Текст книги "Меня зовут Бёрди"

2

Агентству пошел седьмой год. Подобно многим своим собратьям, Виноваль стал частным детективом почти случайно. Единственный сын зажиточной семьи из VIII округа, он сначала хотел, получив диплом юриста, поступить в полицию. Однако, когда дошло до дела, внезапно передумал, не представляя себе, как свяжет всю свою дальнейшую жизнь с вооруженными силами. Уже довольно давно он заметил за собой неодолимую тягу к так называемым «серым» зонам мира и особенно мира ночного. Этот вкус к сомнительным местечкам появился у него с тех пор, как он готовился к экзаменам на степень бакалавра в баре с девочками на площади Пигаль.

Отчаявшись найти тихое место, чтобы спокойно позаниматься, он однажды, мартовским утром, толкнул наобум дверь клуба «Нарцисс», сел за столик, заказал фруктовый сок и без малейшего колебания разложил перед собой тетради. Хозяйка и девочки сначала удивились, потом рассмеялись и не стали ему мешать.

В это время дня клиенты были редки, и работалось здесь куда лучше, чем дома. Его снобы-предки постоянно цапались втихаря, и ему это стало невыносимо.

Девочки быстро стали семьей для этого красивого паренька, высокого и стройного, с волосами цвета воронова крыла и отменными манерами. Он устраивался за столиком в уголке, заказывал все тот же фруктовый сок и, заслонившись стопками книг, проводил большую часть дня за работой. С тех пор он считал это место одним из наиболее располагающих к концентрации, если, конечно, ни на что не отвлекаться. Он пришел однажды вечером с дипломом бакалавра в кармане, чтобы поблагодарить девочек. Они встретили его музыкой и шампанским и исполнили в его честь первый в его жизни lap dance[10]10
  Lap dance – общее название эротических танцев, исполняемых в ночных клубах либо на коленях у сидящего зрителя в физическом контакте с ним, либо в непосредственной близости от него, как правило – на столе или другом возвышении.


[Закрыть]. После нескольких бокалов дылда Линда взяла его за руку и увела за дверь в глубине зала. Он часто видел, как девочки уходили туда с клиентами и быстро сообразил, что там происходит. На полу лежал матрас, рядом коробка «клинексов», рулон туалетной бумаги и бутылка массажного масла. Линда до минимума приглушила свет.

– Ложись, мой мальчик, будь как дома, ты поработал на славу и заслужил награду.

Двумя пальцами она расстегнула пуговки на платье, которое упало к ее ногам, потом застежку лифчика, обнажив груди, большие, тяжелые, молочно-белые. Медленно потянула вниз молнию на джинсах Антуана Виноваля и запустила руку ему в трусы, потом раздела его донага и уложила на матрас, не торопясь, чтобы он не упустил ни единой мелочи. Той ночью он потерял невинность, июльской ночью, навсегда запечатлевшейся в его памяти.

С тех пор он считал своим долгом регулярно проведывать подруг. С годами квартал сильно изменился. Баров становилось все меньше, вместо них открывались продвинутые бистро и китайские массажные салоны. Некоторые девочки еще работали, кому-то удалось соскочить, а иных уже не было в живых. Но они оставались, несмотря ни на что, его старшими сестрами.

Он начал простым сыскарем в агентстве MCP – первые слежки, десятки сношенных кроссовок на сотнях километров, – и впервые столкнулся вплотную с непостижимой жестокостью своих современников. Очень скоро юноша убедился, что мерзости человеческой нет предела. Каждый раз, когда он думал было, что дальше некуда, ему встречалось существо, еще шире раздвигавшее границы вообразимого своей гнусностью. Поднимаясь по служебной лестнице, он видел, как безумие людей, этот постоянно мутирующий монстр, распространялось во всех слоях общества. Так было всегда и всегда будет, человек человеку вампир, и фантазия его безгранична.

Вскоре он решил основать собственное дело: агентство Сен-Клер. Сегодня это людское безумие заполняет полки в его кабинете в виде папок разных цветов, по темам. Зеленый – мошенничество, оранжевый – проституция, красный – адюльтер и т. д.

