Текст книги "Лицо ее закройте. Изощренное убийство"

«Господи, ну зачем!» – подумал Феликс, следя, как обе женщины скрываются в доме.

Интересно, что задумала Дебора, может, хоть не придется долго ждать. У миссис Проктор не было выхода – пришлось пригласить свою благодетельницу в дом. Не вынесешь же стакан воды к машине. Но Феликс-то был уверен, что это вторжение хозяйке не по душе. Она с беспокойством оглянулась на дорогу, перед тем как они вошли в дом, и он понял, что сейчас уже близок роковой час – миссис Проктор в ужасе, что машина не уедет до прихода мужа. Страх, который мучил ее на церковном дворе, вернулся снова. Он почувствовал, как на него накатила волна раздражения. К чему эти номера, как Деборе не стыдно терроризировать бедную женщину?!

Деборе были чужды столь тонкие переживания, и она без колебаний вошла в гостиную. Девочка-школьница занималась на пианино, готовила, видно, задание, но ее быстро выдворили из комнаты торопливым приказом: «Принеси стакан воды, дорогая», отданным наигранно веселым тоном, каким часто родители разговаривают с детьми в присутствии посторонних. Девочка вышла с явной неохотой, одарив Дебору долгим, осторожным взглядом. Она была на удивление невзрачным ребенком и все же чем-то напоминала свою кузину. Миссис Проктор не представила ее – то ли разволновалась и забыла, то ли нарочно их не познакомила, чтобы дочка не знала, где побывала ее мамаша, размышляла Дебора. Если так, наверное, она придумает что-нибудь, объясняя ее приход, хотя, судя по всему, миссис Проктор не отличается изобретательностью.

Они сели в кресла с пышными, девственно-чистыми подушками, на спинке каждого красовалась накидка, на которой были вышиты жесткие, выпуклые шток-розы. Это, безусловно, парадная комната, здесь только принимают гостей или музицируют. На пианино стояли две фотографии юных девочек в пачках, они неуклюже склонились в неестественном, угловатом поклоне, на лицах застыли улыбки, на головках – венки из искусственных роз. Одна из них – девочка, только что выбежавшая из комнаты. Другая – Салли. Странно, как даже в этом возрасте видно, что один и тот же цвет лица и волос, один и тот же костяк в одной проявили неповторимость, в другой – унылую простоту, ничего не обещающую в будущем. Миссис Проктор заметила ее взгляд.

– Да, – сказала она, – мы ни в чем ей не отказывали. Ни в чем. И не делали никаких различий. Она занималась музыкой, так же как Берил, только у нее способностей не было. Но мы всегда к ним относились одинаково. Ужасно, что все так кончилось! А на этой фотографии – мы в день крестин Берил. Это я, мистер Проктор, девочка и Салли. Она тогда была такой миленькой, и куда все делось!

Дебора подошла к фотографии. Застывшие на массивных, деревянных с резьбой стульях люди на фоне драпированных занавесей, отчего фотография казалась более старой, чем была на самом деле. Миссис Проктор – помоложе и грудь попышнее – неумело держит младенца и конфузится в новом платье.

Салли надутая. Муж стоит позади них, руки в перчатках по-хозяйски лежат на спинках кресел. Поза довольно неестественная, но лицо непроницаемо. Дебора внимательно всмотрелась в него. Где-то, она была уверена, она видела это лицо, но вспомнить сейчас не могла. В сущности, лицо-то было непримечательное, а фотография десятилетней давности. Она отвернулась от фотографии разочарованная. Она мало что ей сказала, а что именно Дебора хотела узнать – ей самой было непонятно.

Вернулась Берил Проктор со стаканом воды, как видно, выбрала самый лучший и принесла на подносике из папье-маше. Миссис Проктор снова их не познакомила, и Дебора, пока пила, чувствовала, что и мать, и дочка ждут, когда она уйдет. И вдруг ей и самой до смерти захотелось вырваться из этого дома, освободиться от них. И зачем она пошла сюда?! Отчасти от скуки, отчасти надеялась на что-то, а в общем-то из любопытства. Мертвая Салли стала ее интересовать больше, чем интересовала живая, и ей не терпелось узнать, из какого дома ее выгнали. Теперь ее любопытство казалось ей неприличным, а приход – просто непрошеным вторжением, она не хотела больше здесь оставаться.

