Текст книги "Неподходящее занятие для женщины. Черная башня"

Корделия потрясла книгу. Из нее ничего не выпало. Она пролистала книгу от первой до последней страницы – тщетно.

Она опустилась на кровать в бессильном разочаровании. Неужели она напрасно надеялась, что в молитвеннике заключено что-то важное? Неужели понастроила многообещающих догадок, вдохновившись старушечьими воспоминаниями о вполне понятном, ординарном поступке любящей матери, пожелавшей оставить сыну перед смертью свой молитвенник? Но даже если она не ошиблась, то почему записка должна оказаться на прежнем месте? Если Марк обнаружил между страницами записку от матери, то вполне мог, прочитав, уничтожить ее. Кто-то мог сделать это и вместо него. Записка, если она когда-то существовала, могла превратиться теперь в частицу пепла, возвышающегося белой горкой на каминной решетке.

Она поборола уныние. Оставалась еще одна ниточка – доктор Гледвин. После секундного размышления она опустила молитвенник к себе в сумку. На часах был почти час дня. Она достала сыр и фрукты и расположилась в саду, затем решила вернуться в Кембридж и заглянуть в центральной библиотеке в медицинский справочник.

Меньше чем через час она нашла все, что искала. В справочнике значился всего один доктор Гледвин, который мог лечить миссис Келлендер двадцать лет назад, уже тогда разменяв восьмой десяток, – Эмлин Томас Гледвин, приобретший специальность в больнице Святого Фомы в 1904 году. Она записала его адрес: Праттс-уэй, 4, Иксуорт-роуд, Бери-Сент-Эдмундс. Тот самый Эдмундс – город, в котором, по словам Изабелль, они останавливались с Марком по пути к морю…

Выходит, день все-таки прошел не напрасно – она следовала по пятам Марка Келлендера. С трудом сдерживая нетерпение, она перешла в отдел атласов и пробежала глазами карту. Стрелка часов показывала четверть третьего. Поехав по шоссе А45 через Ньюмаркет, она сможет достичь Бери-Сент-Эдмундса уже через час. Пусть визит к доктору отнимет час, еще час – на обратный путь; значит, она вернется в коттедж к половине шестого.

Несясь по ничем не примечательной сельской местности в окрестностях Ньюмаркета, она заметила, что следом за ней движется тот самый черный фургон. До него было слишком далеко, чтобы разглядеть человека за рулем, но она поняла, что это Ланн и что он путешествует в одиночестве. Она прибавила скорость, стараясь не сокращать дистанцию, но фургон вскоре оказался ближе, чем был. Ланн вполне мог направляться в Ньюмаркет по делам сэра Рональда Келлендера, но зрелище неприятного фургона, беспрерывно маячащего в зеркале заднего вида, наводило на невеселые мысли. Корделия решила избавиться от него. Однако свернуть ей было некуда, да и местность была совершенно незнакомой. Возможность улизнуть могла представиться только в Ньюмаркете.

Главная улица города оказалась забита транспортом, особенно на перекрестках. Шанс представился только на втором светофоре. Черный фургон застрял на перекрестке в пятидесяти ярдах позади нее. Как только загорелся зеленый сигнал, она оставила остальные машины позади и свернула налево, еще раз налево, потом направо. Покрутившись по незнакомым улицам минут пять, она остановилась на очередном перекрестке и стала ждать. Черный фургон больше не преследовал ее. Видимо, ей удалось от него оторваться. Она посидела еще пять минут, а потом не торопясь вернулась на главную дорогу и влилась в поток транспорта, продвигавшегося в восточном направлении. Прошло полчаса, и она, проскочив Бери-Сент-Эдмундс, выехала на Иксуорт-роуд, где замедлила ход, чтобы не пропустить Праттс-уэй. Через пятьдесят ярдов ее взору предстал этот переулок, а в нем – цепочка из шести оштукатуренных домиков, отступивших от обочины в глубину двора. Она затормозила перед домом номер четыре, вспомнив послушную Изабелль, которой, конечно, было велено проехать подальше и не выходить из машины. Марк наверняка опасался, что белый «рено» покажется здесь подозрительным. Он был прав: появление крошки «мини» тоже вызвало интерес. В верхних окнах замаячили лица, а у соседних ворот откуда ни возьмись появилась стайка ребятишек, разглядывающих ее широко раскрытыми и ничего не выражающими глазенками.

