огромным регулярным садом под террасой, где находились личные покои графа. Каждая дорожка, ведущая от здания, была выверена относительно окон личных покоев таким образом, что Сесил, выглянув в сад, видел перспективу прямых линий, убегающих к горизонту. Нарушая традицию, Традескант использовал для обрамления дорожек разные растения. Цвета шпалер менялись после каждого пересечения дорожек, они сливались и бледнели по мере удаления от дома. На всех перекрестках стояли небольшие статуи, напоминавшие о бренности человеческой жизни и мимолетности желаний.

– С тем же успехом я мог бы поместить тут вывески ростовщиков, – угрюмо заметил Сесил, когда они с Джоном шли по новым дорожкам.

Садовник в ответ усмехнулся.

– Вас предупреждали, милорд, – ласково упрекнул он своего господина, – но вы сделали все по-своему.

– И ты намекаешь, что я был не прав? – уточнил Сесил, с проблеском юмора посмотрев вверх, на более высокого Джона.

Тот покачал головой:

– Только не я! Это была великая авантюра. И великолепно выполненная. Но многое еще предстоит сделать.

– Я получил от тебя прекрасный подарок, – задумчиво произнес граф.

Они взбирались по ступеням каменной террасы. Сесил отказался принять помощь садовника и теперь тяжело подтаскивал свою хромую ногу. Джон ступал рядом, засунув руки глубоко в карманы и удерживаясь от того, чтобы вытащить руку и поддержать своего господина. Они добрались до верха, граф бросил быстрый благодарный взгляд на Джона и попросил:

– Прогуляйся со мной.

Они зашагали плечом к плечу по свежеуложенной брусчатке, рассматривая изгибающиеся партерные цветники регулярного сада.

– Так вот, ты преподнес мне отличный подарок. С каждым годом сад будет становиться все краше. Большинство даров расходуются за первые несколько недель, как любовь в молодости. Но твой подарок останется здесь после того, как нас обоих уже не будет.

Джон кивнул. Над ними было мягкое серое небо; на западе, там, где село солнце, розовели облака. В лесу заухала сова, ее бледная тень скользнула над новым фруктовым садом и исчезла внизу, в долине.

Граф улыбнулся:

– Я много сделал для Англии, но, возможно, самым верным решением было взять тебя на работу. Сад – моя главная радость в жизни.

Традескант ждал, когда граф продолжит говорить. В последнее время Сесил не был склонен к беседам, он просто брел рядом со своим садовником мимо постепенно появляющихся очертаний сада и парка. С каждым днем придворная жизнь требовала от графа все большего напряжения; влияние фаворитов вокруг короля не уменьшалось, проблемы дворцовой расточительности вставали все острее. При дворе царила мода на маскарады, по любому случаю устраивались убийственно дорогие представления: вечером – декламация, музыка, костюмы и постановка, утром – все полностью заброшено. Любой фаворит двора, будь то мужчина или женщина, считал своим долгом иметь костюм, сияющий драгоценностями; каждый исполнитель ведущей роли просто обязан был появиться на сцене на колеснице, а уйти под фейерверк.

Вместе с английской короной Яков унаследовал огромное богатство. Легендарная скупость прежней королевы сослужила стране хорошую службу. Ее отец оставил трон с двумя источниками доходов. Постоянный приток денег шел от продажи мест при дворе, королевских милостей и административных должностей. Поступали также редкие субсидии от покладистого парламента, которые брали из налогов.

Равновесие было весьма хрупким. Обложишь промышленность слишком суровым налогом – купцы, торговцы и банкиры будут жаловаться. Станешь часто ходить с протянутой рукой в парламент – деревенские сквайры, заседавшие там, попросту купят контроль над королевской политикой. Только жестоко экономя на всех расходах, занимая деньги, практикуя постоянные подарки, то есть поощряя откровенную тотальную коррупцию, король Генрих Тюдор и его дочь Елизавета скопили состояние для себя и обеспечили стабильное, надежное процветание для Англии. Масштабное присвоение имущества Католической церкви положило начало этому процессу, а тюдоровское обаяние и тюдоровское вероломство продолжили его.

