Текст книги "Неподходящее занятие для женщины. Черная башня"

Она задумалась, как привлечь к себе внимание. Между досками, из которых была сколочена крышка, можно бы было что-нибудь просунуть, только что? Скажем, край пряжки, если она привяжется к лестнице потуже. Но с этим можно потерпеть до утра. Пока же ей нечего было предпринимать. Оставалось расслабиться, постараться уснуть и так дождаться утра.

Но тут ее снова обуял ужас. Спасения не будет. К колодцу подойдет человек, бесшумно ступая в темноте. Только человек этот – убийца. Он обязательно вернется: это часть его плана. Нападение, выглядевшее столь невероятным, столь глупым, на самом деле было хорошо продуманным. Все должно выглядеть как несчастный случай. Ночью он вернется и снова отодвинет крышку… Пройдет еще несколько дней, и мисс Маркленд, прочесав сад, поймет, что произошло. Никто никогда не сможет доказать, что смерть Корделии – вовсе не случайность. Ей пришли на ум слова сержанта Маскелла: «Главное – не подозрение, а доказательство». Но разве на этот раз возникнут хоть какие-то подозрения? Молодая, импульсивная, не в меру любопытная женщина обитает в коттедже без разрешения владельца. Очевидно, ей взбрело в голову исследовать колодец. Она сбила замок, оттащила крышку с помощью веревки, которую убийца оставит на видном месте, и стала спускаться по ступенькам, пока не добралась до последней, которая благополучно обломилась. На лесенке окажутся только ее отпечатки – это на случай, если им вздумается все излазить. Коттедж – совершенно отрезанное от людей место, так что возвращающегося восвояси убийцу вряд ли кто увидит. Ей не оставалось ничего другого, кроме ожидания его шагов, его тяжелого дыхания. Потом крышка медленно отодвинется – и она узнает его лицо.

Острота испытанного только что ужаса немного притупилась, и она стала ждать смерти без малейшей надежды и не пыталась цепляться за жизнь. Смирение принесло облегчение. Прикрученная к стойкам, как жертва, предназначенная для заклания, она постепенно погружалась в сонное забытье и только тихонько молилась, чтобы убийца застал ее бесчувственной и чтобы в момент последнего удара к ней не вернулось сознание. Ей стало совершенно неинтересно, чье лицо нависнет над ней. Она не станет унижаться, упрашивая убийцу сохранить ей жизнь, не станет просить пощады у человека, удавившего Марка. Она знала – пощады не будет.

Однако она находилась в сознании, когда крышка стала отодвигаться. На ее склоненную голову пролился слабый свет. Крышка отползла еще дальше. Внезапно до нее донесся голос – женский голос, тихий, сбивчивый, захлебывающийся от ужаса.

– Корделия!

Она подняла глаза.

У края колодца, свесившись вниз, отчего ее бледное лицо казалось непомерно раздувшимся, как у призрака из ночного кошмара, стояла на коленях мисс Маркленд. Ее глаза, изумленно разглядывающие Корделию, были так же расширены от страха, как у самой Корделии.

Еще через десять минут Корделия лежала, скорчившись, в кресле у потрескивающего камина. Все ее тело раскалывалось от боли, она никак не могла унять бившую ее дрожь. Тонкая ткань рубашки прилипла к истерзанной спине, и каждое движение отдавалось во всем теле тупой болью. Мисс Маркленд развела огонь и теперь колдовала над кофе. Корделия слышала, как она ходит взад-вперед по крохотной кухне, и улавливала щекочущий аромат кофе, просачивающийся сквозь запах вовсю разожженной печи. Знакомые предметы и звуки должны были бы подействовать на нее успокаивающе, но ей отчаянно хотелось остаться одной. Убийца обязательно вернется, и ей придется с ним встретиться. Мисс Маркленд принесла две кофейные чашки и сунула одну Корделии. Затем она сходила наверх и вернулась с одним из свитеров Марка, который накинула Корделии на плечи. Прежний ужас покинул ее, но она все еще пребывала в возбуждении, как молоденькая девушка, переживающая первое в жизни приключение, которого потом, быть может, придется устыдиться. Ее глаза были широко распахнуты, все тело содрогалось от волнения. Усевшись напротив Корделии, она вперила в нее напряженный взгляд.

