Текст книги "Лес теней"

Давид опустился в черное кожаное кресло. Семеро детей… Брасар, сам ставший убийцей. Печать маньяка на черепе детей, в умах детей…

– Давид?

– Да, простите… Это… Это проверка?

Дофр потянул за длинный шнурок. Комната погрузилась в темноту. Было слышно лишь тиканье часов и прерывистое дыхание старика. Да брюшки мух дьявольски мерцали в ночи.

– Не проверка, а… скорее погружение в тему.

– У меня есть карт-бланш?

– Карт-бланш… Да – реализм, точность. Вот и все, о чем я прошу.

Давид подумал было о Кэти, которая ждала его в постели.

Но зрачки его расширились, как у кота. Больше ничего не существовало. Кроме разгоряченного воображения.

– Надо мной сверкают молнии, я промок до костей. Зима, холодный дождь струится по моему телу, желание нарастает. То, что я чувствую этой ночью, стоя у окна этого дома, нельзя выразить словами, так со мной происходит каждый раз перед тем, как мне приступить к делу. Ноет налившийся кровью член… Она будет моей, будет! Я несколько недель слежу за ней. Скоро ты будешь меня умолять! Стонать! Вы станете моими на всю ночь, ты и твой муж. И сегодня все будет еще лучше, чем прежде. Меня ожидает само совершенство.

Давид ощупью добрался до окна. У него вспотели ладони, его внутренний взор становился все острее. Сцена вырисовывалась у него в голове, сцена крови и крика. Сколько книг он проглотил… Сколько репортажей о серийных убийцах и особенностях их почерков просмотрел… Сколько сцен убийств, измученных жертв… Он видел их в ночных кошмарах снова и снова, он не мог дышать от ужаса.

– Бемы немецких кровей. Обычная семья, живущая на берегу Рейна недалеко от деревушки Шенау, кажется… Мужчина, женщина, ребенок. Все спят. Палач знает, что в этом доме на опушке леса нет сигнализации. Остатки пищи, жестяные банки поблизости доказывают, что он неделями, если не месяцами, следил за своими жертвами. Ему нравилось знать их наизусть, понимать их слабые и сильные стороны, представлять себе различные сценарии. Палач не надевает перчаток, они ему не нужны. Он стер себе пальцы наждачной бумагой, стер почти до крови, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Он проникает в дом, разбив стекло на черной лестнице, шум стекла не слышен, он пользуется клейкой лентой. Патрик Бем – высокий красивый мужчина. Его жена, Патриция, милая блондинка, работает в турагентстве в нескольких километрах от дома. Думаю, в Сюндузе.

– Не думайте, знайте!

– Бемы… У Бемов есть дочь. Решающий фактор в выборе Палача…

– Сколько лет ребенку?

– Около двух.

Видения сменяют друг друга, Давид чувствует звуки, запахи. Терпкость смолы и шишек смешивается с антисептиком. Дом Бемов двадцать семь лет спустя… Лес… Гроза…

– Палач как можно осторожнее поднимается по лестнице. За спиной у него рюкзак. Там лежат свеча, магазинные весы, священное перо страуса[9]9
  Священное перо страуса – символ египетской богини истины, справедливости, закона и миропорядка Маат.


[Закрыть], режущие инструменты. Ножницы, скальпель, щипцы. Наручники, веревка. Револьвер «Smith &…».

– Что за веревка? Цифры, пожалуйста! Белая веревка, девятимиллиметровая. «Smith & Wesson» сорок четвертого калибра, шестизарядный.

Кожаное кресло поскрипывало – Дофр волновался.

– Прошу прощения…

– Продолжайте и постарайтесь получше!

«Девятимиллиметровая? Откуда мне знать?» Давид сосредоточился и вновь погрузился в события.

– Я… направляюсь к детской, осторожно вытаскиваю ребенка из кроватки. Не хочу его будить. Девочка дышит, шевелится, но сразу засыпает, когда я прижимаю ее к себе. Я действую так уже седьмой раз подряд. Прихватываю одеяло. Так. Вот их постель. Я тебя вспорю! Мимо проходишь? Я тебе не интересен? Слишком уродлив? Глаз косит, так? Теперь решаю я. Я мужчина всей твоей жизни. Ты принадлежишь мне! Я тебя уничтожу… Сначала морально, а потом физически…

Давид открыл глаза. Видение пропало. Челюсть ломило. Тик-так. Дыхание Дофра. Скрип его кресла. Потрескивание пола, он все трещит и трещит. Несмотря на холод, Давид покрылся едким потом.

