Текст книги "Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Перекрестная биография"

Глава 7
Ницше, Бергсон, Спиноза: триада для виталистской философии

Ницше сыграл фундаментальную роль в формализации философских позиций Делёза. Он применяет к Ницше ту же процедуру интерпретации, что и к остальным. Сначала нужно выявить ошибку, неправильную интерпретацию вечного возвращения как возвращения того же самого по циклическому закону. Затем вместе с другими Делёз вносит свой вклад в то, чтобы извлечь из забвения критическую, едкую, прогрессистскую способность мысли Ницше, которая до сих пор применялась преимущественно в реакционной, элитистской перспективе. Наконец, он извлекает из Ницше свой главный концепт различия как результата освобождения воли к власти.

Как хорошо показал германист Жак Ле Ридер, рецепция Ницше во Франции, пришедшаяся в основном на довоенную эпоху, была очень консервативной. Совсем иначе он будет воспринят во время Второй мировой войны в небольшом кружке, сложившемся вокруг Марселя Море, в котором, как мы уже писали, вращается и пока еще совсем юный Делёз. В этот кружок входят Жорж Батай, Жан Валь, Жан Ипполит. Они дадут совершенно иное прочтение Ницше. К этому следует добавить влияние Кангилема, который в диссертации, защищенной в 1943 году («Опыт о некоторых проблемах, касающихся нормального и патологического»), отвергает любое эволюционистское видение непрерывного прогресса разума и противопоставляет ему ницшеанскую точку зрения. Делёз, в частности, находит в ней переформулированное определение воли к власти как «витальной нормативности», жизни как акта творения или учреждения новых норм.

В 1946 году образуется Французское общество изучения Ницше, которое просуществует до 1965 года. Оно ставит перед собой цель «безо всяких политических целей или прозелитистских намерений внести вклад в изучение мысли Ницше, переведенной из плана тенденциозной пропаганды в план понимающей объективности и умеренной критики»[487]487
  Prospectus de la Société française d’études nietzschéennes, цит. по: Jacques Le Rider, Nietzsche en France. De la fin du XIXe siècle au temps présent, Paris: PUF, 1999, p. 185.


[Закрыть]. Делёз становится одним из активных членов этого общества, в котором председательствует Жан Валь, посвятивший Ницше два курса лекций в 1958–1959 и в 1960–1961 годах[488]488
  Jean Wahl, La Pensée philosophique de Nietzsche des années 1885–1888, Paris: La Sorbonne, CDU, 1959; Jean Wahl, L’Avant-dernière pensée de Nietzsche, Paris: La Sorbonne, CDU, 1961.


[Закрыть]. Хотя важная работа по переводу, изданию и интерпретации продолжается на протяжении 1950-х годов, по случаю пятидесятилетия со дня смерти Ницше, отмечавшегося в 1950 году, общество публикует сборник, подводящий промежуточные итоги[489]489
  Nietzsche, 1844–1900. Études et témoignages du cinquantenaire, Paris: éd. Martin Flinker, 1950.


[Закрыть]. Кроме того, был запущен важный проект по изданию полного собрания сочинений Ницше, руководить которым поручено Жилю Делёзу и Морису де Гандийяку. Это означает, что книга Делёза «Ницше и философия», опубликованная в 1962 году, в некотором роде становится кульминацией возвращения интереса и обновления в исследованиях Ницше[490]490
  Жиль Делёз, Ницше и философия, Москва: Ad Marginem, 2003.


[Закрыть]. Однако читатель сразу замечает новаторство положений этой книги и взгляда, который она предлагает.

Делёз не довольствуется тем, чтобы извлечь на свет вместе с Ницше философский массив, покрытый слоями последующих комментариев, исказивших его посыл. Он изначально придает своей книге полемический запал, нацеленный против гегелевской диалектики, чтобы показать, насколько теории Ницше были направлены против всей истории философии. Философия Ницше, которую Поль Рикёр называл «философией подозрения», действует «ударами молота», разворачивая концепты смысла и ценности, отодвигающие на второй план вопрос об истине. Ницше ратует за специфический подход, который он называет «генеалогическим», никак не связанный с суждением о ценностях: «Генеалогия сразу имеет в виду и ценность источника, и источник ценностей»[491]491
  Там же, с. 36.


[Закрыть]. В силу этого Ницше противостоит любой абсолютизации ценностей. Смысл феноменальности всегда в том, чтобы вступать в связь с разными точками зрения, которые являются носителями ценностей, с активными силами, образующими их динамику. Именно эту игру сил философия должна обнаружить в том, что Делёз называет «симптоматологией» или «семиологией»[492]492
  Жиль Делёз, Ницше и философия, с. 37.


[Закрыть]. Эта переоценка смысла не должна привести к замыканию в герменевтике ради поисков предположительно утраченного, скрытого или стертого изначального смысла. Смысл в понимании Ницше не возникает из резервуара уже наличного, а является эффектом, законы производства которого необходимо обнаружить. История феномена – прежде всего история сил, которые захватывали его и модифицировали его значение.