– Как это произошло? Вы должны рассказать мне.

У Корделии еще не окончательно отшибло ум.

– Не знаю. Я не помню ничего из того, что случилось до того, как я оказалась в воде. Наверное, решила осмотреть колодец и поскользнулась.

– Но крышка! Крышка-то была на месте!

– Знаю. Должно быть, кто-то ее задвинул.

– Зачем? Кто мог сюда забрести?

– Не знаю. Но кому-то она попалась на глаза, и он задвинул ее. – Сжалившись, она произнесла: – Вы спасли мне жизнь. Как вы обнаружили, что что-то произошло?

– Я подошла к коттеджу, чтобы проверить, не уехали ли вы. Я была здесь сегодня и раньше, но вас не было видно. На тропинке валялась веревка – та самая, которой вы, видимо, воспользовались, я чуть об нее не споткнулась. Потом я приметила, что крышка не на месте и сбит замок.

– Вы спасли мне жизнь, – повторила Корделия, – но теперь идите, прошу вас! Идите! Со мной все в порядке, уверяю вас!

– Но вас нельзя оставлять одну! А тот человек – который задвинул крышку, он может вернуться. Куда это годится – чтобы чужие разгуливали вокруг коттеджа, а вы оставались здесь одна!

– Я в полной безопасности. Кроме того, у меня есть пистолет. Мне всего лишь хочется остаться одной и отдохнуть. Прошу вас, не беспокойтесь обо мне.

Корделия расслышала в собственном голосе отчаянные, почти истерические нотки.

Но мисс Маркленд, казалось, ничего не слышала. Неожиданно, упав перед Корделией на колени, она принялась говорить ей сбивающимся шепотом страшные слова. Не задумываясь о том, как это подействует на полуживую от страха и боли девушку, она выложила ей свою страшную историю, историю своего сына, четырехлетнего мальчугана, плода тайной любви, который пробрался сквозь живую изгородь вокруг коттеджа и свалился в колодец, откуда его выудили уже мертвым. Корделия старалась не смотреть в ищущие ее взгляда сумасшедшие глаза. Все это наверняка было сплошной выдумкой. Несчастная спятила. Если же это правда, то дикая и немыслимая, и она не желала ничего знать об этом. Потом, позже, она вспомнит жуткий рассказ во всех подробностях и будет думать об этом ребенке, о его предсмертном страхе, об отчаянном вопле матери и о холодной удушающей воде, утаскивающей его в объятия смерти. Его агония станет являться ей в ночных кошмарах, сливаясь с ужасом, пережитым ею самой. Но только не теперь. В потоке слов и горьких обвинений самой себе, лившихся из уст мисс Маркленд вперемежку с воспоминаниями о пережитом некогда горе, Корделия расслышала нотки освобождения от гнета воспоминаний. То, что звучало для нее как сплошное страдание, было для мисс Маркленд счастливым избавлением. Жизнь за жизнь. Но настала минута, когда Корделия не смогла больше этого выносить. Она гневно выкрикнула:

– Простите! Простите! Вы спасли мне жизнь, и я благодарна вам. Но я не могу этого слушать. Я не хочу, чтобы вы оставались здесь. Ради Бога, уходите!

Она на всю жизнь запомнила лицо женщины, ее бесшумный уход. Корделия не слышала, как та прикрыла за собой дверь. Она знала только, что с этой минуты остается одна. Дрожь в теле унялась, однако ей все еще было очень холодно. Она забралась наверх и натянула брюки, затем сняла с шеи свитер Марка и надела его на себя. Пятна крови на рубашке скрылись из виду, и она почувствовала сладостное тепло. Ее движения сделались стремительными. Запасшись патронами, она схватила фонарь и выскочила из задней двери коттеджа. Пистолет оказался на прежнем месте. Она зарядила его и ощутила в ладони знакомую тяжесть. Спряталась среди ветвей и приготовилась ждать.