– Он вытаскивает из рюкзака револьвер и со всей силы ударяет мужчину в висок, потом срывает одеяло и наотмашь бьет женщину по лицу. В заключении патологоанатома говорится, что у всех жертв были гематомы и переломы. Он их практически нокаутировал ударом руки. Не будем забывать, что Палач качался и…

– Только действие! – захрипел Дофр, тяжело дыша. – Дальше! Не отвлекайся! Давай, давай!

– Хорошо. Он включает свет, тащит мужчину за волосы и приковывает наручниками к правой ножке у изголовья кровати. Связывает руки женщины ве…

– Имена! Используй имена! И пусть двигаются! Они живут, перемещаются! Твой рассказ слишком статичен! Громоотвод! Поддай!

Дофр все больше возбуждался. Давид приложил ладони к оконному стеклу и продолжил вербальные экзерсисы, стараясь контролировать четкость мыслей. Но бурю не удержишь в кулаке.

– Он связывает руки Патриции спереди с помощью белой девятимиллиметровой веревки. Он… «Если закричишь, убью твою девку. Попробуешь убежать, убью девку. Тебя тоже касается, мудила. Сыграем в игру! Согласны? Согласны поиграть? Патриция! Видишь, я знаю, как тебя зовут! Патриция, заткни девку! Прямо сейчас!» Патриция стонет, в рот ей попадают волосы, глаза жгут слезы. Она прижалась к стене, она унижена, растоптана, растерзана. Начинается моральное уничтожение. Она знает, что умрет. Нет, не знает! Она не знает! Это невозможно! Она не может умереть! По лицу Патрика течет кровь, собирается на подбородке. Он умоляет, умоляет снова и снова. Он обещает заплатить. Он ничего никому не расскажет. «Пожалуйста! Пожалуйста!» Патриция поднимается на ноги, она охвачена ужасом. Она не может не плакать. Ее ребенок! Ей хочется заорать, заорать до хрипа. Но нужно успокоить девочку. У Патриции сильный характер, даже в такой ужасный момент она старается владеть ситуацией. «Успокойся! Успокойся, милая!» Она мягко качает малышку. «Вот так, вот так, тише, тише…» – «Отлично. А теперь иди сюда, иди сюда. Не торопись, крошка, не торопись». – «Не трогайте ее! Пожалуйста, не трогайте!» Палач не слушает. Он открывает рюкзак и вытаскивает весы, съемные части, мерные гири. Один, пять, десять граммов. Он медленно, очень медленно собирает весы, сидя на полу лицом к Патрику. Потом он вытаскивает перо и разные пыточные орудия и раскладывает перед собой. Патриция пыт…

– Стоп! Стоп! Стоп!

Зажигается свет. Дофр стучит кулаком по столу.

– Весы собирает, перо вытаскивает, разные причиндалы, ля-ля-ля… Как он выглядит в эти моменты? Речь идет о его почерке, о взрыве чувств! Слюна течет, сердце выпрыгивает из груди, адреналин зашкаливает, кожа гусиная! А жертвы? Как они реагируют? Ты торопишься закончить или что?

– Просто…

Дофр отдышался.

– Ты хорошо рассказываешь, сомнений нет, но надеюсь, что роман будет намного лучше! Как, по-твоему, я могу погрузиться в действие, если ты поешь мне песню, которую уже сто раз на все лады пели, да я наизусть ее знаю! Дух, мгновение, страх персонажей, вот что ты должен передать! Придумай что-нибудь новое! Неужели это так сложно? Я выбрал тебя! Выбрал Давида Миллера! Будь же на высоте!

– Буду. Но не торопите меня. Хотите узнать меня лучше… Ведь именно этого вы хотели добиться вашим упражнением, разве нет? Только я не из тех, кем можно манипулировать, господин Дофр.

– И однако же я это сделал, задавая свои вопросики, когда ты пришел сюда.

– Полагаю, все дело скорее в некоем фокусе, не более того.

