Текст книги "Психологическое рождение человеческого младенца. Симбиоз и индивидуация"

Фаза нормального симбиоза характеризуется возрастающим перцептивным и аффективным инвестированием младенца в стимулы, которые мы (взрослые наблюдатели) расцениваем как поступающие из внешнего мира, но которые (как мы утверждаем) младенец не опознает в качестве имеющих четкий внешний источник. На этой фазе начинается формирование «островов памяти» (Mahler, Gosliner, 1955), но все еще нет дифференциации внешнего и внутреннего, Себя и Другого. Мир становится все более катектированным, особенно личность матери, но как единый диадический союз, где Эго все еще неясно выделено, отграничено и переживаемо. Катектирование матери является принципиальным психологическим достижением на этой фазе. Но здесь также существует взаимосвязь с тем, что произойдет позже. Мы знаем, что младенец может уже по-разному реагировать на внешние и внутренние стимулы. (Свет, например, переживается не так, как приступы голода.) Но если не постулировать наличия врожденных представлений, кажется наиболее разумным предположить, что ребенок не имеет ни образа, ни схемы Я или Другого, которым можно приписать и через это ассимилировать разные стимулы. Мы утверждаем, что переживание внутреннего и внешнего является все еще смутным; самый высококатектированный объект, мать, в то же время по-прежнему остается «частичным объектом».

Малер (Mahler, Gosliner, 1955) выдвинула гипотезу, что образы объектов любви, так же как образы телесного и позже психологического Я, возникают на основе увеличивающегося количества следов воспоминаний о приятных («хороших») и неприятных («плохих») инстинктивных, эмоциональных ощущений и перцепций, с которыми они начинают ассоциироваться.

Даже самая примитивная дифференциация, как бы то ни было, может иметь место, только лишь если достигнуто психофизиологическое равновесие (Sander, 1962а, b). Это зависит, в первую очередь, от определенного совпадения паттернов разрядки матери и маленького ребенка и в дальнейшем от их паттернов взаимодействия, на уровне поведения проявляющихся во взаимных сигналах, так же как и в самом раннем адаптивном формировании паттернов маленького ребенка и в его способности воспринимать то, как симбиотическая мать держит его на руках (Winnicott, 1956).

Паттерны поведения матери, держащей ребенка на руках

Описание различных видов держания ребенка на руках сделает более понятным, почему мы называем их симбиотическими организаторами психологического рождения. Мы наблюдали множество разновидностей осуществления заботы во время симбиотического периода. Кормление грудью, несмотря на его важность, не всегда в результате приводило к оптимальной близости матери и ее младенца. Одна мать, например, с гордостью вскармливала грудью своих детей, но лишь потому, что это было удобно (ей не приходилось стерилизовать бутылочки); и это позволяло ей оставаться довольной собой и удовлетворенной. Во время кормления грудью она клала ребенка на колени так, чтобы грудь доставала до его рта. Она не держала его на руках и не укачивала, потому что хотела, чтобы ее руки оставались свободными, и она могла заниматься, чем ей захочется, вне зависимости от процесса кормления. Этот ребенок долго не улыбался. Когда же он начал улыбаться, это была неспецифическая реакция улыбки на-все-что-угодно. Эта неспецифическая реакция продолжалась на протяжении неопределенного периода и появлялась в ситуациях, когда в сходных обстоятельствах другие дети уже должны были демонстрировать какое-то понимание или, по крайней мере, умеренное любопытство. Другая мать кормила грудью свою маленькую девочку, но ее пуританское воспитание не позволяло ей чувствовать себя комфортно во время этого процесса, и она не любила, когда ее видели кормящей.

С другой стороны, мы наблюдали мать, которая получала большое удовольствие от общения со своими детьми, но не кормила их грудью. Во время кормления она прижимала их поближе к себе, надежно поддерживая. Она улыбалась и говорила с ними, и даже когда ее ребенок лежал на столике для пеленания, ее руки всегда были под ним, чтобы поддерживать его и укачивать. Эта женщина была особенно хорошей матерью для своих детей в период, пока они находились на руках. Ее маленький сын был не только счастливым и довольным ребенком, но и очень рано стал демонстрировать сначала неспецифическую, а затем и специфическую реакцию улыбки.

У одной из матерей с ребенком и его развитием были связаны необычайно высокие амбиции, причем во всех областях функционирования. Ее любимым словом было «успех». Ее дочь, Джуни, будучи неизменным объектом таких вложений, вынуждена была справляться со стрессами, вызванными нарциссически окрашенным симбиотическим отношением со стороны матери.

