Текст книги "Новые забавы и веселые разговоры"

Филипп де Виньель
Сто новых новелл[31]31
  Книга, над которой автор работал в 1505–1515 годах, несколько веков оставалась неопубликованной. Американский исследователь Ч. Ливингстон публиковал из нее отдельные новеллы в различных научных изданиях в 1923–1938 годах. Полностью сборник опубликован в 1972 году: Philippe de Vigneulles. Les Cent nouvelles nouvelles / Editées par Ch. Livingston. Genève, 1972. Перевод выполнен по этому изданию.


[Закрыть]

Новелла 30-я,
повествующая о том, как некий сержант из Меца исповедовался в монастыре кордельеров,[32]32
  Кордельеры – монахи одного из самых распространенных нищенствующих орденов (другое название – францисканцы), основанного Франциском Ассизским в 1209 г. Кордельеры ходили нередко босиком и подпоясывали рясы простой веревкой (откуда и название).


[Закрыть] как он затаил злобу против монаха, наложившего на него епитимью, и как впоследствии сумел ему отплатить

Немало историй о людях простых и бесхитростных было уже рассказано мною: о женщине, что снимала мерку с мужниных башмаков, о купеческом сыне, торговавшем требухой, и много других. На сей же раз вы услышите новеллу совсем иного толка: в ней будет говориться об одном злом и хитром сержанте. Этот сержант, о котором я поведу здесь речь, жил в Меце и, как я слышал от людей порядочных и достойных доверия, был человеком злобным и желчным и слыл подлецом и хитрецом.

Случилось как-то, что ему пришло на ум благочестивое желание исповедаться – уж не знаю, по случаю ли пасхи или рождества. Словом, отправился он в монастырь кордельеров и обратился к одному тамошнему монаху, а тот, будучи наслышан о его поступках и злом нраве, знал, что он за птица; сержант же думал, что ему о нем ничего не известно, иначе нипочем бы сюда не явился. Итак, сержант попросил принять у него исповедь, святой отец согласился и пошел, как положено, в исповедальню. Сержант опустился перед ним на колени, прочитал Benedicite[33]33
  Benediciie – «благословите» (лат.), начало многих католических молитв.


[Закрыть] и принялся каяться, да так хитро, что перебирал мелкие грешки и проступки, а настоящие пороки обходил молчанием. В общем, то была исповедь Лиса,[34]34
  Намек на один из эпизодов средневекового французского «Романа о Лисе» (конец XII – начало XIII в.), яркого памятника сатирической литературы, где под видом мира животных изображена феодальная действительность.


[Закрыть] который кается в том, что толкнул ненароком курицу Русетту, а о том, что сожрал ее – молчок.

Точно так же поступал наш сержант: о тяжких грехах не заикался, а в пустяках винился. Больше всего корил он себя и опасался гнева божьего из-за чрезмерного пристрастия к мясному. Самое же преступное его деяние заключалось якобы в том, что, проходя как-то мимо дома, где жарилось мясо, он не утерпел и понюхал. И вдыхал этот аромат с таким вожделением, что, верно, оскорбил всевышнего и теперь считал себя достойным вечного проклятия и уповал лишь на милосердие господне. Монах выслушал перечень всех этих ничтожных прегрешений, каковые, вместе взятые, и одного греха не стоили, и спросил, не припомнит ли сержант за собой чего-нибудь еще, тот сказал, что больше ничего нет. Все же монах, зная, что за ним водится, настаивал и назвал несколько тягчайших грехов, в которых, как ему было известно, тот был повинен, но сержант отрекся не моргнув глазом. Видя этакую его наглость, монах и говорит, что, понюхав жаркое, он-де тяжко оскорбил бога и что, даже не будь этого, уже одно его пристрастие к мясному – большой грех, который должно искупить, и в самом деле наложил на него епитимью, да такую строгую, что сержант оторопел. За услаждение мясным духом получил он такую же, если не большую, кару, чем если бы исповедался во всех грехах, в коих был на деле виновен. Понятно, что сержант был немало раздосадован, однако виду не подал и, приняв отпущение, встал с колен и пошел восвояси. Предписанную епитимью он, как говорят, выполнил, но обиды не простил, затаил злобу против монаха и ждал случая отомстить.

