Текст книги "Покаяние над пропастью"

В этот момент перед глазами Салавата предстал Шагидулла-атай. Много лет спустя он понял, что отчим был очень похож на первого космонавта Юрия Гагарина: такие же ясные голубые глаза, улыбчивое лицо.

…Однажды во время весеннего половодья они переправились на катере через реку Агидель и пошли к содовскому кольцу. Шагидулла-атай с сумкой в руке неспешно идет уверенными шагами. Едва не касаясь отчима, с натужным гудением и урчанием моторов, иногда недовольно сигналя, мимо проезжают огромные груженые машины. За ним еле поспевает мать, держащая за руку Салавата, и опасливо просит:

– Шагидулла, тебе говорю, Шагидулла… Пожалуйста, иди по краешку дороги, не угоди под колеса… – Сколько уже раз мать повторила эти слова? Но Шагидулла-атай молча шагает себе дальше, будто не слыша ее мольбы.

Покончив с делами в городе, направились обратно домой – а катера для переправы не оказалось… Шагидулла-атай, недолго думая, спустился к сваям деревянного моста, который разбирали каждую весну перед половодьем. Весенняя река шумно бурлила, бушевала, норовя вырвать сваи и унести далеко-далеко.

Мать Салавата снова принялась приговаривать:

– Шагидулла, Шагидулла… Прошу тебя, не подходи близко к реке! Если приступ схватит – свалишься да уплывешь, в жизни не найдем… Не подходи к воде, послушай меня!

Однако Шагидулла-атай, не обращая на нее внимания, постоял, долго вглядываясь в сваи, и перевел взгляд на скользящие по стальным канатам вагонетки, перевозящие через Агидель шахтауские камни. И тут его лицо осветила гагаринская улыбка. Ни говоря ни слова, он заспешил наверх к пригорку.

– Шагидулла, ну куда ты пошел?..

Отчим быстро вскарабкался вверх по железным столбам-опорам, на которых были закреплены стальные канаты, с ловкостью хищника спрыгнул на одну из проезжающих в сторону горы Шахтау вагонеток и через минуту уже переправлялся через бурлящую Агидель.

– О Аллах, лишь бы в реку не упал!.. – причитала мать, крепко держа маленького Салавата за руку.

Вскоре на поверхности широко разлившейся, бешено клокочущей реки показалась лодка. Чуть погодя, Салават узнал сидящего за веслами человека и воскликнул:

– Шагидулла-атай! Это Шагидулла-атай плывет на лодке! – О Аллах, лишь бы приступ не начался, лишь бы не утонул, лодка не перевернулась – еще сильнее распереживалась мать.

Пока все обошлось. Нос лодки со скрежетом уткнулся в галечник берега, и отчим скомандовал:

– Быстренько садитесь!

На обеспокоенном лице матери мелькнул страх, но она не смогла перечить мужу и поспешила к лодке. Салават тоже заторопился за ней.

Шагидулла-атай направил лодку в центр яростно бушующей водной стихии. Его могучие руки играючи орудовали веслами. Отчим у Салавата – силач: с легкостью ломает подковы. Однажды сжал пальцами двадцатикопеечную монету, стал гнуть быстро-быстро и разломал ее надвое. Просто ради интереса. Когда вырастет, Салават тоже будет сильным, как он…

Мать, крепко обняв Салавата, сидела на лодочной скамейке и шептала молитвы. Салават потянулся в сторону, желая окунуть руку в пенящуюся воду, но мать сердито прижала его к себе:

– Куда тянешься? Сиди смирно!

Ребячьим рассудком Салават не осознавал всей опасности ситуации.

К счастью, они благополучно переправились через грозный водный поток и приткнулись к песчаному берегу. Только успели выпрыгнуть из лодки, к Шагидулле-атаю подбежал какой-то мужик и, размахивая сжатыми кулаками, заорал:

– Ты зачем лодку увел?! Сейчас я тебя проучу! Вот…

Отчим, не говоря ни слова, посмотрел на него так, что мужик тут же запнулся, как бы проглотив рвавшиеся с языка бранные слова. Видно, хозяин лодки быстро уразумел значение взгляда, не обещавшего ему ничего хорошего.

Шагидулла-атай приказал матери:

– Дай ему копеек пятьдесят!