Она попрощалась и вернулась к Феликсу. Он сел за руль, и они молча проехали через весь город, но вот машина вырвалась из цепких лап пригорода и поползла вверх.

– Ну-с, занятия сыском увенчались успехом? – спросил наконец Феликс. – Ты уверена, что хочешь продолжать их?

– Почему бы нет?

– Даже если обнаружишь факты, которые предпочла бы не знать?

– К примеру, что убийца – член моей семьи?

– Я этого не говорил.

– Ты тщательно старался не говорить, но лучше быть честным, чем тактичным. Ты ведь так думаешь, да?

– Если считать, что я убийца, то я допускаю эту возможность.

– Ты имеешь в виду то, что произошло в годы Сопротивления. Но это не было убийством. И ты не убивал женщин.

– Двоих мужчин убил. Конечно, я стрелял, а не душил, тогда это казалось необходимым.

– А это убийство тоже казалось необходимым – для кого-то, – сказала Дебора.

– Может, все-таки пусть полиция в этом разбирается? Самым трудным для них будет найти улики, чтобы предъявить кому-то обвинение. Если мы начнем вмешиваться, мы сами поможем им с уликами. В деле очень много неясного. Я со Стивеном забрался в комнату через окно. Любой другой мог бы сделать то же самое. Каждая собака в деревне знает, где стоит лестница. Факт запертой двери неоспорим. Независимо от того, как убийца попал в комнату, вышел он не из дверей. Вот только снотворное ведет след в Мартингейл, и два эти момента не обязательно взаимосвязаны. Другие тоже имели доступ к лекарству.

– Не много ли ты обращаешь внимания на стечение обстоятельств? – спросила холодно Дебора.

– Да каждый день такое случается. Любой суд присяжных может насчитать с полдюжины таких примеров, с которыми им довелось столкнуться. Самое вероятное объяснение фактов пока что убеждает нас, что кто-то, кого Салли знала, залез к ней через окно и убил ее. Он мог воспользоваться лестницей, а мог и не воспользоваться. На стене царапины, видно, он (или она) слез по водосточной трубе, а недалеко от земли сорвался. Полицейские, должно быть, заметили это, но не знаю, как они установят, кто оставил эти царапины. К Салли ведь могли заглядывать гости и до того.

– Конечно, очень соблазнительное объяснение, но почему-то мне не верится. Не похоже это на нее. Я бы и рада поверить, ради нашего же благополучия, но не могу. Мне никогда не нравилась Салли, но поверить, что она крутила налево и направо, не могу. Не надо мне спасения ценой клеветы на несчастную дуру, тем более что она уже не может заступиться за себя.

– Думаю, ты права, – сказал Феликс. – Но не советую делать инспектору такой подарок, сообщать ему свое мнение. Пусть он сам выносит свои суждения насчет Салли. Все дело может рассыпаться как карточный домик, если будем трезво рассуждать и побольше молчать. Самую большую опасность представляют снотворное и найденный пузырек – одно с другим явно связано. Но таблетки были положены в твою кружку. Их туда кто угодно мог бросить.

– Даже я.

– Даже ты. А может, Салли. Она взяла твою кружку, чтобы позлить тебя. Думаю, так и было. Но положила таблетку в кружку, потому что задумала страшное дело – решила выспаться. Там была несмертельная доза.

– В таком случае почему пузырек был спрятан?

– Ну хотя бы потому, что некто ошибся, подумав, что таблетки в кружке и убийство связаны между собой, захотел утаить этот факт, или же этот человек знал, что они не имеют отношения к убийству, но решил впутать в преступление семью. Пометил колышком с твоим именем, это значит, что хотел втянуть тебя. Так что тебе есть о чем теперь раздумывать.

Они въехали на вершину холма Чадфлита. Под ними раскинулась деревня, над деревьями возвышались высокие серые трубы Мартингейла. Вот они и дома, подавленность и страх, отступившие ненадолго, снова нависли над ними черной тучей.

– Если они так и не раскроют преступление, – сказала Дебора, – ты понимаешь, что мы не сможем счастливо жить в Мартингейле? Ты разве не подумал ни разу, что ты должен знать правду? И никогда не допускал мысли, что преступление совершено Стивеном или мной?