Артур щелкнул ногтем по ручке кресла:

– Ты думал, что приехал сюда отдыхать? Не забывай – я плачу за каждую секунду, которую ты тут проводишь. И дорого плачу. Подари мне месяц, всего лишь месяц своей жизни, выложись на все сто. И тогда, быть может, ты больше никогда не будешь бальзамировать трупы, от которых тебя тошнит. Не будешь просыпаться в холодном поту от ночных кошмаров…

– Мои кошмары касаются только меня. А если вас так уж интересуют детали, то знайте, я их не бальзамирую. Я их консервирую. Две большие разницы.

Дофр кивнул на стопку лежавших справа от него цветных папок и листов:

– Возьми вот это дело. Здесь подробностей на десять страниц. Жду текст к утру послезавтра.

Давид не шелохнулся.

– Я как раз думал о пишущей машинке… Ведь с ней у нас будет всего один бумажный экземпляр, не так ли? Ни дискеты, ни диска? И как же мы поступим, если текст книги захотят опубликовать, когда мы вернемся во Францию? Нам обязательно понадобится компьютерный вариант!

– Об этом не беспокойся. Отсканируем с распознаванием надстрочных знаков, и все готово. Я передам текст нужным людям, обещаю. Но, как я говорил, он должен быть хорошим… очень хорошим… А теперь возьми, пожалуйста, папку…

Давид помялся, потом взял дело в руки.

– Этот кладезь информации – твой. Запомни каждый нюанс, каждую мелочь.

Молодой человек наклонился вперед. Тень от черепа вытягивается в свете лампочки. Раскрывается рот, ужасы с первых же страниц оставляют на щеках горячую пощечину.

В папке убийства, фотографии. Раны, вскрытия – крупным планом. Море крови. Давид перестал владеть собой.

– Но… это… похоже… на настоящие фотографии сцен убийств! Здесь… заключения экспертиз, вскрытий! Даже результаты вскрытия самого Тони Бурна!

Он поднял голову, потом снова погрузился в бумаги, перелистывая страницы одна за другой… множество документов того времени.

– Это же… Да это же записи сеансов психоанализа Па… Палача! А… Но как?..

Ноги у него вдруг стали ватными, и он опустился на стул.

– Ваша подпись! Ваша, Артура Дофра! Вы были… психологом! Его психологом! Вот почему вы так досконально знаете его историю! В деталях! Тони Бурн приходил к вам на консультации до того, как совершить убийства!

– Нет, не до, а во время… – выдохнул Дофр. – Во время убийств…

– Что? Во время?

– Сеансы продолжались до того дня, когда со мной произошел несчастный случай, после которого моя жизнь остановилась. У меня не осталось аудиозаписей, полиция все забрала. Остались только расшифровки тех записей, мне удалось вырвать их из лап легавых, а еще… еще разные вещи, за которые я дорого заплатил. Ты держишь в руках одно из самых конфиденциальных и скандальных дел за последние тридцать лет…

Давид потрогал свой шрам – крохотный бумеранг.

– Личный психолог, – повторял он. – Личный психолог… Но как же…

Ему не удавалось собраться с мыслями добрых десять секунд.

– Об этом никогда не говорили! Ни пресса, ни правосудие! А книги! Ни в одной, абсолютно нигде нет вашего имени! Этого не может быть!

– Может, может, и я этому живое подтверждение.

Давид понял, что скрипит зубами. Что за призрак ему явился?

– Сложно поверить, да? Но нужно вспомнить социальную и политическую обстановку того времени, – объяснял Дофр. Голос у него снова звучал спокойно. – Конец семидесятых годов. Все обсуждают смертную казнь. В Европе проводятся многочисленные конференции под эгидой Amnesty International[10]10
  Amnesty International – международная неправительственная организация, основанная в Великобритании в 1961 году. Цель организации – «предпринимать исследования и действия, направленные на предупреждение и прекращение нарушений прав на физическую и психологическую неприкосновенность, на свободу совести и самовыражения, на свободу от дискриминации».


[Закрыть]. Валери Жискар д’Эстен[11]11
  Валери Жискар д’Эстен – французский государственный и политический деятель, президент Французской республики в 1974–1981 годах.