Дом под номером четыре наводил тоску: лужайка заросла сорняками, в заборе на месте сгнивших досок зияли дыры. Краска на доме облезла, обнажив древесину, облупившаяся входная дверь пошла пузырями. Однако Корделия подметила, как сияют чистенькие окна первого этажа и какими кокетливыми занавесочками они затянуты. Миссис Гледвин была, по всей видимости, аккуратной хозяйкой, старавшейся придерживаться определенных стандартов, но слишком старой, чтобы выполнять тяжелую работу, и слишком бедной, чтобы оплачивать помощь посторонних людей. Корделия приготовилась отнестись к ней с симпатией. Но женщина, отворившая перед ней дверь, отозвавшись в конце концов на стук – звонок не действовал, – оказалась полной противоположностью ее сентиментальным ожиданиям. Под жестким взглядом недоверчивых глаз и при виде тесно сжатых, как захлопнувшаяся мышеловка, губ и тонких рук, сложенных на груди наподобие барьера, призванного оградить от контакта с чужими, от сострадания не осталось и следа. Возраст женщины угадывался с трудом. Волосы, собранные на затылке в тугой узел, почти не тронула седина, однако лицо изрезано морщинами, а жилистая шея напоминала пучок бечевок. На ней были комнатные шлепанцы и аляповатый передник.

– Меня зовут Корделия Грей. Не могла бы я поговорить с доктором Гледвином, если он дома? Речь идет о его старой пациентке.

– Дома, где же еще. В саду. Проходите.

В доме стоял отвратительный запах – спутник дряхлости, дополненный кислым духом испражнений и испорченной еды, которые не могли заглушить густые пары дезинфицирующего средства. Корделия поспешила в сад, стараясь не заглядывать в холл или на кухню, так как любопытство могло быть здесь принято за наглость.

Доктор Гледвин сидел в высоком виндзорском кресле, греясь на солнышке. Корделия никогда прежде не видела таких глубоких стариков. На нем был вязаный свитер, разбухшие ноги утопали в гигантских тапочках, колени прикрыты пестрой шалью. Кисти его рук свисали по обеим сторонам кресла, словно худым запястьям было не под силу их удержать, испещренные пятнами и ломкие, как осенние листья, дрожащие мелкой дрожью. Высокий череп с двумя-тремя седыми завитками казался по-младенчески хрупким. Глаза напоминали старые желтки, плавающие в вязкой белой массе, испещренной голубыми прожилками.

Подойдя поближе, Корделия тихонько окликнула его. Ответа не последовало. Она опустилась на колени в траву у самых его ног и заглянула ему в лицо.

– Доктор Гледвин, я хотела бы поговорить с вами об одной пациентке. Это было очень давно. Ее звали миссис Келлендер. Вы помните миссис Келлендер из Гарфорд-Хауса?

Призыв остался безответным. Корделия видела, что все попытки бесполезны. Повторять вопрос и то выглядело бы жестокостью. Миссис Гледвин встала за его спиной, словно демонстрируя изумленному миру ископаемое.

– Спрашивайте, спрашивайте! Он все помнит. Так по крайней мере он говорил мне раньше. «Я не из тех, кто ведет записи. У меня все в голове».

– Что стало с его журналами, когда он перестал практиковать? Кто-нибудь забрал их?

– Именно об этом я вам и толкую. Никаких журналов не существовало. Меня спрашивать совершенно бесполезно. То же самое я сказала тогда молодому человеку. Доктор с радостью женился на мне, когда ему понадобилась медсестра, но он не обсуждал со мной своих пациентов. Вот уж нет! Он пропивал все доходы от практики, хоть и болтал о врачебной этике.

В ее голосе звучала глубокая горечь. Корделия избегала встречаться с ней глазами. Внезапно ей показалось, что губы старика шевельнулись. Она наклонилась и уловила всего одно слово: «Холодно».