Он специализировался на поиске пропавших людей и убедился, что в большинстве случаев пропадают они по собственной воле. Эти потеряшки зачастую мнят себя бо́льшими хитрецами, чем они есть, и оставляют, как Мальчик-с-Пальчик, массу следов в дебрях французской администрации, как правило, не желая отказываться от многих ее выгод. Виноваль распутал большинство таких дел, отслеживая использование карты социального страхования пропавшего. Всегда в какой-то момент тот пытается что-то возместить.

Он рад, что не стал законченным циником, и именно для этого регулярно рассказывает о своих последних делах незнакомцам за стаканчиком, в сердце ночи. Такие рассказы помогают ему с этим жить, изгнать призраков из своего сознания и заново возродиться прозревшим и чистым от этой грязи.

– Прошу, прошу, – услышал Паоло, входя в квартиру, превращенную в офис. – Я Антуан Виноваль, директор агентства. Знакомьтесь, это Фанни, моя ассистентка.

Комната большая, залитая солнцем. Одна стена полностью занята папками, расставленными по цветам. Детектив совсем не похож на того, кого он представлял себе, пока ехал на мотоцикле. Ни лысины, ни брюшка, ни тяжелого дыхания и пятен пота под мышками. У него приветливая улыбка, тонкие черты и орлиный взгляд из-под длинных бровей, которые на миг кажутся Паоло нарисованными. Лет тридцать пять, может, сорок. На нем джинсы в обтяжку, мокасины Weston, твидовый пиджак поверх пастельно-желтой рубашки. Паоло думается, что эти глаза слишком уж ярко блестят, чтобы его визави был так прост, как говорит об этом его повадка игривого котенка. Шрам над левой бровью и татуировка на внутренней стороне правого запястья рассказывают иное.

Блондиночка с бирюзовыми глазами держится поодаль за спиной детектива. Ее очень облегающий костюм создает впечатление, что каждый миллиметр ткани под давлением, а внутри конфетка, столь же крепкая, сколь и сладкая. Кажется, ее формы готовы вырваться наружу, чтобы подышать свежим воздухом. Виноваль ждет, пока посетитель вновь обратит внимание на него, чтобы продолжить:

– Ваш звонок, кажется, очень кстати. Мой сыщик покинул меня в начале недели, а работы выше головы. Вы свободны прямо сейчас?

– В принципе да, но Пипо ничего не говорил мне о сыске, только об оплате счетов.

– Да, это тоже будет входить в ваши обязанности, но, когда я говорил с вашим дядей, я еще не знал, что мой сыщик решит переехать в Мюлуз. Так что пока я должен разобраться с неотложными делами, и не бойтесь, вам предстоит только элементарная слежка, ничего особо сложного. Неделя испытательного срока, пойдет? Через неделю подведем итог, вы решите, хотите ли остаться, а я – готов ли вас оставить.

– Сколько вы платите?

– Тридцать пять евро в час плюс расходы.

– Когда начинать?

– Вы свободны сейчас?

Паоло смотрит на часы.

– Пара часов есть.

– Идет, садитесь.

Они уселись по разные стороны стола.

– Начнете завтра утром. Дано: разведенная мать, которая хочет знать, что делает ее дочь, с тех пор как покинула родительский дом в день своего совершеннолетия. Это было три с лишним года назад. Родители друг с другом не разговаривают, а дочь редко дает о себе знать. Клиентка хочет выяснить, как и с кем она живет. Девчонка типа бунтарка, а у матери достало ума лишить ее содержания. Забавно она выглядит, эта дамочка, которая боится, что ее драгоценному чаду грозит нищета, и не отдает себе отчета в абсурдности ситуации. Короче, учитывая, что она совершеннолетняя, наблюдайте, фиксируйте, фотографируйте, докладывайте – и на этом все. Она незаконно проживает вместе с другими сквотерами, то ли панками, то ли хиппи, в квартире по адресу: улица Рокетт, восемь, первый этаж. Очевидно, не работает. Поступила в магистратуру по психологии в университете Париж-VII. Надо проверить, ходит ли она еще на занятия.

– Она не слишком молода для магистратуры?

– Кажется, у нее были льготы, узнайте, сохранились ли они. Родители, думаю, готовили ее к совсем другой карьере. Вот ее фотография, ее зовут Соня Креманс. Я договорился с хозяином перекусочной напротив, можете сидеть там, вам не будут задавать вопросов. Фанни даст вам телефон и фотоаппарат, все формальности уладьте с ней. Будьте на месте в семь тридцать.