В скором времени этот самый монах поехал читать проповедь в одно селение, где в тот день освящалась церковь и устраивалось празднество. Происходило сие во владениях некоего дворянина из Меца, который был в дружбе с нашим сержантом. Его-то этот дворянин и пригласил с собою вместе на праздник – он уже много раз убеждался, что сержанта, которого к тому же знали как любимца сеньора, народ боится и слушается больше, чем его самого.

Время было летнее, день стоял погожий, и вот, когда церемония и праздник подошли к концу, сержанту припала охота прогуляться. Проходя мимо одного сада, он увидел лошадь, привязанную к стволу дерева недоуздком да щипавшую траву, а рядом начиналось большое пшеничное поле. Длина привязи была такова, что позволяла лошади отходить довольно далеко от дерева и кружить вокруг него, подходя же к краю поля, она вытягивала шею и принюхивалась, словно была не прочь полакомиться пшеничкой, кабы могла. Однако, как ни близко, но ей было не дотянуться.

Сержант осведомился у местных жителей, чья это лошадь, и услыхал в ответ, что ее хозяин – святой отец, читавший проповедь нынче в церкви, он-то и привязал ее пастись. Узнав, что лошадь принадлежит тому монаху, сержант возрадовался – самого монаха он приметил и раньше, но не знал, что у него была с собой лошадь. Тут-то и решил он отомстить за строгую епитимью, что наложил на него некогда брат-кордельер. Зная наперед, что местные судьи ни в чем ему перечить не станут – тому порукой его короткое знакомство с сеньором, он отвязал лошадь и отвел ее к ратуше, в особое помещение для скота, замеченного в потраве.

Когда святой отец пришел за своей лошадью, он не нашел ее на месте. Удивился он и стал расспрашивать, не знает ли кто, куда она делась, и ему сказали, что сержант из Меца взял его лошадь и отвел к судье, потому что застал ее за потравой пшеницы. Услышав это, бедняга монах изумился: ему казалось, что лошадь была надежно привязана и что никак не могло случиться, чтобы она забрела в поле, а о епитимье, которую он когда-то наложил на сержанта, он уж давно позабыл. Уверенный в своей правоте, он отправился в суд, жалуясь, что сержант увел его лошадь ни за что, ибо она была привязана и пшеницы не портила. Призвали сержанта, и он подтвердил свое обвинение: он-де застал лошадь на месте преступления, увел ее на законном основании и требует, чтобы хозяин уплатил штраф. Монах же отпирался, говоря, что его притесняют незаконно и что никакого ущерба не причинено. «Ну и что же, – говорит на это сержант, – все равно того, что она делала, достаточно, чтобы я арестовал ее, и, повторись это еще раз, я бы поступил так же». – «Что же такого она делала, – спросил святой отец, – что вы забрали ее?» – «Что делала? Вытягивала шею, нюхала пшеницу и явно хотела ее отведать, только привязь ей и помешала». – «Боже мой! – воскликнул святой отец. – Да какой же, скажите на милость, ущерб причинила моя лошадь, пусть даже она и хотела наесться пшеницы, но ведь она ее не тронула!» – «Хватит того, – говорит сержант, – что она ее нюхала и хотела съесть, ибо намерение приравнивается к деянию». – «Да где вы слыхали о таком законе?» – «У вас на исповеди, святой отец, – отвечает сержант. – Ведь наложили же вы на меня тяжкую епитимью только за то, что я понюхал жаркое, сказав, что пожелать и сделать – это одно и то же, так вот, если хотите получить свою лошадь, платите штраф, иначе она будет наказана по всей строгости».

