Текст книги "Земные радости"

Январь 1610 года

Роберт Сесил нашел Традесканта на коленях в регулярном саду Теобальдса.

– Дело сделано. Я искал тебя. Король уже в этом году назовет Теобальдс своей собственностью. Нам пора переселяться.

Садовник поднялся на ноги и отряхнул с рук холодную землю.

– Что ты делаешь? – поинтересовался граф.

– Заново укладываю белые камешки, – пояснил Джон. – От мороза они сдвигаются, проступает грязь и портит картину.

– Брось все как есть, – жестко велел граф. – Пусть теперь это заботит королевских садовников. Яков хочет Теобальдс, он давил на меня все это время, бесконечно намекал, а Рочестер подначивал короля всякий раз, когда тот, казалось, готов был оставить эту идею. Я продержался три года, но теперь сдаюсь и уступаю Якову поместье, черт побери. Наконец он счастлив, и Рочестер счастлив, а у меня есть Хатфилд.

Традескант не сводил глаз с лица своего господина.

– Ты разобьешь там великолепные сады, – пылко рассуждал Роберт Сесил, словно его пугало спокойное молчание Джона. – Поедешь за границу, накупишь там всяких диковинок. А как поживают наши каштаны? Они отправятся с нами. Возьми из наших садов все, что тебе нравится; в Хатфилде мы начнем все сначала.

Сесил замолчал. Джон все так же смотрел на него, не проронив ни звука. Самый могущественный человек в Англии, второй после короля, торопливо отошел от своего садовника на пару шагов, но потом снова повернулся к нему.

– Джон, я готов разреветься, как младенец, – признался он.

– Я тоже, – кивнул Традескант.

Граф протянул руки, и Джон раскрыл ему объятия. Двое мужчин, один худенький и кособокий, другой – широкоплечий и сильный, слились в долгом суровом объятии. Потом их руки упали, и они отстранились друг от друга. Сесил вытер глаза рукавом богатого камзола. Джон хрипло откашлялся и предложил хозяину опереться на его руку. Граф принял помощь своего слуги. Бок о бок они пошли прочь из регулярного сада.

– Купальня, – пробормотал сэр Роберт. – В Хатфилде мне ничего подобного построить не удастся.

– А тюльпаны? Я только что посадил их. И подснежники, и желтые нарциссы.

– Ты уже посадил луковицы?

– Сотни. Еще осенью, чтобы весной было красиво.

– Мы выкопаем их и заберем с собой!

Джон неодобрительно покачал головой, выражая несогласие с хозяином, но вслух ничего не сказал. Они медленно приблизились к декоративной горке. Рядом с дорожкой, по руслу, уложенному белоснежными камешками, журчал ручей. Джон замешкался.

– Давай поднимемся наверх, – предложил граф.

Они тяжело побрели по извивающейся тропинке. Джон обрезал вьющиеся розы, которые росли по обеим сторонам так аккуратно, что напоминали изгородь, сплетенную из ивовых прутьев. Сесил приостановился, чтобы отдышаться и успокоить боль в хромой ноге. Джон обхватил его за талию, стараясь поддержать.

– Пошли дальше, – скомандовал Сесил, и они продолжили восхождение по дорожке, что снова и снова огибала невысокий холм.

Кое-где на розах показались слишком ранние бутоны густого малинового цвета – цвета красного вина. На вершине холма в самом центре плескался фонтан, рядом находилась двухместная скамейка. Традескант набросил на нее свой плащ. Граф опустился на скамью и кивком разрешил Джону сесть рядом, как равному. Они разглядывали дворцовые сады, расстилающиеся перед ними, как карта, вытканная на гобелене.

– А наши леса, – посетовал граф. – Деревья, что мы посадили.

– А колокольчики весной, – вторил Джон.

– А фруктовый сад и гряда персиковых деревьев!

– А газоны! – Традескант кивнул в сторону гладкой травы, что лежала во всех дворах огромного дворца. – Таких газонов нет во всем королевстве. Ни одного сорняка! Парни, которые подстригают их, знают, что оставлять нужно только полдюйма.