– Нет проблем. А возможно ли получить небольшой аванс?

Виноваль, сухо усмехнувшись, встает.

– Знаешь, единственный аванс, который ты уже получил, – эта работа. До завтра.

3

Заскочив из агентства домой за гитарой, Паоло помчался на репетицию. Шала оборудовал у себя в подвале на улице Труа-Фрер музыкальный зал. В остальное время он собирает мотоциклы во дворе своего дома к вящему неудовольствию соседей. Но он регулярно оказывает им услуги, может починить все от автомобиля до стиральной машины, так что они смирились. В том, что касается шума, Шале повезло: ближайшие к подвалу соседи, известная всему кварталу парочка алкашей, свет божий видят только между полуднем и тремя часами.

Остальные участники группы уже пришли и курят первые косяки, развалившись на диване в гостиной. Это ритуал, надо перетереть, прежде чем спускаться в подвал. Решать проблемы всегда лучше сидя вокруг стола, чем на ногах в тесной комнатке. Эта истина не раз подтверждалась за время существования группы.

Мики, басист, сидя на софе, крутит в пальцах два листочка папиросной бумаги, смоченных слюной и склеенных буквой L. Этот здоровенный молчаливый метис, выпускающий из рук игровую консоль, только для того, чтобы взять бас-гитару Gibson Eb2 или свернуть косяк, редко дает себе труд вставить слово.

Гитаристов двое, Паоло и Крис, которого все зовут Ким, но никто не знает почему. Он сам рассказывает, что однажды мать ни с того ни с сего стала звать его так. Все в группе невольно думают, что это как-то связано с его биполярными склонностями. Молодой раздолбай, талантливый гитарист и не менее талантливый бузотер, Ким прямо-таки кровными узами связан с полицией. Единственный на памяти Паоло человек, у которого отобрали права, когда он беседовал, сидя на скамейке рядом со своим мотоциклом BMW R69s. Полицейских хлебом не корми, дай только к нему прицепиться, и он отвечает им тем же.

Шала поет вторым голосом с Паоло и играет на ударных. Он исполняет также роль менеджера. Это одна из особенностей их группы – два певца. Один на ударных, другой с гитарой. Благодаря вкусу к нестройным ритмическим фигурам, агрессивным звуковым построениям и длинным гипнотическим композициям на два голоса их довольно легко узнают на радикальных площадках парижского региона.

Тони, пятый в их компании, ни на чем не играет, он просто присутствует, но так же необходим, как остальные четверо. Он служит им шаманом, регулятором энергии и, сам того не замечая, разруливает их эго. Иногда он просто сидит на сцене со стаканом в руке, глядя, как неистовствуют его друзья, а то принимается танцевать рядом с ударной установкой, закрыв глаза. Если Тони не свободен, группа предпочитает не играть, он для них – кроличья лапка, подвешенная на поясе.

– И как тебе все-таки концерт «Антихриста»?

Все вспоминается ему разом, как и остаток вечера. Ну, конечно, группа девчонок и трансвеститов, белокурая певица и маленькая азиатка на ударных. Как он мог забыть? У него даже в животе заныло, до того это было здорово, он почти завидовал. А потом среди публики эта девушка в лохматом блондинистом парике и круглых очках. Он предпочел последовать за ней в туалет, не дождавшись окончания концерта.

Он вспоминает порошок на привинченном к стене держателе туалетной бумаги, вкус ее губ, теплый и сахаристый, себя на коленях на плиточном полу, свой нос, уткнувшийся в ее щель и ее трусики в руке, голубые трусики. А потом – Шалу, звонкую затрещину и девушку, которая, пошатываясь у раковины, говорит… «Кажется, ваш дружок в отрубе».

– Ну так как тебе?

– По-моему, это было недурно, очень даже недурно.

– Надо бы как-нибудь замутить концерт на пару, – добавляет Мики, не поднимая носа от консоли.

– Я тоже подумал, – кивает Шала. – Я этим займусь, вряд ли будут сложности.

Паоло встает.

– Пошли?