– Кажется, он пытается сказать, что ему холодно. Может быть, найдется еще одна шаль, чтобы укрыть ему плечи?

– Холодно?! На самом солнцепеке?! Вечно ему холодно.

– Но может быть, еще одно одеяло поможет? Принести?

– Оставьте его, мисс. Если вам так хочется за ним ухаживать, займитесь этим всерьез. Посмотрим, как вам понравится содержать его в чистоте, как младенца, стирать за ним пеленки, каждое утро менять постельное белье. Я принесу еще одну шаль, но он сбросит ее через две минуты. Он сам не знает, чего хочет.

– Простите, – беспомощно пробормотала Корделия. Ей хотелось спросить, достаточно ли они получают помощи, заглядывает ли районная фельдшерица, обращалась ли миссис Гледвин с просьбой поместить его в больницу. Но спрашивать было бесполезно. Она чувствовала – любая помощь отвергается здесь как безнадежная и здесь давно властвует отчаяние, ибо сил мечтать об облегчении не осталось уже давно.

– Простите. Я больше не стану беспокоить ни вас, ни его.

Они снова прошли через дом. Но оставался вопрос, который Корделия не могла не задать. У самой калитки она не вытерпела:

– Вы упомянули молодого человека. Его звали Марк?

– Марк Келлендер. Он спрашивал о своей матери. Спустя десять дней нам снова нанесли визит.

– Кто на этот раз?

– Какой-то джентльмен. Вошел так, словно дом принадлежит ему. Он не назвал себя, но я уже где-то видела его. Он спросил доктора Гледвина, и я пригласила его войти. В тот день мы сидели в задней комнате, так как поднялся ветерок. Он подошел прямо к доктору и сказал: «Добрый день, Гледвин» – так громко, словно обращался к слуге. Затем нагнулся и заглянул ему в лицо. Они смотрели друг другу в глаза. Он выпрямился, пожелал мне всего хорошего и ушел. О, мы становимся популярны! Еще один подобный визит – и я назначу плату за просмотр.

Они остановились. Корделия уже подумывала протянуть руку на прощание, но что-то подсказывало ей, что миссис Гледвин не хочет, чтобы она уходила. Внезапно та произнесла громким неприветливым голосом, глядя прямо перед собой:

– Этот ваш друг, молодой человек, что к нам заходил… Он оставил адрес. Сказал, что не возражает посидеть с доктором как-нибудь в воскресенье, чтобы я могла передохнуть; сказал, что они вместе поедят. В это воскресенье я бы повидала свою сестру в Хейверхилле. Скажите ему, что он может приехать, если захочет.

Капитуляция была лишена изящества, приглашение произнесено сквозь зубы, но Корделия догадывалась, чего ей стоило даже это. Подчиняясь порыву, она сказала:

– Вместо него могу приехать я. У меня автомобиль, я доеду быстрее.

День пройдет для сэра Рональда Келлендера впустую, но она не станет включать его в счет. Даже сыщик заслуживает выходного.

– Девушка ему не подходит. Есть такие вещи, которые сможет сделать для него только мужчина. Я заметила, что парень пришелся ему по душе. Скажите ему, что он может приехать.

Корделия повернулась к ней:

– Он бы приехал, не сомневаюсь в этом. Но он не может. Он мертв.

Миссис Гледвин ничего не ответила. Корделия неуверенно протянула руку и тронула ее за рукав. Женщина не шелохнулась. Корделия прошептала:

– Простите меня. Я поеду. – Она чуть не добавила: «Если я ничего не могу для вас сделать», – но вовремя осеклась. Ни она, ни кто-либо другой ничего не сможет сделать для этих людей.

На повороте к Бери она оглянулась и увидела в калитке неподвижную фигуру.

