Текст книги "Борьба за влияние в Персии. Дипломатическое противостояние России и Англии"

30 октября шах издал указ об открытии Каруна для «коммерческих пароходов всех народов, без исключения». Санкт-Петербург, который получил новости об открытии Каруна прежде, чем декрет был издан, был одновременно возмущен и разочарован.

На мгновение показалось, что все прежние усилия крепко держать шаха в руках пропали даром. На полях телеграммы от русского поверенного в делах в Тегеране Поджио Александр III написал: «К сожалению, мы хорошо знаем, как Шах предался англичанам и ничего не делает без их совета».

Поднялся шум в высшем обществе и прессе. Британские интриги еще раз стали излюбленной темой русской литературы, посвященной персидскому вопросу.

Князь Долгоруков, который оказался в Санкт-Петербурге, когда это событие произошло, был уязвлен. Годом позже Гирс признается Морье, что буря по вопросу Каруна поднялась из-за того, что Россия проиграла Англии в дипломатической борьбе. Морье ответил, что это произошло из-за ошибки русского посланника, отвергшего сотрудничество с Вольфом.

Яростная реакция в русской столице не вызвала никакого отклика из Тегерана, но в Константинополе, городе с большой колонией персидских торговцев, газета «Ахтар», издаваемая на персидском языке, обвиняла Россию в попытке удержать Персию от достижения процветания и прогресса. Как в 1873 г., в выпуске «Ахтар» от 5 декабря 1888 г. было написано, что Россия не позволила английской компании построить железную дорогу между Рештом, Тегераном и Бушером. Ее «подлинной целью было удержать Персию, имеющую взаимосвязи с народами Европы, в состоянии дремоты, чтобы улучшить свое положение». По той же причине Россия запретила транзит европейских товаров через Кавказ и проводила свою политику в Персии при посредничестве Долгорукова, военного человека, несведущего в дипломатии. Далее газета отмечала, что князь Долгоруков груб, горд и честолюбив… Недавно в одной из французских газет было напечатано (весьма вероятно, при участии самого князя), что влияние Долгорукова в Персии настолько велико, что Персия рассматривается как одна из провинций России, а все внутренние дела Персии рассматриваются в кабинете князя.

«Ахтар» выражала свою веру в миролюбивые намерения царя и его министра иностранных дел Гирса. Но другие могли совершать действия против воли императора. Александр II не хотел развязывать войну против Турции, но был принужден к этому генералом Игнатьевым. Русские напрасно жалуются, что Персия изменила свою дружественную политику к России. Если бы посланник и представители России не проявили истинно деспотичное отношение к Персии, очевидно не произошло бы изменения в политике Персии к России. Персия будет стремиться поддерживать старую дружбу, но она возможна, если русские откажутся от высокомерия. Русские государственные деятели должны знать, что земля Персии – родина воинов и львов и что жителей этой благородной земли нельзя сравнивать с варварской пустыней, где обитают туркмены, лишенные духа патриотизма.

Статья в газете «Ахтар» является важной, поскольку затрагивает темы и чувства, которые станут предметом публикаций из года в год. Такая фразеология – смесь обиженности и напыщенности – станет образцом для персидских периодических изданий за границей. Что необычного в статье из газеты «Ахтар» – это проникновение в ситуацию и в значительной степени верная информация, которую она использует.

Но нельзя исключить, что статья была «вдохновлена» персидским или даже английским посольством в Константинополе.

Открытие Каруна рассматривалось всюду как большая победа Великобритании. Шах был встревожен тем, что сам сделал, и нервничал из-за возможных требований России.

Никто в Тегеране не сомневался, что русское правительство будет требовать компенсацию за преимущество, полученное его соперником на юге. Персы ожидали новых требований на обширные железнодорожные концессии.

Летом 1888 г. бельгийская компания построила узколинейную железную дорогу от Тегерана до святыни Шахзаде Абд ол-Азим. Линия длиной менее чем шесть миль была открыта 25 июня к большому восхищению шаха, который, наконец, обеспечил свою империю важным символом прогресса. Бельгийцы, которые имели в своем распоряжении большой капитал, предложили построить линию от Каспийского моря к Тегерану и на юг к Персидскому заливу. Князь Николай Сергеевич Долгоруков яростно отреагировал, угрожая оставить Персию, если правительство предоставит такую концессию. Англичане ворчали о правах Рейтера. Бельгийцы снизили свои запросы и занялись строительством трамвайной конки в Тегеране.