– Не вижу никакой грязи в регулярном саду, – заметил Роберт Сесил, рассматривая сад именно так, как и было задумано, – сверху.

– Сейчас ее уже нет, – отозвался Джон с несвойственной ему раздражительностью. – Я все утро мыл камешки в ледяной воде.

– Еще мне будет не хватать охоты, – пожаловался граф.

– А я ничуть не пожалею, если исчезнут олени, объедающие весной молодые побеги.

Сесил покачал головой:

– Говорят, здесь самый прекрасный сад в Англии. И самый великолепный дворец. И что никогда не появятся другой такой дворец или сад, достойные сравниться с Теобальдсом.

– Согласен, – кивнул Джон.

– А я не смог сохранить его, – печалился граф. – Это месть за то, что мой отец казнил мать Якова. Король отнял у меня дом моего отца, его гордость и радость. Что я мог возразить на это? Я старался и так и сяк, изворачивался и увиливал, показывал другие дворцы. Это все моя вина. Мы с отцом построили роскошный, слишком прекрасный дворец. Он неизбежно вызывал зависть.

– Все здесь принадлежит королю. – Джон пожал плечами. – Вся страна. И все мы не более чем его слуги. И если ему захочется чего-нибудь, мы обязаны отдать это.

Граф с любопытством покосился на садовника.

– Ты действительно в это веришь?

Джон кивнул, лицо его оставалось открытым и бесхитростным.

– Он король Божьей волей. Отказать ему невозможно, это как пропустить молитву.

– Дай ему, Господи, таких же преданных подданных, как ты.

– Аминь.

– А теперь бросай мыть камни и начинай готовить растения к переезду. И выкопай эти проклятые луковицы.

Граф поднялся на ноги и застонал от боли.

– В холодную погоду у меня все кости ломит.

– Луковицы я оставлю, – возразил Джон.

Сесил поднял бровь.

– Вы подарили ему дом и землю, – продолжал Традескант. – Я тоже умею быть щедрым. Пусть весной король увидит эти тюльпаны. А для Хатфилда я закуплю прекрасный посадочный материал в Нидерландах; не надо красть отсюда.

– Благородный жест садовника? – улыбнулся Сесил.

– И я порой не чужд благородства, – ответил Джон.

Когда Елизавета была прилежной девочкой, усадьба Хатфилд в Хартфордшире стала для нее домом и тюрьмой. Юная Елизавета жила в страхе перед топором палача, годы царствования ее сводной сестры таили для нее опасность. И именно отец Роберта Сесила пришел к Елизавете в сад и принес весть, что теперь она королева.

Сэр Роберт и Традескант осматривали место будущего дворца, где пока была грязная лужа, оставленная строителями.

– Я сохраню дерево, под которым отдыхала Елизавета, – сказал Сесил. – Но разрази меня гром, если я коснусь этого убогого маленького домишки. Он никогда не производил особого впечатления. Неудивительно, что королева сидела в саду – там хоть есть где сидеть.

– Здание находится на холме. Если вырубить все вокруг, можно сделать из него летний дом для приемов или театр для маскарадов.

Граф покачал головой:

– Оставь. Лишний дом со своей кухней и конюшней всегда пригодится, если приедет кто-нибудь важный с большой свитой. Пойдем лучше взглянем на строительство.

Сесил направился через сад к дому. Джон медленно следовал за ним, окидывая все вокруг быстрым внимательным взглядом.

– Неплохие деревья, – отметил он.

– Они могут остаться, – разрешил граф. – Парком занимается Маунтин Дженнингс, дизайном сада – один француз. Но посадки за тобой.

– Лучше уж сажать сад, чем рисовать план для него, – заявил Джон, подавив непроизвольное и недостойное чувство зависти.

– Ты же знаешь, что после первого лета все будет по-твоему, – напомнил Сесил. – Француз вернется в Париж, и ты станешь полным хозяином. Если тебе что-то не понравится, можешь сообщить мне, что не прижилось.

– Вряд ли я долго продержусь на этой работе, если буду гробить посадки, милорд, – хмыкнул Джон.

Граф улыбнулся:

– Полно тебе, забудь о растениях, лучше скажи, что думаешь о новом здании?