Было слишком темно, чтобы разглядеть стрелки часов, однако Корделия решила, что провела в тени не меньше получаса, прежде чем до ее ушей донеслись долгожданные звуки. Это был шум мотора приближающегося автомобиля. Корделия затаила дыхание. Мотор взревел совсем близко и тут же стих. Машина проехала мимо, не остановившись. Само появление машины в этом проулке в столь поздний час было событием необычайным, и Корделия недоумевала, кто бы это мог быть. Оставалось ждать, скорчившись в тени старого куста и чувствуя лопатками жесткую кору. Она вцепилась в рукоятку пистолета так крепко, что правую кисть пронзила боль, и ей пришлось переложить пистолет в левую, чтобы медленно повращать утомленной кистью и унять боль.

Она снова настроилась на ожидание. Минуты текли медленно. Тишину нарушали только прерывистые шорохи, издаваемые в траве каким-то мелким ночным воришкой, да внезапные крики совы. Через некоторое время снова послышался шум мотора. На этот раз шумело вдалеке, и звук не приближался. Водитель остановил машину в стороне.

Она опять переложила пистолет в правую ладонь, обняв левой ладонью дуло. Сердце ее колотилось так громко, что она испугалась, как бы этот звук не выдал ее. Она скорее представила себе, нежели услышала, тихий скрип калитки, однако шаги у коттеджа трудно было с чем-нибудь спутать. Наконец в поле ее зрения появилась коренастая широкоплечая фигура, казавшаяся черной в лунном свете. Человек двинулся в ее сторону, и она заметила, что с его левого плеча свисает ее сумка. Открытие привело ее в уныние. Она совершенно забыла про сумку! Зато ей стало ясно, зачем она ему понадобилась. Он осмотрел ее в поисках вещественных доказательств, после чего – и это главное – забросил бы в колодец, чтобы ее нашли рядом с окоченевшим телом.

Он на цыпочках продвигался к цели, растопырив по-обезьяньи длинные руки, словно карикатурный ковбой, готовый выхватить «кольты». Оказавшись у цоколя колодца, он немного помедлил, и в его глазах сверкнул лунный лучик. Потом он нагнулся и стал шарить в траве в поисках мотка веревки. Корделия оставила ее на том самом месте, где она попалась на глаза мисс Маркленд, но что-то необычное – возможно, способ, каким была смотана веревка, – заставило его насторожиться. Он неуверенно выпрямился и какое-то мгновение стоял неподвижно, с болтающейся у ног веревкой. Корделия затаила дыхание. Казалось невероятным, чтобы он не услышал, не учуял, не увидел ее, чтобы такой законченный хищник был лишен инстинкта, подсказывающего всякому зверю, что в темноте таится враг. Он шагнул вперед. Теперь он стоял у самого колодца. Наклонившись, он продел конец веревки в стальной обруч.

Корделии было достаточно одного шага, чтобы покинуть спасительную тень. Она держала пистолет твердо и прямо, как учил Берни. На сей раз мишень находилась на расстоянии вытянутой руки. Она знала, что не станет стрелять. Однако теперь она знала, что заставляет людей убивать. Она громко произнесла:

– Добрый вечер, мистер Ланн.

Увидел ли он направленное на него оружие, она так и не поняла. В этот самый миг луна выплыла из-за облака, и она ясно разглядела его физиономию: на ней читались ненависть, отчаяние и безнадежность. Его рот поехал в сторону от ужаса, и, издав крик, он отбросил сумку и веревку и в страхе ринулся прочь через сад. Она устремилась за ним, сама не зная зачем, решив только ни за что на свете не позволить ему оказаться в Гарфорд-Хаусе раньше ее. Ей и в голову не пришло стрелять.

Но у беглеца было преимущество. Выскочив за калитку, она обнаружила, что он оставил свой фургон всего ярдах в пятидесяти и с включенным мотором. Она продолжила погоню, уже зная, что не добьется успеха. Помочь ей могла лишь ее собственная машина. Она устремилась к ней, шаря на бегу в сумке в поисках ключа. Ни молитвенника, ни тетрадки на месте не оказалось, зато ключ его не заинтересовал. Она отперла дверцу, рухнула на сиденье и лихо вырулила на дорогу. Задние габаритные огни фургона мелькали в сотне ярдов впереди. Она не знала, на какую скорость способен фургон, но сомневалась, что ее крошке удастся с ним сравняться. Она нажала на педаль акселератора. На дороге с твердым покрытием расстояние между ними оставалось прежним. Потом дорога вильнула в сторону, и на какое-то время фургон исчез из виду. До пересечения с шоссе, ведущим к Кембриджу, оставались считаные метры.