– Тобой? Не такими пальчиками и ноготками. Ты не заметила, что убийце потребовалось немало сил и шея Салли в синяках, но не поцарапана? Стивен – это еще можно допустить. Но с таким же успехом подойдут Кэтрин, или твоя мать, или Марта. Или я. Слишком много людей на подозрении, и в этом наше спасение. Пусть Дэлглиш делает выбор. А насчет твоих слов, что ты не сможешь жить в Мартингейле, потому что нераскрытое преступление будет терзать тебя, – полагаю, что за последние триста лет в этом доме свершилось достаточно насилий. Не все твои предки вели скромный и праведный образ жизни, хотя их отпевали священники. Через двести лет смерть Салли Джапп станет еще одной легендой, которой будут пугать своих правнуков на День всех святых. А если ты действительно не можешь оставаться в Мартингейле, есть еще Гринвич. Больше докучать тебе своими предложениями не буду, но ты знаешь о моих чувствах к тебе.

Голос его звучал почти бесстрастно. Руки лежали небрежно на руле, он смотрел на дорогу внимательно, но без особого напряжения. Он верно знал, о чем она сейчас думает, потому что сказал:

– Пусть это тебя не беспокоит. Я не стану усложнять тебе жизнь и не буду навязывать свою помощь. Просто не хочу, чтобы мордовороты, которые попадаются тебе на пути, неправильно истолковали мое поведение.

– А ты по-прежнему хотел бы на мне жениться, если бы я сбежала?

– Не слишком ли мелодраматичная перспектива? А что еще каждый из нас делал последние десять лет? Но если ты готова выйти замуж, лишь бы сбежать из Мартингейла, не стоит приносить такую жертву. Когда мы выезжали из Кэннингбери, мы повстречали Дэлглиша с его помощником. Полагаю, они направлялись по тому же маршруту. Твоя интуиция насчет Проктора не обманывает тебя.

Они молча поставили машину в гараж и вошли в прохладную прихожую. Вверх по лестнице поднималась Кэтрин Бауэрз. Она несла поднос, прикрытый салфеткой, и от ее белого нейлонового халата, который она обычно надевала, когда дежурила возле Саймона Макси, веяло прохладой и целесообразностью. Малоприятно видеть, как другой умело, у всех на виду выполняет обязанности, которые, по совести сказать, твоя забота. У Деборы хватило честности признаться себе, отчего она вдруг разозлилась. Она попыталась скрыть свою злость непривычной для нее словоохотливостью:

– Ужасные похороны, верно, Кэтрин? Простите нас с Феликсом, что мы сбежали. Отвезли домой миссис Проктор; я вдруг решила, что убийца – этот негодяй дядя Салли.

На Кэтрин ее слова не возымели действия.

– Я спросила инспектора о дяде, когда он допрашивал меня во второй раз. Он сказал, что у полиции есть все основания считать, что мистер Проктор не мог убить Салли. Но он не объяснил какие. По-моему, это его забота. Один Бог знает, сколько и без того в доме дел.

И она пошла наверх. Глядя ей вслед, Дебора сказала:

– Я, может, жестокая, но если убийца – один из обитателей Мартингейла, я бы предпочла, чтобы это была Кэтрин.

– Не похоже, – сказал Феликс. – Не могу себе представить, что она способна на убийство.

– А всех нас представляешь? Даже маму?

– Ее как раз могу, думаю, она способна, если сочла бы, что это необходимо.

– Не верю, – сказала Дебора. – Но даже если бы это было правдой, ты можешь представить себе, чтобы она не призналась, – ведь полиция оккупировала Мартингейл, подозревают других людей, мисс Лидделл и Дерека Пуллена, к примеру?!

– Нет, – ответил Феликс. – Нет, этого представить не могу.

