Текст книги "Борьба за влияние в Персии. Дипломатическое противостояние России и Англии"

В Министерстве иностранных дел кто-то написал на телеграмме, поверх четкого «S» Солсбери: «Если мы сделаем это перед получением концессии, русские увеличат свои требования, цель которых не получить железные дороги, а сделать вид, что их позиции восстановлены путем получения некоторой концессии, против которой мы возражаем». Затем рукой Солсбери: «Никаких действий».

Опасения Вольфа были полностью оправданны. Сразу же по прибытии Долгорукова на шаха и его министров дождем посыпались требования. В той же самой депеше, в которой Вольф извещал Лондон о возвращении Долгорукова, он сообщил, что князь уже затронул железнодорожную проблему. Шах боялся отказать и боялся предоставить требуемое. Вольф писал о действиях шаха: «Он предлагает сообщить князю Долгорукову, что не может дать эту концессию без предоставления такой же Англии с юга. Но против этого имеется секретное соглашение, нарушение которого повлекло бы за собой военные действия. Его Величество хочет немедленного совета перед встречей с князем Долгоруковым в воскресенье».

На следующий день Вольф телеграфировал, что дорога, которую Долгоруков имел в виду (одна ветка от юго-восточного угла Каспийского моря к Шахруду и Тегерану), «была бы стратегически опасна». Для того чтобы ответить на эту опасность, Вольф советовал, чтобы Англия построила две линии – от Шустера к Тегерану и от Кветты к Сеистану. Получив одобрение Солсбери, Вольф телеграфировал: «Я думаю, я мог бы предложить агенту Рейтера сразу просить о прежнем». Вольф также просил разрешения успокоить шаха, которому снова предстояла встреча с грозным Долгоруковым. «Если мы теперь вдохнем в шаха уверенность, я думаю, что мы получим много пользы. Но будет бедствием, если он подумает, что мы отказались от него или охладели».

Ответ Солсбери был спокойным и слегка скептическим: «Его Величество должен, конечно, утверждать, что не может выдать эту концессию России без того, чтобы не дать такую же Англии на юге. Если Долгоруков будет апеллировать к секретному соглашению, Шах может настаивать на том, что не может отказать англичанам без объяснения причины и поэтому должен сообщить им о соглашении. Мы могли бы тогда обсуждать этот вопрос». Телеграмма заканчивалась на философской ноте: «В прошлом многие проекты были разрушены; так может быть и с этим».

13 февраля 1889 г. Вольф и Долгоруков провели переговоры, в течение которых князь признал, что Англия заранее известила Россию о своих намерениях добиваться открытия Каруна. Однако он сказал: «Россия была раздражена не только действиями Англии, но в Персии произошли изменения, после которых России должно быть предоставлено некоторое компенсационное преимущество». Князь возложил вину за произошедшее в равной мере на политику лорда Солсбери и личное подстрекательство Вольфа, который пробовал доказать, что его действия не были направлены против России, а были попытками защитить британские коммерческие интересы.

Что касается Рейтера, банк был компенсацией за первоначальную концессию. Долгоруков ответил, что русское общественное мнение возмутилось всем ходом событий в Персии. Вольф ощутил сильное раздражение в речи князя Долгорукова, которое полностью он не мог скрыть. Без сомнения, такое чувство родилось из сознания того, что он не так непобедим, как представляли его друзья в прессе.

В середине февраля Долгоруков представил свои требования. Он заявлял о сильной привязанности к Персии и утверждал, что, хотя был русским чиновником, но желал Персии прогресса. Он получил инструкции внести предложения, которые помогут восстановить равновесие. Долгоруков требовал: 1) право кораблям заходить в лагуну Энзели (Мурдаб); 2) право пароходам проходить все реки, текущие из Персии в Каспийское море; 3) строительство Персией дороги от Энзели до Тегерана и от Ардебиля до Астары; 4) обязательство со стороны правительства Персии не предоставлять концессии на железные дороги в течение пяти лет, во время которых Россия составила бы план железнодорожного строительства, «определяя, какие дороги она будет строить сама, Персия затем сможет предоставить оставшиеся концессии другим».