Ставя акцент на аффирмативном стиле, на «да», Делёз представляет Ницше как антипода Гегеля, как анти-диалектика. Уже Кангилем сильно поколебал гегелевский континуизм. Делёз продолжает и радикализует его критику Гегеля, ставя под сомнение его понятия отрицания и противоречия, заводящие философию в тупик, поскольку она остается заложницей первичной тождественности, для которой отрицание становится только лишь дубликатом. Здесь Делёз развивает концепт, который будет стоять в центре его диссертации и красной нитью пройдет через все его творчество: концепт различия. Философия воли будет утверждать различие, и именно этот «дифференциал» Делёз стремится подчеркнуть в философии Ницше. Христианской культуре рессентимента и виновности Ницше противопоставляет суверенного индивида, свободного от морали, «человека, имеющего право обещать»[493]493
  Фридрих Ницше, «Генеалогия морали», Собр. соч. в 5 т., Москва: Азбука, 2011, т. 5, с.53.


[Закрыть]. Ницше видит в этом высшую форму ответственности. Здесь, как водится, Делёз, как он говорит, делает «ребенка за спиной» у философа, и трансформирует этот урок в прославление человека, освободившегося от морали и потому безответственного: «Безответственность – благороднейшая и прекраснейшая тайна Ницше»[494]494
  Жиль Делёз, Ницше и философия, с. 71.


[Закрыть].

Полюсу реактивности противопоставляется полюс активности, воли к власти. Это противопоставление может дойти до фигуры сверхчеловека, которой посвящена IV книга «Так говорил Заратустра». Но и здесь тоталитарная или просто консервативная инструментализация философии Ницше опирается на ошибку в интерпретации понятия сверхчеловека, которое у Ницше никак не связано с восхвалением любой власти над другими людьми. Сверхчеловек стремится не столько превратить реакцию в действие, сколько преобразовать отрицание в утверждение. Для Ницше утверждение – само бытие, к которому должно стремиться человечество. Такое прочтение Ницше, очевидно, берет свое начало у Спинозы, еще одного источника виталистской философии Делёза.

Что касается вечного возвращения, то делезовская интерпретация полностью порывает с тем смыслом, который до сих пор приписывался учению Ницше. Наперекор идее, что все, что производится, возвращается в циклическом движении, Делёз видит в вечном возвращении результат отбора сильнейшего, уничтожения слабых: «Оно превращает волю в нечто целостное. превращает воление в творение, оно составляет уравнение ‘хотеть = творить’»[495]495
  Там же, с. 155.


[Закрыть]. Возвращаются только различия, поэтому это возвращение не того же самого, а иного.

Из чтения Ницше возникает новая задача философии, которая больше не должна довольствоваться тем, чтобы быть простым отражением своего времени, но должна смело вступать на пути радикализации критики этого времени, чтобы несвоевременным, неактуальным характером своих вопросов заставить выйти на поверхность творческие силы. Нужно придерживаться метода «драматизации». Он состоит в том, чтобы изменить метод вопрошания: с традиционного вопроса метафизики «Что есть?» на другой вопрос – «Кто?», чтобы раскрыть силы, действующие внутри изучаемого явления. То есть концепт должен быть соотнесен с волением с таким прицелом, чтобы передать конкретный жизненный универсум. Философия, таким образом, отдаляется от своего платонического источника, оставляя в стороне вопрос о сущности (что такое справедливость? что такое прекрасное?), который вводит дуалистическую концепцию, противопоставляющую сущность явления его видимости. Этот «метод драматизации», тематизированный Делёзом в 1967 году[496]496
  Gilles Deleuze, «La méthode de dramatisation», Bulletin de la Sociétéfrançaise de philosophie, № 3, juill.-sept. 1967, p. 89–118; переиздано в: L’Île déserte et autres textes, p. 131–162.


[Закрыть] уже не применительно к Ницше, открывает возможности типологии, оценивающей силы с точки зрения их активности или реактивности. Он добавляется к симптоматологии, интерпретирующей явления, исходя из сил, которые их производят, и к генеалогии, оценивающей силы по степени их воли к власти, то есть это философия, выполняющая тройную функцию: художественную благодаря типологии, клиническую благодаря симптоматологии и законодательную благодаря генеалогии.

Жан Валь, которому принадлежит главная заслуга в возвращении интереса к Ницше, пишет пространную рецензию на книгу Делёза в Revue de métaphysique et de morale: он признает, что это замечательная книга, которую можно поставить в один ряд с лучшими исследованиями по теме. Однако хотя Валь называет практикуемый Делёзом метод чтения «оригинальным», он несколько дистанцируется от полемического тона, главной мишенью которого становится Гегель, списывая его на «чувство своеобразного рессентимента»[497]497
  Jean Wahl, «Nietzsche et la philosophie», Revue de métaphysique et de morale, № 3, 1963, p. 353.


[Закрыть]. Он считает, что по целому ряду пунктов Ницше не так далек от Гегеля. Признавая, что страницы, посвященные диалектике, одни из лучших в книге, Валь, не отрицающий необходимости критического подхода к Гегелю, тем не менее считает упреки, адресованные ему Делёзом, столь же поверхностными, что и у современного марксизма. Зато Валь хвалит заключительную часть книги, посвященную «новому образу мысли» и продолжающую Ницше в том отношении, что в ней Делёз настаивает: мыслью должны завладеть какие-то силы, чтобы снова сделать ее активной и творческой. Однако, по мнению Валя, интерпретация Делёза все равно несет в себе опасность: «Сколь бы интересной и глубокой ни была эта интерпретация, перед нами две опасности или же два затруднения: трудность, связанная с тем, чтобы заставить полностью исчезнуть негативность, и другая трудность, происходящая от того, что позитивность может и появиться в ожидаемом объеме»[498]498
  Ibid., p. 373.


