Текст книги "Меня зовут Бёрди"

5

Уже десять дней Паоло следит за каждым шагом девчонки. Все тот же замкнутый круг: она побирается на окрестных площадях, ест греческие сэндвичи на скамейках, пьет крепкое, больше восьми градусов, пиво из больших банок и раз в три-четыре дня бывает на улице Фоли-Реньо. Во второй раз он сумел проникнуть в дом, придержав дверь перед молодой мамашей с коляской. Пробежавшись по этажам, угадал по звукам, что они на третьем, за правой дверью. На почтовом ящике значилось «Sérum Édition». Ничего больше ему узнать не удалось.

Виноваль как будто доволен его работой, и первая зарплата отправилась прямиком в карманы братьев Мусауи, это их успокоит на несколько дней. Получив для начала почти 1000 евро за неделю, Паоло знает, что не сможет расплатиться так быстро, как обещал, но регулярный приток наличности наверняка отчасти умиротворит его кредиторов. Такими темпами он даже сможет, пожалуй, купить себе новый усилитель, да и гитару, почему бы нет. Хоть Виноваль и предупреждал, что объем работы не гарантирован, ему плевать, сейчас он при деньгах, и жизнь прекрасна.

Сегодня вечером, в пятницу, во избежание любых неожиданностей, он припарковал мотоцикл на маленькой площади в конце улицы Фоли-Реньо. Улицы вновь заполняются людьми, бары выплеснулись на тротуары. С приходом весны столица оживает. Ей хочется потянуться, раскинуть затекшие за зиму ноги, потоптать асфальт, на долгие недели осиротевший. Ночь, черная ли, белая, еще не покончила с Парижем, столица просто изменила вкусы, переместилась под носом у парижан к другим эрогенным зонам. Когда власть берут сумерки, ее истинные любовники выдвигаются на уровни зыбкой серости. Танцы до упаду. Возбужденные тени. Квантовая хореография. Диджеи из стрип-клубов на Пигаль, ужинающие в 6 часов утра в фальшиво модных и подлинно кокаиновых заведениях на Елисейских Полях, выплевывающих пачками пьяных женщин в такси с тонированными стеклами, и просто лоботрясы, ошивающиеся у башен на авеню Криме, – все занимаются любовью в ночи, стоит только проклюнуться лету.

Как и на прошлой неделе, девушки вышли при параде и направляются в сторону кладбища Пер-Лашез, а он следует за ними на расстоянии. Несколько раз за неделю Паоло видел, как Соня озиралась, и кожей чувствовал, что ее взгляд скользит по нему. Он говорит себе, что от злоупотребления кофе и дорожек кокаина, принятых вчера с Шалой, у него, наверное, разыгралась паранойя.

С тех пор как он рассказал остальным участникам группы о своем новом занятии и однажды вечером пришел после слежки на репетицию, не переодевшись, дружки не упускают случая всячески над ним поиздеваться. Он сам дал им повод, и они вовсю этим пользуются.

– Вы пришли снять показания счетчика?

– А в португальца ты переодевался?

– Сколько мы вам должны за суши?

Паоло понимает, что это надолго, но не обижается, они ведь не со зла.

Он берет висевший на мотоцикле шлем и отключает противоугонное устройство, чтобы среагировать быстро, если что. На мобильный начинают сыпаться эсэмэски.

«Антихрист играет сегодня в сквоте на авеню Сент-Уан. Мы с Тони идем, ты с нами?» – пишет Шала.

«В котором часу? Еще пасу панкушек».

«Скажи им, пусть тоже приходят… Девочки ничего?»

«В котором часу?» – нервничает Паоло, он боится упустить девушек.

«Не бухти, в 22. До них будет другой коллективчик, по-моему, чудной. Выпьем аперитив в «Крикуй», сегодня гуляш в подарок».

«Чудной» – это слово Шала употребляет, когда не может чего-то понять. Будь то чувство, ситуация или, как сейчас, музыкальная группа. Это стало его семантическим мультитулом, на все случаи жизни.

«ОК, посмотрим, сообщу вам».

«Кстати!»

«Ну?»

«Можно заказать к устрицам еще фунт креветок?»

«…»

«Знаешь, ты меня реально возбуждаешь в этом пальтишке, хочется долго тебя иметь на палубе траулера…»

«Иди на хер!»

«Ха-ха-ха… Брось, старина, я рад за тебя, что ты нашел работенку!»