Амин ос-Солтан показал требования и черновик персидского ответа Вольфу, хотя переговоры с Долгоруковым были секретными. За следующие две недели окончательная версия была подготовлена и показана Вольфу министром иностранных дел мирзой Аббас-ханом Кавам од-Дойлы. В своем заявлении Персия предоставила русским право навигации в лагуне Энзели, но предложила, чтобы сами русские построили дороги на севере. Что касается железных дорог, шах давал России четыре года для выбора линии с севера в Тегеран. В конце этого срока, или в течение срока действия концессии, предоставленной России, шах мог предоставить такую же концессию другому соискателю. Вольф сказал мирзе Аббас-хану, что Англия имеет три собственных требования:

1. Как только концессия будет предоставлена России на севере, подобная концессия должна быть дана на юге любой компании, названной правительством ее величества.

2. Не следует предоставлять концессию на юге без одобрения правительства ее величества.

3. Должна быть незамедлительно построена транспортная дорога, уже обещанная в связи с открытием Каруна от Шустера к Тегерану.

Долгоруков сильно возражал против четырехлетнего срока, предлагаемого иранцами, вместо пяти лет, о которых он просил.

Гирс был обеспокоен его «роковой страстью», но князь шел своим путем.

Персы прислали ему новое заявление, содержавшее шесть статей, последняя из которых утверждала, что русские могут строить железную дорогу везде, где сочтут нужным. Отводилось пять лет для составления проектов и ведения переговоров. В течение этих пяти лет Персия не будет предоставлять концессию другой компании.

Долгоруков торжественно телеграфировал Гирсу, что достигнут полный успех. Соратник и помощник Гирса в Министерстве иностранных дел В.Н. Ламздорф прокомментировал: «Эти телеграммы… создавали впечатление от блестящего успеха, но замечательный князь забыл выяснить, действительно ли Шах откладывает на пять лет все решения в отношении железных дорог вообще или… в конце этого срока намеревается одновременно отдать Англии исключительную концессию на все железные дороги в южной Персии… Г-н Гирс хочет выяснить у нашего Посланника в Тегеране об этом, прежде чем ответить Шаху, который, похоже, только хотел умиротворить нас уловкой, не заметить которую никак нельзя».

25 марта Долгоруков телеграфировал Зиновьеву о том, что шах вручил ему оригинал заявления, подтверждающего обещание не предоставлять железнодорожные концессии никаким компаниям, кроме русских, в течение пяти лет. Англичане, таким образом, не могли получить концессию на юге до 1894 г.

Удовлетворив требования Долгорукова, персидское правительство должно было также удовлетворить Вольфа. Это подразумевало, что России не позволят контролировать дорогу на всем протяжении от Каспийского моря к Персидскому заливу. Поскольку фактически такое обещание никогда не было дано, шах Амин ос-Солтан и Вольф совершили небольшой подлог: шах написал послание своему министру иностранных дел, из которого становилось ясно, что всякий раз, когда будет предоставляться железнодорожная концессия на севере, немедленно концессия на железную дорогу из Тегерана в Шустер или другую будет предоставлена английской компании.

Гирс и Зиновьев были правы в своих подозрениях. Долгорукову не удалось достичь своей цели. Если Россия построит железную дорогу из Бендер-Гэса к Тегерану, Англия ответит строительством линии из Бушера или Мохаммереха к Тегерану. Подобная ситуация была крайне далека от монополии, которую, как полагал князь, он добыл для своей страны.

Борьба за железные дороги не была закончена. Вольф был не в меньшей степени, чем Долгоруков, обеспокоен получением свободного доступа внутрь Персии с помощью железных дорог. Перспектива русской линии, проходящей через Хорасан, была особенно неприятна. Чтобы противостоять этой потенциальной угрозе, Вольф предложил проложить стратегическую железную дорогу из Кветты в Сеистан. Генерал Маклин, вскоре назначенный консулом в Мешхед, полагал, что железная дорога будет иметь и коммерческую цель, привозя индийские товары в Хорасан. Вольф предполагал, что «железная дорога через Белуджистан дала бы Англии такое влияние на Персию, которое нейтрализовало бы господствующее положение, достигнутое Россией посредством Транскаспийской дороги для осуществления ее замыслов по Афганистану и Туркестану». Вольф признавал, что правительству Индии трудно финансировать этот проект, но он предлагал решение: «Я думаю, что можно было бы убедить барона Рейтера построить в случае получения концессии железную дорогу, которую индийское правительство могло бы арендовать и управлять ею, используя благоприятные тарифы».