Когда мать Салавата протянула лодочнику пятидесятикопеечную монету, его побледневшее лицо немного прояснилось.

– С этого бы и начинали… – пробурчал он себе под нос.

На другой день Салавату снова выпало приключение. Как всегда, играли с друзьями в войну. Когда пробегал около сарая Аюп-агая, из конуры, гремя цепью, вылезла борзая, ростом с теленка, и кинулась на него. Салават давно мечтал о собаке и ничуть не испугался, наоборот, протянул руку, подзывая ее. Но борзая была настроена недружелюбно: стремительно набросилась на Салавата, укусила в левое предплечье и с чувством исполненного долга забралась обратно в конуру. Почему-то он не испытал ни страха, ни боли, еще раз внимательно посмотрел на грозную собаку и продолжил игру.

Домой пришел лишь к вечеру. Повесив бушлат на гвоздь, хотел было снять зеленый бумазейный свитер, а он прилип к ране. Тут только вспомнил о собачьем укусе. Чтоб не узнала мать, скорехонько поел и лег не раздевши.

– Ты почему не разделся? – насторожилась мать.

– Сегодня посплю так, вдруг ночью похолодает… – попытался схитрить Салават, стараясь казаться равнодушным. Мать, почуяв неладное, подошла к нему. Осторожно помогла снять свитер и оторопела – из открытой раны на предплечье торчали желтоватые обрывки жира.

Дома поднялся переполох. Не на шутку перепугавшись, мать и неродная бабушка засыпали вопросами:

– Что случилось?

– Что с рукой?

– Кто поранил?

– Собака укусила, – ответил Салават. Страх взрослых перешел и к нему.

– О Аллах, что же нам теперь делать? – заметалась бабушка.

– Я приведу медсестру! – Мать, спотыкаясь, выбежала из дома.

Побледневший отчим задал Салавату всего один вопрос: – Чья собака укусила?

– Борзая Аюп-агая…

Получив ответ, молча вышел.

Утром стало известно всему аулу: Шагидулла-атай отрубил бедной собаке голову.

Салавата отправили в больницу лечиться: каждый день, намазав вонючей мазью, перевязывали рану, делали уколы. Здесь он подружился с мальчиком по имени Земфир. Тот старше на год, учится во втором классе. Земфир попал сюда из-за того, что неожиданно лопнула лампочка, и ему в глаза попали мелкие осколки стекла. Еще в их палате лежала Таня, девочка лет трех-четырех, круглая сирота. Грустно улыбаясь, она спросила у Салавата:

– У тебя есть мама?

– Да, – равнодушно ответил Салават.

– А папа?

Чуть поразмыслив, Салават представил перед собой отчима и разок увиденного родного отца, затем вскинул два пальца:

– Есть. Двое!

Таня горько заплакала:

– У тебя двое пап, а у меня ни мамы, ни папы не-е-ет!..

Кроме них, в палате лежали несколько женщин с малыми детьми. Они кинулись утешать рыдающую девчушку:

– Не плачь, Танечка, вот тебе конфетка, – одна протянула конфету, вторая – пирожок, другая попыталась отвлечь ее внимание куклой. Однако Таня не желала успокаиваться:

– Не нужна мне конфетка! И пирожок не нужен! И кукла тоже! Мне мама нужна! Почему-у-у у меня нет мамы?! – продолжала она плакать. Не зная, что и делать, одна из женщин сказала ей:

– Не плачь, Танечка, будет у тебя мама, будет!

Сирота тут же прекратила плакать и всмотрелась в нее чистым взглядом с загоревшейся искоркой надежды:

– Правда? У меня, правда, будет мама?

– Будет, Танечка, будет!

Немного подумав, Таня спросила:

– Тетенька, а когда она будет?..

– Когда вырастешь, тогда и будет…

Радостно заулыбавшись, Таня захлопала крохотными ладошками:

– У меня будет мама! У меня будет мама! Когда вырасту, у меня будет мама!

Эх, Таня-Танечка, совершенно беззащитная маленькая девочка. У тебя ведь никого-никого не было в этом огромном мире… Где ты теперь? Жива ли? Нашла ли ты маму, о которой так мечтала, отыскала ли свое счастье на белом свете?.. Да будет милосерден к тебе Всевышний!