[Закрыть] выступает против высшей меры наказания, но и народ шумит, требует наказания убийцам. В семьдесят первом Бюффе и Бонтем убивают заложников, Рануччи в семьдесят четвертом кончает девочку, и чаша весов клонится в сторону народа. В семьдесят седьмом Патрик Анри получает за убийство ребенка пожизненное, и накал растет. Создаются группы давления, в них входят самые высокопоставленные политики. Прокуроры, министры и даже министр юстиции. Д’Эстен мечется между своими политическими лозунгами и этими влиятельными особами, которые приказывают ему следовать мнению избирателей…

Дофр промокнул лоб носовым платком:

– С появлением Палача дела только ухудшились. Начало семьдесят девятого. Семь двойных убийств менее чем за два года, а он все еще на свободе. Полицейских освистывают, презирают, политики места себе не находят. «Эти слабаки должны его поймать! Должны принести нам его голову!» Вот такие лозунги слышатся на улицах крупных городов Франции. «Смерть ему! Смерть!» Третьего июля Тони Бурна находят повесившимся у себя дома. Вскрытие подтвердило самоубийство. После обыска, после того, как полицейские увидели стертые пальцы Бурна и сравнили оставленные им следы и его волосы с теми, что были обнаружены в домах жертв, стало ясно, что речь идет именно о Палаче. Полицейские проверяют его банковский счет, выявляют выписанные на мое имя суммы и почти сразу же заявляются ко мне, а я на тот момент уже четыре месяца не веду приема из-за несчастного случая. Они тайно увозят меня, допрашивают, уничтожают все, что касается убийцы. Его личное дело, записи наших бесед. Будто бы Палач никогда не обращался к психологам. А мне «для моей же безопасности» советуют переехать и с тех пор перечисляют какое-то грошовое пособие, чтобы я до конца дней «ни в чем не нуждался»… Черт возьми! Да я в три раза больше налогов на наследство заплатил, когда умерли мои родители, и ежегодно продолжаю отстегивать государству кругленькую сумму! Наследование дорого стоит…

– Но… почему?

Собеседник Давида устало опустил руки на колени.

– Ты что, не понимаешь? Палач должен был остаться в глазах французов чудовищем! Когда легавые обнаружили, что он повесился, чувство несправедливости только возросло. Никогда еще опросы мнений не показывали такого высокого процента тех, кто выступал за смертную казнь! Народ прямо-таки жаждал, чтобы Палач сдох у них на глазах, а он умер сам! Тогдашнее правительство просто не могло перед приближающимися выборами объявить, что Палач был болен и хотел вылечиться. Ведь идти против народа значило проиграть выборы! Вот и всё!

Давид резко вскочил со стула, рука его лежала на стопке бумаг.

– Невероятная история! Более двадцати семи лет вранья, лжи… И вас не мучают угрызения совести?

– Если бы мучили, я бы не вел сейчас с тобой эту беседу. Меня уничтожили бы или разведслужбы, или сам народ. Тогда давление было огромным, на кону стояло многое. Они следили за мной, Давид, следили долгие годы… И не забывай, что во время сеансов я не знал, что Тони Бурн и Палач – один и тот же человек. Откуда мне было знать? Он играл со мной, а я ничего не подозревал. Люди бы не поняли… Меня бы линчевали…

Давид снова опустился на стул:

– И вы признаетесь в этом мне… Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

– Я долго об этом думал, поверь мне. Но мне казалось, что ты не сможешь написать о Палаче, если не проникнешь к нему в душу. Он должен стать частью тебя, как был – и как все еще является частью меня. Иначе твой роман окажется очередной кучей предположений и вранья… – Он поднял указательный палец. – Все это, безусловно, останется между нами… Ты отлично понимаешь, если верить твоему последнему роману, что люди ненавидят, когда начинают ворошить старые дела…

– Вы… вы поймали меня в ловушку… Вы хотите очистить совесть, любым способом очистить. Благодаря этим научным исследованиям… Благодаря книге, которую требуете от меня… Вы все еще выслеживаете Палача, потому что не смогли его раскусить тогда.

Давид посмотрел на фотографию Бурна, висевшего на девятимиллиметровой веревке.

– Я даю тебе шанс, воспользуйся им, – продолжил Дофр. – Узнать государственную тайну, понять, каким образом наше дорогое правительство обманывает народ ради своих политических игр. Ты сможешь проникнуть в мысли серийного убийцы. Разве не к этому ты стремишься, если вдуматься? Разве не хочешь ты заглянуть за тонкую грань? Увидеть смерть? Зло? Что-то не дает тебе покоя, Давид. Нечто важное, чего тебе не удалось пока разгадать. Вот почему ты здесь, со мной.

Дофр и Палач. Личность одного поглотила личность другого во время сеансов психоанализа. Трансферинг сознания… Человек в безукоризненном костюме включил кресло и поехал к двери, но резко остановился:

– Да! Чуть не забыл.