Корделия сама не знала, что заставило ее остановиться в Бери и минут десять походить по монастырскому саду. Однако она чувствовала, что не сможет выдержать дорогу до Кембриджа, если не успокоит нервы, и вид цветов и лужаек в пролете Норманнских ворот оказался слишком заманчивым, чтобы проехать мимо. Оставив машину на Ангельском холме, она вышла через сад к берегу реки и минут пять посидела там на солнце. Вспомнив, что надо записать в книжечку, сколько истрачено на бензин, она пошарила рукой в сумке, наткнулась на молитвенник и задумалась. Если представить себе, что она – миссис Келлендер, решившая оставить для Марка послание, которое найдет он, но пропустят другие, то чем она воспользуется? Ответ выглядел теперь детски-простым. Наверняка той страницей, где приведены короткая молитва, проповедь и отрывок из апостольского послания на день святого Марка. Ведь он родился 25 апреля и назван в честь святого! Она быстро нашла нужное место. В ярком солнечном свете, отраженном бегущей водой, она заметила то, что проглядела раньше, торопливо переворачивая страницы: рядом с кроткой мольбой о мужестве выстоять под напором ложных убеждений виднелись слабо выведенные буквы и цифры, напоминавшие скорее пустяковое пятнышко:

Е М С

А А

14.1.52

Первые три буквы были, несомненно, инициалами его матери. Дата обозначала день написания. Ведь миссис Годдард говорила, что миссис Келлендер умерла, когда ее сыну было около девяти месяцев. Но что за два «А»? Корделия стала перебирать в уме различные аббревиатуры из области автомобилизма, прежде чем ей вспомнилась карточка, найденная в бумажнике Марка. Две буквы под инициалами могли значить лишь одно: группу крови. У Марка была группа «В», у его матери – «АА». Существовала лишь одна причина, которая могла заставить ее сообщить ему об этом. Оставалось всего лишь выяснить группу крови сэра Рональда Келлендера.

Она едва не кричала от торжества, торопясь пробежать через сад и устремиться в сторону Кембриджа. Она не размышляла ни о последствиях своего открытия, ни о разумности доводов. По крайней мере ей было чем заняться, у нее в руках появилась ниточка. Она гнала машину на полной скорости, боясь не успеть до закрытия почты. Там, как подсказывала ей память, можно было ознакомиться с перечнем местных практикующих врачей. Вот и список. Теперь – за телефон. Ей был известен всего один дом в Кембридже, откуда можно будет целый час спокойно звонить по телефону. Она направила машину к дому номер пятьдесят семь по Норвич-стрит.

София и Дейви играли в гостиной в шахматы, почти соприкасаясь головами – белокурой и темноволосой – над доской. Их ничуть не удивила просьба Корделии позволить ей засесть за телефон.

– Я, конечно, заплачу. Я помечу, во сколько мест звонила.

– Вам, наверное, понадобится уединение? – осведомилась София. – Давай доиграем в саду, Дейви.

Ангельски безразличные к ее делам, они осторожно пронесли доску с фигурами через кухню и установили ее на садовом столике. Корделия придвинула стул к кухонному столу и взялась за свой список. Он был страшно длинен. Она не знала, откуда начинать, и остановилась на врачах, практикующих в центральной части города. После каждого звонка она будет вычеркивать одну фамилию. Ей вспомнилась еще одна жемчужина начальственной мудрости: «Расследование требует настойчивости, граничащей с упрямством». Набирая первый номер, она думала о Шефе: должно быть, он страшно требовательный и несносный начальник! Правда, сейчас он уже в возрасте – ему никак не меньше пятидесяти пяти. Наверняка помягчел.

Однако битый час упрямых попыток ничего не принес. Она неизменно получала ответы на свои звонки; достоинство предпринятого ею натиска состояло по крайней мере в том, что в приемных врачей всегда снимали трубку. Однако ответы – вежливые, учтивые или торопливые, – даваемые самими врачами либо их помощницами, готовыми оказать услугу, звучали одинаково: сэр Рональд Келлендер не является пациентом данного кабинета. Корделия реагировала на обескураживающую новость стандартной формулой: «Извините за беспокойство. Я, видимо, неверно записала имя».

Однако после семидесяти минут терпеливого вращения диска ей улыбнулась удача. Трубку сняла супруга очередного врача.

– Боюсь, вы ошиблись. Семейство сэра Рональда Келлендера наблюдает доктор Винэйблс.