Король Яков был новичком в таких делах, но его окружали полсотни наставников и советчиков, в том числе и Сесил. Граф надеялся, что Яков, который до этого вел скромное существование в холодных замках бедного королевства, проявит во всей красе семейную легендарную скупость и при этом не будет избалован показной пышностью.

Оказалось, однако, что к хорошему привыкают быстро. Яков, недавно возведенный на один из богатейших тронов Европы, не видел причин отказываться от своих желаний. Деньги из королевского кармана рекой текли на новых фаворитов, на роскошный двор, на каждую изысканную женщину и красивого мужчину. Даже постоянные усилия Сесила – откуп от налогов, продажа почестей, эксплуатация сирот, опекуном которых становился король, – не могли обеспечить казне постоянный доход. В скором времени королю предстояло созвать новый парламент, который мог выступить против него и против придворных фаворитов; проблема отношений между королем и народом могла открыться для обсуждения. Трудно было предугадать, куда заведут подобные дебаты.

Граф упрямо хромал впереди. Артритное бедро болело при ходьбе, последние несколько месяцев боль усиливалась. Сочувствуя хозяину, Джон придвинулся ближе, и Сесил оперся на его плечо.

– Всю жизнь я играл с силами, которые нами правят, – сказал граф. – Теперь я только и занимаюсь тем, что стараюсь просчитать последствия. Король проматывает состояние Елизаветы так, будто у колодца нет дна. И что в результате? Дорог нет, флота нет, защиты наших кораблей нет, никаких новых колоний, достойных упоминания… и народу нечего предъявить.

Темнело, прохладные сумерки начала лета скрыли пустые уголки сада, затемнили неприглядные места. На террасе граф задел плащом свои любимые гвоздики, посаженные Джоном в больших декоративных вазах, и воздух наполнился ароматом. Садовник наклонился, сорвал цветок и протянул его хозяину.

– Это вы привели на трон нового короля, – заметил Джон. – Вы хорошо послужили, и он получил Англию без проблем. Вы сохранили в стране мир.

Граф кивнул:

– Да, я помню. Но вот это маленькое каштановое дерево, Джон, это маленькое дерево в горшке может принести гораздо больше радости огромному числу англичан, чем все мои интриги.

– Большинство людей не склонно к политике, – извиняющимся голосом отозвался Джон. – Я лично предпочитаю растения.

Сесил рассмеялся.

– Хочу показать тебе кое-что. Возможно, ты удивишься.

Он повернул обратно, и Джон последовал за ним к дому. Широкая двойная дверь была открыта, с обеих сторон стояли слуги. Граф прошел мимо них, как мимо невидимок, а Джон вежливо кивнул. Скоро они оказались в затененном зале. Деревянный пол и панели пахли свежим деревом, в углах еще лежали опилки, контуры филенок на панелях отчетливо блестели. На дереве не было ни одного слоя полировки. Светлая древесина даже в сумерках светилась, будто купалась в солнечном свете. Винтовая лестница опиралась на большую колонну. Резчик, уходя домой после работы, накрыл ее тканью. Граф отвел ткань в сторону и спросил:

– Что ты видишь?

Чтобы рассмотреть, Джон подошел поближе. Колонна была квадратной и величественной, размером и надежностью соответствовала большому залу. В верхней части были вырезаны декор, гирлянды и ленты из листьев аканта. На одной стороне колонны резьба была незакончена, другая сторона была готова. На ней мастер изобразил человека, как бы выходящего из постамента, выступающего из резной рамы, чтобы занять свое место во внешнем мире и донести плоды своих трудов до самых отдаленных уголков.

В одной руке человек держал грабли на длинной ручке, в другой – огромный горшок с великолепным фантастическим цветком, через края переливались фрукты и семена – своего рода рог изобилия, полный добродетелей. Фигура была одета в удобные мешковатые штаны и прочную куртку, на голове – шляпа, надвинутая под щегольским озорным углом. Джон узнал себя, созданного из дерева на центральной колонне в графском дворце.

– Господи боже мой! Это я? – прошептал он с благоговейным вздохом.

Рука Роберта Сесила мягко легла ему на плечо.

– Ты, – подтвердил он. – И по-моему, очень похож.

– Но почему именно я на этой колонне, милорд? – удивился Джон. – Здесь можно было вырезать что угодно!