Однако, еще не доехав до перекрестка, она услышала удар. Звук был так силен, что задрожали стекла ее машины. Руки Корделии вцепились в рулевое колесо, носок туфли впился в педаль тормоза. Она выскочила из машины и бросилась бегом к повороту. Ее взору предстало сияющее в свете фонарей шоссе. По нему уже метались фигурки людей. Проезжую часть перегораживал тяжелый трейлер, полностью заслонивший горизонт, подобно внезапно выросшей на пути баррикаде. Из-под его передних колес виднелся фургон, смятый, как детская игрушка. В нос ударил запах бензина, послышались женский крик и визг тормозов. Корделия медленно побрела к трейлеру. Водитель все еще сидел в кабине, глядя прямо перед собой с выражением полного отчаяния. Люди вокруг что-то кричали ему и размахивали руками. Водитель оставался недвижим. Некто в тяжелом кожаном плаще и защитных очках сказал:

– Это шок. Надо вытащить его оттуда.

Трое мужчин дружно выволокли водителя из кабины. Он появился на их вытянутых руках с согнутыми коленями, сведенными судорогой, как манекен, с руками, будто еще сжимающими громадный руль. Спасатели склонились над ним, как заговорщики.

Вокруг раздавленного фургона тоже сновали люди. Корделия просунула голову в центр. Время от времени в свете сигареты становились видны дрожащие руки и расширенные от ужаса глаза.

– Погиб? – спросила она.

– А вы как думаете? – лаконично произнесла личность в защитных очках.

Неуверенный девичий голос, перехваченный спазмом, спросил:

– Кто-нибудь вызвал «скорую помощь»?

– Да, да! Парень в «кортине» поехал к телефону.

Группа застыла в нерешительности. Молодой человек и девушка, жмущаяся к нему от страха, стали выбираться из толпы. Рядом притормозила еще одна машина. Сквозь толпу протискивался высокий господин. До Корделии донесся властный фальцет:

– Я врач. «Скорую» вызвали?

– Да, сэр, – прозвучал почтительный ответ. Люди посторонились, пропуская вперед профессионала. Он обернулся к Корделии, стоявшей рядом:

– Если вы не были свидетельницей аварии, юная леди, лучше уезжайте подобру-поздорову. Остальных прошу расступиться. Вы все равно ничего не сможете сделать. И потушите сигареты!

Корделия медленно пошла назад к машине, осторожно переставляя ноги, как пациентка, делающая первые шаги после долгой болезни. Она медленно объехала место аварии, прошелестев шинами по траве на обочине. Ее оглушили приближающиеся сирены. Когда она сворачивала с главной дороги, в зеркальце заднего вида взметнулся огненный фонтан, раздался женский крик, потом мужской возглас, потом общий вопль. Поперек дороги полыхнула стена огня. Врач опоздал со своим предупреждением. Фургон охватило пламя. У Ланна не осталось надежды выжить. Хотя он всегда был безнадежен.

Корделия сознавала, что ведет машину из рук вон плохо. Встречные машины пытались привести ее в чувство гудками и светом фар, а один водитель сбавил ход и разразился сердитой тирадой. Она съехала на обочину и заглушила мотор. Воцарилась тишина. Ее влажные руки ходили ходуном. Она обтерла их платком и положила на колени, чувствуя, что они живут отдельной от остального тела жизнью. Она не обратила внимания на шум тормозов. В окне появилось чье-то лицо. До нее донесся невнятный голос, старающийся звучать обворожительно:

– Что-то случилось, мисс?

Она ощутила запах спиртного.

– Ничего. Просто остановилась передохнуть.

– Разве такой хорошенькой девушке, можно оставаться одной?

Он взялся за дверную ручку. Корделия вынула из сумки пистолет и направила дуло ему в лицо.

– Заряжено. Уходите сейчас же, иначе я стану стрелять.

Прозвучавшая в ее голосе угроза испугала даже ее. Бледное мокрое лицо отшатнулось, челюсть отвисла. Доброхот попятился.