Паоло не дает себе труда ответить, уж если посыпались колкости, надо закругляться, не то это затянется на всю ночь.

«Пока, жирдяй!»

Девушки выходят из дома, их ждет такси. Он наготове, убирает телефон, и Моника газует, стоит только нажать на стартер.

Моникой он окрестил свой мотоцикл. Он всем им дает женские имена, но только после «боевого крещения» – первой аварии. У него была Мадлен, «хонда СХ 500», хорошая клячонка, которую он разобрал по винтику, а потом перекрасил в матово-черный цвет с белой полосой по центру бака. Он окрестил ее, после того как снес дверь и крыло «рено клио» на бульваре Мажента. Была Жози и такси, вырулившее из-за поворота в неподходящий момент в Вилетанёзе, «ямаха SR 500», серая с голубым, чересчур капризная на его вкус. Она закончила свой путь в лесу Фонтенбло, когда мотор заглох декабрьской ночью. Возвращался он автостопом. Мотоцикл, наверно, еще там. Была Клаудия, «веспа GS 125» 1966 года. Она перевернулась на перекрестке у Порт-Шомон, и в тот раз он был совсем один. После концерта с чересчур обильными возлияниями плохо оценил соотношение скорости и траектории. Байк и гитара, висевшая у него на спине, не пострадали, чего не скажешь о его левом колене. Клаудия исчезла однажды июльским утром перед мэрией V округа. Виновный не мог знать, что Паоло метит все свои мотоциклы, как и гитары. И если только он не разобрал ее по винтику, узнал бы с закрытыми глазами. И самое обидное, что это произошло в шикарном квартале. В Гут-д’Ор никто ни разу не притронулся к его машинам. Вот и верь после этого штампам. Такси катит по площади Аббес.

Всю жизнь его будто магнитом тянет на эту площадь, он всегда сюда возвращается. Здесь он протирал штаны на школьных скамьях и в окрестных скверах. Улица Орсель, Фуатье, Ивонн-ле-Так, сквер Аббес, Сакре-Кёр. Это было еще до того, как квартал превратился в зону благоустройства в сердце Монмартра, где все заполонили вывески сетевой парфюмерии и кафе. Давно уже этот уголок стал запретным для тех, кто пожаловал его дворянством. Портосы, Эспеньоны, Ритали, Ренуа, Ребе, как величали друг друга те, с кем он вырос, разлетелись на все четыре стороны. Кто вернулся на историческую родину, кто переехал в пригород, а кто и сел. Только один человек сохранил свою квартиру здесь – Шала. Он унаследовал ее от бабушки, сербской эмигрантки, сорок лет проработавшей на побегушках в ткацкой мастерской на улице Шапп. Так что у Паоло есть повод еще наведываться в эти места.

Такси остановилось перед «Констанс» на улице Равиньян. Он не был здесь после смерти отца. Сюда, как большинство сицилийцев квартала, доросших до этих столиков, его старик приходил перекинуться в картишки воскресными вечерами. Паоло знал, что заведение стало ночным баром, но никогда не испытывал желания зайти, не его это, здесь территория «хозяина».

Он ждет; девушки входят в бар, помедлив у витрины бутика «Корпус-Кристи» несколькими метрами ниже. Улица Равиньян одна из самых крутых на Монмартре. Он вспоминает, как видел в детстве малолитражку, на три четверти въехавшую в витрину булочной, на месте которой теперь построили театр Аббес.

– Паоло! Паоло!

Он быстро оборачивается посмотреть, кто его зовет. Только не бросаться в глаза. Это большой Туртурро из XVII округа, он давно пошел по кривой дорожке. Подобных типов Паоло знает полно, но редко бывает, чтобы парень так упорно жил нищей и неправедной жизнью, как это делает Туртурро, такого поневоле зауважаешь. За отдаленное сходство с американским актером Джоном Туртурро к нему прилипло это прозвище, и никто не знает, как его по-настоящему зовут. С полудня пятницы до утра понедельника можно с почти стопроцентной вероятностью застать его где-то, где жизнь ускоряется и праздник выходит из берегов. Немаловажное качество – у него всегда есть кое-что на продажу.

Паоло нагнал его, прежде чем он успел позвать снова.

– Вау, Паоло, редкий гость. Что здесь забыл?… А как рок-н-ролл, путем?