Граф улыбнулся:

– Да, выбор был велик: три грации, Зевс, Аполлон, что-нибудь из Библии или сам король. Это мой дом, и я хочу видеть на центральной колонне своего садовника.

Традескант посмотрел на шляпу, залихватски надвинутую на лоб, и на грабли, которыми отважно потрясала фигура.

– Не знаю, что и сказать, – промолвил он. – Для меня это слишком. У меня просто дух захватило.

– Слава приходит в разных обличьях, – ответил Роберт Сесил. – Но думаю, люди будут тебя вспоминать, сидя под каштановыми деревьями и нюхая цветы, благоухающие в их садах. И ты останешься на этой колонне, пока будет стоять мой дом. Джон Традескант, запечатленный для потомков, стремящийся вперед с цветком в одной руке и граблями в другой.

Осень 1611 года

Наконец для Элизабет и маленького Джея настало время переселения в Хатфилд. Гертруда, внезапно охваченная материнской нежностью, явилась проводить их и чуть не всплакнула из-за предстоящей разлуки. Все вещи погрузили в один фургон, Элизабет устроилась рядом с Джоном на сиденье возницы, а Джей втиснулся между ними.

– А где каштановое дерево? – вспомнил Джон.

– Опять он про это дерево! – воскликнула Гертруда, но без обычного ехидства.

– Благополучно отправится сзади, вместе с кухонными вещами, – пояснила Элизабет.

Передав жене вожжи от мирно стоящей лошади, Джон отправился к задней части фургона посмотреть, нормально ли пристроен бочонок с деревом. Деревце было прислонено к поручню под углом, то есть в дороге нежная кора на стволе могла повредиться. Джон сжал губы, удерживая суровые фразы. У Элизабет было много работы, она организовала переезд целого дома. Да еще маленький ребенок, подвижный как щенок, целый день крутился у нее под ногами. Традескант понимал, что не должен винить жену за небрежность к растению, которое было для нее лишь символом его любви. Элизабет никогда не заботилась об этом дереве так, как он. И было бы несправедливо требовать от нее иного. Он снял с фургона пару стульев и переставил вещи, надежно закрепляя деревце, потом вернулся на место кучера.

– А твой ребенок удобно сидит? – резко спросила Элизабет.

Джон кивнул и спокойно пояснил:

– Это очень дорогое дерево. Наверное, дороже фургона со всем содержимым. Мы были бы дураками, если бы сломали его по неосторожности.

Гертруда бросила быстрый взгляд на дочь, как бы сокрушаясь по поводу мужского упрямства. Элизабет потянулась к матери из фургона, поцеловала ее на прощание и сказала:

– Пожалуйста, навести нас в Хатфилде.

Когда фургон тронулся, Гертруда отступила назад и помахала им вслед, и Джей помахал в ответ. На какое-то мгновение ей показалось, что она сможет заплакать; Гертруда старательно скривила лицо и подумала о том, что потеряла дочь и внука, но слезы так и не пришли.

– Счастливого пути! – крикнула она, глядя, как Традескант удобнее устраивается на жестком сиденье возницы, словно готовится преодолеть полмира.

Когда фургон отъехал, Гертруда пробормотала себе под нос:

– Ну да, вижу-вижу, Джон Традескант, как твое сердце подпрыгивает от радости при одном только слове «путешествие». Лучше бы Элизабет создала семью с нормальным фермером откуда-нибудь из Кента. Тогда она бы и венчалась в отцовской церкви, и отпевали бы ее там же, где и крестили. Но нет, это все не для тебя, Джон, ты принадлежишь Сесилу со всеми потрохами, и честолюбие у тебя такое же, хотя забавно проявляется – в тяге ко всем этим редкостям и странствиям. И Меофем никогда не станет для тебя достаточно большим, загадочным и диковинным.

Маленький носовой платочек вспорхнул над удалявшимся фургоном, Гертруда выхватила свой и помахала.

– А все-таки Джон ее не бьет, – философски рассуждала она. – К тому же есть масса других, куда более плохих вещей, чем сад и господин, которые мужчина любит больше жены.

Элизабет и Традескант, не подозревающие о таком безжалостном и довольно точном описании их жизни, обнаружили, что чем дальше от Меофема, тем лучше их настроение.