– Простите, мисс. Ошибка. Я не хотел вас оскорбить.

Корделия дождалась, пока машина скроется из виду, и включила зажигание. Нет, ехать она не сможет. Она вынула ключ из замка. На нее накатила волна усталости, ласковая, как благословение, которой не смогли противиться ни ее измученный рассудок, ни избитое тело. Она уткнулась лбом в руль и забылась.

Глава 6

Корделия спала крепко, но недолго. Она не знала, что заставило ее очнуться – то ли ослепительный свет фар проезжающего автомобиля, то ли подсознательный толчок, напомнивший ей, что отдых придется ограничить получасом, ибо этого минимума ей хватит, чтобы выполнить необходимое, после чего она сможет выспаться как следует. Она выпрямилась, с трудом превозмогая боль в натруженных мышцах и ощущая на спине засохшую кровь. Ночной воздух оставался таким же жарким и пахучим, как днем; даже вьющаяся впереди дорога казалась клейкой в лучах фар. Однако Корделию по-прежнему трясло, и измученное тело благодарно впитывало тепло от свитера Марка. В первый раз с тех пор, как она натянула его на себя, она разглядела, что он темно-зеленого цвета. Как странно, она не обращала внимания на цвет раньше!

Остаток пути она проделала, как новичок, впервые севший за руль, – оцепенев в кресле, пристально вглядываясь в дорогу и одеревенело двигая руками и ногами. Наконец впереди показались ворота Гарфорд-Хауса. В свете фар они виделись куда более высокими и пышными, нежели в первый раз. Ворота были закрыты. Она выскочила из машины, моля Бога, чтобы они не оказались запертыми на замок. Однако тяжелая задвижка поддалась под ее напором. Ворота бесшумно распахнулись.

В саду не оказалось других машин, и она оставила свою «мини» недалеко от дома. В окнах не было света, только во входной двери мерцал манящий огонек. Зажав в руке пистолет, Корделия, не постучавшись, вошла в холл. Несмотря на усталость, несравнимую с ее состоянием в тот день, когда она впервые увидела Гарфорд-Хаус, она воспринимала его сейчас гораздо отчетливее, не упуская ни единой детали. Холл был пуст, но в воздухе словно разлито ожидание, будто дому не хватало именно ее. В ноздри ей ударил все тот же аромат роз и лаванды, только на этот раз она поняла, что лавандовый аромат исходит от цветов в огромной китайской вазе на столике в углу. Ей с первого раза запомнилось громкое тиканье часов, теперь же она обратила внимание на их изысканный резной корпус. Она стояла посередине холла, слегка покачиваясь, с зажатым в опущенной правой руке пистолетом, и смотрела себе под ноги. Ковер был расписан геометрическим узором оливково-зеленого, бледно-голубого и малинового цвета, его мотивы отдаленно напоминали тени коленопреклоненных фигур. Стоя на таком ковре, трудно было самой не опуститься на колени. А вдруг это восточный молитвенный коврик?

Она наблюдала, как мисс Лиминг медленно спускается к ней по лестнице в развевающемся вокруг ног длинном красном халате. Пистолет был решительно вынут из ее безжизненной ладони. Она знала, что произошло, так как рука, внезапно полегчала. Это уже не имело значения. Она все равно не сможет защитить себя с помощью этого оружия, никогда не сможет убить человека. Она поняла это, когда Ланн в ужасе пустился от нее наутек.

– Здесь нет никого, от кого вам пришлось бы защищаться, мисс Грей, – молвила мисс Лиминг.

– Я пришла отчитаться перед сэром Рональдом. Где он?

– Там же, где и в прошлый раз, – у себя в кабинете.

Как и прежде, он восседал за письменным столом. Он наговаривал что-то на диктофон, зажатый в правой руке. Завидя Корделию, он выключил его, затем подошел к стене и выдернул штепсель из розетки. Снова сел. Они посмотрели друг другу в глаза. Он сложил руки в круге света, падающего от настольной лампы, и его лицо приняло вопросительное выражение. Она едва не вскрикнула от потрясения, до того его лицо напомнило ей лица, мелькающие в окнах проносящихся мимо платформы ночных поездов, – костлявые, со впалыми щеками и глубоко запавшими глазами – лица призраков, вставших со смертного одра.