Глава седьмая

1

«Розовый коттедж» на Нессингфорд-роуд радовал глаз: старинная постройка конца восемнадцатого века, скорее всего в нем жили раньше сельскохозяйственные рабочие, и какой-нибудь проезжавший мимо автомобилист не без основания решил бы, что из него может получиться славный дом, приложи к нему руки. В руках Пуллена он превратился в копию муниципального дома, каких сотни тысяч. Огромная гипсовая овчарка водрузилась на подоконнике, заслонив собой весь оконный проем гостиной. За ней – подхваченные голубой лентой кружевные занавеси спадали изящными складками. Парадная дверь вела прямиком в гостиную. Здесь страсть Пуллена к современному интерьеру вышла из берегов, в результате получилось нечто на удивление раздражающее и нелепое. Одна стена была оклеена обоями – розовые звезды по голубому полю. Противоположная стена просто выкрашена в розовый цвет – в тон звездам. Стулья обиты голубым в полоску материалом, очевидно специально подобранным в тон к обоям. Бледно-розовый ковер здорово пострадал от шлепавших по нему туда-сюда грязных башмаков. Все – неряшливо, непрочно, непросто, с вывертом. На Дэлглиша дом произвел гнетущее впечатление.

Дерек Пуллен и его мамаша были дома. Миссис Пуллен прореагировала не так, как это подобает нормальной женщине, когда в дом приходит полиция, расследующая дело об убийстве, – она встретила их потоком слов, словно давно уже поджидала их, никуда из дома не выходила. Фразы накатывали одна на другую. Как она рада их видеть… ее брат – полицейский констебль… может, слышали о нем… Пуллен в Баркингвэе… всегда лучше сказать полицейским правду… да нет, им-то нечего особенно сказать… бедняжка миссис Макси… ушам своим не поверила, когда мисс Лидделл сказала ей… дома Дереку сказала, он тоже не поверил… такую приличный человек не выберет… а Макси такие гордые… такая девчонка сама себе беду находит. Пока она лопотала, ее бледные глазки бессмысленно блуждали по лицу Дэлглиша. В глубине комнаты стоял ее сын, собравшись с духом перед неизбежным.

Итак, Пуллен узнал о помолвке поздно вечером в субботу, полиция уже установила, что вечером он был в Королевском театре, в Стрэтфорде, с компанией со своей работы, на празднике не был.

Дэлглишу с трудом удалось выпроводить говорливую миссис Пуллен на кухню и задать ее сыну несколько вопросов. Дерек тоже сердито выговаривал матери, чтобы она их одних оставила. Он явно ждал прихода Дэлглиша. Когда мать сказала, что пришли Дэлглиш с Мартином, он вскочил со стула с решительным и вместе с тем жалостным видом человека, потратившего все свои скудные душевные запасы на ожидание этой минуты. Дэлглиш беседовал с ним очень мягко. Словно с собственным сыном говорил. Мартин уже знал эту его манеру. Надежный способ, когда имеешь дело с неврастениками, людьми эмоциональными, особенно если их тяготит чувство вины. Чувство вины, думал Мартин, забавная вещь. Парнишка этот небось и виноват-то только в том, что пару раз обнял ее да поцеловал, но покоя ведь себе не найдет, пока не выложит все кому-нибудь. С другой стороны, он может быть убийцей. Если так, страх заставит его молчать подольше. Но в конце концов он расколется. Скоро он поймет, что Дэлглиш – терпеливый, нестрогий, всемогущий заступник, духовный отец, перед которым он жаждет открыться. А потом – другая беда; попробуй застенографируй его бред – начнет себя обвинять, виноватиться. Сам себя выдаст, Дэлглиш это отлично знал. Сержант Мартин, не отличавшийся сентиментальностью, не раз думал, до чего же у сыщика паршивая работенка.

Но пока что Пуллен вел себя на допросе нормально. Признался, что проходил мимо Мартингейла в субботу поздно вечером. Занимался, готовился к экзаменам и решил перед сном прогуляться. Он часто гуляет поздно вечером. Мать может подтвердить. Он взял конверт из Венесуэлы, найденный в комнате Салли, нацепил погнутые очки и, близоруко щурясь, стал рассматривать нацарапанные даты. Потом тихо сказал, что это он писал. Конверт – от его друга из Южной Америки. Он записал на нем время, когда сможет повстречаться с Салли Джапп. Не помнит, когда отдал его ей, но даты – дни их свиданий в прошлом месяце.

– Она обычно запирала дверь и спускалась к вам по водосточной трубе? – спросил Дэлглиш. – Не бойтесь выдать ее секрета. Мы нашли отпечатки ее рук на трубе. Что вы делали во время ваших свиданий?