Сама мысль, что Россия может построить железную дорогу через Хорасан, заставляла содрогаться спины британских военных. Почти такой же пугающей была идея дороги от Каспийского моря к Персидскому заливу. Железная дорога с севера на юг и линия через Хорасан, как понимали в военном министерстве, обеспечат России «контроль над всем Персидским королевством и предоставят ей такое положение на Индийском океане, которое потребует увеличения британских военно-морских сил в индийских водах, что увеличит тяжелую ношу».

Генерал Брэкенбери, руководитель военной разведки, написал в министерство иностранных дел: «Хорасан – не только база для ведения серьезных действий против Индии, если когда-либо они будут предприняты, овладение им необходимо России для поддержания действий в Западном Афганистане. Это четко сформулировано в важных русских секретных документах.

Даже если мы допускаем, что рано или поздно Хорасан должен стать русской провинцией, а Герат и Северный Афганистан тоже достанутся России, желательно отодвинуть этот черный день как можно дальше. Ничто так не ускорит его приход, как строительство предложенных железных дорог, и ничто не прибавит так много к мощи России для дальнейших наступлений».

Соперничество в отношении железных дорог было прервано в начале лета 1889 г. третьим европейским турне шаха. Вольф предложил Насреддину приобрести «более обширное познание» Англии, чем он получил в 1873 г.

Под «познанием Англии» Вольф предполагал знакомство с миром бизнеса в Сити. Шах надеялся также посетить Санкт-Петербург, но, несмотря на намеки, сделанные в Тегеране и Санкт-Петербурге, приглашение не пришло. Царский гнев на Насреддина был вызван тремя телеграммами, которыми обменялись Солсбери и Вольф и которые были перехвачены русской разведкой. Телеграммы свидетельствовали, что шах консультировался с Вольфом по каждому вопросу и держал его в курсе всех переговоров с Долгоруковым. Из них Гирс, Ламздорф и Зиновьев поняли, что, очевидно, шах обещал Англии концессии на все железные дороги на юге, если Россия получит одну на севере. Александр III читает телеграммы с разъяснительными примечаниями Гирса и возвращает их с письменным комментарием: «И шах воображает, что мы примем его в Санкт-Петербурге? Его ноги не будет в Петербурге, пока он не предоставит нам все, что мы требуем».

Придворные круги действительно были очень раздражены. Князь Долгоруков, который принадлежал им намного больше, чем Министерству иностранных дел, сказал Вольфу, что «ничто не может быть улажено с персами без британского посланника. Фактически, обсуждение вопросов с персидским Правительством – то же самое, что ведение переговоров с Кабинетом Св. Джеймса». Царь говорил о двуличности Насреддина, а императрица утверждала, что королева Виктория не хочет, чтобы шах посетил Лондон, потому что «он наносит ущерб дворцам и его посещения стоят слишком дорого». Гирс парировал с необычной храбростью, что, даже если королева лично выступит против визита шаха, правительство сочтет это очень желательным. На замечание царя, что шаху следует выбрать какой-нибудь другой маршрут по Европе, Гирс ответил, что это повредит престижу России на Востоке. Александр уступил, бормоча: «Придется принять его, если он будет настаивать».

На самом деле царь был бы обеспокоен, если бы шах не включил Санкт-Петербург в план своего путешествия. Когда Долгоруков телеграфировал из Тегерана, что Вольф посоветовал шаху путешествовать в Европу через Турцию, царь написал на полях: «Какой наглый парень».

В течение длительных переговоров между Амином ос-Солтаном и Долгоруковым великий визирь передал русскому посланнику пожелание шаха провести восемь дней в Санкт-Петербурге и путешествовать со свитой из тридцати четырех лиц. Долгоруков телеграфировал домой и был извещен, что царь согласился, чтобы визит шаха продолжался в течение трех дней, а свиты в двадцать человек достаточно.

Именно персидскому посланнику в Санкт-Петербурге, при посредничестве Зиновьева, удалось решить вопрос ко взаимному удовлетворению.