[Закрыть].

После публикации книги Делёз организует коллоквиум по Ницше, который проходит в аббатстве Ройомон 4–8 июля 1964 года. Он передает Жану Валю и Марциалю Геру свой список приглашенных[499]499
  В письме, которое Делёз отправляет Жану Валю, датируемом 6 июня 1963 года, он предлагает пригласить 11 выступающих: от Франции – Бофре или Полена, Деле, Фуко или Лапланша, Габриэля Марселя, Жана Валя; от Германии – Хайдеггера, Финка, Лёвита; от Швейцарии – Старобинского, Ханса Барта, от Италии – Ваттимо.


[Закрыть]. Как подчеркивает Давид Лапужад, это единственное коллективное мероприятие, которое организовал Делёз. То, что ради Ницше он смог преодолеть свою ненависть к конференциям, указывает на важность, которую он придает обновлению в ницшеведении. Именно на этом коллоквиуме Мишель Фуко предложит для обсуждения свою идею сближения трех «учителей сомнения» – Ницше, Фрейда и Маркса[500]500
  Michel Foucault, «Nietzsche, Freud, Marx», Cahiers de Royaumont, №VI, Paris: Minuit, 1967; переиздано в: Dits et écrits, tome I, Paris: Gallimard, 1994, p. 564–579.


[Закрыть].

По обычаю Делёз как организатор должен выступить с заключительным словом, в котором подводятся основные итоги[501]501
  Gilles Deleuze, «Conclusions sur la Volonté de puissance et l’éternel retour», Cahiers de Royaumont, № VI, Nietzsche, Paris: Minuit, 1967, p. 275–287; переиздано в: L’Île déserte et autres textes, p. 163–177.


[Закрыть]. Он подчеркивает, что критическое издание произведений Ницше пока еще находится в зачаточном состоянии, что дает простор всевозможным глупым домыслам, и задается вопросом о том, должно ли безумие, в которое впал Ницше в конце жизни, восприниматься как часть его философского творчества. Но главная причина неясностей в прочтении произведений Ницше, на которую указывает Делёз, – методологического порядка. Она связана с тем, что смысл у Ницше не однозначен, он не привязан к тому, на что указывает: «Любая интерпретация – всегда интерпретация интерпретации, до бесконечности. На место логики приходят топология и типология» [502]502
  Ibid., p. 165.


[Закрыть] . Понятие ценности трансформирует поиски истины: разъединив истинное и ложное, нужно отправиться на поиск более глубокой инстанции, инстанции воли к власти.

В 1965 году Делёз посвящает Ницше еще одну книгу, выходящую в рамках серии введений в философию[503]503
  Жиль Делёз, Ницше. Москва: Machina, 2010. Эта книга выходит в серии «Философы» и включает в себя рассказ о жизни автора, краткое описание его философии, словарь персонажей Ницше и, самое главное, антологию отрывков из его произведений.


[Закрыть]. В ней он демонстрирует поразительное единство мышления и жизни у Ницше, возникающее в динамике утверждения своей сингулярности. Это экзистенциальное единство укоренено в досократической традиции, но оно прежде всего несет в себе огромный потенциал для обновления всей истории философии. Оно предвосхищает будущее философии благодаря своему новаторскому стилю, добавляющему к классическому корпусу философских текстов стихи и афоризмы, ставшие излюбленными инструментами интерпретации.

Два года спустя Делёз и Фуко напишут вместе введение к полному собранию сочинений Ницше[504]504
  Gilles Deleuze, Michel Foucault, «Introduction générale», Œuvres philosophiques complètes de Nietzsche, Gallimard, 1967, tome V, Le Gai Savoir, hors-texte, p. I–IV; переиздано в: Michel Foucault, Dits et écrits, tome I, p. 561–564.


[Закрыть]. Они включают свое издание в традицию систематического исследования и публикации архивов в хронологическом порядке, предпринятых итальянцами Джорджо Колли и Мадзино Монтинари. Они также выражают желание исправить через возвращение к текстам многочисленные искажения и затемнения, внесенные сестрой Ницше Элизабет, превратившейся в авторитарного распорядителя наследия и санкционировавшей образ Ницше-антисемита и предшественника фашизма: «Самый настоящий анти-Ницше»[505]505
  Gilles Deleuze, Michel Foucault, «Introduction generale», см.: Michel Foucault, Dits et écrits, tome I, p. 561.


[Закрыть]. В этом «возвращении к….» Делёз и Фуко также предлагают публике нового Ницше: «„Проклятые мыслители“ узнаются по трем особенностям: резко оборвавшееся творчество, родственники, которые слишком много на себя берут и препятствуют посмертным публикациям, книга-тайна, что-то вроде „Книги“, секреты которой можно разгадывать бесконечно»[506]506
  Ibid., p. 561.


[Закрыть].

Объясняя свою позицию по случаю выхода полного собрания сочинений, Делёз связывает возвращение к Ницше с открытием заново несвоевременности, а значит и истории как поднятия на поверхность нового, неожиданного: дело происходит накануне событий мая 1968 года[507]507
  Gilles Deleuze, «L’éclat de rire de Nietzsche», entretien avec Guy Dumur, Le Nouvel Observateur, 5 avril 1967; переиздано в: L’Île déserte et autres textes, p. 178–181.