Вот это удача! Доктор Винэйблс не числился в ее предварительном списке, да и до буквы «V» она добралась бы в лучшем случае через час. Она ткнула пальцем в самый конец списка и набрала номер. Ей ответила медсестра в кабинете доктора Винэйблса. Корделия выпалила заготовленную фразу:

– Я звоню по поручению мисс Лиминг из Гарфорд-Хауса. Не хотелось вас беспокоить, но не могли бы вы напомнить нам группу крови сэра Рональда Келлендера? Он хочет записать ее перед поездкой на Хельсинкскую конференцию в следующем месяце.

– Минуточку.

Ждать пришлось недолго. Скоро в трубке прозвучали торопливые шаги.

– У сэра Рональда группа «А». Лучше запишите: месяц назад с тем же вопросом уже звонил его сын.

– Спасибо! Спасибо! Обязательно запишу. – Она решила рискнуть. – Я только недавно помогаю мисс Лиминг. Она действительно просила меня записать группу крови в прошлый раз, а я по глупости забыла. Если она вам позвонит, уж, пожалуйста, не говорите ей, что мне пришлось снова вас побеспокоить!

Голос в трубке снисходительно засмеялся, дивясь неумению юности. Ничего, такое беспокойство можно стерпеть.

– Не тревожьтесь, не скажу. Я рада, что у нее наконец-то появилась помощница. Надеюсь, все здоровы?

– О да! Все отлично!

Корделия повесила трубку и выглянула в окно. София с Дейви только что закончили партию и теперь складывали фигуры обратно в коробку. Она успела как раз вовремя. Она нашла ответ на свой вопрос, однако его еще надо перепроверить. Информация была слишком важной, чтобы довериться смутному представлению о законах наследственности Менделя, мельком просмотренных в главе о крови и наследственности из книжки Берни по судебной медицине. Проще всего было бы посоветоваться с Дейви – он наверняка знает такие вещи наизусть. Но она не могла сделать этого. Значит, придется возвращаться в библиотеку, и не мешкая, иначе она закроется.

Она успела до закрытия. Библиотекарь, успевший привыкнуть к ней, с радостью пришел ей на помощь, и необходимое справочное издание было у нее в руках уже через минуту. Корделия удостоверилась в том, что и так уже знала. Муж и жена, имеющие кровь одинаковой группы «А», не могут произвести на свет ребенка с группой «В».

Корделия возвратилась в коттедж сильно уставшей. Какой насыщенный выдался день, как много удалось узнать! Казалось невероятным, что всего двенадцать часов назад она отправилась на поиски няни Пилбим, руководствуясь одной лишь смутной надеждой, что эта женщина, если ее еще удастся разыскать, даст ей в руки ключ к загадке Марка Келлендера, рассказав хоть что-нибудь о его детских годах. Достигнутый успех кружил ей голову, она не находила себе места от возбуждения, однако ее рассудок был слишком изможден, чтобы взяться за разматывание клубка догадок, образовавшихся у нее в голове. Пока факты представлялись совершенно беспорядочными: не хватало системы, теории, которая смогла бы разом объяснить тайну рождения Марка; испуг Изабелль; секрет, хранимый от посторонних Софией и Хьюго; навязчивый интерес, проявляемый мисс Маркленд к коттеджу; подозрения сержанта Маскелла, странности и необъяснимые неувязки, окружавшие гибель Марка.