Спустя две недели Салавата выписали из больницы. Когда его увозили, на деревьях лишь набухали почки, а к возвращению ветки успели покрыться изумрудно-зелеными листочками.

Пока Салават был в больнице, отчим успел влипнуть еще в несколько историй: побил Миргали-агая, недавно переехавшего из города и купившего дом по соседству, отдубасил в клубе пытавшихся подшутить над ним подвыпивших парней.

Отчим Салавата был человеком своеобразным, можно сказать, с уникальным характером: немногословен, педантичен, упрям, крайне вспыльчив. Он никому не подчинялся, все делал по-своему. Не то что каким-то чинушам, даже царям бы не покорился. Его упрямство, упорство и решительность порой доходили до безрассудства. Как еще он с таким нравом служил в армии? После полутора лет службы в Германии его комиссовали – случился приступ эпилепсии.

Шагидулла-атай не только дрался, но и работал за троих, был мастером на все руки и лучшим столяром в округе. Инструменты у него в мастерской висели или аккуратно лежали каждый на своем месте: топоры, молотки, несколько видов пил, ножовки, долота, рубанки, фуганки, стамески, коловорот, циркуль, рулетка, сверла. Аульчане заказывали ему двери, косяки, оконные рамы, ставни, шкафы, комоды, столы и стулья.

Однажды Шагидулла-атай в городе увидел диван. По обыкновению, ничего не сказав домочадцам, принялся за дело. И за несколько дней смастерил замечательный диван. Спинку сделал съемной, обтянул мебель тёмно-красной тканью. Даже пружины изготовил сам, согнув из жёсткой проволоки.

Шагидулла-атай имел неполных пять классов образования, но запоем читал книги, взятые из библиотеки клуба. Оказывается, в подростковом возрасте его исключили из школы. Причина та же – необузданный нрав. За шалость на уроке учитель схватил Шагидуллу за шкирку и потащил к двери – а он, недолго думая, свалил ударом мужчину-педагога. Дело было в конце сороковых годов. А в те времена авторитет учителя был на недосягаемой высоте. После этого конфликта и случился с ним первый припадок. Знающие люди посоветовали бросить одежду, которая была на нем во время приступа падучей, в реку, чтоб вода унесла болезнь. Но бабушка Уммикамал пожалела одежонку.

Несмотря на буйный нрав, отчим никогда не обижал пасынка. Даже слова обидного не сказал. За восемь лет лишь раз выказал ему недовольство – когда Салават заигрался на улице и не встретил корову из стада. Да и тогда мать быстро прервала мужа. Он осекся на полуслове, не стал продолжать.

Наверное, коротка бывает жизнь у человека с таким характером. Здоровый как бык и сильный словно батыр Шагидулла-атай умер всего в тридцать пять лет.

Во время летнего селлэ[30]30
  Селлэ – полный цикл одной из фаз лета или зимы. Приходится на самый жаркий (40 дней, с 25 июня по 5 августа) и самый холодный периоды года (40 дней, с 25 декабря по 5 февраля).


[Закрыть] привезли сено. Торопливо выгрузив его, отчим не стал укладывать сено в копну, потому что бабушка Уммикамал к их приезду затопила баню. Очень уж любил он париться. После помывки, по обыкновению, прилег на топчан. Как назло, тут неожиданно поднялся сильный ветер, раскатисто прогремел гром и надвинулся ливень.

Шагидулла-атай, еще не остывший после бани, выбежал из дома и торопливо закидал сено под навес. Но, как ни спешил, все-таки попал под сильный дождь. Закончив работу, несвойственными себе тяжелыми шагами зашел в дом, лег на топчан и больше уже не поднялся на ноги. Утром не мог говорить. Его отправили в больницу. Там он и скончался, пролежав больше недели с температурой выше сорока.

Отчим снится Салавату нечасто. А когда привидится изредка – улыбается точь-в-точь как Юрий Гагарин. Такие сны всегда к добру, после них случается радость или удача. «Пусть земля будет тебе пухом, а душа пребудет в раю, Шагидулла-атай. Пусть и твое последнее прибежище будет спокойным, просторным и светлым, неродная моя бабушка Уммикамал. А мне надо найти время и сделать надгробья для ваших могил».