Долгоруков, благосклонно относившийся к идее построения русскими железной дороги в Персии, стал самым сильным защитником русских предпринимателей, выразивших готовность пуститься в рискованное предприятие. Среди них был В.П. Осипов, московский коммерсант, упомянутый в связи с его жалобой Победоносцеву на нескольких берлинских евреев, решившихся содействовать строительству железной дороги в Персии. В январе 1888 г. Осипов представил Ивану Алексеевичу Вышнеградскому, министру финансов, проект для строительства линии от Решта через Тегеран и Исфахан к Бушеру. Осипов и его московские партнеры хотели бы получить от шаха концессию на строительство железной дороги при гарантии 6 процентов дохода с их капитала. В меморандуме Гирсу Вышнеградский писал, что, по его мнению, «строительство этой железной дороги окажется важным и желательным в интересах развития русской торговли в Персии». Кроме того, «русские заводы получили бы заказы на изготовление железнодорожного оборудования для вышеназванной дороги». Однако, продолжал Вышнеградский, в интересах России дорога должна быть построена по частям, начиная с Решта.

Только после стабилизации движения на отрезке Решт – Тегеран следовало строить часть от Тегерана до Исфахана. Что касается последнего отрезка от Исфахана до Персидского залива, то к его строительству нельзя приступать прежде, чем русское промышленное и коммерческое влияние в Персии станет устойчивым благодаря железной дороге и не будет подвергаться опасности конкуренции со стороны других государств.

Персидское правительство должно гарантировать капитал, вложенный в железную дорогу, доходами таможен, а русское правительство должно принять участие в этом выгодном проекте открытием кредита для железнодорожной компании в Русском государственном банке.

Позже в том же году русскому правительству были представлены два других предложения: одно от богатого коммерсанта Лазаря Полякова, другое от вездесущего барона Рейтера. Лазарь Соломонович Поляков происходил из бедной еврейской семьи из Орши. Он проявил свои великие коммерческие таланты, будучи еще очень молодым человеком, когда сделался железнодорожным подрядчиком и стал миллионером. Богатство позволило ему преодолеть препятствия, наложенные русским правительством на своих еврейских подданных. Л.С. Поляков был одним из нескольких иудеев, кому был присвоен чин тайного советника.

Под защитой М.Х. Рейтерна, министра финансов с 1862-го по 1876 г. и сторонника политики невмешательства государства, экономика России продвигалась вперед. Быстрое развитие вело к лихорадочным спекуляциям и появлению первых промышленно-капиталистических состояний.

Лазарь Поляков и его брат Самуил вложили свои деньги в разнообразные предприятия. Лазарь был основателем Банковского дома Полякова, основателем и директором Московского и Ярославско-Костромского сельскохозяйственных банков, Орловского коммерческого банка, Южно-Русского промышленного банка, Рязанского коммерческого банка.

Он был вдохновляющей силой, стоявшей за Московской лесопромышленной компанией и Московским домостроительным обществом. Он вкладывал деньги в векселя, железные дороги, каучук и множество других предприятий.

Поляков был среди первых, кто ворвался на рынок Центральной Азии, как только Туркестан был умиротворен. Он организовывал Персидское и Центрально-Азиатское промышленное и коммерческое общества. Компания открыла спичечную фабрику в Тегеране, вложив в нее 400 тысяч рублей. Невыгодное местоположение (далеко от источников древесины для спичек), низкое качество и высокая цена, однако, сделали невозможной конкуренцию спичек Полякова с австрийским импортом. Персидское предприятие принесло ему убытки.

Учитывая его широкие деловые интересы, его склонность идти на риск и его прежние связи с Персией, Поляков неизбежно должен был присоединиться к состязанию за персидскую железную дорогу. Он, вероятно, оценил политическую ситуацию в Санкт-Петербурге после того, как Персия открыла Карун для навигации, и решил, что русское правительство будет пытаться противодействовать этому удачному ходу Англии, продвигая железные дороги в Северной Персии. В таком случае правительство могло отказаться само строить железные дороги, а предпочесть субсидировать частных строителей. Миллионы рублей правительственных субсидий потекли бы к тому, кто знал, как получить финансовую льготу.