Это был большой дом-усадьба. Не такой просторный, как Теобальдс, который сразу создавался как дворец и вскоре разросся в целую деревню. Но это был величественный красивый дом в современном стиле, достойный представлять богатство Сесилов, принимать у себя чрезмерную роскошь королевского двора и занять свое место среди лучших домов Европы.

– С обеих сторон будут большие дворы, – описывал граф. – Сотня комнат, отдельная кухня вместе с пекарней. Все это стоило мне, почитай, тридцать тысяч фунтов только за один дом. Видимо, на сады и парк придется потратить столько же.

Джон выпучил глаза.

– Вы разоритесь! – воскликнул он.

– Король щедрый господин для тех, кто хорошо ему служит. – Сесил покачал головой и добавил: – И даже для тех, кто служит ему плохо.

– Но шестьдесят тысяч фунтов!

– Это мои деньги, – отрезал граф. – Это мой показательный дом и, в конце концов, мои грандиозные похороны. Что еще делать с деньгами? Только тратить на то, что любишь. Так какой же у нас будет сад, а, Джон? Ты считаешь, что мне стоит экономить на растениях?

Джон почувствовал, как в груди поднимается волнение.

– У вас уже есть чертеж?

Хлюпая сапогами по грязи, граф подвел Традесканта к маленькому сарайчику с расстеленным на столе планом.

– Все здесь. Как только строители закончат, расчистишь землю и можешь сеять газон.

– Да, милорд, – автоматически отозвался Джон, изучая план.

Территория парка была так велика, что дом, изображенный в масштабе, казался лишь маленьким квадратиком в середине чертежа. Традескант обвел глазами сады. Все дворы засажены разными цветами, в каждом дворе – свой изысканный регулярный сад с партерным цветником. Между шпалер – широкая аллея из фруктовых деревьев и величественные водные элементы. Вдоль террасы водоем, на берегу которого – скамейки и нежные фруктовые деревья в кадках. На террасу гигантским потоком изливается вода из медной статуи, которая стоит на большой каменной глыбе. Дальше от дома – фруктовые сады, лесные аллеи, площадка для игры в шары и достаточно высокая горка, на вершину которой по вьющейся тропе можно забраться верхом на коне.

– Это облегчит твою тоску по Теобальдсу? – шутливо спросил граф.

– Мою – да, – кивнул Джон, оценивая размах замысла.

Он пребывал в смятении, воображение бешено работало, прикидывая, каким образом он добудет тысячи фруктовых деревьев, где купит миллионы цветов.

– А вашу, милорд?

Граф пожал плечами:

– Служба у короля не бывает легкой, Джон. Помни об этом. Истинные слуги его величества даже ночью не спят крепко. Я буду скучать по своему старому дому. – Сесил снова повернулся к плану. – Но зато нам есть чем заняться в старости.

– Да нам дел на всю жизнь хватит! – воскликнул Джон. – Но где же я достану столько золотых рыбок для водоема?

– Поинтересуйся в округе, – небрежно бросил граф. – Уж сотню пар ты найдешь! А если их правильно содержать, они размножатся, даже не сомневаюсь.

Джон фыркнул против воли:

– Вы-то не сомневаетесь, милорд, да ведь это моя работа.

– Вот именно. – Сесил широко улыбнулся. – На твоем прекрасном коттедже сейчас меняют крышу, и я прибавляю тебе жалованье. Сколько я тебе обещал?

– Сорок фунтов в год, сэр, – ответил Джон.

– Пусть будет пятьдесят, – проявил великодушие граф. – Почему бы и нет? Я этого даже не замечу среди прочих расходов.

Лето 1610 года

Джон решил, что, пока он путешествует по Европе, закупая деревья для графа, Элизабет и маленький Джей должны оставаться в Меофеме. Элизабет протестовала, заявляя, что хочет жить в новом коттедже в Хартфордшире, но Джон твердо стоял на своем.

– Если малыш заболеет или ты почувствуешь себя плохо, то за вами некому будет ухаживать, – объяснял он в один из последних дней августа, собирая вещи в дорогу.

– В Меофеме тоже никого нет, кто бы стал нас лечить, – возразила Элизабет.