Тут музыка оборвалась, и очередной сеанс закончился.

* * *

Салават сегодня встал под канал в седьмой раз и начал сразу с гимнастики. От сеанса к сеансу он непроизвольно выполнял все новые и довольно-таки сложные движения. Было немало растяжек, потягиваний и дыхательных упражнений.

Он трижды произнес «аминь», покаялся, попросив Всевышнего простить грехи и вывести на прямой путь.

Сегодня он подумал: похоже, под каналами управляют даже мыслями. Либо, нежданно показав что-нибудь, направляют поток мыслей в нужную сторону.

После интенсивной физической нагрузки он вдруг резко остановился и почему-то отчетливо увидел детское лицо одноклассника Венера Бакирова – светленького мальчика с голубыми как небо глазами и невинной улыбкой, напоминающего ангелочка с картинок. Мельком промелькнул и другой его образ: в молодости он был как две капли воды похож на французского киноактера Алена Делона. Затем предстал перед глазами Венер нынешний – посиневший от беспробудного пьянства, с беззубым оскалом…

Потом вспомнил, как тридцать три года назад месили кизяк соседской старушке Алмабике. Замешивание кизяков – большое умэ[31]31
  Умэ– коллективная помощь в каком-либо хозяйственном деле.


[Закрыть], в нем участвуют и стар и млад. Мужчины таскают воду и льют в большую кучу навоза, которая постоянно утаптывается с помощью лошади. Верхом, конечно же, важно восседает друг Салавата – Гали. Ведь хозяин гнедого жеребца – его отец. Готовый замес накидывают вилами в приспособление, прицепленное к тарахтящему трактору, где навоз смешивается и прессуется. На выходе из немудреного агрегата сплошную ленту навоза режут лопатой на кирпичики. А разновозрастная детвора бегом растаскивает их и расставляет в ряд для просушки.

Хоть детишки и вымазываются по самые уши, такое умэ не просто веселое дело для них, а настоящий праздник. Увлекшись работой, Салават и не заметил, как кто-то подошел к нему.

– Здравствуй, улым!

Он оглянулся и увидел улыбающегося отца. Это была их третья встреча. От аккуратно одетого отца приятно пахло одеколоном, который разительно отличался от густого сладковатого духа навоза. Оказывается, его тоже позвали на умэ.

Закончив работу, с шумом и гвалтом побежали к реке купаться. Только успели смыть с себя навоз, их позвали в дом.

Взрослым приготовили угощение в доме, ребятне – в чулане. Хозяйка, довольно улыбаясь, с шутками-прибаутками раздала детворе по пятидесятикопеечной монете: «Держите, по работе и плата, по товару и цена! Молодцы, не подкачали, работай – сыт будешь, учись – умен будешь! И ты держи деньгу – работа черна, да денежка бела. Спасибо, ребятки, выручили. А теперь угощайтесь на здоровье – работай до поту, поешь хлеба в охоту». Знают они – носильщикам кизяков принято платить. Зажав монеты в маленьких ладошках, мальчишки воодушевились. Как бы то ни было полтинник – деньги немалые. Их хватит, чтобы десять раз сходить в кино. А еще можно накупить на них кучу пряников и конфет.

Маленькие работники угощались чинно, зная себе цену, а взрослые гудели за стеной. Дети уже знают – они пьют брагу. Тут к ним, держа в руках полный стакан, вышел парень по имени Зуфар и с хитрой улыбкой предложил:

– Ну как, Гали-батыр, в какашках богатырь, может, пропустишь один стакашок?

Гали – самый ловкий и сильный среди мальчишек. И верхом скачет лучше всех. К тому же младший сын бригадира Галлям-агая. Конечно, гордому Гали не понравилось такое обращение. Побагровев от злости, он сердито ответил Зуфару:

– Почему один, я и два могу!

Гали на одном дыхании опустошил стакан.

– Ну ты джигит! Видать, правда, батыр. – Зуфар подмигнул взрослым, дескать, подшучивает над мальцом. – Опрокинешь еще одну? – Он снова протянул Гали полный стакан.

– Ты что делаешь? – Старуха Алмабика испуганно посмотрела на Зуфара и потянулась к Гали, да не успела – он уже схватил стакан.