– Пару раз гуляли по саду. А чаще сидели в старой конюшне, что напротив ее комнаты, и разговаривали. – Ему, видно, показалось, что на лице Дэлглиша недоверие, он вспыхнул и сказал, оправдываясь: – Мы не занимались любовью, если вы об этом. Мне кажется, все полицейские подозревают в людях только грязные намерения, но она была не такой.

– А какой? – мягко спросил Дэлглиш. – О чем вы говорили?

– Да о чем угодно. Обо всем. Ей не хватало приятеля-сверстника. Ей, конечно, несладко жилось в приюте, но там можно было с девчонками пошутить. У нее была поразительная мимика. Я буквально видел и слышал, как лопочет мисс Лидделл. Она и о своем доме рассказывала. Ее родители погибли в войну. У нее все по-другому бы сложилось, если бы они были живы. Отец у нее преподавал в университете, они совсем не так жили, как ее тетка. Культурно жили… по-другому, в общем.

Дэлглиш подумал, что Салли Джапп очень любила давать волю воображению, а в Дереке Пуллене она нашла доверчивого слушателя. Но в этих свиданиях было еще что-то, о чем Пуллен предпочел не рассказывать. Девчонка использовала его в каких-то целях. Но в каких?

– Вы приглядывали за ее малышом, когда она ездила во вторник в Лондон накануне смерти?

Это был выстрел в темноте, но Пуллен вроде бы и не удивился, что Дэлглиш знает об этом.

– Да. Я работаю в муниципалитете и могу, когда надо, взять отгул. Салли сказала, что ей надо поехать в город. Почему бы ей не съездить, подумал я. Может, в кино хочет сходить или по магазинам пройтись. Другие же матери могут…

– Странно, что Салли не оставила малыша в Мартингейле, раз ей надо было ехать в Лондон. Миссис Балтитафт, верно, иногда оставалась с ним. Эта конспирация, правда, какая-то неестественная.

– Салли всегда так. Любила секреты. Я думаю, когда она убегала по ночам из Мартингейла, она получала удовольствие от самого этого факта. Иногда мне казалось, что не так-то уж она и радуется нашим свиданиям. Беспокоилась за малыша, ко сну ее клонило. Но ей нужны были эти свидания. Сама мысль, что она убегает из дома, доставляла ей на следующее утро удовольствие.

– А вы не говорили ей, что если о ваших свиданиях прознают, то всыпят вам обоим?

– Мне-то с какой стати? – ответил Пуллен мрачно.

– Вы, по-моему, только прикидываетесь простачком. Готов поверить, что вы с мисс Джапп не были любовниками, потому как думаю, что умею разбираться, когда мне лгут, а когда правду говорят, да и слова ваши совпадают с тем, что я знаю о вас. Но ведь вы вряд ли можете рассчитывать, что другие окажутся столь же понятливыми. Факты истолковываются с точки зрения общепринятых взглядов так, как большинство видит их, особенно в конкретных обстоятельствах.

– Это верно. Раз у девушки незаконный ребенок, она должна быть нимфоманкой.

Парнишка произнес последнее слово неуверенно, будто он только что узнал его и в первый раз применил.

– Видите ли, я сомневаюсь, знают ли они, что это слово обозначает. Может, у людей действительно мерзкие мозги, но просто удивляет, как часто эта мерзость торжествует. Не думаю, что Салли Джапп была до конца откровенна с вами, когда убегала из Мартингейла в конюшни. Наверняка вы тоже об этом задумывались.

– Да, согласен.

Парень убито смотрел в сторону, а Дэлглиш ждал. Он чувствовал, что тот еще что-то хочет ему объяснить, но мучается от своего косноязычия, от того, что не сообразит, как объяснить двум полицейским офицерам, которые и знать-то ее не знали, какая она, Салли, – живая, веселая, бесшабашная. Да это и понятно. Он не сомневался в том, как рассказ Пуллена будет воспринят присяжными заседателями, и радовался, что это уж не его забота – втолковывать дюжине мужиков, что молоденькая, хорошенькая и уже попавшая к судьбе в немилость женщина по ночам выскальзывала из спальни, бросала малыша, хоть и ненадолго, исключительно из любви к задушевным беседам с Дереком Пулленом.