Они входят, бар битком набит, и парень, вооруженный айпадом, строит из себя диджея, пытаясь разогреть зал низкопробной танцевальной музычкой, какую гонят метрами.

Великан орет ему в ухо:

– Послушай это, класс! А ты у нас когда напишешь что-нибудь этакое, что пойдет на ура?

Такие речи всегда действуют Паоло на нервы. Если дать себе мало-мальский труд вдуматься в подтекст вопросов, которые задают ему люди, напрашивается вывод, что быть музыкантом во Франции можно скорее по глупости и легкомыслию, чем по каким-либо иным причинам.

– Ты что здесь забы-ы-ыл? – повторяет Туртурро, пытаясь перекричать музыку.

– Пришел трахнуть твою сестру, вот он я!

– Что? Ни хрена не слышу? Ты ищешь сестру?

– Я говорю, здесь пахнет потом!

– Да ну? Я не чувствую!

Скулы великана морщатся в улыбке, зрачков не разглядеть, и по лицу видно, что он под кайфом едва ли не с полудня.

Две девушки присоединились к «африканцу» и какой-то парочке, которую Паоло еще не видел. Он достает телефон и снимает новеньких.

– Хочешь заторчать? У меня есть кокс и еще одна штука, типа амфетамина, только что из Лондона привезли, мозг выносит не по-де-е-етски!

– Не, не надо. Я вообще-то ненадолго.

– Пошли, я угощаю. Скажешь потом, как тебе.

Туртурро тащит Паоло за собой и, рассекая толпу своей шкафоподобной фигурой, пробирается к туалетам. Девушкам только что подали коктейли, они едва приступили к своим мохито, время есть, и он имеет законное право на перерыв.

– Эта борода в клетчатой рубахе малость подождет, – говорит Туртурро, оттирая студента, уже взявшегося было за ручку двери.

Они входят в крошечный туалет. Стены покрыты граффити и стикерами с изображениями музыкальных групп. Пол, выкрашенный в канареечно-желтый цвет, режет глаза. Великан достает из кармана цилиндрический позолоченный футлярчик, меньше тюбика губной помады, и отвинчивает круглую крышку. Изнутри к ней прикреплена перпендикулярно маленькая позолоченная ложечка. Туртурро посмеивается.

– Класс, а? Это мне досталось от деда. Спасибочки, дедуля, обожаю традиции!

Он зачерпывает достаточное количество для дорожки, вдыхает одной ноздрей и повторяет операцию с другой.

Потом протягивает наркотик Паоло, и тот делает то же самое.

– У меня вот еще что есть, если хочешь, – показывает он содержимое коробочки из-под таблеток от кашля. – Экстази и эти новые голубенькие. Типа спидов, но очень специфическая штука, волосы дыбом ставит и укладку мозгов делает на халяву. Ну, то есть на халяву… Нейроны свои потом лучше не пересчитывать, многих точно недосчитаешься…

Он смотрит на Паоло и, кажется, наконец фокусирует взгляд.

– Это что у тебя за новый прикид? Имидж свой ищешь? По-моему, пока ты его потерял! – фыркает он. – В новом стиле куртёшка?

Они закуривают по сигарете, и тут кто-то начинает колотить в дверь.

– Две минуты, мы недотрахались! – ревет великан.

Их распирает смех, порошок уже действует.

В такие моменты словно вспышка ослепляет начинающего сыщика, и возникает чувство, что его жизнь – черновик, и только, черновик ремейка «Страха и ненависти в Лас-Вегасе». Жалкий набросок чего-то, уж точно не окончательная версия. Жизнь в стиле рок, но на стадии черновика. Как запись чужого хита в исполнении начинающей группы, дрянной mp3 на экспорт, незавершенный опытный образец… Не будь он под кайфом, точно навалился бы депрессняк.

Они бросают окурки в унитаз и выходят. Очередь у двери выросла, Паоло понимает, что время внутри течет иначе. Они заказывают в баре две кружки пива.

Парочка ушла, на смену ей пришел какой-то тип, он сидит напротив девушек, рядом с парнем с африканской башкой. Судя по хореографии тел за столом, это знакомый, но не друг. Он высокий, худой, светловолосый, в очочках в металлической оправе. Куртка, футболка, джинсы и мокасины. Классическая элегантность его стиля не вяжется с агрессивной позой: бюст аж нависает над серединой низкого столика. Девушки инстинктивно откинулись на банкетке, сохраняя дистанцию. Разговор, однако, выглядит вполне мирным, и парень явно старается вовсю, в чем-то убеждая аудиторию.