[Закрыть]. Делёз представляет Ницше как пример того, к чему должна стремиться современная философия в своей радикальной критике, в поиске форм, отличных от «Я», форм безличной индивидуации или доиндивидуальных сингулярностей. Чтобы пояснить траекторию этих поисков, Делёз упоминает некоторую философскую линию: «Это Лукреций, Спиноза, Ницше, плодотворная линия в философии, линия прерывающаяся, взрывная, совершенно вулканическая»[508]508
  Gilles Deleuze, entretien avec Jean-Noël Vuarnet, Les Lettres françaises, 28 février-5 mars 1968; переиздано в: L’Île déserte et autres textes, p. 191–192.


[Закрыть].

Начало 1970-х годов – особенно интенсивный момент в рецепции Ницше во Франции. Число публикаций растет. Пьер Клоссовски посвящает свое эссе о Ницше Жилю Делёзу[509]509
  Pierre Klossowski, Nietzsche et le cercle vicieux, Paris: Mercure de France, 1969.


[Закрыть] и, самое главное, совершенно новое поколение предлагает новые прочтения Ницше[510]510
  Jean-Michel Rey, L’Enjeu des signes, Paris: Seuil, 1971; Bernard Pautrat, Versions du Soleil, Paris: Seuil, 1971; Sarah Kofman, Nietzsche et la métaphore, Paris: Payot, 1972.


[Закрыть]. Но кульминацией, самой настоящей кристаллизацией всего это бурного движения становится проходящая в июле 1972 декада в Серизила-Саль. Все, кто так или иначе имел дело с творчеством Ницше, собираются, чтобы предложить свои интерпретации и обсудить их[511]511
  Эта декада в Серизи отражена в двухтомном издании: Nietzsche aujourd’hui? vol. 1. Intensités; vol. 2. Passion. В них можно найти Бернара Потра, Жан-Люка Нанси, Пьера Клоссовски, Жана-Франсуа Лиотара, Жиля Делёза, Сильвиан Агасински, Родольфа Гаше, Эрика Клемана, Роберто Калассо, Жака Деррида, Жан-Мишеля Рея, Жан-Ноэля Вюарне, Пьера Бардо, Леопольда Флама, Филиппа Лаку-Лабарта, Жана Муреля, Эдуара Гаэда, Сару Кофман, Эрика Блонделя, Жанну Деломм, Карла Ливита, Поля Валадье, Эжена Бизера, Ричарда Руса, Хайнца Визмана, Ойгена Финка, Нормана Палму.


[Закрыть]. Выступление Делёза носит название «Номадическая мысль»[512]512
  Gilles Deleuze, «Pensée nomade», ibid., vol.1, p. 159–174; переиздано в: L’Île déserte et autres textes, p. 351–364.


[Закрыть]. Ему всего лишь 47 лет, но свое выступление он начинает с того, что подчеркивает расхождение в возрасте: «Что сегодня открывает в Ницше молодой человек из того, что не открыло в нем мое собственное поколение?» [513]513
  Ibid., p. 351.


[Закрыть] Дело происходит сразу после 1968 года, после встречи с Гваттари. Возвращение к Ницше носит ярко выраженную политическую окраску, оно стало орудием самой радикальной критики, подтвердив, что на протяжении 1960-х годов философия Ницше, ранее маркированная как правая, резко сдвинулась влево, то есть в сторону нового прочтения, данного Делёзом. В своем выступлении Делёз дистанцируется от Фуко, который в Ройомоне выделил в качестве предвестников современности триаду, объединяющую Ницше, Маркса и Фрейда. Согласно Делёзу, в отличие от фрейдизма и марксизма, Ницше образует контркультуру, не поддающуюся институциональному присвоению: «Ницше предпринимает попытку декодирования»[514]514
  Ibid., p. 354.


[Закрыть]. В свою очередь, Делёз видит возможность сближения Ницше с Кафкой. Ницше воплощает в себе возможность философии, идущей наперекор философской институции, философии, всегда связанной с внешним, как показал Бланшо. Работа по извлечению Ницше из оболочки, которая его искажала и фашизировала, была проделана журналом Acéphale и книгами Жана Валя, Жоржа Батая и Пьера Клоссовски. В начале 1970-х годов, по мнению Делёза, важно связать афоризмы Ницше с экстериорностью, которая придает им освободительный смысл. Нужно открыть заново интенсивность этих «прожитых состояний», номадизм, к которому побуждает эта интенсивность, и свойственный этим фрагментам юмор: «Те, кто, читая Ницше, не смеялся вообще или не разражался частым, порой даже безумным смехом, считай, его не читали»[515]515
  Ibid., p. 359.


[Закрыть].