Он порылся во внутреннем кармане пиджака и, изъяв оттуда конверт, бросил его на письменный стол:

– Мои фотографии, на них я помоложе, а также первый чек на предъявителя. Ты уже подумал о моем персонаже?

Ответа не последовало. Давид закрыл лицо ладонями.

– Давид?

– Персонаж? Э-э… да… Надо бы… посмотреть на ваши фото, но вы будете полицейским, которым… хотели быть. Эдаким… неутомимым комиссаром полиции, вне условностей, вне закона, решительным… Как вы и описывали его… Вы…

Дофр искренне рассмеялся:

– Давид, Давид, Давид, вот так-так! Правильно ли я сделал, что нанял тебя?

– Я… не совсем понимаю…

– Легавым я точно быть не хочу! Они ни на что не годны.

У Давида пересохло горло. Он проблеял:

– А кем же… Палачом? Вы хо… хотите быть Палачом-125.

Дофр закрыл глаза и откинулся в кресле на спинку, медленно переводя дух:

– А разве могло быть иначе? Только так я смогу освободиться от его призрака. А призрак этот существует, Давид. Поверь мне, он и правда существует… И ты должен его изгнать.

Дофр немного помолчал и добавил:

– А я заметил, что твоя дочь и Гринч, как бы выразиться, нашли общий язык. Но я уже предупреждал, смотри, чтобы она не очень привязывалась к этому поросенку. За ним никто не придет, но… но мы должны будем повесить его там, вместе с остальными. Таково распоряжение энтомологов. И сделаешь это ты.

Хлопнула дверь, и Давид остался один на один с мухами.

11

Кэти с трудом разлепила глаза. Она хотела сразу же подбежать к окну, чтобы не пропустить приход почтальона с письмами от Мисс Хайд… Но снова забылась глубоким сном. Когда она вновь открыла глаза, то вспомнила о событиях вчерашнего дня. Эту глушь, подвешенных мертвых свиней. Туши во власти времени и крылатых орд. Но, как ни странно, чувствовала она себя хорошо, не нервничала, у нее ничего не болело, голова была свежей. Она провалялась в постели до девяти утра, гладила по щечке свою спавшую рядом дочь. Маленького кареглазого ангелочка со светлыми локонами. Удивительно совершенное сочетание, ставшее возможным благодаря современной медицине.

Свет занимавшегося дня проникал сквозь белую простыню, из которой Кэти сделала занавеску, отчего на потолочных балках искрились солнечные зайчики. Этим утром, вдали от загазованных магистралей, счетов за дом и окровавленных голубей, шале, казалось, дышало счастьем.

Каникулы… Она почти позабыла это слово.

Молодая женщина выскользнула из-под одеяла, надела толстый хлопковый халат и меховые тапочки. Клара едва не проснулась, но потом снова свернулась калачиком, прижимая к себе игрушку – рыбку Немо. Судя по часам, Давид уже побрился, оделся и, вероятно, принял свою ударную дозу кофеина.

Она выглянула в коридор, потом вернулась проверить, на месте ли коробочка с белыми таблетками. Схватила упаковку экзацила, которая лежала у дальней стенки шкафа, приняла одну пилюлю, прислушиваясь к малейшему скрипу пола.

Затем отправилась на кухню. Ей было так легко! Она не понимала, случилось ли это чудо из-за аборта или благодатного сна, который унес ее в крепкие объятья Морфея. Да, в конце концов, здесь ей будет просто отлично. Никому ничего не надо доказывать, не надо оправдываться. Больше никаких писем, никаких мейлов от этой психованной…

Из открытой кухни доносился приятный аромат горячих круассанов, какао и топленого масла. От гостиной она была отделена лишь невысокой стойкой, на которой стояла фаянсовая посуда. В камине весело горел огонь, распространяя по помещению приятное тепло.

Аделина была уже одета и накрашена, на голове у нее красовался идеальный шиньон.

– Давид сказал, что вы предпочитаете какао с молоком.

– У нас дома все пили кофе. Но я занималась спортом, поэтому мне его пить не позволяли. Так что с возрастом привычка осталась. Я никогда в жизни не пила кофе… Да он бы мне и не подошел. Кофе возбуждает, а я от природы человек нервный.

– Я заметила! А каким спортом вы занимались? Судя по вашей фигуре, я бы подумала, что теннисом.