Порошок подействовал, кайф словлен. Паоло завис на девушках, а Туртурро орет ему в ухо, рассказывая о каникулах в Испании, о передозах и бабах, в которых не петрит ни шиша. Лицо великана то расплывается в глуповатой улыбке, то выражает всепоглощающий ужас, в зависимости от темы, а поскольку тему он меняет каждые восемь секунд, непрестанные гримасы уморительны. Паоло приходит в голову, что он чем-то похож на шведского повара из «Маппет-шоу», – интересно, может, у него, как у куклы из передачи, лицо пенопластовое? Чтобы проверить свою догадку, он с силой тянет его за щеку, отчего словесный понос толкача разом прекращается.

– Ты что? – рычит великан.

– Извини, меня занесло.

Он видит краем глаза, что девушки встали, и поспешно прощается:

– Мне пора, старик, спасибо за угощение!

– Нет проблем, ты знаешь, где меня найти, если припрет!

Группка уходит пешком. Поставив мотоцикл на прикол, он следует за ними по улицам Дюрантен, Турлак и дальше вниз, к кварталу Ла-Фурш. Эти улицы – все равно что вены, по ним течет кровь, которая его взрастила, он мог бы пройти по ним с закрытыми глазами.

Его захлестывает тревога. Девушки направляются прямиком к сквоту на авеню Сент-Уан. Удача или невезение? Прежде всего намечающиеся проблемы, если учесть, сколько знакомых он рискует там встретить. «И никак нельзя идти туда в таком прикиде…»

6

Бывший гараж расположен на авеню Сент-Уан. Это место обнаружили несколько месяцев назад «Code-breakers», хип-хоп-группа из крайне левых, специализировавшаяся на открытии сквотов в пустующих муниципальных помещениях. По прошествии периода, называемого «подводным», когда помещение присваивается со всей возможной скрытностью, они подали в ближайший комиссариат заявление, необходимое, чтобы оттянуть зачистку. За этим последовали первые концерты и выставки.

По понедельникам здесь можно потанцевать под трэп-музыку, пройти мастер-класс лепки из папье-маше вечером во вторник и четверг, поучаствовать в собрании последних оставшихся на планете сталинистов. Над входом написали краской из баллончика: «Фашистам и танцорам зумбы вход воспрещен».

Гараж располагается на трех подземных уровнях, и освещенность обратно пропорциональна глубине. Минус третий быстро прославился свальным грехом и потреблением всякого рода запрещенных веществ. Случаются там и менее забавные вещи, но группа считает делом чести, чтобы все зоны сквота были safe, и всегда оставляет одного-двух членов на этаже во время мероприятий, открытых для публики.

Как он и предчувствовал, девушки направляются прямо к входу в гараж. Паоло медлит, догадываясь, что они, как и небольшая толпа, уже ожидающая у дверей, пришли послушать концерт «Антихриста», нойз-рок-группы[12]12
  Нойз-рок – музыкальный жанр, стиль рок-музыки, относящийся к экспериментальным и альтернативным ее ветвям; возник в 1980-е годы как более авангардное и радикальное ответвление панк-рока.


[Закрыть], как мало кто владеющей в качестве творческого арсенала воплями, фидбэком, поэтическим речитативом и алюминиевыми гитарами. Состоящее исключительно из девушек и транссексуалов, их шоу провоцирует хореографический хаос. Нина, солистка, обладает настоящей харизмой, девчонка – высший класс. Уроженка Австрии, она никоим образом не пытается соблазнять, просто хватает вас за кишки и прикладывает о стену. Генри Роллинз в теле татуированной Барби. Имя свое они позаимствовали из датской оперы Руда Ланггора, написанной как пророчество гибели мира и предупреждение против эгоизма и самонадеянности. Они исполняют прелюдию к ней перед каждым концертом.

Он закурил и, скомкав ветровку, сунул ее под машину чуть выше по проспекту. К счастью, девушки не задержались снаружи, можно расслабиться. Он ищет знакомое лицо. Действие кокаина кончилось, во рту вязко, и, как всегда, уже хочется добавить.