С энергией, порожденной перенапряжением ума, она взялась за уборку: вымыла пол в кухне, приготовила в камине поверх кучки пепла растопку на случай, если вечер будет прохладным, прополола цветочную клумбу и приготовила себе омлет с грибами, который съела, присев за непокрытый стол, как, наверное, поступал и он. Напоследок она сходила в тайник за пистолетом и водрузила его на столик у изголовья кровати. Тщательно заперев заднюю дверь и задернув занавески на окнах, она еще раз проверила, как заклеены рамы. Однако сковородку на дверь она приспосабливать не стала: эта мера предосторожности показалась ей на этот раз детской и излишней. Вооружившись свечой, она подошла к книжной полке у окна за какой-нибудь книгой на сон грядущий. Ночь была безветренной и умиротворяющей; пламя свечи спокойно горело в неподвижном воздухе. Еще не опустилась полная тьма, но в саду было очень тихо, лишь изредка покой нарушал проезжающий в отдалении автомобиль или крик ночной птицы. Но вдруг она разглядела у калитки женский силуэт. Это была мисс Маркленд. Она словно колебалась, входить ли в сад, и стояла, положив руку на задвижку. Корделия отпрянула от окна и прижалась спиной к стене. Фигура нежданной гостьи была до того неподвижной, будто та заметила, что за ней следят, и застыла, как испуганный дикий зверь. Потом она повернулась и исчезла среди деревьев. Корделия с облегчением вздохнула, выбрала себе книжку и нырнула в спальный мешок. Через полчаса она задула свечу и улеглась поудобнее, готовясь к медленному погружению в сон.

Под утро сон прервался, и она широко раскрыла глаза, вглядываясь в полутьму. Время словно замерло; казалось, она застигла нарождающийся день врасплох. Она слышала, как тикают у изголовья ее наручные часики, рядом с которыми виднелись внушающие спокойствие очертания пистолета и черный цилиндр фонарика. Она лежала, вслушиваясь в ночь. Человеку так редко доводится бодрствовать в эти неподвижные часы, на которые чаще всего приходится глубокий сон, что он живет в них как бы ощупью, подобно новорожденному, лишенному всякого опыта. Она не чувствовала страха, ею владел ничем не нарушаемый покой, граничащий с вялостью. Ее дыхание наполняло комнату, и чистый неподвижный воздух, казалось, дышал с нею в такт.

Внезапно она поняла, что заставило ее проснуться. В коттедж наведались гости. Видимо, сама того не сознавая, она расслышала сквозь сон шум подъехавшего автомобиля. Теперь до ее слуха доносились скрип калитки, шорох шагов, словно в траве скользил юркий зверек, еле различимый шепот. Она выползла из спального мешка и прильнула к окну. Марк оставил стекла окон со стороны фасада грязными: то ли ему не хватило на них времени, то ли было все равно. Корделия торопливо протерла глазок в многолетних наслоениях. Разогнавший пыль палец заскрипел по стеклу. Раздался визгливый звук, похожий на клич зверя в ночи, и она испугалась, что выдаст свое присутствие. Сквозь глазок она посмотрела вниз.

За высокой изгородью прятался «рено». Ей удалось разглядеть край капота и два лунных зайчика, которые оставляли на траве боковые фонари. На Изабелль было надето нечто длинное и облегающее, и ее фигура колебалась в тени, отбрасываемой изгородью. Хьюго казался рядом с ней всего лишь придатком с размытыми очертаниями. Но через секунду он повернулся, и Корделия увидела белое пятно рубашки. Оба были в вечерних костюмах. Не спеша прошествовав по тропинке и недолго посовещавшись у передней двери, они завернули за угол.

Схватив фонарик, Корделия босиком метнулась к лестнице, чтобы успеть отпереть заднюю дверь. Ключ повернулся в замке легко и беззвучно. Стараясь не дышать, она попятилась к лестнице, где было темнее всего, и как раз вовремя: дверь приоткрылась, пропустив внутрь полоску блеклого света. Раздался голос Хьюго:

– Минуточку, я зажгу спичку.

Крохотное пламя на мгновение озарило два сосредоточенных лица, огромные, полные ужаса глаза Изабелль, и тут же погасло. Выругавшись, Хьюго принялся чиркать о коробок новой спичкой. На этот раз поднятое выше пламя осветило стол, зловещий крюк, торчащий из потолка, и безмолвного соглядатая, застывшего у ступенек. Хьюго вздрогнул, и спичка в взметнувшейся руке тут же погасла. Изабелль немедленно огласила комнату пронзительным визгом.

– Что за черт… – произнес Хьюго резким голосом.

Корделия включила фонарик и шагнула к ним.

– Это я, Корделия.

Но Изабелль ничего не желала слышать и издавала такие истошные крики, что Корделия испугалась, как бы их не услышали Маркленды. Это были нечеловеческие звуки, вызванные животным страхом. Хьюго размахнулся, раздался шлепок, и воцарилась немыслимая тишина, после чего Изабелль со всхлипами повалилась на пол у ног Хьюго.