Пребывание шаха в Санкт-Петербурге было отмечено холодным и насмешливым приемом. Русское общество насмехалось над персидскими манерами и потешалось над особенным французским языком Насреддин-шаха. Прошел слух, что Долгоруков, сам мастер оскорблять, был обеспокоен тем, что шах не остался в Санкт-Петербурге на больший срок и что Амин ос-Солтан не получил подарка. Персия подписала бы все, что требовала Россия, банковская концессия Рейтера была бы аннулирована.

Но русские правящие круги не захотели выплатить один миллион рублей, который надо было распределить так: 500 тысяч как дар шаху, 300 тысяч – визирю и 200 тысяч – другим лицам.

Шах получил не очень впечатляющий дар – портрет монарха в оправе из алмазов. Сначала ему хотели подарить вазу, стоившую 50 тысяч, но он получил их так много от русских царей, что его подданные смеются над теми вазами… Обе стороны расстались неудовлетворенными.

1 июля 1889 г. шах прибыл в Англию, где он был встречен намного гостеприимнее. Он был опытнее теперь, чем в свой первый визит в 1873 г. Под влиянием Вольфа он научился произносить речи, которыми восхищались прогрессивные буржуазные английские умы конца XIX в. Сам факт, что «варвар» выражал «английские» чувства, доставлял удовлетворение. Вольф, сопровождавший шаха, был горд его исполнением, как дрессировщик мог гордиться выступлением своей говорящей собаки.

Язык шаха был спокойным языком государственного деятеля. Он выразил стремление способствовать интересам Персии притоком иностранного капитала и развитием ее огромных ресурсов. С этой целью он подчеркнул, ему следует опираться на дружбу Англии и России. Он сказал, что был бы рад, если бы это могло гарантироваться постоянным соглашением. Принц Уэльский был очень сильно удивлен поведением шаха и его просвещенным общением с публикой.

Пребывание Вольфа в Тегеране, где он наблюдал на близком расстоянии действия русского империализма, послужило утверждению его во мнении, что англо-русское взаимопонимание в Персии было обязательно для защиты британских интересов. Рассматривая политику через банкноту, легко было увидеть англо-русские различия, сглаженные ради выгоды всего мира. Вольф пытался убедить себя и других в том, что цель России, состоявшая в получении доступа к Персидскому заливу, была «законна и достойна одобрения, если будет осуществлена мирным путем». Он утверждал, что не видел, «почему Англия не должна оказать помощь такому проекту».

Почему не прийти к дружественному соглашению по следующим направлениям:

1. Нейтрализация Персии.

2. Строительство, на определенных принципах, сети железных дорог.

3. Административная комиссия из трех членов, назначенных соответственно тремя заключающими договор державами.

4. Строительство, в первую очередь, дороги от Энзели до Мохаммереха.

5. Учреждение транзитных пошлин для обслуживания ссуды, гарантируемой этими тремя державами.

6. Эти пошлины будут собираться на конечных пунктах линии с согласия русского и английского консулов.

Вольф обсудил персидские дела с принцем Уэльским и нарисовал для его королевского высочества соблазнительные картины счастливой Персии, благословенной плодами «цивилизации» и невидимо разделенной на русскую и английскую экономические сферы. Принц внимательно слушал замысел Вольфа об экономическом разделе Персии на две сферы влияния: одна регулировалась бы Англией, а другая – Россией.

Они согласились, что принц Уэльский примет меры для встречи Вольфа с царем Александром III, избегнув помощи таких несимпатичных людей, как Гирс, Зиновьев и, возможно, Солсбери, который не был посвящен в небольшой план Вольфа. В начале осени 1889 г. принц встретился с царем во Фреденсбурге и заручился согласием Александра на беседу с Вольфом. Солсбери, который не был даже уведомлен, пожаловался королеве Виктории. Премьер-министр обиделся на прямое обращение к царю через его голову, хотя не был против главных принципов Вольфа. Он осуждал слишком быстрое движение и полагал, что персидская мечта Вольфа вряд ли сбудется, по крайней мере при этом поколении.

Лорд Солсбери не был единственным, кто испытывал опасения относительно «частной» дипломатии Вольфа и его намерений, касающихся Персии. Генерал Брэкенбери, руководитель департамента разведки военного министерства, убедительно доказывал, «что в интересах Великобритании задерживать всеми возможными способами строительство дорог на севере Персии». Генерал зашел так далеко, что заявил: «Не соответствует интересам и близко к измене нашей Империи потворство строительству русских железных дорог на севере Персии».