– И вторую могу! – Мальчишка выпил залпом второй стакан.

– Может, и ты хватишь одну? – Зуфар с усмешкой повернулся к Салавату. Тот не успел ответить, к ним подошел отец: – Ты чему ребятишек учишь? – Отец строго отстранил Зуфара и протянул Салавату куриную ножку:

– Держи, улым, ешь.

Салават растерялся, не зная, что делать. Хозяйка подбодрила его:

– Бери, сынок, отец тебе свою долю отдает.

Салават несмело взял куриную ножку. Многого он потом не вспомнит, но этот окорочок не позабудет никогда. Пройдет много лет, он сам станет отцом пятерых детей и однажды утрет скупую слезу, вспомнив вдруг ту отцовскую долю.

Салават успел увидеться с ним всего шесть-семь раз. Как же нелепо пропал отец… Так его не хватает. И все жизнь не хватало. Эх, был бы жив…

Четвертая встреча была печальной. Увидев издали, как возле маленького деревенского клуба галдит толпа мужчин, подошли с мальчишками поближе. А там отец схватился с Басир-агаем – борются на потеху людям. Оба уже выбились из сил.

А бывший ученик отца, пару лет назад вернувшийся в аул после университета, Ахтям-агай, размахивая двумя рублёвыми купюрами, подзадоривает их:

– Давай-давай! Кто победит? Победителю – одна бомба!

Взмокший отец, сделав резкое движение, уже который раз бросает соперника через грудь на зеленую траву. Отерев рукавом пот со лба, в очередной раз потянулся к руке “судьи”:

– Давай приз!

Ахтям-агай с издевательской ухмылкой прячет руку за спину:

– Нет уж, брось на спину! Как сам учил нас, так и сделай – бросай чисто! Давай, давай! Приз получишь после чистого броска!

Оба борца, видно, сильно маялись похмельем, сцепились снова. А с усмешкой следящие за зрелищем мужики опять громко загоготали.

Собрав остатки сил, отец бросил соперника через голову. – Вот это бросок! Афарин[32]32
  Афарин – возглас одобрения, похвалы, восхищения.


[Закрыть], держи приз! – Довольно усмехаясь, Ахтям-агай всучил отцу две рублевые бумажки.

Получив деньги на «бомбу», отец, не обращая внимания на Салавата, поспешил в магазин. Басир увязался за ним.

Спустя несколько минут оба вышли из магазина, и тут же алчно накинулись на восьмисотграммовую бутылку вина, будто заблудившиеся в пустыне и изнывающие по глотку воды путники. Отец жадно, на одном дыхании опрокинул в себя из горла полбутылки и притих, вглядываясь затуманенным взглядом на дальние поля за рекой.

Басир-агай, опустошив бутылку, понюхал рукав грязной рубахи, затем удовлетворенно выдохнул: «Ух, как хорошо! Выпьешь – и сразу так здорово!» С этими словами он тоже отдался сладостным мечтам.

Унизительное поведение отца сильно уязвило самолюбие Салавата. Он задумался: неужели водка настолько вкусна? Решил спросить у закадычного друга – наверняка Гали знает об этом лучше:

– Гали, а водка вкусная?

– Нет, – скривил упитанную, действительно напоминающую круглый беляш, мордочку, Гали. – Я тоже думал, что вкусная. Попробовал из отцовского стакана – ой, горькая… Это событие оставило глубокий след в душе Салавата. Больше тридцати лет прошло, а он до сих пор не может его забыть. Особенно возмутила выходка Ахтям-агая, в душе зародилась неприязнь к нему. Нутром понимал – людей нужно прощать, но обида продолжала тлеть в сердце.

Хорошо это или плохо, но после того случая Салават всю жизнь не выносил тех, кто пытался над ним насмехаться, унижать. Многое прощал он людям, даже предательство, но человека, посягнувшего на его честь и достоинство, тотчас заносил в список непримиримых врагов. Кстати, таких всего-то несколько, но все наперечет…

А ведь еще совсем недавно отец Салавата был лучшим учителем физики и математики в районе. Позже он узнал, что многие ученики отца с легкостью поступали в технические институты. Это в шестидесятые-то годы… А теперь он терпел оскорбление и унижение от одного из них…

Да еще Гали подсыпал ему соли на рану:

– И зачем только твой отец смешит людей из-за какой-то бомбы?..