– Здесь вся твоя семья, твоя мать, кузены, сестры и тети.

– Вряд ли Гертруда будет мне помогать.

– Может, ты и права. Но свой долг по отношению к тебе она выполнит. Проследит, чтобы у тебя были вода, еда и огонь в очаге. А вот в Хатфилде я никого не знаю, кроме строителей. Даже слуг в доме пока нет. Усадьба готова только наполовину.

– Но они вот-вот закончат!

Джону трудно было передать на словах весь объем строительства.

– Пока что все выглядит так, будто работы продлятся еще лет десять или вообще всегда. Конечно, уже есть и крыша, и стены. Но внутри пока ничего не сделано, трубы, полы и окна еще предстоит установить. На площадке сейчас трудятся сотни плотников и резчиков по дереву. Послушай, Элизабет, там, между болот, граф создает маленький город. И я должен эти болота засадить и превратить в прекрасный сад.

– Не говори с таким благоговейным трепетом, – ласково упрекнула мужа Элизабет. – Ты волнуешься, как мальчишка.

Джон улыбнулся, чувствуя ее правоту.

– Но я боюсь за его светлость, – признался он. – Граф взялся за непосильную задачу. Сложно представить, как он будет за все расплачиваться. И еще он покупает дома в Лондоне, а потом продает. Опасаюсь, что он влезет в долги…

Традескант замолчал. Даже с Элизабет он не обсуждал подробности деловых договоренностей Сесила, хотя тот регулярно брал взятки и уводил из казначейства деньги. Бывало, король превращал людей в банкротов, предъявляя им обвинения в государственной измене или преступлении против короны, а на следующий же день первый министр приобретал их имения по бросовой цене.

– Ходят слухи, что он захватчик, – заметила Элизабет. – Ни лес, ни общинная земля не защищены от огораживаний [10]10
  Огораживания – в Англии конца XV – начала XIX века насильственный сгон крестьян феодалами с земли, которую затем феодалы огораживали изгородями, канавами и т. п.


[Закрыть]. Сэр Роберт все забирает себе.

– Это все его, – решительно возразил Джон. – Он берет свое по праву. Над ним лишь король, а над королем – только Бог.

Элизабет скептически взглянула на мужа, но оставила свои мысли при себе. Она была слишком похожа на своего отца – священника, исповедующего упрямый и независимый протестантизм, – чтобы принять духовную иерархию супруга, ведущую от Бога на небесах к последнему нищему. При этом каждый у Джона занимал свое место, а король и граф стояли всего лишь на ступень ниже ангелов.

– Я и за себя переживаю, – продолжал Джон. – Граф доверил мне кошелек с золотом и велел покупать и покупать. А вдруг меня обманут? Страшновато отправлять растения в такой долгий путь. Сесил хочет получить сразу готовый сад и поэтому дал указания везти уже взрослые плодоносящие деревья. А я думаю, что молодые и крепкие лучше перенесут дорогу!

– Во всей Англии нет садовода лучше тебя, – ободрила мужа Элизабет. – И графу это известно. Просто я хотела бы сопровождать тебя. Ты не боишься ехать один?

– Я мечтал о путешествии, еще когда был мальчишкой, – признался Джон. – И работа на моего господина искушала меня всякий раз, когда я отправлялся в доки и беседовал там с людьми, посетившими дальние края. Где они только не побывали! И с собой везли лишь крошечную часть того, что видели. Если бы я мог уплыть с ними в Индию или хотя бы в Турцию, только подумай, какие диковинки я мог бы привезти.

Внимательно посмотрев на мужа, Элизабет слегка нахмурилась:

– Ты ведь не собираешься забираться так далеко?

Джон обнял ее за талию, пытаясь успокоить, но не мог заставить себя солгать.

– Мы нация странников, – сказал он. – Самые высокородные лорды, друзья моего господина, составили свои состояния за морями, для них море все равно что ровная дорога. И хозяин всегда вкладывает деньги в поездки по морю, берущие начало в Лондоне. Мы великая нация, и у нас слишком много людей для одного острова.