Вернувшись домой, Паоло забрал почту, вываливающуюся из почтового ящика. По шапке на конвертах он узнал несколько писем, отправленных из Мезон-Бланш. Положив гитару на диван, вскрыл конверты и начал читать.

Уже почти пять лет, как он поместил мать в психиатрическую лечебницу. Он ненавидит слова «поместить» и «психиатрическая». Его мать не опасна и не безумна, она просто глубоко несчастна. Это для него единственное приемлемое описание подтачивающего ее недуга, только так он может сказать о нем. Но никогда не говорит.

Он быстро понял, что с ней неладно, после смерти отца, сгоревшего от рака в неполных пятьдесят лет. У нее развился целый ряд фобий, с которыми она боролась, глотая таблетки. В разные дни она не могла выносить то толпу, то клещей, то лифты или животных и начала прямо-таки с одержимостью говорить о своих якобы дворянских титулах – Паоло так и не узнал, существовали ли они на самом деле. Целыми днями она проклинала Гарибальди, обвиняя его в том, что в пору объединения Италии он лишил семью ее покойного мужа титула виконтов Дзафферана – это имя будто бы досталось им от поселения на склонах Этны, над Катанией, где-то на востоке Сицилии.

– Все бандиты, коммунисты, завистники. И все им сходит с рук, да все им сходит с рук… – талдычила она и запиралась в своей комнате.

В последние месяцы она из нее практически не выходила. Приступы тревоги становились все острее, а фразы все бессмысленнее. Он слышал через дверь, как она говорила с отцом, сама задавала вопросы и сама отвечала.

Паоло проводил дома минимум времени, тягостная атмосфера распространялась в квартире, как яд, отравляя все, к чему она прикасалась. Он предпочитал бежать прочь, боясь, что и его накроет, шастать тенью в темных закоулках сумерек, теряться среди фасадов османовских зданий и в ночных барах, каждый вечер в другом. Поболтать ни о чем с белобрысым дылдой, который пьет пастис за пастисом и ненавидит весь мир. Посмотреть на блондиночку, потягивающую мохито в ожидании подруги. Побеседовать о татуировках с барменшей, которая скучает и улыбается только завсегдатаям. Что угодно, лишь бы не это чувство, наваливавшееся на него, стоило вставить ключ в замочную скважину. Он возвращался не раньше четырех утра и падал без сил на кровать, зная, что в этот час мать уже спит, оглушенная снотворным.

И всегда один и тот же сон:

Я иду по парапету.

Мои глаза устремлены на воду.

Вода серая, коричневая, мутная, пронизанная холодом и металлом.

Моя рука еще сжимает канат, он помогает мне удерживать равновесие лицом к ветру.

Луна стоит высоко, располосованная клочьями серых туч.

Пена внизу рассказывает истории о верховьях, о далях, о том, что говорится там, на вершинах гор. В этот час их не видно, больше не видно.

Надо дождаться дня.

Ткань моих брюк хлещет по ногам, щеки морщатся от силы ветра.

Я жду знака.

В этом доме никого нет.

Я жду знака.

Жду знака связи, высматриваю кого-то, кого-нибудь, жду, когда он свяжется со мной, чтобы я был, существовал в этом мире.

Я двигаюсь в этом пространстве, где живут мученик-отец и мутантка-мать, узница действия таблеток, и вижу их как сквозь туман.

А остальные сразу оказываются далеко.

Вне досягаемости.

И постоянное ожидание знака, чтобы кто-то узнал меня, высветил.

Чтобы я был, существовал.

Бродить по родительской квартире в поисках себя

в глазах матери, в глазах отца.

Той почвы, на которой я бы себя построил.

Начало долгого пути за пределы себя.

В сторону.

Это место я не занял, мне его никто не дал.

Не важно.

Так это было.

И он просыпался в поту.

Когда у матери диагностировали болезнь Альцгеймера, он, к стыду своему, почувствовал, как тяжесть свалилась с плеч. Может быть, хоть забвение облегчит ее муки. В это самое время хлынули денежные проблемы. Годы и годы она без всяких весомых причин брала ссуды, которые и не думала возвращать. Напоминания и предупреждения так и сыпались в почтовый ящик. Паоло пришлось решиться, поместив ее в лечебницу, продать родительскую квартиру, чтобы заплатить долги. На оставшиеся деньги он купил себе двухкомнатную квартирку на улице Дудовиль. Хоть крыша над головой будет.