– Странно, что я поселюсь где-то в другом месте. – Элизабет улыбнулась. – И дом будет больше, и сад лучше.

– Там вокруг вместо улиц сплошной парк, – подхватил Джон. – Джею будет где играть. А сады такие, каких Англия еще не знала. Фонтаны, речки!

– Нужно будет следить, чтобы он не убежал и не упал в воду, – озаботилась Элизабет. – Малыш очень непоседливый. Мне столько раз приводили его, когда он был уже на полпути в Суссекс.

– В садах милорда он может бродить сколько захочет, – заметил Джон с удовлетворением. – Там никто не причинит ему вреда.

– А обедать мы где будем – в большом доме или у себя? – спросила Элизабет.

– Если хозяина нет в поместье, то где угодно. Но если граф во дворце, он любит, когда слуги обедают в холле. И мне приятно видеть его.

– Так повелось, потому что дома тебе никто не готовил обед, – возразила Элизабет. – Но теперь рядом буду я…

Джон нежно положил ладонь на руку жены.

– Вопрос не в том, кто приготовит обед, ты или кухарки, и даже не в том, чью компанию я бы предпочел, – пояснил он. – Просто если граф будет меня искать и заглянет в холл, мне необходимо там быть. Ты уже должна это понимать, Элизабет. Мы собираемся жить на его земле, в его доме, и этот дом он дает нам бесплатно. Ты должна понимать, что хозяин для меня на первом месте.

На секунду Джону показалось, что жена набросится на него с бранью, а если они поругаются, то легко могут дуться друг на друга все два дня путешествия, потому что оба страшно обидчивые. Но потом Традескант увидел, что Элизабет признала существующее положение дел.

– Я понимаю, – сказала она. – Но мне трудно с этим смириться. Род, к которому я принадлежу, моя семья – мы свободные землевладельцы на собственной земле. И обедаем там, где пожелаем.

– Иногда только хлебом с беконом, – добавил Джон.

– Даже если и так. Это наш хлеб и бекон, и мы не боимся впасть в немилость.

Традескант кивнул:

– Если бы я довольствовался должностью простого фермера или садовника, жил бы сам по себе со своим маленьким садиком, где выращивал бы цветы, луковицы или фрукты на продажу, то я тоже был бы таким. Но я мечтал о большем, Элизабет. Мечтал о возможности создать самый великолепный сад в Англии. Граф подарил мне эту возможность, когда я был еще совсем молодым, таким молодым, что любой другой хозяин года три держал бы меня в учениках под чьим-нибудь надзором, прежде чем принял бы меня всерьез. Сесил поверил в меня, он рискнул. Он дал мне Теобальдс, когда я был совсем щенком.

– Неужели ты не видишь, чем заплатил за это? – воскликнула Элизабет. – Ты даже не можешь сам решить, где тебе обедать. Не можешь решить, где тебе жить. Иногда мне кажется, что ты не можешь сам решить, что тебе чувствовать. Значение имеют только чувства графа, но не твои.

– Так уж повелось, – вздохнул Джон. – Так устроен мир.

Элизабет покачала головой:

– Только не в Меофеме. И не в моей семье. И не в нашей стране. Лишь при дворе каждый ищет, как подняться под покровительством знатного человека. И только при дворе важный человек нуждается в приживалах, демонстрируя этим свою значимость. Но по всей Англии мужчины и женщины живут со своими убеждениями и никого не называют господином.

– Ты считаешь, такая жизнь лучше?

– Конечно, – подтвердила Элизабет.

Но то, что для нее было свободой от гнетущего долга, Джону представлялось потерей и непереносимой пустотой.

– Без моего господина я бы не сделал карьеру, – отозвался Традескант. – А то, что ты называешь свободой, – малая цена за возможность принадлежать душой и сердцем великому человеку. Я с радостью плачу эту цену.

– Но я тоже плачу ее, – спокойно сказала Элизабет.

На секунду Джон взглянул на жену – что-то в ее голосе заставило его ощутить нежность и сожаление, что они не стали друг для друга чем-то большим. Элизабет подумала, что муж обнимет ее за плечи и притянет к себе, правя одной рукой, и они поедут дальше, как влюбленный парень и его девушка на ярмарку.