В деревне Элизабет бывали случаи, что мужчины пропадали в море, поэтому она старалась удержать мужа на земле.

– Ты же не собираешься покинуть Англию?

– Конечно нет, – ответил Джон. – Но и путешествовать я не боюсь.

– Не знаю, как ты сможешь так долго без нас обходиться, – вздохнула Элизабет. – И малыш Джей сильно изменится к твоему возвращению.

Традескант кивнул.

– Записывай все новое, что он будет говорить, а когда я приеду, ты все мне расскажешь. И позволь ему посадить черенки, которые я принес. Это любимые гвоздики моего господина, они очень хорошо пахнут. В нашей почве они должны отлично прижиться. Пусть малыш сам выкопает ямку и посадит цветы. Сегодня я показал ему, как это делается.

– Я видела.

Элизабет наблюдала из окна, как ее муж и их шустрый темноглазый и темноволосый сын стояли на коленях перед небольшим квадратом земли и вместе копали. Джон старался вникнуть в быструю детскую речь, а малыш Джей смотрел в лицо своему отцу и повторял звуки до тех пор, пока, путаясь в догадках, они не стали понимать друг друга.

– Копать! – настаивал малыш Джей, всаживая маленькую лопатку в землю.

– Копать, – согласился отец. – Теперь опустим этих крошек в их кроватки.

– Копать! – повторил Джей.

– Не здесь, – остановил Джон. – Сейчас им нужно побыть в покое, а потом они вырастут и превратятся в красивые цветы для мамы.

– Копать! Хочу копать!

– Нельзя копать! – повысил голос Джон, быстро опускаясь до упрямства ребенка.

– Копать!

– Нельзя!

– Копать!

– Нельзя! Элизабет! Забери своего сына! Он тут все порушит еще до того, как цветы догадаются, что их посадили!

Она вышла из дома, подхватила Джея на руки и отнесла в другой конец сада, пообещав дать погладить папину лошадь.

– Вряд ли наш сын станет садовником, – заметила Элизабет. – Ты на это не рассчитывай.

– Он понимает, как важно копать глубоко, – возразил Джон. – А остальное приложится.

Сентябрь 1610 года

Джон отправился в плавание в сентябре. После четырех скучных дней ожидания южного ветра в Грейвсенде он пережил бурную и пугающую переправу через пролив. Корабль причалил во Флашинге; там Традескант нанял большую плоскодонку для передвижения по каналам, собираясь по пути в Дельфт останавливаться у каждой фермы и спрашивать, что у них есть на продажу. К его большому облегчению, лодочник говорил по-английски, пусть и с таким же сильным акцентом, как у любого корнуольца. Бечеву лодки неторопливо тянула добродушная сонная лошадь, которая во время частых передышек паслась на обильно поросших травой берегах. Джон видел фермеров, которые занимались исключительно разведением и продажей знаменитых тюльпанов; состояние и благополучие этих работяг целиком зависели от возможности получать все новые окраски бутонов. Встречались там и фермы, которые были для Джона в диковинку. Крестьянки в огромных деревянных сабо, защищавших ноги на песчаной плодородной почве, и в больших белых шляпах, берегущих головы от солнца, обихаживали ряд за рядом стебли с обвисшими листьями. Женщины продвигались вдоль рядов с инструментом, напоминающим деревянную ложку, бережно вытаскивали гладкие круглые луковицы и аккуратно укладывали их на землю. Следом ехала тележка и подбирала все луковицы.

Джон наблюдал. У каждого пучка листьев, выросших изначально из одной луковицы, теперь на конце белого стебля было три, иногда даже четыре луковицы. У большинства стеблей в том месте, где раньше были лепестки, имелись и толстенькие почки. Когда крестьянки обнаруживали такие почки, а они ни разу ни одной не пропустили, как бы долго Джон ни смотрел, они их отрезали и складывали в карманы фартуков. Там, где в землю была посажена и отцвела одна дорогущая луковица, теперь их было четыре, а еще, возможно, дюжина семян. Хозяин за год мог получить в четыре раза больше, чем потратил, не вкладывая никакого труда, если не считать прополки и выкапывания своего капитала по осени.