До Салавата изредка доходили слухи о пристрастии отца к выпивке, но он не представлял, что тот скатился настолько низко.

Да, всего-то несколько лет назад отец был первым человеком в ауле. Для здешней детворы и молодежи находился на высоте кумира. Кроме точных предметов, обучал их национальной борьбе и танцам. Сам он, исполнив народный танец, занял первое место в зональном конкурсе и был приглашен на республиканский. Но, по причине похмелья спрятался от людей, приехавших за ним, в туалете. Видно, побег в сортир вместо поездки на республиканский конкурс стал важным выбором, определившим его дальнейшую судьбу…

Салават сейчас – десятилетний мальчик, испытавший потрясение при виде так низко павшего родного человека, а его отец, лишь недавно бывший в центре всеобщего внимания и уважения, больше не школьный учитель – он скотник на ферме. От него теперь не пахнет одеколоном, а разит тяжелым перегаром вперемешку с запахом навоза и силоса.

Салават еще не понимает, что желающие унизить другого найдутся всегда, просто нельзя им этого позволять, но отец, сознание и воля которого помутились спиртным, забыл уже не только об этом, но и о чести и достоинстве.

Много лет спустя ученики отца, подошедшие к шестому десятку, делились с Салаватом теплыми воспоминаниями о нем, хотя имя отца в ауле понемногу забывалось. Оказалось, он давал ученикам знания не только в области точных наук. На классных часах рассказывал о великих образцах мировой культуры и литературы. Ученики особенно любили слушать урок по трагедии Шекспира «Гамлет, принц датский», часто просили его повторить.

– Твой отец, точно настоящий артист, вдохновенно, с блестящими глазами, читал нам наизусть:

 
Быть или не быть?
Вот в чем вопрос…
 

Получается, на вечный вопрос и вечный выбор «Быть или не быть?» отец ответил самоуничтожением от пьянства – «Не быть…»

А сколько еще миллионов сильных и здоровых мужчин во всем мире ответили и отвечают на этот вопрос отрицательно?.. Что причиной тому?

Отец Салавата распрощался с жизнью всего в сорок лет.

* * *

Несмотря на накопившуюся усталость, Салават считал подготовку к посвящению наиважнейшим делом и продолжал каждый день стоять под каналами.

Работы было невпроворот, да еще пожарники добавили хлопот: пеняя на несоответствие нормативам, закрыли две торговые точки. Салавату пришлось в короткий срок нанять мастеров и заново отделать помещения, используя несгораемые стройматериалы.

Позже дошел слух, что пожарников на него навел конкурент. В прошлом году Салават, проявив расторопность, утер ему нос – обставил в борьбе за теплое место под солнцем. Тот, выходит, отомстил по-своему…

Ну да ладно, хорошо, если конкурент на этом успокоится. Обострение конфликта никому не пойдет на пользу. Если вражда между ними углубится, оба будут вынуждены потратить немало сил и средств. И кто знает, до чего еще докатятся в этом противоборстве…

Да еще в магазин нагрянули какие-то «быки», строящие из себя крутых рэкетиров – предложили «крышевание». Он умеет разговаривать с такими. Но подобные разборки тоже дело не из приятных.

Причину навалившихся на него проблем Лилит объяснила просто: увидев, что Салавата готовят к большому посвящению, темные силы стараются вставить палки в колеса… Он и сам отлично понимает: будние хлопоты и мелкие стычки, отнимающие много времени и сил – сущий пустяк по сравнению с посвящением.

Во время очередного сеанса снова Салавату дали интенсивные физические нагрузки. Похоже, он постепенно к ним привыкает, сегодня не сильно устал. Эти упражнения оказались настолько эффективными, что за короткое время он сбросил вес, каким-то чудом стал выше ростом, ощутил духовный подъем, у него развились мускулы, почти исчезла хромота…

Вот он непроизвольно нащупал указательным пальцем нужное место на груди и долго нажимал на него и тер – делал точечный массаж. Позже понял, что это биологически активная точка.