В конвертах из клиники – только счета да краткие отчеты о динамике ее состояния, которой нет. Он кладет их к предыдущим, на дальний край стола.

4

В 7.25 он припарковал мотоцикл на площади Бастилии и направился по улице Рокетт к дому 8. Греческая забегаловка еще не открылась, он зашел в бар чуть подальше и заказал кофе.

Виноваль смотрит на новобранца, облокотившегося на стойку, и говорит себе, что Паоло очень недурен. Ничего общего с записными сердцеедами из парижских сливок. Среднего роста, довольно худенький, он окружен аурой осознанной беспечности, свойственной людям, всегда пребывающим в движении. У этого парня с черными напомаженными волосами, почти такими же черными глазами и впалыми щеками есть в глазах что-то женственное, взгляд удивительно насыщен, будто бы задумчив, и это выражение борется с грубоватой мордашкой пазолиниевской шпаны. Да, верное слово, мордашка. Ни красивая, ни уродливая, но достаточно своеобразная, чтобы задержать внимание.

– Люблю пунктуальных людей.

Паоло обернулся и узнал детектива поодаль у стойки.

– Самое главное в нашем деле – точность и незаметность. С точностью все как будто неплохо, а вот над незаметностью придется еще поработать. Забудь про мотоциклетные сапожки и яркий рокерский прикид. Я принес тебе ветровку на всякий случай, а завтра надень кроссовки, возможно, придется много ходить.

– ОК.

– Малышка обычно не выходит раньше десяти, но я предпочитаю ничего не оставлять на волю случая. Принцип – ты идешь за ней следом, всегда, куда бы она ни пошла. Если войдет в дом, постарайся узнать, в какую квартиру она поднялась и кто в ней живет. Никогда не смотри ей в глаза и фотографируй всех, с кем она заговорит, даже контролера в метро. Ее мать думает, что она, возможно, приторговывает наркотой. Выясни, чем она промышляет, и постарайся сразу не спалиться. Возьми ветровку, сможешь быстро изменить вид. Грек открывается через тридцать минут.

– Хорошо.

– Справишься?

– Да.

– И последнее. Будешь пить, обедать или еще что – всегда плати сразу, как сделаешь заказ.

– Почему это?

– Поверь, так лучше. Ладно, отчет по телефону каждый час, если будут сдвиги, а если нет, звони в конце дня. Заканчиваешь в семь, – заключает Виноваль и, одним глотком допив кофе, прощается.

Паоло смотрит на ветровку в своей руке.

– Блин, надеюсь, никто не увидит меня в ней.

На улице он надевает куртку, глядя сквозь витрину перекусочной, как суетятся официанты, готовясь к открытию. Войдя – первый клиент дня, – устраивается на банкетке точно напротив дома 8. Продавцы действительно в курсе, принимают его, очевидно, за легавого в засаде. Это фишка недели. А забегаловка-то скорее турецкая, а не греческая. Двое за стойкой то и дело поглядывают в его сторону. Взгляды одновременно доверчивые и подозрительные. С одной стороны, рады помочь стражам порядка, с другой, говорит подспудная тревога тех, кто знает, что полиция не всегда ведет себя героически. Он быстро понимает, что в его интересах оставить их в подвешенном состоянии и старательно молчать.

Первые два часа – нескончаемая череда трудового люда, заказывающего кебаб с жареной картошкой, шашлык с жареной картошкой, мясо-гриль с салатом и жареной картошкой, курицу-гриль с салатом и помидорами без лука… Какой соус? Он уже знает их наперечет: майонез, острый, горчица, белый, барбекю, кетчуп, самурайский… Напротив него висит над кассой постер с изображением какого-то средиземноморского пляжа на засаленной глянцевой бумаге.