Поляков начал с вербовки таких «китов» московского делового мира, как Рукавишников и Морозов. Н.Н. Коншин, «человек значительного общественного положения», как английский дипломат характеризовал его, согласился представлять зарождающуюся компанию в официальном мире Санкт-Петербурга. Коншин был вхож к князю Долгорукову и в различные министерства. Он провел последний проект Полякова через бюрократический лабиринт Санкт-Петербурга.

В меморандуме, представленном правительству 8 декабря 1888 г., Поляков предлагал создать исключительно русскую компанию для строительства железной дороги из Решта в Тегеран или вступить в товарищество с уже действовавшим бельгийским акционерным обществом.

Другая группа, выступившая с проектом железной дороги в Персии, состояла из Н.А. Хомякова, предводителя дворянства Смоленской губернии, барона П.Л. Корфа и С.Е. Палашковского. С технической и экономической точек зрения это была самая квалифицированная группа для строительства железной дороги.

С.Е. Палашковский был высокоодаренным инженером, показавшим свои способности при строительстве Транскаспийской дороги, и являлся одним из главных акционеров. Он имел нефтяные скважины в Баку и был автором проекта трубопровода по всей Персии для перевозки бакинской нефти к Персидскому заливу. Дешевая русская нефть в заливе, как он надеялся, вытеснит американскую нефть с Ближнего Востока и из Индии. (Этот проект не удался в 1883 г., но почти спустя двадцать лет С.Ю. Витте возродил данный замысел.) Потерпев неудачу со своим проектом трубопровода, Палашковский продал свои нефтяные скважины барону Ротшильду и посвятил себя разработке персидских железнодорожных проектов.

В отличие от других учредителей Палашковский имел техническое образование, у него были сложные проекты нескольких железных дорог[9]9
  Репутация Палашковского была такова, что его проекты хотели получить конкурирующие учредители. Они были украдены в 1885 г. и проданы некоему фон Дервизу, известному капиталисту. Дервиз вел переговоры с немецкими банками для осуществления проекта, когда Палашковский, обнаружив местонахождение своих планов, потребовал их назад; Дервиз был вынужден возвратить их создателю и владельцу.


[Закрыть].

Он также имел связи во Франции, где смог получить финансовую помощь. Зиновьев не оказал Палашковскому никакой поддержки, но его партнер Хомяков имел друзей при дворе, и ему удалось заручиться одобрением царя строительства дороги от Решта до Чахбагара в Аравийском море. Партнеры вступили в предварительное соглашение с Парижским учетным банком, обещавшим выделить 300 миллионов франков. Осенью 1888 г. перспективы выглядели блестящими.

Что касается Рейтера, то он знал, что Россия рассматривает открытие реки Карун как победу Англии. Он вступил в переговоры с русским послом бароном Штаалем.

Предположив, что русское правительство хотело восстановить нарушенное равновесие, барон Рейтер предлагает построить железную дорогу от берега Каспийского моря (там, где укажет русское правительство) к Тегерану. Барон Рейтер был готов предоставить весь капитал, необходимый для этой работы, но не отказывался сотрудничать с Русским банком.

Предприимчивый барон, как видно, быстро забыл о недавно приобретенном британском патриотизме. Можно только задаваться вопросом, знал ли его друг и защитник Генри Вольф что-нибудь об этих намерениях. Долгоруков, бывший в Санкт-Петербурге во время открытия реки Карун, активно работал в пользу русской железной дороги в Персии, но встретил сильную оппозицию в Министерстве иностранных дел, особенно со стороны директора Азиатского департамента, опытного дипломата И.А. Зиновьева. Ходил слух, что Долгоруков получил миллион рублей «за разнообразные проекты», которые он будет продвигать по возвращении в Тегеран; но также говорили, что его возвращение противоречит желаниям Гирса, Зиновьева и военных руководителей. Чтобы вернуться в Персию, князь использовал личное влияние на царя. Ему удалось нанести тяжелый удар по Зиновьеву, противодействие которого он представил царю как проявление классовой ненависти. Не лучше он отозвался и о Гирсе. Он заставил Александра III поверить, что нужно только добиться от Персии компенсации за предоставление англичанам концессии на реке Карун. В этом случае князь Долгоруков вернется в Тегеран с триумфом.