Как в полусне выполнил семьдесят семь приседаний. Душа его распахнулась, а сознание словно сбросило пелену, и он, в очередной раз покаявшись, вновь обратился с мольбой к Аллаху: «О Всевышний, безгранично благодарю Тебя за то, что привел меня в этот мир! Прошу, помоги реализовать дарованный Тобой талант, написать совершенные произведения, внести посильный вклад в наставление человечества на путь истинный и служить лишь Тебе!» Затем семь раз произнес слово «аминь» и вышел из-под канала.

Во время сеанса у Лилит состоялся, как она выразилась, телепатический диалог с космическим учителем в виде вопросов-ответов:

– Спасибо вам, что очищаете моего мужа от грехов.

– Мы и впредь будем ограждать его от совершения дурных поступков.

– Кем он станет в будущем?

– Великим художником.

– А я?

– Женой великого художника…

– Значит, я сама никто, всего лишь жена великого мужа?.. – Если сильно пожелаешь, сможешь стать великой провидицей…

– Что я должна для этого сделать?

– Полностью ослепнуть…

– Лишиться зрения?! Как Ванга? Почему я обязана платить такую высокую цену?

– Если хочешь что-то получить, надо вначале отдать…

– Нет, я не могу отречься от счастья созерцать красоту этого мира! Даже ради великого дара ясновидения!..

– Успокойся, никто не заставляет тебя, у каждого есть право выбора. Только потом за свой выбор придётся отвечать. Принуждение же силой – запрещенный во Вселенной способ…

– А мой муж? Чем пожертвовал он, чтобы стать великим художником?

– Он еще до рождения остался без отца. Позже прошел огонь и воду. На его теле семь ран, он просверлен насквозь четырнадцать раз. Больше года пролежал на спине, мечтая повернуться на бок, плоть его в нескольких местах сгнила до самых костей, а тело стало плоским, как у рыбы. Однако, благодаря воле Всевышнего и силе своего духа твой муж достойно перенес муки телесные. И все же впереди у него испытания посерьезнее…

– Что же еще суждено ему вынести?..

– Никто не уйдет в мир иной, не испытав предначертанное…

– Неужели Салавата ждут испытания тяжелее мук телесных?..

– Ждут его… муки душевные, что намного тяжелее мук телесных…

– За что же ему такие страдания?

– Всевышний своих любимых созданий подвергает самым трудным испытаниям, но дает лишь то, что по силам. Ведь эти страдания – еще и цена таланта. Истинный талант, то горя в пламени мук, то окунаясь в ледяную воду страданий, должен закалиться, беспрестанно вертясь в беспощадном колесе жизни, отшлифовать грани словно алмаз и заблистать как бриллиант. Даже сгорев дотла, он позже воспрянет из пепла как птица Феникс и воспарит на духовном небосводе человечества. Он не станет воспевать низменное, плотское и суетное, а будет создавать великие произведения о вечном, светлом, чистом и высоком…

Лилит умолкла и задумалась. А Салават, оглушенный услышанным, окунулся в омут глубоких и тревожных мыслей: «Неужели стоящие передо мной творческие задачи настолько серьезны? Стало быть, чтобы реализовать свой талант, мне нужно вынести еще много испытаний, да еще и пережить какие-то душевные муки? Смогу ли я выстоять? О Господь, если возможно, огради меня от таких испытаний… Может быть, полностью отречься от таланта, от сладких мук и радостей творчества и зажить обычной жизнью? Что делать? Решиться или нет? Рискнуть или затаиться? Вот в чем вопрос…» Перед глазами предстал отец. Отец, сбежавший от зова таланта в сортир, а затем утопивший дар на дне бутылки…

«Что делать? Быть или не быть? Вот в чем вопрос…»

Наконец, на лице Салавата отразилась решимость:

– Будь что будет, не изведать мне больше того, что суждено Всевышним. Быть!.. – А мысли повернули в другое русло: «Чтобы создавать великие произведения, нужно настроить душу и ум на высокие, даже божественные волны».

* * *

Уладив торговые дела, Салават поехал на оптовый рынок, накупил несколько ящиков яблок, хурмы, апельсинов, мандаринов. Затем посадил в машину Лилит, и они направились в Дом ребенка. Там воспитываются до школьного возраста дети-подкидыши и отказные малютки.