Он едва не пропустил ее. Это было скорее впечатление, чем что-либо другое. Он увидел, как вышел панк с собакой, серой блохастой помесью. Его взгляд вернулся к постеру, потом, инстинктивно, снова к панку, остановившемуся, чтобы свернуть сигарету. Соня Креманс стояла прямо за ним. Глаза Паоло слегка сощурились при виде этой своеобразной девушки. Она выглядит старше, чем на фотографии, на улице год идет за два. Метр семьдесят, подвижная, цвет лица оливковый, черты резкие. Он наводит зум, чтобы разглядеть ее поближе, и снимает. У нее шрам под левым глазом, под углом к ее впалым щекам, и это придает ей несговорчивый вид, далекий от ангельского взгляда на фотографии в его кармане. Джинсы, кроссовки, куртка от адидасовского костюма, белая с красными полосами, и стрижка chelsea haircut[11]11
  Стиль стрижки, получивший название от его создателя, американского стилиста Челси Джеймса, вдохновленный панк-роком.


[Закрыть], усиливающая странность ее облика. Он не мог бы сказать, красивая она или просто необычная. Есть какая-то архаическая сила в ее манере двигаться, спокойно окидывая взглядом улицу, ничего примитивного, скорее что-то древнее.

Они идут вверх по улице к Опера-Бастий. Вот тут-то Паоло понял, почему следовало заплатить за чай с мятой сразу. Он кидается к кассе, где четверо рабочих в синих спецовках расплачиваются за сэндвичи и шутят с кассиром. Чувствуя спешку и нетерпение за своей спиной, они оборачиваются, вскинув четыре пары бровей домиком. Расслабившись, Паоло ждет своей очереди.

Он почти бежит по улице, молясь, чтобы они не сели в метро. Мелочи у него нет, билета тоже, а станция «Бастилия», он знает, узловая, где пересекаются как минимум три линии. Он видит их у входа в метро, где они побираются. Соня пристает к ранним туристам и торопящимся на работу служащим без особого успеха. Она неплохо смотрится, девушка из хорошей семьи в роли панкушки-сквотерши, поверить легко. Панк рядом с ней самый что ни на есть натуральный. Выбритый с одной стороны череп, засаленная парка французской армии, вся в анархистских наклейках и рисунках маркером, татуировки на руках и грязная кожа. Вид у него не злобный, просто безразличный ко всему окружающему. Паоло устраивается на углу переулка напротив и начинает щелкать фотоаппаратом.

Они проторчали там все утро и изрядную часть дня, по очереди сторожа собаку. Чтобы не рисковать потерять их еще раз, Паоло не решился отлучиться купить поесть и теперь умирает с голоду; время, кажется ему, совсем остановилось. Уже девять часов он торчит на этом углу. Ему осталось потерпеть два часа, и тут к ним подходит молодая женщина. Маленькая, темноволосая, округлости скрыты под темным пальто, черно-фиолетовый макияж, дырявые джинсы и поношенные кроссовки. Она выглядит моложе, чем Соня «Челси-герл», ее взгляд неуловим, скользит с одного на другое, ни на чем не задерживаясь. С полчаса они пьют пиво, которое принесла малютка, и курят сигареты, потом начинают собираться. Соня идет во главе группки в сторону улицы Риволи. Он следует за ними, и ему кажется, что она, на миг обернувшись, посмотрела на него. Метнувшись вправо, он отстает, ничего страшного, нагонит их позже, лишь бы не засекли с первой же слежки. Он отправляет Виновалю фотографии, отчитывается в последний раз за день и уходит, как и было условлено, в 19 часов.

Он так и ходит по кругу всю неделю с небольшими вариациями. Иногда они идут к станции метро «Вольтер» и побираются у карусели. В хорошую погоду отправляются еще дальше, к кладбищу Пер-Лашез, и устраиваются у входа, ближайшего к могиле Джима Моррисона, где больше всего туристов. Малютка, как называет ее Паоло, приходит к ним не каждый день. Иногда присоединяется четвертый, молодой парень с африканской стрижкой, в синтетических футболках в обтяг. Он никогда не остается с ними больше часа и всегда под вечер. Из чего Паоло заключил, что у него, в отличие от остальных, должно быть, есть постоянная работа.

Сегодня пятница, и программа, похоже, изменилась. Девушки вышли из подъезда одни ровно в 18 часов. Они оставили дома парку и дырявые кроссовки, определенно решив одеться более изысканно. Наблюдая за ними, он понимает, что этот вечер не похож на другие; не сказать, что они элегантны, но явно оделись «на выход». Он поспешно звонит Виновалю спросить, уходить ли ему или последовать за ними, тот просит продолжать слежку.