Машина войны, поддерживающая любой номадизм в его борьбе с любыми формами рекодирования, ницшеанство становится потенциальным путем освобождения от любых форм подчинения, бюрократических ограничений, настоящей школой жизни. В эти годы сразу после 1968-го можно говорить о настоящем «ницшеанском моменте», когда его творчество начинает пользоваться успехом у самой широкой публики[516]516
  Цифры приводятся в: Jacques Le Rider, Nietzsche en France. De la fin du XIXe siècle au temps présent, Paris: PUF, 1999. Самое читаемое произведение «Генеалогия морали» продано в количестве 269000 экземпляров в переводе Алберта, вышедшем в серии «Идеи» в 1966 году; 11000 экземпляров в издании OPC, 1971; 105000 экземпляров в «Фолио», в издании 1985 года, итого 385000. Тираж «Так говорит Заратустра» достигает цифры в 191000 экземпляров, а «Веселая наука» расходится тиражом 183 500 экземпляров. Декада о Ницше в Серизи совпадает с публикацией «Анти-Эдипа». Неудивительно, что тогда утверждается протестно-политическое значение заново осмысленной философии Ницше, и она открывается для линий ускользания, номадизма мышления, которое должно детерриториализироваться и декодироваться.


[Закрыть]. Точкой опоры для этого порыва становится «Генеалогия морали», где Ницше вспоминает основателей первых цивилизаций, которые «приходят как судьба, беспричинно, безрассудно, без рассуждений и повода, они являются, как молния, слишком ужасные, слишком неожиданные, слишком убедительные, слишком иные, чтобы их можно было даже ненавидеть»[517]517
  Фридрих Ницше, Генеалогия морали, с. 77.


[Закрыть] Делёз находит у Ницше важный источник вдохновения для собственной темы «номадологии»[518]518
  Voir Jean-Clet Martin, Variations. La philosophie de Gilles Deleuze, Paris: Payot, 1993, в частности глава «Nomadologie», p. 51–71.


[Закрыть] Термин «номадизм», встречающийся у Делёза до 1968 года, после встречи с Гваттари, как подчеркивает Манола Антониоли[519]519
  Manola Antonioli, Deleuze et l’histoire de la philosophie, Paris: Kimé, 1999, p. 52.


[Закрыть], приобретет революционный оттенок, который в дальнейшем будет только усиливаться[520]520
  Об этом свидетельствует 12-я глава «Тысячи плато», «Трактат по монадологии. Машина войны».


[Закрыть].

Будучи доцентом в Сорбонне с 1957 по 1960 год, Делёз просит откомандировать его в Национальный исследовательский центр. Он получил назначение туда на период с 1960 по 1964 год, что, как мы видели, позволило ему заняться выработкой нового подхода к философии Ницше. С 1964 по 1969 год он работает в Лионском университете[521]521
  В качестве лектора (chargé d’enseignement), что означало тогда: титулярный профессор, но без габилитационной диссертации.


[Закрыть]. Нельзя сказать, что ему сильно нравилась это назначение. Ему поручили преподавание морали: «Я в Лионе: лионизированый, устроенный на новой квартире, морализированный, профессор морали и т. д. Был очень счастлив повидать Вас и мадам Валь перед отъездом»[522]522
  Жиль Делёз, письмо Жану Валю, 16 декабря 1964 года, фонд Жана Валя, IMEC, о письме сообщил Джузеппе Бьянко.


[Закрыть]. Делёз с юмором рассказывает своему другу Франсуа Шатле о муках, которые доставляет работа над диссертацией: «Ох уж эта моя диссертация. Это сборная солянка (лучшее должно оседать на дне, но его там как раз хуже всего видно)»[523]523
  Жиль Делёз, письмо Франсуа Шатле, 1966, фонд Шатле, IMEC.


[Закрыть].

Делёз избран на эту должность после того, как преподавательский совет отклонил двух опасных конкурентов, чьи идеологические пристрастия были слишком хорошо известны: Жюля Вюйемена, с одной стороны, и Анри Лефевра – с другой. «Делёз был молод, на нем не было никакого ярлыка, его было невозможно классифицировать, несмотря даже на дьяволизм Ницше, которым он был осенен»[524]524
  Jeanette Colombel, «Deleuze-Sartre: pistes», dans André Bernold, Richard Pinhas (sous la dir.), Deleuze épars, Paris: Hermann, 2005, p. 41.


[Закрыть]. Делёз оказывается на одном факультете с известным феноменологом Анри Мальдине: «Все началось с доклада о разуме, на котором его коллеги были в некоторой растерянности, а Мальдине – в своей стихии, благодаря чему они подружились»[525]525
  Ibid., p. 41.


[Закрыть]. Делёз сочувствует Мальдине, чья интеллектуальная известность никак не отражается на его карьере и не обеспечивает ему какой-нибудь солидной институциональной позиции. Несмотря на международное влияние его работ, он имел тогда лишь шаткий статус доцента, маргинализированный на факультете философии: «Делёз заступался за Мальдине перед университетским начальством»[526]526
  Крис Юнес, интервью с автором.


[Закрыть], – подтверждает Крис Юнес. В те времена между ними завязалась близкая дружба, и Мальдине даже удалось затащить Делёза в Альпы, несмотря на то, что тот едва мог там дышать!

А вот ученик Кангилема Франсуа Дагоне, наоборот, занимает очень сильную институциональную позицию на факультете и вне его, потому что с 1967 года председательствует в CNU (Национальном совете университетов). Его отношения с Делёзом быстро портятся. Когда Делёз приехал в Лион, Дагоне поначалу принял его очень тепло, надеясь включить в университетскую жизнь. Но Делёз держит дистанцию, если не сказать презирает его. Это породит глубокую обиду, которая перерастет в открытый конфликт из-за Мальдине, которого твердо поддерживает Делёз.