Когда он заговорил, голос его звучал глухо, словно его оторвали от воспоминаний:

– Полчаса назад я узнал о смерти Криса Ланна. Он был лучшим лабораторным ассистентом, с которым мне когда-либо доводилось работать. Я взял его из сиротского дома пятнадцать лет назад. Он никогда не видел своих родителей. Уродливый, трудный мальчуган, уже заработавший условную судимость. Школа ничем не смогла ему помочь. Но Ланн оказался одним из самых способных натуралистов, с какими мне приходилось встречаться. Получи он образование, то достиг бы не меньшего, чем я.

– Тогда почему же вы не предоставили ему такого шанса, почему не дали ему образования?

– Потому что он был мне полезнее в качестве ассистента. Я сказал, что он достиг бы не меньшего, чем я. Но ученых не хуже меня пруд пруди, а вот лаборанта-ассистента под стать Ланну не найти. Он великолепно обращался с инструментами.

Он снова взглянул на Корделию, но без всякого любопытства, даже без интереса.

– Вы, конечно, явились с отчетом. Сейчас очень поздно, мисс Грей, вы сами видите, как я устал. Нельзя подождать до завтра?

Корделия подумала, что эти слова прозвучали как настоящая мольба.

– Нет. Я тоже устала, – ответила она. – Но хочу покончить с этим сегодня, сейчас.

Он вынул из ящика нож из черного дерева для разрезания бумаги и стал крутить его, не глядя на Корделию.

– Тогда скажите мне, почему мой сын покончил с собой? Насколько я понимаю, у вас есть для меня что-то новенькое? Не станете же вы врываться сюда в такой час, не имея ничего за душой.

– Ваш сын не покончил с собой. Он был убит, убит кем-то, кого хорошо знал, кого не колеблясь впустил в коттедж и кто явился туда в полной готовности. Он был задавлен или умер от удушья, а потом подвешен на крюк на собственном ремне. Напоследок убийца пририсовал ему помадой губы, напялил на него женское белье и разложил на столе фотографии обнаженных девиц. Предполагалось, это должно выглядеть как случайная смерть в ходе сексуального эксперимента. Такое иногда случается.

На протяжении секунд тридцати ни она, ни он не произнесли ни слова. Потом он совершенно спокойно выговорил:

– И кто же все это сделал, мисс Грей?

– Вы. Вы убили своего сына.

– Для чего? – Он походил на экзаменатора, ввернувшего студенту безжалостный вопрос.

– Он выяснил, что ваша жена не приходилась ему матерью и деньги, оставленные ей и ему дедом, получены нечестным путем. Он не собирался пользоваться ими больше ни минуты, как и входить в права наследования через четыре года. Вы же испугались огласки. А как насчет «Уолвингтон траст»? Если бы правда выплыла наружу, об обещанных ими деньгах пришлось бы забыть. Под вопросом оказалось будущее вашей лаборатории. Вы не могли идти на такой риск.

– Кто же снова переодел его, напечатал предсмертную записку и смыл с его лица помаду?

– Кажется, я знаю кто, но вам я этого не скажу. Именно для того, чтобы в этом разобраться, вы и поручили мне это дело, ведь так? Вы не могли вынести неведения. Но убийца Марка – вы. Вы даже обзавелись на всякий случай алиби. Ланн по вашей просьбе позвонил в колледж и назвался вашим сыном. Только на него вы и могли полностью положиться. Не думаю, что вы открыли ему всю правду. Ведь он был всего-навсего вашим лаборантом, он не требовал объяснений, а делал то, что велели. Даже если он и догадывался обо всем, ему ничего не угрожало, разве не так? Вы подготовили алиби, но не посмели им воспользоваться, так как не знали, когда тело Марка было найдено в первый раз. Если его нашли и изобразили все как самоубийство до того, как состоялся этот подстроенный разговор, от вашего алиби ничего бы не осталось, а испорченное алиби – это проклятие. Поэтому вы переговорили с Бенскином и попытались все исправить. Вы сказали ему правду – что вам звонил Ланн. Ланн всегда подтвердил бы ваши слова. Но даже если бы он проговорился, разве это имело бы какое-то значение? Ему бы никто не поверил.