– Какого дьявола вам это понадобилось?! – выкрикнул он.

– Что именно?

– Вы ее напугали своим неожиданным появлением. Что вы тут делаете?

– Я могла бы спросить вас о том же.

– Мы приехали забрать Антонелло, которого Изабелль одолжила Марку, когда приезжала поужинать с ним, а также излечить ее от суеверного страха перед этим местом. Мы были в клубе «Питт» и решили, что неплохо завернуть по дороге домой сюда. Идея оказалась хуже некуда. Тут есть что выпить?

– Только пиво.

– Боже, Корделия, поищите же! Ей нужно что-нибудь покрепче.

– Ничего крепче здесь нет. Могу предложить кофе. Зажгите камин. Там все готово.

Она поставила горящий фонарь на стол, зажгла керосиновую лампу, невысоко приподняв фитилек, и помогла Изабелль усесться в кресло рядом с камином.

Девушку била дрожь. Корделия принесла один из толстых свитеров Марка и укутала ей плечи. Хьюго умело развел огонь. Корделия удалилась на кухню готовить кофе, положив свой фонарь на подоконник, чтобы он освещал плиту. Она зажгла более мощную из двух конфорок и взяла с полки коричневый глиняный кувшин, две чашки с синими каемками и еще одну чашку для себя. В какой-то выщербленный сосуд она насыпала сахару. Чайник закипел уже через две минуты. Она залила кофе кипятком. Из комнаты доносился негромкий настойчивый голос Хьюго, прерываемый односложными ответами Изабелль. Не дав кофе довариться, она поставила его на единственный поднос – дешевую жестянку с изображением Эдинбургского замка и, войдя в комнату, водрузила поднос на каминную плиту. Хворост полыхал с сочным хрустом, осыпая платье Изабелль горящими звездочками. Вскоре пламя перекинулось на более толстое полено, и в камине запылал ровный, сильный огонь.

Наклонившись, чтобы помешать кофе, Корделия заметила крохотного жучка, отчаянно спасающегося от пламени, охватывающего одно из поленьев. Вооружившись веточкой, дожидавшейся своей очереди возле камина, она протянула ее жучку, чтобы он воспользовался ею как мостиком. Однако это привело его в еще большее смятение. Повернувшись, он устремился назад, к огню, потом потерянно заметался и наконец угодил в трещину в полене. Корделия представила себе, как он падает в зияющую, пышущую жаром темноту, и подумала о том, понял ли он хотя бы на мгновение, что за жуткий конец ему уготован. Поднести спичку к дровам значило, при всей банальности этого жеста, вызвать у кого-то ужас и страшную агонию.

Она протянула Изабелль и Хьюго их чашки и взялась за свою. Дразнящий запах свежесваренного кофе смешивался со смолистым привкусом горящего дерева. Огонь отбрасывал длинные тени на половицы, керосиновая лампа мягко освещала их лица. Никогда еще подозреваемые в убийстве не допрашивались в столь уютной обстановке. Даже Изабелль забыла про свои страхи. То ли оттого, что рука Хьюго покровительственно легла ей на плечо, то ли от домашнего тепла и потрескивания огня в камине она выглядела теперь совершенно спокойной.

– Вы сказали, что Изабелль испытывала к этому месту суеверный страх, – обратилась Корделия к Хьюго. – С чего бы это?

– Изабелль очень чувствительна, у нее не такие крепкие нервы, как у вас.

Корделия подумала про себя, что у всех красивых женщин должны быть крепкие нервы – как иначе они могут выжить? – и что по эластичности нервы Изабелль вполне могут выдержать сравнение с ее собственными. Однако, разделавшись с питаемыми Хьюго иллюзиями, она бы ничего не добилась. Красота – это нечто хрупкое, эфемерное, ранимое. Чувствительность Изабелль нуждалась в защите. За людьми с крепкими нервами не нужен присмотр.