Морье, британский посол в Санкт-Петербурге, был убежден, что Вольф не понимал позицию русского правительства, его психологию, поэтому инициатива со стремлением к англо-русскому соглашению была вмешательством не в свои дела.

Во вторую неделю октября Вольф прибыл в Берлин для встречи с Александром III. Он сообщил царю о «необходимости взаимопонимания между Англией и Россией», «стремлении коммерческого сообщества повсюду к новым рынкам», наиболее важный из которых был в Персии. Вольф прочитал лекцию императору о том, что европейские правительства должны поддержать усилия своих коммерсантов. В Персии, где Россия и Англия имели преобладающее влияние, в их интересах было совместно работать, вместо соперничества за известными пределами коммерческой конкуренции.

Александр был терпелив и вежлив. Он утверждал, что «его чувства к Англии были самого дружеского характера». Если бы в Персии возникли трудности, то они исходили бы от британской стороны. Шаги, которые были сделаны для достижения взаимопонимания, вроде послания Вольфа к Долгорукову, носили частный характер.

Другое дело, если бы они исходили от английского правительства. Россия, продолжал царь, не обиделась на открытие Каруна для навигации, но позиция, которой Персия твердо придерживалась для реализации британских пожеланий, принесла вред России, поскольку задерживалось решение целого ряда вопросов, в том числе завершение дороги на Кучан, открытие Мешхедского консульства и других. Царь выразил свое стремление к пониманию с Англией на основе полной взаимности в вопросе железных дорог или других промышленных и коммерческих предприятий. «Мы не имеем никаких общих интересов в Европе, – сказал он, – наши общие интересы лежат в Азии». Поэтому он хотел установить понимание, которое позволит двум державам быть друзьями.

Теперь Вольф был готов отправиться в Санкт-Петербург и лично вести переговоры с русским правительством. Когда Морье объяснил министру иностранных дел намерения Вольфа, Гирс сделал ужасную гримасу, которую британский посол передал в письменной форме инициатору новой дипломатии, чтобы охладить его стремление к поездке. Гирс признался, что не будет обсуждать персидские реформы с «проницательным коллегой» Морье, который это предполагал ранее. Он рассказал Гирсу, как объяснил истинное положение вещей Вольфу: «Создав идею о том, что можно сделать на пути подъема Персии к более высокому уровню цивилизации, чем тот, которым она теперь обладает благодаря сотрудничеству Англии на юге и России на севере, вы полагаете, что эта идея утвердится в русском воображении, как и в вашем. Но все как раз наоборот. Россия склоняется к созданию своего собственного порядка в азиатских присоединенных территориях, используя преимущества железных дорог и всех других великих двигателей цивилизации. Она убеждена, что станет путеводной звездой для всех соседних Азиатских народов, которые должны рано или поздно устремиться к ней. Поэтому чем хуже состояние этих соседей, чем больше их нищета и упадок, тем ближе она к достижению своей цели. Поэтому персы и другие азиаты должны продолжать вариться в своем собственном соку, – это кредо, которое Россия противопоставляет нашим ясным призывам к объединенному энергичному действию».

Гирс не мог сомневаться в крайней серьезности обвинения, брошенного ему в лицо обычно дружелюбным и склонным к сотрудничеству англичанином. Сделанный Морье анализ мотивов России был необычайно проницателен. Он правильно прочитал мысли Зиновьева и других создателей персидской политики России. Конечно, Гирс отрицал, что Россия придерживается таких представлений. Он, как прежде Долгоруков, подчеркнул несправедливость соревнования, которое предлагала Англия. «Для России соревноваться с Англией в Персии только на экономическом уровне означает обречь себя на поражение», – сказал он.