– Прибыльное дело, – пробормотал Джон, не сумев скрыть зависть и думая о цене, которую он платил за тюльпаны в Лондоне.

В каждом городе с базаром он просил лодочника причалить и велел ждать его на борту от нескольких часов до нескольких дней. Традескант бродил по садовым питомникам и выбирал то дерево с хорошо сформированной кроной, то мешок обычных луковиц, то кошель, наполненный семенами. Везде, где возможно, он приобретал большие партии, храня в памяти плодородную общинную почву и луга вокруг Хатфилда, которые ждали, когда их покроют лесами, цветами, лабиринтами и фруктовыми садами.

Если попадался кто-нибудь, кто знал английский и выглядел как порядочный человек, Джон подписывал с ним договор, что тот пришлет ему в Англию еще растений, когда они подрастут.

– У вас большие планы по посадкам, – сказал один голландский фермер.

Джон улыбнулся, однако лоб его по-прежнему бороздили морщины беспокойства.

– Самые что ни на есть грандиозные, – подтвердил он.

Несмотря на укоренившуюся веру в то, что англичане – лучшие в мире, а Англия, безусловно, самая великая страна, Джон не мог не замечать, сколько труда и усилий голландцы вкладывали в обработку почвы. За каждым откосом канала ухаживали, как за порогом собственного дома. Они гордились своим образом жизни и получали от него удовольствие. Наградой им были города, дышащие богатством, и настолько эффективная транспортная система, что по сравнению с ней дороги Англии, испещренные рытвинами, казались просто позорищем.

Также Традесканта поразили дамбы, удерживающие зыбучие пески и высокие волны Северного моря, поскольку в Восточной Англии он видел нерадивое пренебрежение болотами и заболоченные дельты рек. Он даже не предполагал, что можно что-то сделать с засоленными почвами, но голландские фермеры научились использовать земли, которые англичане считали пустошами и оставляли за ненадобностью. Джон вспомнил бухты, фиорды и заболоченные почвы вдоль всего побережья, даже в Кенте и Эссексе, где земли не хватало. В Англии такая пропитанная солью земля лежала заброшенной, тогда как в Голландии была отгорожена от моря и зеленела.

Невозможно было не восхищаться трудолюбием и мастерством голландцев; Джон не мог не завидовать процветанию этой страны. В голландских провинциях не было голода, люди получали достойное жалованье. Они ели сыр и хлеб с маслом, жили на широкую ногу и не задумывались об этом. Их коровы, пасшиеся по колено в сочной траве на пышных лугах, давали много молока. Народ Голландии считал, что вознагражден высшей силой за борьбу с католической Испанией. Джон, неторопливо проплывавший по узким каналам и крутивший головой в поисках деревьев и цветов посреди влажных трав, вынужден был согласиться с тем, что протестантский Бог щедр по отношению к этому народу.

Когда Традескант добрался до Гааги, он отослал нагруженную баржу, отдав распоряжение отправить все растения прямо в Англию. Он стоял на каменной пристани и смотрел, как медленно уплывают покачивающиеся верхушки деревьев. Некоторые вишни были уже с ягодами, и как только баржа удалилась за пределы слышимости, Джон с раздражением увидел, как лодочник сорвал горсточку вишен и съел их, легкомысленно выплюнув косточки в зеркальную воду канала.

Во Фландрии Джон купил виноградные лозы; готовя их к путешествию, с них обрезали желтые листья и тяжелые черные гроздья ягод. Традескант приказал завернуть корни в мокрую мешковину и поместил лозы в старые винные бочонки. Аккуратным почерком, которому его обучила Элизабет, он заранее написал письмо с инструкциями для садовника из Хатфилда, который должен был встретить груз в доках, отвезти домой на телеге и обязательно сразу прикопать, а потом скрупулезно поливать каждый день на рассвете, пока Джон не вернется.