– Да, ты тоже платишь, – согласился Джон, держа вожжи в обеих руках. – Ты знала, что выходишь замуж за человека, чей долг уже определен. Я стал слугой Сесила еще до нашей помолвки, не говоря уже о свадьбе. Ты знала об этом, Элизабет.

Элизабет не отрывала глаз от прямой дороги.

– Я знала, – произнесла она чуточку мрачно. – И не жалуюсь.

Традескант прекратил дальнейший разговор, понадеявшись, что Элизабет увидит приготовленный для них графом дом и поймет: следовать за великими лучше, чем быть независимым маленьким человечком. Понаблюдав за лицом супруги, когда они приближались к Хатфилду, Джон мысленно отметил, что какое-то время жалоб на Сесила не будет.

Граф дал им не просто коттедж – пару тесных комнатенок на первом этаже с шаткой лестницей в спальню, сильно напоминающую сеновал. Нет, это был настоящий дом с забором и дорожкой из красивой кирпичной крошки. Тропа вела к входной двери, расположенной между двумя окнами, настоящими застекленными окнами с толстыми свинцовыми рамами.

От восхищения Элизабет потеряла дар речи.

– О! – только и вымолвила она, спрыгивая с жесткой скамьи фургона.

Толстый слой светлой соломы покрывал низкую крышу. Новые балки в стенах еще сохраняли золотистый цвет на фоне бледно-розовой штукатурки.

– Новый, – прошептала Элизабет. – Его построили специально для нас?

– Для нас, и ни для кого другого. Входи, – пригласил Джон.

С глазами, круглыми, как у охотящейся совы, Элизабет переступила порог своего жилища. По пятам за ней следовал Джей. Они оказались внутри холла с плиточным полом. В камине уже горел огонь, приветствуя их. Справа была кухня c большой каменной раковиной и широким очагом. Слева – небольшая комната, которую хозяйка могла использовать по своему желанию: как кладовую или гостиную. Наверх вела настоящая массивная лестница с прочными деревянными ступенями и балясинами. На втором этаже имелись две комнаты, каждая вместила бы полутораспальную кровать, не говоря уже об узкой маленькой кровати и детской кроватке на колесиках, которые семья привезла из Меофема.

– И сад! – ликующе провозгласил Джон.

– Сад!

Элизабет рассмеялась над предсказуемостью мужа, но послушно спустилась с ним по лестнице и прошла через кухню к задней двери.

Сесил разрешил Джону брать любые растения и саженцы из дворцового сада, чтобы тот мог создать свой Эдем. На небольшом, огороженном стеной участке Традескант разбил маленький фруктовый сад. Дорожка была обсажена яблонями и сливами и ограждена решетками для вьющихся растений. Прямо у задней двери находился декоративный огород, где росли пряные травы, имелись грядки с клубникой, горохом, бобами, луком и зеленью.

– Он кажется таким… – Элизабет сделала паузу, подбирая нужное слово. – Укоренившимся. Словно был здесь всегда.

Краткий проблеск гордости озарил лицо Джона.

– Я научился этому за последний год, – похвастал он. – Теперь знаю, как заставить молодой сад выглядеть так, будто он растет со времен райского сада. Просто надо посадить деревья максимально близко и пересадить до того, как сад наполнится. Конечно, есть риск, ведь некоторые деревья слишком большие для пересадки. Вокруг корней следует выкопать широкие канавки. Зато сейчас эти деревья…

Традескант замолчал: жена улыбалась ему, но не слушала.

– Мне удалось придумать, как перемещать деревья, чтобы они не засыхали, – закончил Джон. – Но это мало кому интересно, разве что другому садовнику.

– Самое главное, что ты подарил мне красивый сад, и я буду дорожить им. – Элизабет обняла мужа и прижалась к нему. – Я очень тебе признательна. Теперь я понимаю, почему тебе недостаточно маленького клочка земли в Меофеме. Я даже не подозревала, что ты разобьешь сад при доме так же, как делаешь большие сады, так что ты очень меня порадовал.

Джон улыбнулся ей, наклонился и поцеловал; ее губы были все еще мягкими и теплыми. Он вдруг ощутил желание и подумал, что ночью они займутся любовью в новой комнате, а завтра проснутся, выглянут в окно и увидят просторы Хатфилдского парка.