Среди коллег, с которыми общается Делёз, есть еще одна академическая знаменитость в области истории философии, Женевьева Родис-Леви, преподающая Платона, Мальбранша и, главное, Декарта, которого очень хорошо знает. Когда начались события мая 1968-го, она не понимает, почему против нее выступают, как против остальных: «Я же преподаю Платона!» Делёз, наоборот, рад протестам и издевается над реакцией своих коллег, в частности, Родис-Леви, работы которой были посвящены ученикам Декарта, называвшимся «малыми картезианцами». Когда его друг Ален Роже спросил, что происходит в Лионе в разгар майских событий, не было ли актов насилия, Делёз ответил: да, «студенты очень жестоки: они выходят на демонстрацию против мадам Родис-Леви с плакатами „Мы сыты по горло малыми картезианцами!“»[527]527
  Ален Роже, интервью с автором.


[Закрыть]

В Лионе Делёз подружился с философом Жанетт Колом-бель, преподавательницей подготовительного класса, интеллектуалкой-коммунисткой, относящей себя к традиции Сартра. Две пары, Фанни и Жиль Делёз и Жанетт Коломбель с мужем вместе участвуют в культурной жизни Лиона, ритм которой задают спектакли Роже Планшона и Мишеля Оклера в «Городском театре». Они довольно часто ходят в кино и спешат посмотреть премьеры фильмов Жан-Люка Годара «Безумный Пьеро», «Китаянка»: «В тот период я посмотрела почти все фильмы, упоминающиеся в „Образе-времени“. О, Моника Витти и Антониони, первые фильмы Феллини, фильмы Бергмана!»[528]528
  Jeanette Colombel, «Deleuze-Sartre: pistes», p. 42.


[Закрыть]

Крис Юнес, которая четыре года училась у Делёза в Лионе, вспоминает о том, как тот совершенно иначе, чем его коллеги, пользовался историей философии: «С ним вы по-настоящему проживали Ницше, Спинозу, Бергсона, Лейбница» [529]529
  Крис Юнес, интервью с автором.


[Закрыть] . В период 1964–1969 годов Делёз последовательно освобождается от влияния классической истории философии и, продолжая рассказывать в своих лекциях о любимых авторах, начинает разрабатывать более личные темы. В частности, он придает большое значение понятию события как возникновения неожиданного, требующего (тут он следует за стоиками), чтобы его были достойны и сумели его воплотить. Увлеченный размышлениями о понятии события, все эти годы «Делёз, не переставая, говорил о Жоэ Буске»[530]530
  Там же.


[Закрыть]. Переиздание «Перевода тишины» в Gallimard в 1967 году[531]531
  Joë Bousquet, Traduit du silence, Paris: Gallimard, (1941) 1967.


[Закрыть] позволяет ему перевернуть темпоральные отношения между человеком и его раной[532]532
  «Моя рана существовала до меня, я рожден ее воплотить», – пишет Буске, и Делёз замечает: «Рана – это то, что я принимаю в своем теле, в конкретном месте, в конкретный момент, но есть также и вечная истина раны как бесстрастного, нетелесного события» (Gilles Deleuze, Dialogues, avec Claire Par-net, Flammarion, 1977; rééd. augmentée, Champs Flammarion, 1996, p. 80).


[Закрыть].

Другая важная тема, которой Делёз занимается в Лионе, пришедшая к нему из занятий Ницше, – это тема вечного возвращения различия, заставляющая придавать особое значение утверждению и критиковать рессентимент или негативность: «Именно об этом он рассказывал нам на лекциях в Лионе, хотя в дальнейшем эта тема получила несколько иной оборот»[533]533
  Крис Юнес, интервью с автором.


[Закрыть]. Его лионских студентов удивляет, как близко к тексту он идет, как глубоко пытается вникнуть в его логику. Хотя Делёз держится несколько в стороне от своих лионских коллег, он является бесспорным авторитетом для студентов, которые толпами приходят на его занятия. На подготовительном курсе в поточной аудитории Делёз выступает перед двумястами студентами, и когда он берет слово, «он настолько харизматичен, что в стоящей тишине можно услышать жужжание мухи»[534]534
  Там же.


[Закрыть]. Уже тогда он притягивает множество студентов других специальностей и по привычке делает вид, что импровизирует, хотя на самом деле тщательно готовится, чтобы обращаться к публике без бумажки: «У нас захватывало дух от него, у него был очевидный дар рассказчика. Он казался одновременно очень близким и очень далеким, как денди. В нем не было никакой расслабленности, никакой фамильярности»[535]535
  Там же.


[Закрыть].

Лионский период Делёза до публикации его диссертации отмечен выходом в 1966 году книги о бергсонизме[536]536
  Жиль Делёз, «Бергсонизм», Эмпиризм и субъективность. Критическая философия Канта. Бергсонизм. Спиноза.