– Мисс Джапп никогда не говорила вам, что боится кого-нибудь, что у нее есть враг? – спросил он.

– Нет. Не больно важная птица, чтоб у нее враги были.

«До субботнего вечера их не было», – подумал Дэлглиш.

– Она никогда не была с вами откровенна насчет ребенка? Насчет того, кто его отец?

– Нет. – Парнишка в какой-то мере преодолел свой страх, голос его звучал хмуро.

– Она не говорила вам, зачем ей нужно было поехать в Лондон в прошлый четверг?

– Нет. Попросила приглядеть за Джимми, потому что надоело таскать коляску по лесу и хотелось сбежать из деревни. Мы договорились, что она отдаст мне его на станции «Ливерпул-стрит». Прихватила с собой складную коляску, и я пошел с ним в парк Святого Иакова, а вечером вернул ей малыша, домой мы возвращались порознь. Не хотел давать повод нашим сплетницам языками чесать.

– Вы никогда не допускали мысли, что она влюблена в вас?

– Да я точно знаю, что нет. – Он метнул на Дэлглиша взгляд и сказал, словно сам этот доверительный вопрос поразил его: – Она даже не разрешала мне дотрагиваться до нее.

Дэлглиш переждал, а потом спокойно сказал:

– Это не ваши обычные очки? А что с вашими?

Парень сдернул очки и прикрыл стекла руками жалким в своей бессмысленности жестом. Потом, осознав значение этого инстинктивного жеста, полез в карман за носовым платком и сделал вид, будто протирает их.

Дрожащими руками он водрузил очки снова себе на нос, косо, кое-как, и сказал еле слышным от страха голосом:

– Потерял я свои. Вернее, разбил. Чинить отдал.

– Разбил тогда же, когда синяк заработал?

– Да. На дерево налетел.

– Да что вы! На удивление в этих местах деревья опасные. Доктор Макси сказал мне, что поцарапал палец о дерево. Может, это одно и то же дерево?

– Неприятности доктора Макси не имеют ко мне никакого отношения. Не понимаю, о чем вы.

– А я думаю, что понимаете, – сказал Дэлглиш мягко. – Хочу попросить вас – обдумайте все хорошенько, о чем мы тут толковали, а потом сделаете заявление и подпишете его. Никакого пожара нет. Мы знаем, где вас найти, когда вы нам понадобитесь. А если вы или мама захотите меня видеть, дадите знать. И запомните – кто-то убил Салли. Если не вы, бояться вам нечего. В любом случае соберитесь с духом и расскажите все, что знаете.

Он переждал минутку, но ничего, кроме страха и твердой решимости, в пристальном взгляде паренька не увидел. Потом встал и дал знак Мартину, чтобы тот следовал за ним.

Через полчаса в Мартингейле раздался телефонный звонок. Дебора в эту минуту шла через холл к отцу с подносом, она остановилась, пристроила его на бедро и взяла трубку. Потом заглянула в гостиную.

– Это тебя, Стивен. Дерек Пуллен, – сказала она.

Стивен приехал домой нежданно-негаданно, всего на несколько часов, он не поднял головы от книги, но Дебора увидела, как напряглась его спина.

– Господи, что ему надо?

– Тебя ему надо. Похоже, чем-то обеспокоен.

– Скажи, Деб, пусть отвяжется.

Дебора перевела его фразу на более или менее любезный тон. На том конце провода зазвучали возбужденные, бессвязные слова. Отстраняя трубку, Дебора пробормотала какие-то успокаивающие восклицания и вдруг почувствовала, как к ней подступил приступ истерического хохота, в эти два дня то и дело готовый прорваться наружу. Она вернулась в гостиную.

– Подойди все-таки, Стивен. С ним правда что-то неладное. Ты-то какое к нему имеешь отношение? Он говорит, у него полиция была.

– И все? Не у него одного. Скажи ему, меня она около шести часов мучила. И еще не конец. Скажи, пусть помалкивает и перестанет трепыхаться.

– Может, лучше сам ему скажешь? – ласково спросила Дебора. – Я ведь не твое доверенное лицо и уж подавно не его.