Несмотря на девять часов утомительного ожидания, он рад встряхнуться. Эта игра его забавляет. Они идут по улице Рокетт к площади Вольтера; он держится на почтительном расстоянии, лавируя между прохожими и стараясь никому не смотреть в глаза. Идет и улыбается.

– Блин, в кино ходить не надо с такой работенкой!

Террасы переполнены. На столиках кружки пива сменили кофе, уже слышится смех, разговоры все громче. Именно этот час выбрал мусоровоз, чтобы выехать на улицу, разом остановив все движение. Воцаряется веселый кавардак Бастилии by night, пахнет панини и пиццей «Четыре сыра». Компания готов побирается у магазина «Naturalia», видно, что делают они это скорее для проформы, не обращая никакого внимания на вереницу прохожих.

Он идет за девушками до улицы Фоли-Реньо. Они остановились у дома 52, набрали код, который явно знают наизусть, и вошли в подъезд. Начинается дождь. Паоло укрылся под козырьком бара напротив.

Он ждет, когда кто-нибудь войдет в подъезд, чтобы последовать за ним, но никого нет. Через час, не меньше, девушки выходят, смеясь, садятся в ожидающее у подъезда такси и исчезают. Паоло не успел сориентироваться и смотрел на эту сцену, как в кино, пассивно, словно загипнотизированный этой дверью, с которой так долго не сводил глаз, боясь их упустить.

Припарковавшись возле дома, он почувствовал, что на тротуаре кто-то есть и быстро приближается к нему. От первого удара уклонился инстинктивно, это умение отточено долгими часами тренировок. Почти десять лет он занимается китайским боксом в спортзале на улице Фонтен, где тренируется большинство вышибал с Пигаль. Он не показывался там уже несколько недель, но рефлекс сработал. Второго и третьего, однако, избежать не удалось, и вот он лежит, сбитый с ног. Над ним навис склонившийся к нему Фарид Мусауи: есть разговор. Паоло запросто мог бы врезать ему, но он знает, что от этого будет только хуже.

– Паоло, ты оборзел, парень, ты же нас знаешь. Ты к кому пришел бабок клянчить, а? Мы тебе Почта-банк или что? Вчера мы тебя ждали, и позавчера, и третьего дня. Ты же знаешь, как мы тяжелы на подъем, просто звереем…

– Я знаю, я сглупил. Мне нечего сказать. Если я скажу, что собирался зайти завтра, вы мне не поверите, но это правда.

– А почему бы нам тебе не поверить? – фыркает Карим Мусауи, улыбаясь брату. – Мы должны сомневаться в твоем слове?

– Я нашел работу, и платят мне раз в неделю, зарплата завтра, и я принесу вам часть долга вечерком. Думаю, смогу выплатить все в две, максимум три недели.

– Ты должен нам уже не 5000 евро, а 5100, с процентами, и это мы еще добрые. Если через две недели не расплатишься, придется тебе потратиться на дантиста. А пока мне нужна гарантия, что ты не смоешься до завтра.

Фарид Мусауи поворачивается к мотоциклу, ищет ключ зажигания и понимает, что у этой модели его нет. Есть только «гвоздь» от фары, как называют его байкеры. Металлический стержень длиной три-четыре сантиметра с черным пластмассовым колпачком, который включает контакт, если воткнуть его в гнездо над фарой.

Он вытаскивает гвоздь за колпачок и кладет его в карман.

– Если не явишься завтра, заберу его.

Братья медленно удаляются в сторону бульвара Орнано, уже говоря о своем.

Паоло познакомился с Мусауи через их кузена Ахмеда, друга детства, это плюс. Все четверо долго занимались боксом в одном клубе, но потом братья бросили тренировки, предпочитая заниматься «делами» – их слова. А Ахмед и Паоло и сейчас, десять лет спустя, надевают перчатки вечером по понедельникам и четвергам.

Дождавшись, когда они скроются за углом улицы, он сходил за вторым гвоздем, который держит дома – они стандартные, – и перегнал мотоцикл. К счастью, братьям не пришло в голову забрать ключи от замка блокировки руля.