[Закрыть]. Этот очерк вынашивался долго. Как мы помним, Бергсон был для Делёза важным автором еще в 1940-е годы, тогда как его товарищи Франсуа Шатле или Оливье Рево д’Аллон выражали серьезные сомнения в отношении этого считавшегося слишком идеалистическим философа. Во время Освобождения и в 1950-е годы, когда наступает безраздельное господство «трех H» (Гегель, Гуссерль, Хайдеггер), Бергсону больше не находится места. Однако Делёз с удивительным упорством продолжает прокладывать свой путь. Случай представился благодаря Мерло-Понти, который в 1956 году предложил ему написать в рамках готовящегося им издания «Знаменитые философы» главу «Бергсон»[537]537
  Gilles Deleuze, «Bergson, 1859–1941», dans Maurice Merleau-Ponty (sous la dir.), Les Philosophes célèbres, Paris: Lucien Mazenod, 1956, p. 292–299; переиздано в: L’Île déserte et autres textes, p. 28–42.


[Закрыть].

Делёз начинает книгу с утверждения, что великий философ узнается по способности придумывать концепты. В случае Бергсона с его вкладом в философию неразрывно связаны понятия «длительности», «памяти», «жизненного порыва» или «интуиции». Учитывая, что для философа главным императивом является правильная постановка проблемы, Бергсон предлагает плодотворный метод избавления от ложных проблем своим учением об интуиции. Делёз различает у Бергсона две характерные черты интуиции. Интуиция делает возможной явленность вещей и в то же время предстает в виде возвращения. Главное следствие такой концепции – преодоление дуализма между чувственным и умопостигаемым миром, которые, согласно Бергсону, оба рождаются из одного движения: «Различие между двумя мирами Бергсон, таким образом, заменил на различение двух движений»[538]538
  Gilles Deleuze, «Bergson, 1859–1941», см.: L’Île déserte et autres textes, p. 31.


[Закрыть].

Уже в этом тексте 1956 года присутствуют пролегомены к будущему тезису Делёза о различии как абсолюте, берущему свое начало в текстах Бергсона. По сути дела, Бергсон, согласно Делёзу, переводит классический, не имеющий ответа вопрос «Почему есть скорее нечто, а не ничто?» в вопрос «Почему есть скорее это, чем то?» Что отсылает к вопросу о различии, к настоящей метафизике различия: «Это означает, что бытие – различие, а не неизменное или неразличимое, и не противоречие, которое является всего лишь ложным движением»[539]539
  IbH., p. 32.


[Закрыть]. Возможный выход из апории, которая возникает из-за бинарного противопоставления единого и многого, – подчеркнуть значение различия как такового. Бергсон особенно стремился производить правильные разделения, должным образом различать в гибридных реальностях материи гетерогенные элементы, которые ее образуют. Здесь он опирается на Платона, сравнивавшего философа с хорошим поваром, который разрезает в соответствии с естественными сочленениями. Интуиция – инструмент философии, ее метод разделения, конструирования релевантных дуализмов, которые разрезают не столько вещи, сколько их тенденции, их подвижные вписывания в длительности по линиям дифференциации материи. Таким образом, жизненный порыв можно найти в осуществлении виртуальности. Здесь Делёз снова находил у Бергсона примат различия, который он сделает предметом своей диссертации: «Жизненный порыв – это различие, когда оно переходит к акту»[540]540
  Ibid., p. 37.


[Закрыть].

Связь между виртуальностью и актуальностью в длительности проходит через память. Это через нее прошлое продолжается в настоящем. Память хранит былое и его потенциальности, сохраняющиеся в актуальности. Делёз настаивает на том, что главный вклад Бергсона заключается в том, что он разрушает линейность традиционной концепции времени и порывает с простой логикой следования моментов, отделенных друг от друга: «Прошлое не образуется после того, как оно было настоящим, оно сосуществует с собой как настоящим»[541]541
  Ibid., p. 39.


[Закрыть]. Подчеркивая значение виртуального в актуальном, позволяющее сосуществовать в одном и том же моменте прошлому и настоящему, Бергсон восхваляет творческий порыв, отход от привычек: «Через все творчество Бергсона проходит лирическая тема: настоящий гимн во славу нового, непредвиденного, изобретения, свободы»[542]542
  Ibid., p. 41.


[Закрыть].

1956-й становится очень бергсоновским годом для Делёза. Помимо статьи в сборник под редакцией Мерло-Пон-ти, он публикует также длинный этюд, с которым уже выступал в 1954 году перед «Ассоциацией друзей Бергсона» на тему «Концепции различия у Бергсона»[543]543
  Gilles Deleuze, «La conception de la différence chez Bergson», Les Études bergso-niennes, vol. IV, 1956, p. 77–112; переиздано в: L’Île déserte et autres textes, p. 43–72.


[Закрыть]. Делёз извлекает Бергсона из узкой ниши психологизма, в которой его хотели бы запереть, и подчеркивает онтологический аспект его творчества. В этом ключевом пункте он опирается на прочтение Бергсона, данное Ипполитом, сопоставлявшим его с Гегелем по вопросу различия[544]544
  Giuseppe Bianco, «L’inhumanité de la différence. Aux sources de l’élan bergsonien de Deleuze», Concepts, Gilles Deleuze, Mons: Sils Maria, 2003, notamment p. 68–73.


[Закрыть]. Темой статьи становится важная связь между жизнью и принципом дифференциации: «Жизнь – это процесс различения»[545]545
  Gilles Deleuze, «La conception de la différence chez Bergson», L’Île déserte et autres textes, p. 54.