Стивен негромко чертыхнулся и подошел к телефону. Остановившись в холле, чтобы поудобнее взять поднос, Дебора услышала его торопливые увещевания:

– Хорошо. Хорошо. Скажите им, если хотите. Я не останавливаю вас. Они, не исключено, подслушивают наш разговор… Нет, я не говорил, но это не должно иметь для вас значения… Юный рыцарь, да и только… Дорогой мой, меня совершенно не интересует, что вы скажете им, когда и как, но умоляю, не надоедайте мне со всей этой историей. До свидания.

2

Дэлглиш и Мартин сидели в небольшом зале гостиницы «Охотники за луной», им было явно не по себе: желудки вроде бы полные, а еда – жвачка какая-то. А их-то уверяли, что миссис Пиггот, державшая со своим мужем гостиницу, слывет радушной хозяйкой – кормит щедро, хотя и просто. Последнее замечание насторожило джентльменов, им столько на своем веку в вечных мотаниях по стране довелось испытать сюрпризов этой самой «простой английской кухни»! Мартин, судя по всему, страдал от нее сильнее. В годы военной службы во Франции и Италии он привык к континентальной кухне, наслаждался которой и во время своих отпусков за границей. Почти все свободное время и все свободные деньги он тратил именно на это. Они со своей веселой, непоседливой женой были заядлыми и неприхотливыми путешественниками, знали, что их примут и вкусно накормят практически в любом уголке Европы. Пока что, как ни странно, их нигде не постигало разочарование. Сейчас, ощущая тяжесть в желудке, Мартин с тоской вспоминал cassoulet de Toulouse[19]19
  Рагу по-тулузски (фр.).


[Закрыть], при мысли о poularde en vessu[20]20
  Пулярка в соусе (фр.).


[Закрыть], которую он попробовал в первый раз в скромной гостинице в Ардене[21]21
  Департамент на юге Франции.


[Закрыть], у него засосало под ложечкой. Желания Дэлглиша были куда проще и четче. Он жаждал простой, прилично приготовленной английской еды.

Миссис Пиггот особенно пеклась о своих супах. Оно и видно – содержимое суповых пакетиков всегда было хорошо размешано, почти без комков. Она даже экспериментировала с приправами и готовила супы из свежих помидоров (суп оранжевого цвета) и бычьих хвостов (красновато-коричневый), до того густые, что ложка стояла, и до того острые, что обжигало рот и глаза. Вслед за супом были поданы бараньи котлеты, живописно угнездившиеся в картофельном холмике и выложенные по обеим сторонам консервированными бобами, неправдоподобно крупными и светлыми. На вкус они напоминали соевую муку. От них тянулось нечто зеленоватое, имеющее весьма отдаленное сходство с каким-либо овощем и плохо сочетающееся с серой подливой. Затем подали пай с начинкой из яблока и черной смородины, не ведавших о возможности союза меж собой до того, как заботливая рука миссис Пиггот соединила их и, не поскупившись, прикрыла синтетическим кремом.

Мартин усилием воли заставил себя переключиться с созерцания этих кулинарных кошмаров на занимавший их обоих сюжет.

– Странно, сэр, что доктору Макси понадобилось звать Герна, чтобы тот помог ему с лестницей. Ведь с ней справиться крепкому мужчине и одному под силу. Самый короткий путь к старым конюшням по черной лестнице. А он вместо этого пошел искать Герна. Такое впечатление, будто без свидетеля боялся этот труп обнаружить.

– Очень может быть. Даже если не он убил девушку, ему нужен был свидетель, когда он входил в комнату, не зная, что его там ждет. К тому же он был в пижаме и халате. Вряд ли это самая удобная одежда для того, чтобы лазить по лестницам и в окна.

– Сэм Боукок подтвердил в основном рассказ Макси. Но это ничего не значит, пока не будет установлено, когда наступила смерть. Однако доказывает, что в одном Стивен не лжет.

– Сэм Боукок любые слова любого Макси подтвердит. Этот человек – находка для адвоката. Помимо его умения говорить мало, но при этом создавать впечатление абсолютной, самой искренней правдивости, он действительно убежден, что никто из Макси не виноват. Вы же слышали его слова: «В этом доме – порядочные люди». Истина, не требующая доказательств. И он не отступится от нее, даже представ перед всемогущим Богом на престоле Судии. А Олд-Бейли[22]22
  Центральный уголовный суд (от названия улицы, где находится здание суда).