Ссора Долгорукова с Зиновьевым была долгой и ожесточенной. Отпрыск старинного княжеского рода, который затмевал самих Романовых, испытывал пренебрежение к Зиновьеву, отчасти интеллектуалу, отчасти чиновнику (его отец был профессором восточных языков в Лазаревском институте), который должен был зарабатывать себе на жизнь. Все же в Санкт-Петербурге поговаривали, что князь Николай Сергеевич не был незаинтересованной стороной. Английский посол выяснил, что Долгоруков был связан с Коншиным, принадлежавшим к группе Полякова, пытавшейся получить концессию на железную дорогу в Персии.

Князь Долгоруков, по мнению Р. Морье, расценивал предоставление такой концессии русским коммерсантам как установление равновесия с открытием реки Карун как искупление своего упущения. Кроме того, поговаривали, что он не прочь соединить моральную победу для России с денежной прибылью для себя, поэтому взял на себя обязательство проталкивать этот проект и использовать свое влияние, чтобы преодолеть любые возражения, которые могут возникнуть в Тегеране или в Министерстве иностранных дел. Аристократ склонялся к интриге и запугиванию. Он не только осудил Зиновьева как красного, но и напал на князя Дондукова-Корсакова, против которого имел личное недовольство. Он сказал царю, что главнокомандующий на Кавказе предложил Вольфу, когда тот останавливался в Тифлисе на пути в Тегеран, чтобы Россия и Англия разделили Персию.

Дондуков-Корсаков, возможно, и не знал, что Долгоруков говорил у него за спиной, но Зиновьев и его руководитель Гирс были осведомлены о каждом слове, произнесенном князем. Скоро вражда вылилась на страницы газет Санкт-Петербурга.

«Санкт-Петербургские ведомости» разразились статьей, которая рассматривала всю историю русско-персидских отношений начиная с Туркманчая. Там утверждалось, что, пока Зиновьев не появился на сцене, русскими интересами пренебрегали и Англия имела полный контроль. Он восстановил русское влияние, охранял права армян, подписал соглашение по хорасанской границе и приобрел территорию Атека. Благодаря ему русские отряды регулярно снабжались во время Транскаспийской кампании. Его влияние на шаха было так велико, что министры не назначались без его санкции и одобрения.

На сцене появились русские военные инструкторы, и звезда англичан убывала над Тегераном. Назначение Долгорукова все изменило. Начиная с 1886 г. Россия перенесла ряд дипломатических поражений. Ее добрый друг

Яхъя-хан Мошир од-Дойлы был уволен с должности министра иностранных дел. Энергичный британский посланник Вольф продвигал британские предприятия и добился открытия Каруна, а Долгоруков это наблюдал.

10/22 января «Новое время», националистическая газета, близкая к придворным кругам, опубликовала ответ С. Татищева. Татищев, дипломат, ставший официальным историком, отрицал, что русское влияние было равно нулю перед назначением Зиновьева в Тегеран. Фактически, Зиновьев не привнес чего-либо значительного в отношения с персами, особенно во время туркменской кампании Скобелева. Татищев указывал далее, что Зиновьев был посланником в Тегеране в период неудачных кампаний Ломакина, Лазарева и Тер-Гукасова. Кроме того, если русское влияние в Тегеране было заложено Зиновьевым, то «сооружение, воздвигнутое им, не оказалось очень прочным, так как разрушилось к приезду князя Долгорукова».

У персов Долгоруков вызывал страх и ненависть. Мирза Махмуд-хан, персидский посланник в Санкт-Петербурге, боялся, что шах подпишет что-нибудь из того, что требует князь, если английская миссия не придет на помощь шаху. Он жаловался Морье на яростное обсуждение персидского вопроса в русской прессе и обвинял в нападках на Персию «этого негодяя Долгорукова».

При случае Махмуд-хан рассказал Морье: «Всякий раз, когда я наношу визит старой княгине (матери князя Николая Долгорукова), она угрожает мне гневом Царя, его жены и Двора, если у ее сына будут трудности в Тегеране. Мадам, отвечаю я, Шах знает мощь России, он понимает свое положение в отношении нее и будет действовать в гармонии с интересами своей страны».

Морье было ясно, что Махмуд-хан глубоко ненавидел «полишинеля», как он называл Долгорукова. Он считал, что враждебность Долгорукова к нему возникла из-за статьи, которую князь приписал его авторству, где точно определялись цели России. Он был уверен, что Долгоруков попытается подорвать его позиции в Тегеране. Морье уловил намек и написал Солсбери, что Махмуд-хан, не всегда умевший точно оценить события и свои возможности, честный и способный человек.