– Точно так же, как и вам. Вы постарались честно отработать свои деньги, мисс Грей. Ваше объяснение весьма хитроумно, некоторые детали выглядят вполне достоверными. Но вы знаете твердо, как это знаю я, – ни один полицейский на свете никогда не отнесется к вашей версии серьезно. Вам не повезло – вы не смогли допросить Ланна. Но Ланн, как я сказал, мертв. Он сгорел в автомобильной катастрофе.

– Знаю, сама видела это. Сегодня вечером он попытался меня убить. Вам это известно? А еще раньше он пытался запугать меня, чтобы я бросила расследование. Может быть, и он начал подозревать правду?

– Если он действительно предпринял попытку убить вас, значит, он нарушил инструкции. Я просто просил не спускать с вас глаз. Как вы помните, я нанял вас, чтобы вы посвятили все свое время исключительно работе на меня, и хотел быть уверенным, что не обманулся. Я не обманулся, в своем роде конечно; но не стоит упражнять воображение за пределами этого кабинета. Полиция и суд не одобрят клеветы и истерической чуши. А разве у вас есть доказательства? Никаких. Моя жена кремирована. Ничто на земле – ни живое, ни мертвое – не сможет доказать, что Марк не приходился ей сыном.

– Вы наведались к доктору Гледвину удостовериться, что тот слишком дряхл, чтобы дать показания против вас. Беспокоиться было излишне. Он ничего не заподозрил, верно? Вы остановились на нем как на враче для своей жены именно из-за его преклонного возраста и некомпетентности. Но одно маленькое доказательство у меня есть. Ланн как раз хотел доставить его вам.

– Тогда вам следовало следить за ним получше. После аварии от Ланна остались одни косточки.

– А как насчет женского белья – черных трусиков и лифчика? Нетрудно вспомнить покупателя, тем более мужчину.

– Мужчины иногда покупают своим женщинам нижнее белье. Но если бы я замышлял подобное убийство, то не думаю, что ваши слова вызвали бы у меня тревогу. Разве задерганная продавщица за кассой многоэтажного универмага вспомнит такую покупку, тем более оплаченную наличными, одну из череды столь же невинных приобретений, сделанных в самое горячее время дня? Мужчина мог к тому же слегка изменить внешность. Неужели вы и впрямь надеетесь, что она спустя несколько недель вспомнит его лицо, одно из многих тысяч, и сможет достаточно уверенно опознать его в суде? Но даже если бы так произошло, что это доказывает, раз у вас нет самих этих предметов? Зарубите себе на носу, мисс Грей: соверши я убийство, я бы сделал это чисто. Меня бы не нашли. Если бы полиция все-таки разузнала, в каком виде был найден мой сын – а это может произойти, коль скоро, как вы говорите, об этом известно еще кому-то, а не вам одной, – то у нее бы только прибавилось уверенности, что это именно самоубийство. Смерть Марка стала необходимостью, ибо в отличие от большинства смертей сослужила кое-какую службу. Людьми владеет непреодолимая жажда самопожертвования. Они гибнут за что-то реальное или просто так – за бессмысленные абстракции типа патриотизма, справедливости, мира, ради чужих идей, чужой власти, нескольких футов земли. Вы, несомненно, отдали бы жизнь, чтобы спасти ребенка или будучи убеждены, что ваша жертва поможет поискам средства от рака.

– Возможно. Хотелось бы в это верить. Но позвольте решение принимать мне.

– Разумеется. Таким образом вы добьетесь необходимого эмоционального удовлетворения. Но это никак не повлияет ни на самый факт вашей смерти, ни на ее результат. И не говорите, будто то, чем я тут занимаюсь, не стоит одной-единственной человеческой жизни. Избавьте меня от этого лицемерия. Вы не понимаете, да и не способны понять всей ценности того, что я здесь делаю. Какое вам дело до смерти Марка? Вы никогда не слышали о нем, пока не появились в Гарфорд-Хаусе.

– Зато Гэри Вебберу есть до этого дело.

– Значит, я должен утратить все, ради чего трудился, потому что у Гэри Веббера должен быть партнер для игры в мячик и для болтовни об истории?