[Закрыть] его не пугает.

– Думаю, он дает честные показания, сэр.

– Конечно, ты так думаешь, Мартин. Он бы мне больше по душе пришелся, если бы не смотрел на меня как-то странно – словно немного забавляется, немного сочувствует мне. Такой точно взгляд я замечал у стариков из глубинки. Да ты и сам сельский житель. Уверен, можешь растолковать мне, что он означает.

Без сомнения, Мартин мог, но скрытность была самой доблестной чертой его характера.

– По-моему, он очень музыкальный старик. Проигрыватель у него отменный. Забавно, что в такой развалюхе – такой отличный современный аппарат, с отличным звуком.

Проигрыватель и полки с долгоиграющими пластинками и правда бросались в глаза в гостиной, в которой почти все предметы были реликвиями прошлого. Видно, Боукок к свежему воздуху относился столь же уважительно, как и многие сельские жители. Два крохотных оконца были закрыты, и никаких признаков, что их вообще когда-нибудь открывали. Старые-престарые обои с веночками из выцветших розочек. Трофеи и сувениры Первой мировой войны – отряд кавалеристов на старой фотографии, медали под стеклом, репродукции грязновато-бурых портретов короля Георга V и королевы.

Семейные фотографии; постороннему вряд ли удалось бы определить степень родства запечатленных на них персонажей. Кто этот серьезный молодой человек с бакенбардами возле своей невесты, девицы, одетой по моде эдуардианского времени[23]23
  В правление короля Эдуарда VII (1901–1910) англичане несколько отступили от ханжеской викторианской морали.


[Закрыть], – отец или дед Боукока? Хранил ли он память и фамильную верность этим сепиям, на которых застыли группы мужчин в котелках и выходных костюмах и их крепкие плоскогрудые жены и дочери? Над камином висели снимки более позднего периода. Стивен Макси, переполненный гордостью по случаю своей первой прогулки на лохматом пони, рядом, несомненно, Боукок, хоть он тут и моложе. Дебора Макси (волосы собраны в конский хвост), наклонясь с седла, берет розочку. В скоплении старых и новых предметов сказывалась привычка бывалого солдата бережно хранить свое личное имущество.

Боукок пригласил их в дом с приятной учтивостью. Он ужинал. Хоть он и жил бобылем, на стол он выставил все, как обычно делают женщины, чтобы под рукой было. На нем красовались буханка черствого хлеба, банка с вареньем и ложка сверху, стеклянный с орнаментом кувшин с ломтиками свеклы; другой кувшин – с весенним луком; огурец, аккуратно сложенный в маленькую банку. В центре – миска с салатом латуком соревновалась за лидерство на этом пиршестве с огромным домашней выпечки пирогом. Дэлглиш вспомнил, что дочка Боукока замужем за фермером из Нессингфорда и приглядывает за отцом. Пирог, должно быть, олицетворял самый свежий пример дочерней заботы. Вдобавок к этим разносолам, судя по запаху и по тарелкам, Боукок только что расправился с жареной рыбой и картошкой.

Дэлглиша и Мартина уютно устроили в тяжелые кресла, стоящие по обеим сторонам камина, – даже в этот теплый июльский день в камине был разведен огонек, его слабый белесый пламень почти не был виден в потоке солнечного света, льющегося из окна, обращенного на запад. Им предложили по чашечке чаю. После этих церемоний Боукок, безусловно, счел, что знаки гостеприимства не прошли бесследно, теперь долг его дорогих гостей сообщить, зачем они пожаловали. Он снова принялся за еду, отламывая куски хлеба худыми смуглыми пальцами, машинально, рассеянно отправляя их в рот, молча и сосредоточенно пережевывая. Он не позволял себе лишних замечаний, вдумчиво отвечал на вопросы Дэлглиша, отчего казалось, что у него просто нет никакого интереса к этой беседе, не то что ему не хочется быть полезным. Он разглядывал обоих полицейских с откровенной усмешкой, оценивающе, и это несколько смущало и очень даже раздражало Дэлглиша, которому в ляжки впивался конский волос кресла, а от жары пот тек по лицу ручьями.