Тут монах понял злобный и коварный умысел сержанта, понял и то, что положение безвыходное, ибо среди Судан не было никого, кто бы осмелился возразить сержанту, а вздумай он жаловаться – все равно окажется не прав, – Пришлось ему согласиться на штраф и выложить столько, сколько сержанту вздумалось назначить. Да и что ему оставалось делать: из двух зол выбирают меньшее! Уплатив штраф, он сел на свею лошадь и поскорее поехал в монастырь, да еще рад был, что хоть так отделался. Что ж, с иными людьми лучше вовсе не связываться, как говорится, не буди лиха, пока лихо спит.

Новелла 37-я,
повествующая о двух сборщиках пожертвовании из Меца, о баснях, которые они плели добрым людям, и о прочих их проделках

Все, что будет сейчас, вам на потеху, рассказано в этой новелле о двух бравых сборщиках пожертвований, произошло не так давно в нашем славном, хранимом господом городе Меце и его окрестностях. Каждому у нас известно, что в 1497 году город посетил метр Жеан Клере,[35]35
  Жеан Клере. – Этот персонаж действительно существовал и был довольно известным проповедником на рубеже XV и XVI вв.; Филипп упоминает его в своей «Хронике», где указывает, что тот проповедовал в Меце между 1495 и 1502 гг.


[Закрыть] или, как другие называют его, брат Жеан Клере, монах из ордена Проповедников;[36]36
  Орден Проповедников – один из монашеских орденов, основной обязанностью членов которого была проповедническая деятельность.


[Закрыть] весь тот год проповедовал он в Меце, особенно же много – в Великий и Рождественский пост, наведывался он к нам и в последующие годы, проезжая по провинциям, и я сам видел и слушал его. Проповеди его славились своей силой, на них собиралось обычно столько людей, что в церкви не умещалась и половина, и многие должны были уйти ни с чем.

Но вот что особенно важно для нашей истории: большинство слушавших метра Жеана Клере находили его проповеди превосходными, однако ж так думали не все, а дело было в том, что уж очень часто и сурово порицал он сборщиков пожертвований, за то что они дурачат людей, наживаются на торговле индульгенциями и реликвиями и вообще на чем только могут; обзывал их при всем честном народе ворами – словом, так бранил этих сборщиков, что все они – а в Меце их было немало – не слишком его жаловали. Он же велел верующим ничего им не давать и не слушать их россказни, потому что все они просто-напросто гнусные обманщики. И речи его были так убедительны, что вскоре сборщикам уже не удавалось получить ни гроша, мало того – стоило им начать проповедовать, как все или почти все, кто был в церкви, вставали и расходились, не желая их слушать. Несчастных попрошаек ни во что не ставили и шарахались от них, как от фальшивых денег, так что многим из них, особенно же тем, кто был не слишком горазд врать да болтать, пришлось худо. Но находились такие мастера своего дела, которым все было нипочем, и, что бы метр Жеан Клере ни сказал и ни сделал против них, они ухитрялись все переврать по-своему, всех обратить в свою веру, а кого не могли обмануть, тех обставлял!» по-другому, о чем и пойдет у нас сейчас речь. Были в Меце среди прочих сборщиков двое приятелей и, как говорится, товарищей по оружию, одного звали мессир Жеан Жорж, другого – не знаю как, и оба были весьма искусны в краснобайстве и надувательстве.