Неожиданно он заглянул Корделии в лицо и резко спросил:

– Что с вами? Вы больны?

– Нет, не больна. Я знала, что права. Знала, что мои рассуждения окажутся верными. Но все равно не верится. Не верится, чтобы человек мог быть таким воплощением зла.

– Если вы способны это себе представить, значит, я могу это совершить. Вы еще не сделали подобного открытия о людях, мисс Грей? Это и есть ключ к тому, что вы назвали бы человеческой греховностью.

Корделия почувствовала вдруг, что с нее довольно его цинизма, и гневно запротестовала:

– Какой же смысл в том, чтобы делать мир прекраснее, если живущие в нем люди не могут любить друг друга?

От этих слов его наконец-то разобрал гнев.

– Любить! Самое затасканное слово в языке! Разве в нем есть хоть что-нибудь, кроме того сентиментального смысла, который вы в него вкладываете? Что вы подразумеваете, произнося словечко «любовь»? Что людям надобно научиться жить бок о бок, заботясь о довольстве друг друга? Так гласит закон. Рядом с этой краеугольной декларацией здравого смысла все прочие философии не более чем метафизические абстракции. Или вы понимаете любовь в христианском смысле, как милосердие? Почитайте историю, мисс Грей. Посмотрите, до каких ужасов, жестокостей, ненависти, угнетения довела человечество религия любви! Но быть может, вы предпочитаете более женственное, более индивидуальное определение – любовь как страстная привязанность к личности другого человека? Сильная личная привязанность всегда кончается ревностью и закабалением. Любовь – более разрушительное чувство, чем ненависть. Если вам неймется посвятить чему-то свою жизнь, посвятите ее идее.

– Говоря «любовь», я подразумеваю любовь родителя к своему ребенку.

– Это самое худшее, причем для обоих. Но если не любишь, никакая сила в мире не сможет вынудить полюбить. А где нет любви, нет и обязанностей, сопряженных с любовью.

– Вы бы могли по крайней мере оставить его в живых! Деньги ничего для него не значили. Он понял бы ваши тревоги и хранил молчание.

– Разве? Как бы он или я смогли объяснить отказ от состояния через четыре года? Люди, подчиняющиеся тому, что они зовут совестью, никогда не бывают безопасными. Мой сын был самодовольной свиньей. Как я мог вверить себя и свой труд в его руки?

– Зато теперь вы в моих руках, сэр Рональд.

– Ошибаетесь. Я не дамся ни в чьи руки. На вашу беду, диктофон отключен. У нас нет свидетелей. Вы не повторите ничего из того, что говорилось в этой комнате, никому за ее пределами. В противном случае я буду вынужден вас уничтожить. Я сделаю так, что вы не сможете заработать на хлеб, мисс Грей. А начну с того, что ваш жалкий бизнес немедленно обанкротится. Судя по рассказу мисс Лиминг, это не составит труда. Клевета может выйти вам боком. Помните об этом, если вам вздумается проболтаться. И запомните: вы навредите себе, навредите памяти Марка, но не сможете навредить мне.

Корделия не знала, как долго оставалась в тени у двери высокая фигура в красном облачении, прислушиваясь к разговору и пристально глядя на беседующих. Не знала она и того, как много успела услышать мисс Лиминг и в какой момент она беззвучно удалилась. Но теперь она заметила красную тень, бесшумно скользящую по ковру, с глазами, устремленными на человечка за письменным столом, и с пистолетом, крепко прижатым к груди. Ей осталось только в ужасе затаить дыхание и перестать дышать. Она уже догадывалась, что сейчас произойдет. Вся сцена заняла не более трех секунд, но ей она показалась томительно долгой. Конечно, она бы успела вскрикнуть, предупредить, рвануться ей навстречу и вырвать пистолет из твердой руки. Успел бы поднять тревогу и он. Но он не издал ни звука, а лишь в недоумении приподнялся в кресле и, не веря собственным глазам, смотрел в направленное на него дуло. У него хватило времени лишь повернуться к Корделии, словно моля о пощаде. Ей не дано было забыть этот взгляд. В нем не было ни страха, ни надежды, а всего лишь признание поражения.