За несколько дней до получения в Лондоне депеши с наблюдениями Морье Солсбери, ободренный неутомимым Вольфом, написал своему послу в Санкт-Петербурге, что последний визит шаха привел к возрастанию интереса английского коммерческого сообщества к персидской торговле. Правительство Англии хотело, чтобы материальный и политический прогресс Персии привел к улучшению отношений между Англией и Россией. Солсбери полагал, что возможно достижение общей политики, которую будут осуществлять представители двух держав. Солсбери также выразил уверенность, что существующие расхождения можно устранить при расположенности к примирению обеих сторон. Он предложил, чтобы русское правительство дало указание своему новому посланнику в Тегеране Евгению Карловичу Бютцову (Долгоруков только что был отозван) начать переговоры с Вольфом.

Гирс не был в восторге, но заявил, что он не имеет принципиальных возражений против англо-русского сотрудничества в Персии, но строительство железных дорог, столь дорогих сердцу Вольфа, требует денег. России нужно было построить дома так много железных дорог, что не хватало капитала.

Затем министр вернулся к своему любимому аргументу – неравенству в условиях соревнования между Англией и Россией в гонке, которую предложил в Персии Вольф. Англичане имели капитал, знания, ресурсы любого рода, особенно важные для быстрого развития варварских или полуцивилизованных стран. Ресурсы России в целом отставали от британских, и они были необходимы ей для собственного развития.

Что касается недавней беседы, когда Морье обвинил Гирса в предпочтении того, чтобы Персия варилась в своем собственном соку, пока не пожелает присоединиться к России, Гирс сказал, что Морье «безосновательно укорял его». Он допускал, что такие идеи «существуют в некоторых военных головах». Он, напротив, желал улучшения состояния Персии, но, «будучи там в течение долгого времени в качестве русского Посланника и досконально зная Правительство и влиятельных людей, он мало надеялся увидеть какие-то изменения как внутри, так и снаружи». Морье поддался искушению выяснить, почему в таком случае Гирс «поднял такой шум» из-за открытия Каруна. Гирс ответил, что это произошло из-за «огромного подъема общественного чувства по этому поводу и враждебности атак, которым он подвергся в связи с этой концессией».

Его откровенность была похвальна, хотя следовало объяснить термин «общественное чувство». Гирс, очевидно, говорил об империалистско-экспансионистской прослойке русского общества, которая получила значительное влияние при дворе.

Морье не разделял энтузиазма Вольфа в отношении строительства железных дорог в Персии. Его скептицизм был в значительной степени основан на понимании того, что пожелания русских военных кругов вредны для Англии, а военные (их влияние было очень сильным при дворе Александра III) защищали железнодорожное строительство в Персии, Центральной Азии и на Дальнем Востоке. Будучи проинформированным министерством иностранных дел о предполагаемом соглашении между царем и Вольфом, Морье написал: «Я не могу не опасаться, что в этом случае партия военных, имея на своей стороне Императора, одержит легкую победу над г. де Гирсом и русским Министерством иностранных дел (полагаю, что г. Зиновьев оппозиционно настроен в отношении политики железнодорожного строительства, как и его руководитель) и, хотя они могут встретить большое сопротивление со стороны Министра финансов, это сопротивление, если оно противоречит воле Императора, не приведет к успеху».

Александр III, должно быть, понял или ему доказали, что его неопределенное обязательство перед Вольфом было тактической ошибкой. Он никогда не был другом Англии. Ни его собственные представления, ни его окружение не предполагали сотрудничество с англичанами в Азии. Напротив, он и его ближайшие друзья видели в Англии главного противника России. Спустя несколько недель после его берлинской беседы с Вольфом царю передали сообщение о положении англичан в Индии, подготовленное австрийским консулом в Бомбее и полученное русским послом в Вене. Австрийский консул указал, что положение англичан в Индии было сомнительным. Реакция царя была быстрой: «Чрезвычайно интересно и поучительно для нас. Если при проверке это окажется хотя бы наполовину правдой, мы сможем полностью изменить наш тон на переговорах с Англией по азиатским делам». Ламздорф прокомментировал в своем дневнике, что царь, принявший Вольфа в Берлине, согласившись с его предложениями и выражая желание достичь понимания, теперь внезапно начал говорить об «изменении нашего тона».

Когда Морье сделал дальнейшую попытку продолжить переговоры, начатые в Берлине, Гирс выразил удивление и сказал, что император не говорил ему о каком-то соглашении по Персии.