Вот что, к примеру, проделал названный мессир Жеан Жорж в одной деревне, расположенной недалеко от Меца, на пути в Сент-Барб, куда он пришел проповедовать. Обойдя уже много мест и убедившись, что везде подают очень скудно, – так подействовали на тамошних жителей наставления метра Жеана Клере, – он задумал переиначить его слова, и вот что из этого вышло. Едва только он взошел на кафедру и завел свои уговоры, как почувствовал, ч о здешние прихожане помнят слова метра Жеана Клере о его собратьях, и заговорил иначе; «Я не собираюсь, дети моя, задерживать вас понапрасну, но знайте: все вы закоренелые безбожники, если уж такие умелые проповедники, как метр Жеан Клере и многие другие, коих множество побывало в здешних местах, и те не смогли наставить вас на путь добродетели. Видно, не зря благочестивый метр Жеан Клере называл нас ворами и лгунами! А знаете ли вы, почему он называл нас лгунами? Да потому, что мы имеем обыкновение, благословив весь народ в церкви, начинать проповедь такими словами, как «добрые люди», или «честной народ», или «праведные христиане», а ведь это ложь, всякий знает, что людей добрых и праведных днем с огнем Не сыщешь! Вот и выходит, что мы лгуны, это и имеет в виду метр Жеан Клере, а иные понимают его слова превратно. А что, по-вашему, подразумевает он, когда называет нас ворами? Он и тут прав: ведь мы обкрадываем дьявола. Мы похищаем у него обреченные и проклятые души, вырывая их из его лап и передавая в руки Господа – такова сила молитв и добрых дел, к которым мы вас побуждаем и которыми вы обязаны только нам; так же способствуем мы спасению от власти дьявола душ ваших усопших близких, ибо благочестивые дела, подаяния и пожертвования, к которым опять-таки мы вас призываем, вызволяют их из ада. Стало быть, истинно говорит метр Жеан Клере, когда называет нас лгунами и ворами: мы и впрямь лжем, именуя вас добрыми и праведными людьми. Так уясните же смысл его слов, и да послужат они вашему исправлению, дабы вы заслужили себе прощение и облегчили участь ваших усопших близких, и да будет угодно Богу, чтобы впредь не обвиняли нас во лжи за то, что мы зовем вас добрыми людьми».

Мессир Жеан Жорж присочинил еще много таких же нелепых, но выгодных для себя басен, каковые я для краткости опускаю. Случилось так, что в церкви было несколько жителей Меца, которые слышали все эти его речи – проповедник же этого не знал – и после рассказали об этом повсюду, и все, слушая их, покатывались со смеху; когда же это дошло до самого мессира Жеана Жоржа, он ничуть не смутился и, если при нем заговаривали об этом случае, смеялся вместе с другими.

Послушайте теперь, что говорил его приятель, который в то время собирал пожертвования именем Пресвятой Богоматери Овернской и развешивал перед дверями церквей индульгенции, написанные или напечатанные на больших бумажных листах. Как-то в воскресенье, недели через три-четыре после того, как произнес свою проповедь мессир Жеан Жорж, этот его собрат явился в церковь прихода Святого Симплиция в Меце и, зная заранее, что не успеет он раскрыть рта, как все покинут церковь и разойдутся, он решил сразу сказать или сделать нечто такое, что удержало бы их, – и затея его удалась. Едва ступив на кафедру, он наспех сотворил крестное знамение и произнес, как подобает «In nomine Patris et Filii»[37]37
  Во имя отца и сына (лат.).


[Закрыть] и так далее. И тут же прибавил: «Добрые люди и праведные христиане! Заклинаю вас страстями Господними, если есть среди вас а этом храме проклятые еретики и еретички, колдуны и колдуньи, ведуны и ведьмы, пусть не оскверняют своим присутствием проповедь Божьего слова, которую я сейчас начну, и не медля выйдут вон». Вслед за этим приступил он к проповеди, лживой от первого до последнего слова. Те, кто прежде намеревался выйти из церкви, теперь только озирались по сторонам и не осмеливались сделать и шагу прочь из страха, как бы их не приняли за колдунов да ведунов. Все только диву давались: нашел же, хитрец, что сказать!

Однако оказался среди прихожан некий почтенный человек, у которого в тот день была свадьба, так что он должен был немедленно уйти, чтобы не опоздать на венчание, назначенное в другом приходе. Вот он-то первым встал и вышел из церкви, и как только он ступил за порог, за ним следом устремились еще десятка три, не меньше, прихожан, которые и раньше хотели уйти, да только никто из них не решался сделать это первым, чтобы не прослыть еретиком. За ними потянулись и другие, а из тех, кто остался, отнюдь не все подошли с пожертвованиями к святым дарам. Так что, когда бедняга сборщик расплатился с кюре и старостой, ему осталось всего каких-нибудь шесть денье. Сгреб он свои гроши и с досады отшвырнул их прочь. Нечего и говорить, как над ним потешались! А сколько насмешек пришлось ему еще вытерпеть, чуть только он вышел за церковную ограду, где его поджидали самые почтенные и уважаемые прихожане. Ну и обласкали же они его, как только не честили: и негодяем, и мошенником, за то что объявляет еретиками честных людей, если они не хотят слушать его проповедь, – словом, так его отчитали, что он ушел пристыженный, глядя в землю, и уж больше сюда не показывался.