– А кто вы? – поинтересовалась заведующая, миловидная женщина средних лет, всматриваясь в посетителей. Немного подумав, Салават ответил:

– Мы обычные предприниматели.

– А ваша фамилия?.. Давайте, зарегистрируем вас в журнале благотворителей.

– Нет, не беспокойтесь, это необязательно.

– Может быть, мы построим малышей в ряд и вы самолично раздадите им фрукты? А мы вас сфотографируем.

Салават смущенно возразил:

– Мы не хотим доставлять вам лишних хлопот. Показуха нас тоже не интересует. Просто возьмите эти гостинцы и раздайте сиротам сами.

Заведующая весьма удивилась такой скромности, но в конце концов согласилась. Такие же угощения Салават и Лилит время от времени отвозили в городской детдом.

Вернувшись домой, Салават быстро подготовился и встал под канал.

Сегодня снова ему дали большую физическую нагрузку, а затем пальцы сами нащупали и сделали точечный массаж нужного места на груди.

Слава Богу, отношения с женой наладились. Бизнес тоже идет в гору. После долгих мытарств он смог забрать деньги у нескольких предприятий-должников. В том числе и у колхоза родного аула. Лилит в отсутствии Салавата взяла и отгрузила им товар на кругленькую сумму. С тех пор прошло два года, а они даже не думали возвращать долг. Несколько раз он ездил к председателю, пробовал договориться. Руководитель хозяйства Гайнулла каждый раз встречал его с широкой улыбкой, обещал незамедлительно расплатиться и… в очередной раз оставлял с носом.

Верно говорят в народе: отдаешь руками, а забираешь ногами. Когда Салават в очередной раз приехал в аул, Гайнуллы на месте не было. Поинтересовался у столпившихся возле конторы мужиков, где хозяин, и старший из них указал пальцем в сторону развалин фермы за рекой:

– Во-о-он Гайнулла ворует колхозное имущество.

В самом деле, у руин фермы, будто попавшей под огонь вражеской артиллерии, грузили краном в тяжёлый грузовик железобетонные блоки и плиты. Салават без особого удивления уставился на односельчан:

– Как это ворует?

– А вот так: деньги за стройматериалы не вносит в колхозную кассу, а кладет себе в карман…

– И знает об этом весь аул?

– Конечно.

– И милиция?

– У милиции глаза слепые, уши глухие, а пальцы в свою сторону загнутые…

Мужики захохотали:

– Верно ты сказанул, Басир-агай!

– В точку попал!

– Коли их начальничек приезжает в наш колхоз за халявным мясом, маслом, зерном да картошкой, зачем они будут на руках дающего наручники застегивать…

– Да уж, лучше впаяют три года суслику Фарису, который пару мешков зерна пропил, или посадят на два года Раяна, по прозвищу «медведь» за то, что овцу колхозную уволок…

– Ага, хоть верблюда укради, хоть пуговицу, все равно вор!.. – По пустякам всяких мелких воришек сажают, а к настоящим ворюгам-начальникам и близко не подходят.

– Ясное дело, рука руку моет, а обе руки – лицо…

– Почему тогда с должности его не вышвырнете? – допытывался Салават.

Басир-агай с безнадежным видом махнул рукой:

– Вор не разбогатеет, обжора не нажрется… Мы уже привыкли к ворам-начальникам. Что один, что другой – без разницы.

– А ведь богатеют! Сколько наших председателей себе дома отстроили, общего добра нахапали да махнули на колхозных машинах! – возразил ему колхозник средних лет.

– Да бог с ними, все равно не смогут ворованное с собой на тот свет унести… – поставил точку в споре Басир-агай.

Увидев внезапно подъехавшего Салавата, низкорослый, но округлый как колобок Гайнулла, враз побледнел. В забегавших, словно у вороватого кота глазах, отразился страх.

– Зд-дравствуй, туган[33]33
  Туган – в нарицательном значении: родной.


[Закрыть], по какому делу?

– В здравии, абзый. Ты мое дело отлично знаешь, хоть память у тебя коротка… С каких уж пор не возвращаешь мои кровные…

– Да-а, тут…

– Даже не начинай, сказочки припаси для других кредиторов, а мне сейчас же выдашь бумагу.

– Какую еще бумагу?