И начнется новая жизнь.

– Мы с тобой будем наблюдать за ростом этих деревьев, – пообещал Джон. – Каштановое дерево посадим в дальнем углу сада, а в старости будем отдыхать в его тени.

Элизабет крепче обняла супруга.

– И мы будем жить в своем доме, – сказала она твердо.

Джон поводил щекой по ее теплому чепцу.

– Когда состаримся, – обезоруживающе добавил он.

На следующий день сам граф навестил Традескантов в их новом жилище. Великолепие экипажа, запряженного скаковой лошадью, взволновало Элизабет и повергло в благоговейный трепет. Один ливрейный лакей правил, а другой стоял на запятках. Элизабет подошла к воротам, присела в реверансе и, заикаясь, пробормотала слова благодарности. Джон просто открыл ворота и подошел к дверце кареты, словно встречал близкого друга.

– Вы больны? – тихо спросил он Сесила.

Лицо его светлости было желтым, морщины казались глубже, чем обычно.

– Не хуже, чем всегда.

– Что, кости?

– На сей раз живот, – пожаловался Сесил. – Я прескверно себя чувствую, Джон. Но пока что не могу бросить работу. Намереваюсь реформировать финансовую систему вопреки воле короля. Если он все же согласится, то смогу склонить парламент к принятию моего плана: отдать им на откуп торговлю привилегиями в обмен на достойное содержание для короля.

Джон моргнул.

– Вы хотите, чтобы парламент платил королю? Чтобы король стал слугой парламента?

Сесил кивнул:

– Все лучше, чем год за годом бесконечные пререкания по мелочам, когда они требуют от короля сменить фаворитов, а тот требует больше денег. Все, что угодно, лучше, чем это. Для подобных ежегодных игр в попрошайничество королю нужно иметь море обаяния, а Яков в этом смысле совсем не похож на Елизавету.

– Может, вы отдохнете и вернетесь к делам позже? – настойчиво предложил садовник.

Глаза из-под тяжелых век остановились на лице Джона.

– Ты что, подвизался аптекарем?

– Но разве вы не можете передохнуть?

Поморщившись, граф протянул руку своему слуге; даже этот простенький жест явно причинял Сесилу боль. Джон взял руку так нежно, как обычно держал малыша Джея, пока тот спал. Машинально он накрыл ладонь хозяина другой рукой и почувствовал, как холодны пальцы графа и как слаб пульс.

– Я выгляжу настолько больным?

Традескант замешкался. По лицу Сесила промелькнула улыбка.

– Ну же, Джон, – почти прошептал он. – Ты всегда гордился тем, что говоришь правду, не превращайся сейчас в придворного.

– Вы выглядите очень больным, – подтвердил Джон тихо.

– Смертельно больным?

Во взгляде хозяина, брошенном из-под тяжелых век, Традескант уловил желание услышать правду.

– Я в этом не разбираюсь, но, по-моему, да.

Сесил слегка нахмурился, и садовник крепче сжал его тонкую ледяную руку.

– Мне так много нужно успеть, – вздохнул государственный секретарь.

– Подумайте сначала о себе, – наставительно произнес Джон. – Прошу вас, милорд. Подумайте о себе.

Наклонившись, граф прижался щекой к теплому лицу Традесканта.

– Ах, Джон, – мягко промолвил он. – Как бы я хотел обладать хоть частью твоей силы!

– Дал бы мне Господь возможность поделиться с вами силой, – отозвался Джон.

– Поехали со мной, – предложил граф. – Прокатимся, ты опишешь мне, что посадил, как будет выглядеть сад. Пусть даже он вырастет после нас. Расскажешь мне, как все расцветет через сто лет, когда нас уже не будет на свете. Этот сад переживет нас обоих, и здоровых, и больных.

Традескант забрался в экипаж рядом со своим господином и положил руку на спинку сиденья, защищая Сесила от ударов. Забытая у ворот Элизабет наблюдала, как отъезжает экипаж.

– Ты создал бархатный футляр для моей драгоценности, – заметил граф со спокойным удовлетворением.

Экипаж медленно катился по аллее, вдоль которой выстроились недавно посаженные деревья.

– Мы когда-то вместе начинали и неплохо вместе поработали, Джон.