Не успел он докурить сигарету, как появились Шала, Тони и Лорен, негритяночка, с которой Тони регулярно спит. Их связывает не любовь, но что-то около. Она раза в четыре живее, чем будет когда-либо Тони, это читается в ее глазах. Безысходный тупик их связи она могла бы описать тремя фразами, но ей плевать, и Паоло это нравится. Она точно знает, на каком она свете и кто этот парень, который орет на неком подобии японского, повиснув на ее руке.

Они пересекают выставку на первом этаже, где вывешены пробы пера поэтического стрит-арта. Высокий кудрявый блондин жестикулирует перед картинами, силясь объяснить группке вокруг него, что да, действительно, эти радикальные полотна бесценны и революционны. Лорен, явно в отличной форме, бросает ему на ходу, что, мол, «утренние какашки Кита Харинга наверняка выглядят лучше». Паоло задается вопросом, почему иные артисты из кожи вон лезут, чтобы переделать то, что уже есть, уже кем-то сделано, не как дань уважения или знак принадлежности к школе, но претендуя на новизну. Они спускаются на подземный уровень.

Минус первый куда привлекательнее. Перед сценой уже наблюдается плотное скопление желающих послушать группу, открывающую концерт, старый дуэт, электрическое колесо и laptop. Музыка – нечто среднее между этно-дабстепом и чем-то вроде средневекового electro-prog, в общем, не пойми что. Музыканты свое дело знают, и публика уже пустилась в немыслимые средневековые танцы. Паоло заказал пиво, ища глазами группку с девушками.

Он засек сначала возвышающуюся над всеми африканскую шевелюру. Они пьют, ожидая концерта, у самой сцены. Когда его взгляд наткнулся на Соню-Челси, ему показалось, что она смотрит на него или, по крайней мере, в его сторону. Отвернувшись, он завязал разговор с Лорен.

Через полчаса дуэт закончил свою программу, а Лорен вернулась в объятия Тони. Публика рассеивается по залу во избежание обезвоживания, следующая группа уже располагается на сцене.

Уже собираясь было пройтись по залу, Паоло почувствовал чью-то руку на своем плече. Он оборачивается – перед ним Соня, черные глаза смотрят пронзительно, тело напряжено. Она хмурится, словно хочет разобраться, что к чему, отчего выгибается в улыбке шрам под глазом, и смотрит оценивающе. Тон сухой, резкий.

– Долго еще будут продолжаться твои танцы?

– Что такое, какие танцы?

– Послушай, если хочешь совет, кончай надо мной издеваться. Ты выбрал не тот день и не тот объект, так что лучше объяснись.

– …

– Что-то очень часто я тебя вижу то тут, то там, всегда поблизости. Это уже многовато, чтобы быть просто случайностью. И, кстати, ты правильно сделал, что снял ветровку, ты в ней так же незаметен, как дерьмо в кропильнице. Ну, что за дела? Ты легавый?… Нет, на легавого не похож.

– Откуда тебе знать? Может, я легавый, непохожий на легавого.

Она отворачивается и хочет уйти, но он удерживает ее за руку. Она вырывает ее резким движением.

– Не смей меня трогать. Ясно?

– Извини… Я работаю на Бастилии и, да, засек, как ты ошиваешься у метро с дружками.

– Ты кто? Чертов псих, любитель подсматривать за девушками издалека? Это твоя проблема?

– У меня нет проблем, просто я был там, ты тоже, вот и все. И здесь мы встретились тоже случайно, я пришел с друзьями, вон они, послушать концерт.

Она косится на группку, еще не решив, верить ему или нет.

– Это, по крайней мере, говорит о том, что вкусы у тебя не самые дерьмовые, в плане музыки, я имею в виду…

– Меня зовут Паоло, а тебя?

– Не твое дело!

– Эй! Спокойствие, я не псих и не маньяк, просто парень, который положил на тебя глаз, вот и все.

Она хочет ответить резкостью, но в последний момент удерживает готовые сорваться с языка слова.

– … Соня… Но все зовут меня Берди[13]13
  Прозвище образовано от английского слова bird – птица.


[Закрыть].

– Берди? Неплохо! Знаешь, странно, с тех пор как я приметил тебя на Бастилии, у меня такое чувство, будто мы знакомы, чудно, правда?

– А… ты думаешь? Мне так не кажется.

Именно эту минуту выбрала Нина, солистка «Антихриста», чтобы издать свой первый вопль в микрофон. Толпа приходит в движение, устремившись к сцене, и уносит от него Челси-Соню, ставшую Берди.