Фактически, Гирс отрицал напрямую результаты встречи царя с Вольфом, причем сделал это так уверенно, что Морье принял это. Он решил, что Вольф, должно быть, неправильно понял Александра III, который не привык обсуждать политику с иностранцами на французском языке.

Поэтому вопрос о соглашении по Персии оказался закрыт. В Тегеране, однако, неудержимый Вольф продолжал сражаться за Трансперсидскую железную дорогу. Он был полностью убежден в преимуществе, которое такая линия принесет Англии. Проблема состояла в том, чтобы убедить русских, которые хотели извлечь намного больше выгоды, чем сами англичане. В своем послании к Солсбери Вольф пытался показать, что, если Суэцкий канал сэкономил Англии 2492 мили между Лондоном и Бомбеем, Трансперсидская железная дорога сэкономила бы России 3072 мили между Баку и Карачи. Экономия на транспортировке была бы огромной. «Процветающая торговля – залог мира, – теоретизировал Вольф, – и новый стимул для предприятий, который последует за установлением персидского маршрута и приведет к большим и благотворным результатам, не только коммерческим, но и политическим». Вольф никогда не объяснял, что именно Россия принесет в Индию. Сравнение между мнимой торговлей Баку – Карачи и вполне реальной торговлей Лондон – Бомбей было смешным, но Вольф прибегал к любым доказательствам, чтобы достичь цели. А целью было то, что Россия и Англия должны согласиться, чтобы железная дорога была бы построена международной компанией по персидской привилегии; британское, русское и персидское правительства были бы официально представлены в такой компании; железная дорога была бы объявлена нейтральной на тех же принципах, что и нейтралитет Суэцкого канала; и пошлины были бы одобрены тремя правительствами.

Русские бизнесмены не имели никакого намерения сотрудничать с Сити. Группы Полякова и Хомякова, первоначально бывшие соперниками, сближались перед лицом препятствий, которые следовало преодолеть, чтобы была построена железнодорожная линия через территорию Персии. Борис Поляков, племянник Лазаря, и Лев Рафаилович, зять Лазаря, явились в Тегеран как туристы; но шах и Амин ос-Солтан не делали тайны из их миссии и признались Вольфу, что эти два господина хотели получить концессию, а русское представительство оказало им свою поддержку.

Как только Вольф услышал о прошениях, сделанных русскими по железнодорожной концессии, то вручил Каваму од-Дойлы ноту, напоминающую персидскому правительству заверения шаха.

1. Что всякий раз, когда он будет предоставлять железнодорожную концессию где-нибудь в Персии, подобная концессия будет гарантирована английской компании на дорогу от Тегерана до Персидского залива.

2. Что ни одна концессия не будет предоставлена для железной дороги от Тегерана на юг без согласия британского представительства.

Хотя нота официально служила простым напоминанием, она содержала ясное предупреждение персидскому правительству.

Поляков и его партнеры знали, что вряд ли получат концессию без сильной поддержки своего правительства. Поэтому они приложили значительно больше усилий для победы своего дела в Санкт-Петербурге, где могли приниматься гораздо более существенные решения, чем в Тегеране. В русской столице возникла сильная группа по оказанию давления. В дополнение к клану Полякова с его огромным богатством и разветвленными деловыми интересами она включала Хомякова, Третьякова, барона Корфа, Палашковского и Коншина. При дворе их интересы защищал князь Долгоруков, а в правительстве они нашли поддержку у министра дорог Адольфа Яковлевича фон Гиббенета. Их противников было немного, но среди них был П.П. Рябушинский, ведущий московский текстильный фабрикант, который утверждал, что лучшая защита коммерческих интересов России в Персии в «элементарной монополии на бездорожность».

В правительстве противники железнодорожных проектов для Персии имели сильную поддержку в министерствах финансов и иностранных дел.

Отчаявшись найти поддержку в Министерстве иностранных дел, где Зиновьев возглавлял Азиатский департамент, группа Хомякова – Полякова потребовала специальной министерской конференции, на которой ее друзья могли сплачиваться для поддержки дела персидских железных дорог. У Гирса не было выбора, и он был вынужден согласиться на конференцию, но Зиновьев старался отложить ее, как только мог. Он подготовил детальную записку царю о том, что железные дороги в Персии будут вредить интересам России, но Гирс, более искушенный в нравах двора, разубедил его передавать ее Александру III.