Одна надежда мирзы Махмуд-хана была на то, что амбиции и тщеславие Долгорукова ударят по нему и разрушат его карьеру. По этому поводу в разговоре с Морье он вспомнил одну басню: «Однажды жил в Персии человек, который зарабатывал себе на жизнь омовением мертвых тел перед похоронами. Этот человек в своем эгоистичном рвении хотел быстро разбогатеть, не заботясь о счастье других. Однажды он просил в молитве, чтобы пришла чума. Всевышний услышал его молитву и послал чуму, но первым человеком, который от нее умер, оказался он сам. Так это будет и с Долгоруковым».

Морье не знал, какая из двух политик: честолюбивые замыслы князя Долгорукова или благоразумные, хотя и несколько циничные советы Гирса и Зиновьева возобладают при дворе Александра III. Мирза Махмуд-хан, ненавидя Долгорукова, надеялся, что железные дороги будут построены, «чтобы упрочить прогресс в жизни независимой Персии и ударить рикошетом по головам их учредителей». Гирс неоднократно говорил ему, что вопрос персидских железных дорог еще изучается, но персидский посланник был убежден, что все усилия Министерства иностранных дел направлены «на откладывание в долгий ящик всего проекта» в противовес Долгорукову и его деловым партнерам.

Ни английский, ни персидский дипломаты не видели инструкции Министерства иностранных дел, написанные для Долгорукова за день до его отъезда в Тегеран. Гирс, который не хотел открыто бороться с влиятельным князем, медлил. Наконец, министр иностранных дел предписал русскому посланнику по возвращении в Тегеран «не допускать в ближайшее время предоставления железнодорожных концессий Правительством Персии». Это означало, прежде всего, прекращение всех взаимоотношений с Рейтером и предотвращение строительства любой железной дороги, которая начиналась бы в Персидском заливе.

В то время как Долгоруков боролся с Гирсом и Зиновьевым, ни Вольф, ни русская миссия не предавались праздности. С прибытием Вольфа весной 1888 г. политическая деятельность в Тегеране ускорилась и усилилась. Дюжинами соискатели концессий, среди них Джордж Рейтер, сын барона, вваливались в столицу. В декабре 1888 г. министр иностранных дел мирза Аббас-хан Кавам од-Дойлы обновил истекающую концессию, предоставленную первоначально в 1879 г. нескольким русским подданным на рыбную ловлю вдоль всей длины персидского побережья Каспия от Астара на западе к устью Атрека на востоке. Русские, или скорее русско-армянские, бизнесмены платили шаху 50 тысяч туманов в год за эту выгодную привилегию. В 1888 г. только один из партнеров, Степан Мартынович Лианозов, решил подписать новое десятилетнее соглашение. Мало кто мог предполагать, насколько прибыльным окажется дело Лианозова через несколько лет, когда он будет держать в своих руках почти мировую монополию добычи икры.

Персидское правительство, или скорее шах, получило 60 тысяч туманов – малую долю ежегодной прибыли Лианозова.

Накануне возвращения Долгорукова русская миссия потребовала уступки со стороны Персии в открытии русского генерального консульства в Мешхеде. Ахал-Хорасанское пограничное соглашение от 1881 г. предоставило России право держать своих представителей на постах вдоль персидской границы. В соответствии с этим условием русские назначили Петра Михайловича Власова, бывшего прежде консулом в Реште, в Мешхед прежде, чем персидское правительство согласилось принять его там. Шах, которому «объяснили, что он должен ратифицировать назначение», некоторое время сопротивлялся, но затем уступил и принял неизбежное.

Для русских Мешхед был ценным пунктом для получения информации. Город был большим шиитским религиозным центром, привлекавшим десятки тысяч паломников ежегодно, и располагался близко к Герату. Англичане, конечно, захотели направить своего консула в Мешхед. Как только русские туда попали, шах, фактически, предложил им уравновесить присутствие русских.

Англичане действовали с большой спешкой. Генерал C. Маклин из персидско-афганской пограничной комиссии, назначенный генеральным консулом, достиг города прежде, чем Власов, получив таким образом дипломатическое превосходство над своим русским коллегой.