Кэти сунула руки глубоко в карманы и подошла к столу:

– Это комплимент?

– Скорее да.

Кэти застенчиво улыбнулась:

– Вы далеки от истины. Я занималась боксом. Французским, в легком весе, 56–60 кг. Бросила, когда стала походить на вспаханное поле.

Аделина присвистнула:

– Точно говорят, по внешности нельзя судить о человеке.

Она немного помолчала, и Кэти почувствовала себя неловко.

– Короче! Круассаны из морозилки! – продолжила Аделина. – Может, знаете поблизости какую-нибудь булочную?

– Булочную «У черта на куличках», – пошутила Кэти, не скрывая хорошего настроения. – Дом восемь, на Кудыкиной горе!

Аделина улыбнулась, потом налила в большую чашку горячее молоко и добавила порошок быстрорастворимого какао.

– Спасибо, – поблагодарила ее Кэти. – Прошу прощения, я… еще не одета, малышка спала, и мне не хотелось ее будить.

– Ничего страшного. Вы же на каникулах.

– Вы видели Давида?

– Мельком. Он в лаборатории, зашел сюда с полчаса назад за кофе. Он вообще ложился?

– Да-да! Конечно! То есть… Думаю, да! Я так крепко спала. И это странно, если честно, я, вообще-то, жаворонок.

– Колдовское место! Мы тут отрезаны от мира, шум моторов остался где-то далеко-далеко…

Кэти отвлек звук потрескивающих поленьев.

– Да, извините, это я о поленьях задумалась. Я вам в следующий раз с камином помогу.

Аделина пожала плечами, держа в руках полную корзинку еще теплой выпечки.

– Не беспокойтесь, поможете еще. Деревяшек тут на всех хватит.

Она устроилась за столом, села очень прямо и поднесла чашку к губам.

– На снегу я не увидела следов рыси. Что хорошо. Может быть, прогуляемся немного? Артур сказал, что в южной стороне от шале есть быстрый ручей, там, если к горам идти, а еще есть торфяники на севере, тоже очень красиво.

Кэти кивнула:

– Пока Клара не родилась, мы с Давидом очень много ходили пешком. Так что я выносливая. Но у меня географический критинизм. Я как-то даже в версальском парке умудрилась потеряться!

Аделина дружески улыбнулась:

– Ничего, я неплохо научилась ориентироваться на местности. Так что мы друг друга дополняем, потому что насчет выносливости… Если хотите, можем вместе поехать в ближайшую деревню, это час езды на машине, вы, скорее всего, проезжали через нее. Подождем только, когда дорога будет не такой скользкой. Не знаю, как вам, а мне отсюда никак не позвонить!

– Нам тоже. Я обещала маме дать о себе знать по приезде. Она волнуется, наверное. А… Кристиан, водитель, он все-таки уехал, несмотря на гололед?

– Вроде бы. На дворе только один джип остался…

– А Артур отпустит нас в деревню? То есть он же инвалид, вдруг ему понадобится…

– Постоянный присмотр? Совсем наоборот. Он хочет быть как можно более независимым. Он, например, не выносит, когда я дотрагиваюсь до его кресла. Он зовет меня только… но это личное. Он просто выглядит немного холодным, но на самом деле он очень приятный человек.

В глубине коридора зазвенел колокольчик. Аделина распустила шиньон и взбила волосы.

– Артур ненавидит слишком прилизанные волосы, – доверительно сказала она Кэти, вставая. – В этом плане он очень щепетилен… Кстати, я вчера собрала остатки еды, вот тут мешок, у мусорного ведра… Это для поросенка. Как я поняла, заниматься им будете вы… А то свиньи – это не совсем по моей части…

– Конечно, конечно! Я займусь Гринчем. Клара его уже обожает! Только о нем вчера и говорила, когда я ее укладывала. У них под глазом одинаковые синячки, удивительное совпадение…

Кэти взяла из корзиночки круассан:

– Аделина!

– Да?