А в следующее воскресенье с ним вышло вот что. На этот раз он собирался проповедовать в деревне и измышлял новую каверзу: ведь просто удержать прихожан в церкви, как он сделал в приходе Святого Симплиция, – это лишь полдела, надо еще, чтобы они внесли пожертвования. Наконец он придумал такой способ принудить к этому прихожан, что, будь они хитрее хитрого, и то бы не отвертелись. Вот проповедник взошел на кафедру и первым делом принялся превозносить свои заслуги – кто не знает, как это у них делается! – и стал настойчиво увещевать, чтобы все покупали его хваленые индульгенции, вступали в братство добрых дел и радели о спасении самих себя, своих жен, детей и душ своих усопших благодетелей, и чтобы все подошли облобызать реликвии. «Эти реликвии, – говорил он, – имеют чудодейственную силу, дарованную им Богоматерью Овернской, каковая приходится сестрой Богоматери Ошской[38]38
  Богоматерь Ошская – весьма чтимое изображение Богоматери в соборе города Ош (департамент Жер).


[Закрыть] и Богоматери Рабасской,[39]39
  Богоматерь Рабасская – изображение Богоматери в небольшой церкви деревни Рабас, недалеко от Меца.


[Закрыть] и все три творят чудеса». Он знал, что тамошние жители особенно чтят Богоматерь Ошскую и Богоматерь Рабасскую, потому так и сказал. «Итак, подходите, во имя Божие, и ведите ваших малых деток облобызать сии святые реликвии, как пристало добрым христианам, – продолжал он, – но только заклинаю вас страстями Господними, если кто из вас знает про себя, что он колдун или колдунья, ведун или ведьма, еретик или еретичка, пусть не пытается подступиться и прикоснуться к реликвиям, не приносит пожертвований, не вступает в братство, ибо, клянусь, человек, запятнавший себя подобными грехами, как бы силен он ни был, не сможет приблизиться к реликвиям, чтобы облобызать их и принести пожертвование – такова святая сила девы Марии Овернской, во имя которой я собираю подаяние». Так закончил он свою проповедь, и посмотрели бы вы, как прихожане, отпихивая друг друга, ринулись к святым реликвиям, стремясь коснуться и облобызать их, и все до единого: мужчины и женщины, старые и малые – подходили к проповеднику с щедрыми пожертвованиями. И понятно, – каждый боялся, как бы его не сочли колдуном, еретиком или еще каким пособником дьявола, если он останется на месте. А иные боялись, что не смогут протолкаться к реликвиям, и тогда о них подумают то, чего на самом деле не было. Так длинный язык помог нашему проповеднику собрать денег больше, чем в страстную неделю, и на эти денежки они с мессиром Жеаном Жоржем вволю попировали, радуясь ловкой проделке.

Но и сам мессир Жеан Жорж, как вы сейчас услышите, не отстал от приятеля. Как-то раз, спустя месяц или чуть больше, отправился он проповедовать в одну деревню, расположенную примерно в пяти лье от Меца, и так как путь был далекий, он вышел из города в субботу и к вечеру добрался до места, с тем чтобы там заночевать, а в воскресенье утром начать проповедь. На ночлег он расположился у местного кабатчика, а у того была красивая жена, известная своим легкомыслием. И вот, когда мессир Жеан Жорж с хозяйкой сидели за ужином и болтали о том о сем, она заговорила о сборщиках-попрошайках и со смехом спросила, что ему нужно в их деревне. «Бог свидетель, вам здесь делать нечего. Мы, – говорит, – отлично обходимся без попрошаек. Нам и так есть куда девать денежки». – «Что же, – говорит мессир Жеан Жорж, – значит, вы ничего не пожертвуете?» – «Я-то? – говорит хозяйка. – Вот вам крест, будь у меня столько золота, сколько вмещает эта комната, я и тогда не дала бы вам ни денье, потому что вы все лгуны и воры». – «А по-моему, вы заблуждаетесь», – говорит сборщик. «Вот еще! – возразила женщина. – Это истинная правда!» – «Как бы то ни было, – говорит он, – завтра я буду у вас проповедовать и собирать пожертвования во имя святого монсеньора Жерара Тульского,[40]40
  Жерар Тульский – почитаемое изображение св. Жерара в соборе лотарингского города Туля.