В Гааге Традесканта принял садовник принца Оранского, который показал гостю красивый сад за дворцом, выполненный в стиле европейского шика с широкими величавыми аллеями и большими каменными колоннадами. Джон рассказал о своей работе в Теобальдсе, о том, что посадил между шпалерами растения и заменил цветные камни в партере регулярного сада лавандой. Садовник принца кивал с энтузиазмом и провел Традесканта в маленький сад сбоку от дворца, где попытался исправить существующий стиль и где шпалеры были заменены аккуратно подстриженной лавандой. Так партер приобретал более мягкие очертания, чем при использовании традиционных самшитовых шпалер. В лаванде не заводились насекомые, а когда женщина проходила по дорожке, ее юбки задевали лепестки, и распространялся аромат. В конце встречи Традескант получил коробку с посадочным материалом и рекомендательное письмо в главный ботанический сад в Лейдене.

По суше он добрался до Роттердама. Езда на крупной лошади с широкой спиной причинила ему достаточно неудобств. Всю дорогу он искал фермеров, говорящих по-английски, которые могли бы рассказать ему, как выращивают свои драгоценные тюльпаны. В темных подвалах постоялых дворов, попивая вкусное крепкое пиво, которое называлось нефильтрованным и было внове для Джона, они клялись и божились, что новый цвет попадает в тюльпан, если удается разрезать самую сердцевину луковицы.

– А это не ослабляет луковицу? – поинтересовался Джон.

Фермеры отрицательно закачали головами.

– Это помогает им делиться, – подал голос один из них. – Размножаться. И тогда что ты имеешь?

Джон пожал плечами.

– Две луковицы там, где была одна, – объяснил фермер. – И если цветы вырастут разного окраса, тогда ты в тысячу раз увеличишь свое состояние. Ну а если они останутся того же цвета, их просто станет в два раза больше, и ты все равно получишь двойную прибыль.

– Это просто чудо какое-то, – изумился Джон. – Без лишних усилий денежки удваиваются каждый год.

Фермер откинулся назад на своем стуле и добродушно улыбнулся:

– Не просто удваиваются. Цены постоянно растут. От сезона к сезону покупатели готовы платить все больше и больше. – С видом полного удовлетворения он почесал обширный живот. – Прежде чем я уйду на покой, я обзаведусь приличным домом в Амстердаме. И все благодаря своим тюльпанам.

– Я буду покупать у вас, – пообещал Джон.

– Милости просим на аукцион, – твердо произнес фермер. – Я не продаю частным образом. Тебе нужно участвовать в торгах.

Традескант колебался. Аукцион в чужой стране на незнакомом языке мог оказаться слишком дорогим удовольствием. Тут еще один фермер подался вперед и сказал:

– Ты обязан. Рынок тюльпанов полностью поделен. Все должно проходить коллегиально, в оговоренном порядке. Без участия в аукционе ты ничего не сможешь приобрести. Идет строгий учет, сколько можно заработать на каждом окрасе.

– Но я лишь собираюсь купить цветы, – запротестовал Джон. – Я не желаю участвовать в коллегиальных торгах и не понимаю, как это делается. Я просто хочу купить цветы.

Первый фермер покачал головой:

– Для тебя это просто цветы, а для нас торговля. Мы, торговцы, образовали коллегию, покупаем и продаем друг у друга на виду. Благодаря этому мы знаем цены, следим за их ростом и не отстаем от рынка.

– Что, цены растут так быстро? – уточнил Джон.

– Никому не известно, как высоко они поднимутся. – Фермер широко улыбнулся и отхлебнул из большой кружки с элем. – На твоем месте я бы спрятал английскую гордость, обратился бы в коллегию, сделал заявку и приобрел цветы сейчас. В следующем году все подорожает, а тем более через два года.

Джон оглядел таверну. Крестьяне вокруг дружно закивали, причем без малейшего желания побыстрее заключить сделку, а со спокойной уверенностью участников неудержимо растущего рынка.

– Я возьму дюжину мешков простых красных и желтых, – решился Джон. – Где тут ваша коллегия?

– Да прямо здесь. – Фермер ухмыльнулся. – Нет такого дела, ради которого мы бы встали из-за стола.

Он взял чистую обеденную тарелку, нацарапал на ней цену и подтолкнул тарелку к Джону. Сосед Джона по столу ткнул его локтем в ребра и прошептал:

– Многовато. Сбей по крайней мере на дюжину гульденов.