Однако русские вновь достигли преимущества благодаря приобретению большой резиденции, над которой развевался флаг, размещению внушительной охраны и сопровождению консула казачьим эскортом в поездках по городу. Лорд Керзон, который лично наблюдал за этой сценой, написал, что деятельность способного русского чиновника, имеющего внушительную резиденцию и солидный персонал, значительно увеличивает русское влияние в столице. Английский политик понимал, что в «таких декорациях» можно добиться многого, не прибегая к властной настойчивости, а используя «добро пожаловать». Поэтому энергичный русский представитель в Мешхеде являет зримый символ великой державы, его действия и намерения обсуждаются на каждом восточном базаре, а его влияние становится все более зримым, подобно грозовой туче над землей.

Керзон отметил, что первоначально консульство англичан квартировало в здании, которое позволил бы себе обитатель «самого низкого чина». То, что английский генеральный консул обитал в таком убогом жилище, дискредитировало Британию. Вскоре условия изменились. Было получено лучшее здание, создана собственная охрана, состоящая из пяти индусов и семи персидских солдат.

В это время Вольф, стремясь упрочить британское влияние, решил использовать для этого почти умершую концессию Рейтера 1872 г. Наиболее реальной для возобновления ему показалась статья 20, предоставлявшая приоритет Рейтеру в открытии банка. Амин ос-Солтан и Кавам од-Дойлы согласились сотрудничать, но некоторые высшие чиновники выступили против этой идеи. Э'темад ос-Салтане, например, указал в послании шаху, что открытие Каруна предоставило равные права и возможности всем народам, которые хотели бы плавать по реке; но банковская концессия будет выражением предпочтения одной стороне в противовес другой. Правильно ли, спрашивал Э'темад ос-Салтане, отбрасывать здравую беспристрастность и отказываться от нейтралитета между двумя великими державами?

Знал Э'темад ос-Салтане или нет, но шах уже принял свое решение. Даже ярость Поджио, русского поверенного в делах, не могла остановить его на сей раз. Поджио потребовал, чтобы персидское правительство не давало концессию Юлиусу Рейтеру. Что касается его сына Джорджа, иранцы должны были «либо выслать его, либо заткнуть ему рот, если он снова рискнет говорить о своей концессии».

Чувства Поджио можно понять, если принять во внимание размах банковской концессии. Было известно, что Рейтер и Вольф принимали все меры, чтобы создать учреждение, занимающееся не только финансовыми делами, но и будет иметь монополию на эксплуатацию всех полезных ископаемых, кроме золота, серебра и драгоценных камней. 15 января 1889 г. Амин ос-Солтан написал Джозефу Рабино, агенту Рейтера, что шах одобрил организацию банком горно-промышленной компании в Иране.

13 января 1889 г. Джордж Рейтер, мирза Аббас-хан Кавам од-Дойлы и мирза Али Асгар-хан Амин ос-Солтан подписали соглашение о банковской концессии. Концессия 1872 г. была, наконец, объявлена недействительной, и взаимные требования урегулированными. Статья 1 дала Рейтеру право организовать государственный банк в Персии под названием «Шахиншахский банк Персии».

Концессия предоставлялась на шестьдесят лет. Руководство банка должно было иметь штаб-квартиру в Тегеране, отделения намечалось открыть в других персидских городах и за границей. Банк получал право вести за собственный счет или за счет третьих лиц финансовые, промышленные или коммерческие дела, которые он считал выгодными, при условии, что эти предприятия не противоречат договорам, законам, обычаям или религии страны.

Статья 2 уполномочила банк выпустить акции в Лондоне, Париже, Берлине, Тегеране, Вене и Санкт-Петербурге, на общую сумму 4 миллиона фунтов стерлингов. Банк мог начать свою работу, как только в его распоряжении будет 1 миллион фунтов стерлингов.

Статья 3 гласила: «Шахиншахский банк в качестве государственного банка имеет исключительное право выпуска банкнот на предъявителя… Эти банкноты будут приниматься всеми представителями и служащими правительства Шаха, являясь законными средствами платежа для всех финансовых операций в Персии. Но если банк не сможет оплатить стоимость одной из его банкнот, обращение банкнот будет запрещено по всей Империи, а банк будет вынужден оплатить все свои банкноты».

Более того, персидское правительство обязалось «не выпускать бумажные деньги в течение срока этой концессии, не разрешать создание другого банка или другого учреждения, обладающего подобной привилегией». В статье 5 приводилось соглашение, освобождающее банк и все его операции от налогообложения, а статья 6 определяла его посредником платежей для правительства.