[Закрыть] исцеляющего от чумы. Так вот, бьюсь об заклад, что вы подойдете облобызать реликвии». – «Я?» – «Вот увидите!» – «Как бы не так, – говорит хозяйка. – Ставлю золотой флорин, что вы меня не заставите; как бы вы ни надрывались, не пойду, и все тут!» – «Еще как пойдете, – говорит мессир Жеан Жорж, – ставлю столько же, что пойдете, если только будете на своем месте в церкви все время проповеди и не уйдете до тех пор, пока нe начнется лобызание реликвий». – «Пусть так, – говорит хозяйка, – я согласна». Заключили они пари по всем правилам, записали условия, передали два флорина верному человеку и, не тратя больше слов, разошлись спать.

На другое утро в час мессы мессир Жеан Жорж уже был в церкви. Когда подошло время проповеди, он поднялся на кафедру и давай молоть языком, расписывать чудеса и милости святого Жерара. «Всем вам, добрый люд христианский, – говорил он, – ведомо, что чума издавна опустошала наши края, как опустошает и ныне. Блаженный святой Жерар наделен силой изгонять мор из здешних мест, ибо он властен над ним в Лотарингии, Германии и соседних странах, как монсеньор святой Себастьян – в Ломбардии и прилежащих землях, а святой Антоний – во Франции, Вьенне[41]41
  Вьенн – старинная французская «земля» на западе страны с такими городами, как Пуатье и Лимож.


[Закрыть] и в других местах. И учтите, святой Себастьян помогает только в Ломбардии, а святой Антоний – только во Франции. Для спасения же здешних земель Господь послал святого Жерара, чьи реликвии я вам принес и теперь предлагаю вам всем, от мала до велика, благоговейно приблизиться к ним и принести свои пожертвования. Вы станете членами его братства и обретете его заступничество, но прежде хочу предупредить вас об одной вещи. Слушайте же меня все! Прошу и заклинаю страстями Господними, если есть здесь в церкви хоть одна Женщина, которая нарушила супружеский долг, пусть не приближается к реликвиям, не прикасается к ним и не приносит пожертвования, ибо святость этих реликвий столь велика, что прикосновение к ним было бы для такой жены не благочестивым, а греховным деянием. Повторяю же, если есть здесь женщина, замеченная в подобном богопротивном деле и если она знает за собой вину и скверну, пусть не подходит».

Этими словами завершил он свою проповедь. А сказано это было ради его вчерашней хозяйки, чтобы заставить ее подойти и принести пожертвование, ведь как раз о ней и ходили толки, будто она наставляет рога мужу. Она же, услыхав такое, поняла, что придется ей либо потерять флорин, либо навлечь на себя еще больше упреков и еще подкрепить злую молву тем, что она осталась на месте. Хорошенько подумав, она рассудила, что уж лучше проиграть флорин, чем быть навсегда опозоренной, тем паче что все остальные женщины потянулись к реликвиям. Пошла и она, да еще постаралась протиснуться вперед, чтобы не оказаться среди последних. А уж проповедник, глядя на нее, был рад-радешенек и крепился изо всех сил, чтобы не рассмеяться в голос. Получил-таки он тот флорин, что был поставлен в заклад. Ну а когда об этой истории стало известно, сколько было смеху и как только не потешались над бедной женщиной!

Теперь вы знаете, как изворачивались наши сборщики пожертвований после обличений брата Жеана Клере. Дай бог, чтобы не явились к нам после них еще и другие, похуже прежних.