[Закрыть]. Как в растительном, так и в животном мире и мире людей процессы дифференциации находятся в центре возникновения многообразия видов. Хотя по сути дела перспектива монистическая, а не дуалистическая, Бергсон, тем не менее, различает специфику собственно человеческой истории, связанной с сознанием: «Если различие само по себе биологическое, то сознание различия – историческое»[546]546
  Ibid., p. 57.


[Закрыть]. Бергсон также с самого начала представляет собой альтернативу гегелевской диалектике, делающей акцент на негативности и противоречии, тогда как он ратует за концепцию различия без негативности. Бергсон позволяет также уйти от причинного финализма, от исторической телеологии, чтобы почувствовать значение игры вложенных друг в друга темпоральных серий, открытых для становления, помеченного недетерминированностью. Эта недетерминированность не отсылает, однако, к расплывчатому и неопределенному понятию. В завершение этого насыщенного этюда Делёз пишет: «Бергсонизм – это философия различия и реализации различия: в личности есть различие, и оно реализуется как новизна»[547]547
  Gilles Deleuze, «La conception de la différence chez Bergson», L’Île déserte et autres textes, p. 72.


[Закрыть]. Эта оценка приложима и к нему самому[548]548
  Bergson. Mémoire et vie, textes choisis par Gilles Deleuze, Paris: PUF, 1957.


[Закрыть].

Как отмечает Анн Сованьярг, «Бергсон ориентирует Делёза на философию различия как способ ведения жизни[549]549
  Anne Sauvagnargues, «Deleuze avec Bergson. Le cours de 1960 sur L’Évolution créatrice», dans Frédéric Worms (sous la dir.), Annales bergsoniennes II, Bergson, Deleuze, la phénoménologie, Paris: PUF, 2004, p. 153.


[Закрыть]. И он находит реализацию этой программы в «Творческой эволюции»: «Жизненный порыв – это длительность, которая дифференцируется»[550]550
  Gilles Deleuze, «Cours sur le chapitre III de L’Évolution créatrice de Bergson», ibid., p. 169.


[Закрыть]. Делёз, однако, не ограничивается простым заимствованием тематики Бергсона, он осуществляет важный сдвиг от витализма к дифференциализму. В своем курсе 1960 года он сближает Бергсона и Фрейда, которые оказываются в одной и той же позиции, поскольку относят свободу к новизне, а память – к функции, обращенной в будущее: «Больше прошлого = больше будущего, а значит, свободы. Память – это всегда сжатие прошлого в настоящем»[551]551
  Ibid., p. 170.


[Закрыть]. С точки зрения Делёза, речь идет не о том, чтобы впасть в некоторую форму дуализма, но о том, чтобы утвердить линии различия в соответствии с движениями дифференциации. Классической философской традиции с ее дуализмом между субъектом репрезентации и репрезентируемым объектом (дуализмом, который заимствует феноменология) Бергсон, а затем Делёз противопоставляют другой путь, монистический: сознание не является «сознанием чего-то», потому что само есть что-то. Что же касается опыта, он состоит из композитов, среди которых движется субъект. Это предполагает, что философ должен призвать на помощь интуицию как метод: «Роль интуиции в том, чтобы разлагать композиты, выделять из них „чистые“ <элементы>»[552]552
  Ibid., p. 186.


[Закрыть].

Когда Делёз в 1966 году публикует «Бергсонизм»[553]553
  Жиль Делёз, «Бергсонизм».


[Закрыть], он работает доцентом в Лионском университете. Само название его книги имеет провокативный оттенок, так как порывает с существующей на тот момент доксой в отношении Бергсона. В то время преобладала сверхкритическая, даже карикатурная интерпретация Бергсона, данная перед войной Жоржем Политцером. Под антиклерикальным псевдонимом Франсуа Аруэ[554]554
  Настоящее имя Вольтера. – Прим. ред.


[Закрыть] Политцер опубликовал в 1929 году язвительный памфлет о Бергсоне[555]555
  Georges Politzer, La Fin d’une parade philosophique, le bergsonisme, Les Revues, 1929; rééd. Paris: Pauvert, 1968.


[Закрыть]. Политцер, коммунист, расстрелянный в Мон-Валерьене, в межвоенный период становится важной фигурой, и его трактовка бергсонизма преобладает в интеллектуальных кругах. Политцер не только сводит бергсонизм к замшелому психологизму, он делает из него выражение текущей буржуазной идеологии: «Вся его [Бергсона] жизнь, а также оставленные им указания касательно морали, которой еще никогда не было и, по-видимому, никогда не будет, дают нам понять, что он был всецело во власти буржуазных ценностей»[556]556
  Ibid., p. 11.


[Закрыть]. По мнению Режи Жоливе, философский авангард 1940-1950-х годов третировал Бергсона, как «дохлую собаку». Поэтому в 1960-е годы бергсонизм подозревали в том, что он был фиговым листком, которым прикрывалась реваншистски настроенная буржуазия. То, что Делёз принял этот «изм» в слове «бергсонизм», в таком контексте кажется очень решительным жестом: «Благодаря операции, проделанной Делёзом, бергсонизм из идеологии снова стал философским учением. В то же время назвать свою книгу „Бергсонизм“ означало и посмеяться над бергсонианцами за то, что они превратились в секту. В самом названии книги заложен гениальный ход»[557]557
  Фредерик Вормс, интервью с автором.


[Закрыть].