Банк после начала работы был обязан предоставлять правительству шаха займы и ссуды, в которых оно могло нуждаться. Для получения этих кредитов в каждом конкретном случае персидскому правительству нужно было согласовать гарантии с банком, иначе они приходились бы на резервный фонд, образованный в банке для поддержания курса бумажных денег.

Статья 7 назначала персидскому правительству 6 процентов от ежегодной чистой прибыли банка, или 4 тысячи фунтов стерлингов, независимо от величины суммы. В статье 11 банковской концессии, как и в статье 11 первоначальной концессии Рейтера, речь шла о том, что персидское правительство передает банку на срок существующей концессии исключительное право по всей империи на разработку железной руды, меди, свинца, ртути, угля, нефти, марганца, буры и асбеста, которые принадлежат государству и которые не были ранее предоставлены другим… Все шахты, в которых банк не начнет работать в течение десяти лет со времени его формирования, будут считаться оставленными им, и государство может распорядиться ими же без консультации с банком.

Статья 13 давала Персии 16 процентов ежегодной чистой прибыли от разработки всех шахт, а в статье 15 Рейтер оставил все требования из его прежней концессии.

Вскоре после этого Шахиншахский банк Персии известил правительство, что горная компания будет создана в Лондоне с капиталом в 1 миллион фунтов стерлингов. Ей будут принадлежать 200 тысяч акций, из которых 130 тысяч обычных, а остальные привилегированные. Обыкновенная акция будет поддерживаться банком. Привилегированные акции будут предложены публике по цене в 5,5 фунта стерлингов, кроме 14 тысяч акций, которые будут предоставлены иранцам.

Язык сообщения настолько неясен, что невозможно определить, предлагались ли 14 тысяч акций бесплатно иранцам как взятка или по той же самой цене, как на лондонской бирже.

Учитывая силу русской оппозиции банковской концессии, персидское правительство готовилось к настоящему взрыву одновременно в Тегеране и Санкт-Петербурге. Мирза Махмуд-хан упомянул о соглашении Гирсу и Зиновьеву, минимизируя его значение и представляя как исключительно коммерческую операцию. Оба восприняли новости хладнокровно, хотя Зиновьев отметил, что это было очень важное известие. Персидский посланник приписывал неожиданно разумное отношение со стороны русского Министерства иностранных дел отсутствию Долгорукова, «главного инициатора волнений и беспорядка». «Махмуд-хан, – сообщал Роберт Морье, – похоже, расценил недавнее раздражение правительства России, или, точнее, окружения императора, как результат деятельности Долгоруковской клики».

Слабость русского противодействия банку была действительно удивительна. Несомненно, Санкт-Петербург полностью знал потенциальную силу банка, который имел исключительное право эмиссии и держал в своих руках монополию на разработки. Спустя двенадцать лет русский писатель назовет концессию Шахиншахского банка «всеобъемлющей» и подчеркнет тот факт, что банк был чисто британским учреждением. Он выделил статью 11 как наиболее важную, но отметил с удовлетворением, что англичане не сумели воспользоваться ее преимуществами.

Русская миссия в Тегеране проявила свое неудовольствие. Один из ее секретарей, сын министра иностранных дел России Гирса, сказал шаху, что Шахиншахский банк будет не в состоянии получить необходимый капитал. Если это произойдет в пределах указанного срока, то шах сможет отменить концессию, и Гирс требовал это сделать.

Насреддин обещал не продлевать время формирования капитала банка. Амин ос-Солтан сразу же сообщил об этом деле Вольфу.

Оба события: открытие Каруна и предоставление банковской концессии Рейтеру – произошли во время отсутствия Долгорукова в Тегеране. Его возвращение ожидалось персами со страхом, а Вольфом – с опасением, что Рейтер не получит банковскую концессию. Внезапное появление приведенного в бешенство Долгорукова, облеченного доверием царя, могло разрушить планы Вольфа. Кроме того, британский дипломат предполагал, что князь будет требовать железнодорожную концессию России в качестве «компенсации» за открытие Каруна. Пытаясь отреагировать на событие, которое еще не произошло, Вольф телеграфировал Солсбери: «Я думаю, было бы хорошо, если до приезда Долгорукова в английских газетах появились бы статьи, утверждающие, что Англия не имеет возражений по поводу железных дорог, построенных Россией, для развития ресурсов Персии. Это предотвратило бы видимость внезапного дипломатического поражения в случае предоставления концессии России».