Концерт подобен звуковому землетрясению, проносящемуся по залу из конца в конец. Музыка проста и агрессивна донельзя, слова отскакивают от стен и бьют наотмашь. Нина поет о девушке в психиатрической больнице, о сексуальных обломах и трансгендерной любви, о том, что мы можем быть и деспотами, и рабами. Она излагает городские драмы, глядя зрителю в глаза. Публика входит в транс на добрый час, тела сталкиваются, как будто ищут друг друга и друг от друга бегут, бешеный слэм на грани истерии. Два фаната, прилипшие к самой сцене, почти весь концерт плюют в певицу, а та улыбается им: еще. Закончив последний номер, она падает прямо на них сапожками Doc Martens вперед, тут же начинается общая свалка, и посреди зала растет куча-мала. Оставшиеся на сцене музыкантши продолжают играть. Когда Нина снова выбирается на подмостки, с раскрасневшимся от адреналина и сутолоки лицом, из ее разорванного платья вываливается левая грудь. Она запевает последнюю песню в хаосе фидбэка, а ударница тем временем перепрыгивает через установку, опрокинув ее, и тарелки бьются об пол с оглушительным звоном. А она знай себе лупит по ним палочками изнутри так, что щепки летят. Публика чувствует, что сегодня возможно все, нет ни границ, ни пределов, и слияние полное, никому не хочется, чтобы это кончилось. Платье Нины свисает теперь, открывая пупок, она поднимает руки, объявляя конец боевых действий. Можно прочесть вертикальную татуировку вдоль ее ребер: Too drunk to fuck.

Когда квартет уходит со сцены, потная и ошалевшая публика начинает рассеиваться. Некоторые так и стоят в прострации, загипнотизированные силой звука, не веря, что это кончилось.

Паоло ищет глазами Берди, но не видит ее в толпе. Наверное, оно и к лучшему, чтобы не иссяк открывшийся источник евро. Было бы слишком глупо спалиться сейчас. Дно все дальше, может быть, скоро он вынырнет. Тони и остальные зовут его, направляясь к выходу. Зал почти пуст, но вдруг у самой сцены образуется небольшая толпа. Паоло подходит и видит человека на полу. Молодой парень лет двадцати лежит неподвижно среди раздавленных стаканчиков из-под пива.

* * *

Элена проснулась поздно. Рядом с ней спит Артур, обняв руками подушку. Когда он спит, ему можно дать лет десять. Она обожает смотреть на него спящего. Они легли под утро. Ночь была бурной и насыщенной, ром тек рекой, праздновали день рождения Клер. Они веселились как никогда, и все тело у нее ломит.

Ей безумно понравился концерт «Антихриста», она просто кожей чувствовала эти звуки. Дури было навалом всю ночь, чего только не перепробовали. Она выбирается из постели. «Ну мы дали!» – думает она, увидев в зеркале потеки туши на своих щеках, – и падает замертво. Встав помочиться, Артур нашел ее на полу, голую и холодную, уже под вечер.

* * *

Сильви никогда не встанет, сколько бы ни звала ее мать к семейному обеду.

– Я тебя ни к чему не принуждаю, об одном прошу – в воскресенье изволь садиться с нами за стол, и мне бы хотелось… – кричит она с кухонным полотенцем в руке, входя в комнату. Дочь лежит на кровати, одетая, с лиловыми губами. Мать сразу понимает, что это не макияж. Ее мозг разлетается вдребезги.

* * *

Симон сел в свое клубное кресло напротив французского окна. Над небоскребами квартала Дефанс встает рассвет, в утреннем солнце они выглядят сияющей Вавилонской башней, рубиновым букетом в стиле хай-тек. Он поставил диск Арво Пярта, зажег мирровую палочку и налил в кружку обжигающе горячий чай. Sweet tchaï, дивный чай. Отпив глоток, он расслабляется. Смерть застигнет его посреди Silentium. Завтра вечером Феликс, его бывший, зайдя за своими вещами, найдет его сидящим в кресле с закрытыми глазами. Диск так и играл нон-стоп.

* * *

Патрулируя улицы, муниципальная полиция Курбевуа обнаружила Яна, на коленях, с членом в руке, в луже мочи. Упираясь лбом в стену автостоянки, он, казалось, молился. Очевидно, он пробыл там несколько часов.