– Прошу прощения за вчерашний вечер. Я совершенно расклеилась. Да еще эти подвешенные туши, меня чуть не вывернуло…

– Все мы были не в своей тарелке… А так я рада, что мы поговорили как взрослые люди…

Она ушла. Кэти проглотила круассан, потом второй. Какао просто отличный, как всегда! Потом с чашкой в руках направилась в чуланчик за кухней. Два холодильника, две морозильные камеры, консервы, алкоголь, молоко, печенье, сладости. Да тут можно осаду выдержать! А она уже собиралась сесть на диету…

Кэти сходила в загон покормить Гринча и сразу отправилась в лабораторию. Запах антисептика был не таким сильным, как накануне. Давид сидел и размышлял, согнувшись над пишущей машинкой. Вокруг него повсюду валялись скомканные страницы, рядом с ним лежала надкусанная шоколадка и стояла пустая чашка. Прямо-таки карикатура на самого себя! Кофе, шоколад и писанина…

– Ну и видок у тебя! – воскликнула Кэти и нежно его обняла. – Плохо спал? Опять кошмары снились?

Давид быстро закрыл папку с делом Палача и поцеловал жену в шею:

– Ничего не получится… Невозможно.

Кэти устроилась у него на коленях и ущипнула за подбородок.

– У ти господи… Рассказывай давай!

– Да что… Да вот хотя бы эта машинка. Рухлядь какая-то! Мне приходится одним пальцем печатать!

Кэти поправила очки, перевела каретку, вставила новый лист и сказала:

– Немецкая, на века сделана. Кстати, в старших классах мы учились печатать не на немецких, а на американских машинках, так они еще хуже были! Я тогда думала, что наш препод просто садист. Его звали Экмейер, до сих пор фамилию помню. Он вообще не разрешал нам пользоваться компьютером. А сейчас я понимаю, что он нам огромную услугу оказал. Тяжело в учении, легко в бою…

Она начала быстро печатать: «Съешь же еще этих мягких французских булок да выпей чаю».

– Разнобуквица[12]12
  Разнобуквица – текст, использующий все, или почти все, буквы алфавита. Разнобуквицу используют для демонстрации шрифтов, тестирования печатающих устройств и т. д.


[Закрыть] – отличный тест, чтобы проверить, на что годится пишущая машинка. У этой прекрасные литеры, оттиск на бумаге четкий, звук приятный. Просто чудо. В чем проблема?

– Смейся, смейся, Манипенни![13]13
  Манипенни – персонаж в романах и фильмах о Джеймсе Бонде. Секретарь М, главы Ми-6.


[Закрыть] – проворчал Давид и содрал с нее очки.

– Что-то еще?

– Дофр.

– Эта старая шляпа?!

– Он… как бы выразиться… он на меня так надавил, ты не представляешь. В результате я стал нервничать, в голове каша, и ничего не пишется.

Кэти погладила его шрам-бумеранг:

– Шутишь? Ты же мне еще в машине начало рассказывал. Семья оказалась в шале во власти Палача. Он перерезал всех, кроме женщины, ей удалось сбежать и спрятаться в охотничьем домике в лесу. Он преследует ее в Шварцвальде. Я не все запомнила, меня укачивало, но идея, по-моему, неплохая.

– Неплохая, но не очень интересная.

– Почему же. Смотри, жертве удается бежать в неизвестном направлении, она теряется, ей страшно, она вся в крови. В какой-то момент она натыкается на некое шале, расположенное непонятно где! Она проникает внутрь и тут понимает, что попала в настоящее логово Палача! Фотографии трупов, отрезанные волосы… Бежать поздно, ее преследователь, это чудовище, уже на подходе! Так что… Она прячется под кровать, в шкаф или еще куда-нибудь… Ты можешь добавить парочку рысей или свиные туши, почему бы и нет, интрига! Ну и зима, мороз… Мило, правда?

– Yes! Так и сделаю! Возьму для вдохновения все, что нас окружает, и придумаю берлогу Палача! Дерево, прорастающее через крышу в гостиной, свиньи за окном, их я заменю на охотничью добычу… И женщина… думает, что обретает спасение, а на самом деле попадает в его логово! Дофр наверняка оценит. Хочет быть героем романа?! Пусть будет! Стану каждое утро приносить ему отвратительные описания этого барака, в котором мы вынуждены проводить целые дни напролет. Ему точно понравится!

Он закатил глаза и задумался:

– У меня все равно нет времени, чтобы проработать детальный план книги. Буду так писать, положусь на авось, надеюсь, получится.

– Конечно получится! А если понадобится помощь, то я готова печатать твой текст под диктовку.

– Хочешь мои лавры себе присвоить?

Он куснул ее за ухо.