– По вашим словам, она побывала здесь только однажды, – продолжила Корделия. – Я знаю, Марк Келлендер встретил смерть в этой комнате, но ведь не станете же вы доказывать мне, что она горюет о Марке. Есть что-то известное вам обоим, и лучше, если вы поделитесь со мной этим знанием. Если вы откажетесь, придется сообщить сэру Рональду Келлендеру, что Изабелль, ваша сестра и вы замешаны в гибели его сына, а там пускай сам решает, передавать ли вас в руки полиции. Не могу представить Изабелль даже на самом мягком допросе в полиции, а вы?

У самой Корделии не было ни малейших сомнений в том, что ее речь звучит ходульно и претенциозно и наполнена необоснованными обвинениями и пустыми угрозами. Ей хотелось даже, чтобы Хьюго презрительно отмел все ее нападки. Однако он с минуту разглядывал ее, словно оценивая реальность угрожающей ему опасности. Немного погодя он безмятежно произнес:

– Вам не хватит моего слова, что Марк сам наложил на себя руки и если вы поставите это под сомнение, то причините боль его отцу и друзьям и никому не поможете?

– Нет, Хьюго, не хватит.

– А если мы сообщим вам все, что знаем, вы обещаете остановиться на этом?

– Как я могу, раз отказываюсь верить вам?

Неожиданно послышался крик Изабелль:

– О, скажи ей, Хьюго! Какая разница?

– Думаю, вам придется сделать это, – подхватила Корделия. – Кажется, у вас нет выбора.

– Видимо, да. Хорошо. – Он опустил чашку на каминную плиту и уставился в огонь. – Я говорил вам, что все мы – София, Изабелль, Дейви и я – были в театре в ту ночь, когда умер Марк, но, как вы, наверное, догадались, это было правдой только на три четверти. Когда я пришел за билетами, оставалось всего три места, и мы решили, что они должны принадлежать тем, кто больше всего сможет насладиться пьесой. Изабелль ходит в театр скорее для того, чтобы смотрели на нее, и любой спектакль, где количество действующих лиц недотягивает до пятидесяти, навевает на нее скуку, так что исключенной оказалась именно она. Поэтому, будучи проигнорированной своим теперешним любовником, она вполне разумно предпочла искать утешения в компании следующего.

– Марк не был моим любовником, Хьюго, – сказала Изабелль с несоответствующей случаю улыбкой. В ее голосе не прозвучало ни горечи, ни мстительности – просто она демонстрировала свои карты.

– Знаю. Марк был романтиком. Он никогда не укладывал девушку в постель или куда-нибудь еще, пока не приходил к выводу о наличии достаточно глубокого контакта двух личностей – или каким там еще жаргоном он пользовался? Ладно, это несправедливо по отношению к нему. Такими бессмысленными словесами балуется скорее мой папаша. Но заложенная в них идея не была Марку чуждой. Сомневаюсь, что он мог насладиться сексом, пока не убедит сам себя, что он и девушка влюблены друг в друга. Это было необходимой прелюдией – подобно раздеванию. Как я понимаю, с Изабелль отношения не достигли положенной глубины и надлежащего эмоционального накала. Со временем все, разумеется, утряслось бы. Когда речь шла о Изабелль, Марк был в не меньшей степени способен на самообольщение, нежели все прочие.

В его высоком, не совсем уверенном голосе слышалась ревность.

Медленно и терпеливо, как мать, обращающаяся к несмышленому дитя, Изабелль произнесла:

– Марк и я никогда не занимались любовью, Хьюго.

– Вот и я о том же. Бедный Марк! Он предпочел сути тень, а теперь лишился и того, и другого.

– Что же произошло в тот вечер?

Корделия адресовала свой вопрос Изабелль, но за нее ответил Хьюго:

– Изабелль приехала сюда в половине восьмого с минутами. Заднее окно было затянуто занавеской, через переднее все равно ничего не разглядишь, зато дверь оказалась открытой. Она вошла. Марк уже был мертв. Тело свисало вот с этого крюка на ремне. Однако выглядел он вовсе не так, как на следующее утро, когда его обнаружила мисс Маркленд. – Он обернулся к Изабелль. – Рассказывай.