Исправив цену, Традескант отправил тарелку обратно; продавец стер свою прежнюю цифру и написал новую. Джон согласился, и тарелку повесили на крюк на стене. Фермер протянул мозолистую руку.

– И это все? – осведомился Джон, пожимая ее.

– Все, – подтвердил продавец. – Бизнес у нас делается открыто, там, где каждый может видеть цену. Честно и справедливо, без ущерба для покупателя и продавца.

Джон кивнул.

– С вами приятно иметь дело, господин Традескант, – добавил фермер.

На следующий день тюльпаны были доставлены на постоялый двор. Джон отправил груз с курьером, дав строжайшие указания следить за ним, пока в лондонских доках его не погрузят в фургон из Хатфилда. Также Джон послал письмо в Меофем, в котором передал привет и поцелуи малышу Джею и сообщил, что едет в Париж.

Как только Традескант запечатал письмо и передал его курьеру, он вдруг осознал, что стал настоящим путешественником. Его не пугали особенности Европы; он испытывал глубокое пьянящее чувство от того, что может нанять лошадь, сменить ее на другую, потом еще на одну и еще, пересечь верхом всю Европу, побывать в самом сердце католической Испании и даже забраться в Африку. Джон больше не был островитянином – он превратился в путешественника.

Он стоял у канала и смотрел, как баржа увозит прочь его драгоценные тюльпаны, затем повернулся и пошел назад на постоялый двор. Его уже ждала оседланная лошадь, походный мешок тоже был готов. Традескант полностью рассчитался, набросил на плечи толстый плащ, сел в седло и направил лошадь к западным воротам.

– Куда собрались? – окликнул его один из продавцов тюльпанов, увидев, что хороший клиент уезжает.

– В Париж, – крикнул Джон и засмеялся собственному волнению. – Хочу посетить сады французского короля и приобрести кое-какие растения. Мне нужно много. Наверное, придется скупить пол-Европы.

Продавец заулыбался, помахал ему рукой, и лошадь, позвякивая металлическими подковами о булыжную мостовую, неспешно вывезла Джона на большую дорогу.

Дороги были хорошими до самой границы, потом они ухудшились и превратились в грязные тропы, изобилующие выбоинами. Джон внимательно всматривался в леса с замками, скрывающимися среди деревьев. Как только он замечал свежепосаженную аллею, ведущую к замку, он сворачивал с пути, находил садовника и выяснял у него, где тот брал деревья. Если Традесканту попадался хороший поставщик редких деревьев, Джон оставлял заказ на сто штук и договаривался, что, когда похолодает и деревья можно будет благополучно транспортировать, их отправят в Хатфилд. Для самого великого графа Сесила.

По мере того как Джон приближался к Парижу, леса редели, за исключением тех, которые берегли для охоты. Вдоль дороги выстроились небольшие сельские домики с огородами, удовлетворявшими ненасытные аппетиты города. Со своей выигрышной позиции на спине лошади Джон заглядывал поверх оград и изучал французские грядки. Как уроженец Кента он мог пренебрежительно отнестись к качеству местных яблок, но завидовал размеру и спелости слив; раз шесть он останавливался и покупал деревья, относящиеся к новым сортам.

Когда Традескант добрался до Парижа, его обоз напоминал путешествующий сад – два фургона, из которых выглядывали кроны с колыхающимися листьями. Он с трудом нашел гостиницу, принимавшую с большими обозами, там распаковал свежие приобретения и отослал их в Англию.

Как только покупки благополучно отбыли, Традескант отправился к прачке; та выстирала и накрахмалила его одежду и вычистила пыль с плаща-накидки. Теперь Джон мог воспользоваться рекомендательным письмом к садовнику короля Франции, знаменитому Жану Робену.

Робен, который был наслышан о Традесканте, расспрашивал гостя о новом великолепном дворце и садах Хатфилда. Конечно, там все будет во французском стиле, ведь планировкой занимался француз, но какими будут парки и аллеи? А что думает Традескант о ценах на тюльпаны: они поднимутся или останутся на прежнем уровне еще на год? До какой степени может вырасти цена на луковицу? Должен же быть предел, выше которого никто платить не станет!