– Пожалуйста! Не здесь! Надо подождать… У меня месячные…

Давид поморщился:

– Ну надо же!

– Ты же можешь недельку подождать, да?

– Уж придется… А вообще хорошо, что ты тут.

– Ты тоже мне нужен. Больше, чем ты думаешь… Люблю тебя. Вчера, сегодня, завтра…

– Снизу, сверху… Дорогая моя… Я вот что подумал. Это романа касается… Знаешь, психология персонажей…

– Ясно… для тебя только книга имеет значение.

– Представь, что полицейский, который выслеживает Палача… что у него есть тайна, которой, скажем, лет двадцать пять. Тогда, раньше, если бы обо всем стало известно, ему бы не поздоровилось, а сейчас это не имеет ни малейшего значения. Ему советуют держать язык за зубами, чтобы защитить родных и близких. Но ему просто необходимо все рассказать, ему тяжело на душе… Как ему поступить, твое мнение?

– Прежде всего ему нужно думать о родных, защитить их, чего бы это ни стоило. Я бы на его месте так и сделала. Жила бы с этой тайной.

– Сохранила бы ее?

– Да, сохранила бы.

В глазах у нее стояли слезы. Давид дотронулся до одной слезинки.

– Люблю тебя, малыш. У тебя под броней кроется доброе сердце. Знаешь, я бы так же поступил в подобной ситуации. Молчал бы, чтобы защитить вас.

Кэти чуть расслабилась.

– Я… Я еще хотел попросить тебя… – пробормотал Давид. – Это… касается Гринча… Не надо уж очень им заниматься… Энтомо…

Из спальни донесся крик Клары, положив конец их признаниям.

– А! – воскликнула Кэти и стала тереть глаза. – Мисс Клара собственной персоной! Ты сходишь к ней? А я пока бутылочку приготовлю, ладно?

– Я?.. Ладно.

Прежде чем уйти, Кэти указала на черно-белые снимки:

– Дофр был красивым мужчиной. Издалека даже кажется, что вы чем-то похожи. Взглядом, может быть. Да… У вас есть во взгляде что-то общее… – Она послала мужу воздушный поцелуй. – Люблю тебя, дорогой.

Когда она вошла в гостиную, на нее повеяло ледяным холодом. Кэти напряглась. Повернула голову. Входная дверь была широко открыта. Кэти бросилась к ней, держась руками за горло.

– Аделина? – позвала она, стоя на пороге.

Ответа не последовало. За дверью шумели голые ветви деревьев, слепил глаза снег, пугающе темнел густой лес. На одном из краснеющих кольев сидела черная птица. Она пристально смотрела на Кэти, беззвучно разевая клюв. Кэти вздрогнула. Ей вспомнились «Птицы» Хичкока. Она уже закрывала дверь, когда увидела на полу небольшие лужицы. Следы.

Первым делом Кэти подумала о Кристиане, о старом водителе. Невозможно. На улице стоял только один джип, принадлежащий Аделине и Артуру.

В дом проник неизвестный.

– Есть… есть тут кто-нибудь?

Шелест пакетов. Скрежет металла. Звук шагов. В чулане за кухней.

– Отвечайте!

Шум стих. Кэти осторожно отступила назад, пружиня шаг.

– Давид! Давид! – заорала она.

Вдруг к ней кинулась черная глыба.

Чашки упали на пол и разбились.

Бородач с ярко-синими глазами взял вправо и выскочил из дома.

Прибежал Давид, следом за ним появились Аделина и Дофр.

– Кто отпер эту дверь? – крикнул старик. Лицо его покраснело от гнева.

– Я, когда ходила за дровами, – с вызовом ответила Аделина. – Я что-то не так сделала?

– Там… там какой-то человек был! – захрипела Кэти. – В два раза больше меня, копался в чулане! Он… У него на голове шкура бобровая была!

Дофр подъехал к двери, захлопнул ее и закрыл на три засова.

– Думаю, вы напугали Франца еще больше, чем он вас. Он обожает сюда забираться при каждом удобном случае.

Все в недоумении смотрели на Дофра.

– Франц?

Артур продолжал:

– Один бедняга, живет тут неподалеку в хижине уже лет двадцать. Примерно в километре отсюда, за поленницей. Он не страшный. Рубит лес потихоньку и даже иногда приносит что-нибудь с охоты. Так что скоро перед дверью непременно появятся подарки, и лучше принять их, чтобы не обидеть его.