Характерное взаимодействие матери с ее маленьким ребенком казалось опосредованным ее гордостью за раннее появление у той признаков скелетно-мышечного созревания. Джуни могла напряженно поддерживать позицию стоя на коленях у матери, а мать начинала хлопать ее ладошками, как будто та уже была в возрасте игры в ладушки. Сохраняя стоячее положение на ее коленях, Джуни не имела возможности высвободить руки, чтобы погладить или изучить свою мать; она, безусловно, занялась бы этим, если бы была предоставлена самой себе. Этот паттерн Джуни – стоять выпрямившись1616
  Это также яркий пример того, что подчеркивала Филлис Гринакр (Greenacre, 1959), а именно что тело ребенка представляет пенис в материнском бессознательном. Мы не раз видели подобное в случае наших матерей, но решили не освещать это в какой-либо отдельной части нашего исследования.


[Закрыть], – которым ее мать безудержно гордилась, стал, конечно же, в высшей степени либидинизирован и предпочитаем маленьким ребенком. Впоследствии, в начале периода практикования, импульс подняться казался самым ярким паттерном в локомоторном репертуаре Джуни, длительное время конкурируя с более зрелым моторным паттерном перемещения себя в сторону цели (который доминирует в последующем моторном поведении большинства маленьких детей). Желание Джуни находиться в стоячем положении мешало развитию ее способности двигать руками и ногами в сторону чего-либо, координировать их работу, чтобы добраться до матери или ползти в какую-либо сторону. А ползание было одним из достижений в моторике, которое мать Джуни нетерпеливо поощряла и ожидала от своего ребенка.

Наблюдая за тем, как избранные паттерны, связанные с материнским отношением, перенимаются ребенком (см.: Tolpin, 1972), мы заметили, что наиболее ярко это проявлялось, видимо, в случае, если паттерн означал какую-либо фрустрацию или некое особенное вознаграждение. Например, когда после счастливого периода кормления грудью мать Карла отняла ребенка от груди, ей пришлось отклонять шумные требования ребенка, его попытки порвать блузку и пробраться под нее, чтобы получить грудь. Она успокаивала его, побрасывая вверх-вниз на коленях. Маленький мальчик в дальнейшем перенял этот паттерн подбрасывания вверх-вниз и со временем превратил его в игру в «ку-ку» (см.: Kleeman, 1967). В этом случае материнский «паттерн подбрасывания» был в дальнейшем использован мальчиком в игре, которая была связана с его матерью, и впоследствии он искал социальных контактов со своими родителями и гостями, разыгрывая этот милый паттерн игры в «ку-ку» в собственной интерпретации, который стал признаком его социализирующего поведения субфазы воссоединения. Таким образом, в случае Карла паттерн послужил целям развития, конструктивным и адаптивным1717
  Когда домой приходил отец или прибывали гости, Карл даже в возрасте 16 месяцев прятался за стулом или стойкой перил, наклоняя голову или прижимаясь к полу; неожиданно он поднимал голову и вставал, показывая звуками, что он хотел, чтобы взрослые воскликнули: «Вот он где!».


[Закрыть].

Другая маленькая девочка активно переняла у своей матери паттерн качания. Мать была незрелой, в высшей степени нарциссической женщиной, и ее паттерны материнской заботы были довольно механистичными. Она напряженно качала ребенка на коленях, не выражая никаких чувств. Качание использовалось в данном случае для самоуспокоения и аутоэротической самостимуляции, как будто бы ребенок выступал матерью самой себе. Во время субфазы дифференциации эта маленькая девочка старалась приумножить удовольствие от раскачки себя качанием перед зеркалом, тем самым к кинестетическому удовольствию добавляя визуальную обратную связь. В отличие от случая Карла, паттерн, перенятый этой маленькой девочкой, не служил адаптивным целям и развитию, а лишь усиливал ее нарциссизм.

Глава 4
Первая субфаза: дифференциация и формирование образа тела

Примерно в возрасте четырех–пяти месяцев, на пике симбиоза, особенности поведения ребенка указывают на начало первой субфазы сепарации-индивидуации, называемой дифференциацией. На протяжении месяцев симбиоза с помощью той деятельности пред-Эго, которую Шпитц описал как сенестетическую чувствительность, младенец знакомится с осуществляющей материнские функции частью симбиотического Я, на что указывает неспецифическая социальная улыбка. Эта улыбка постепенно переходит в специфическую (предпочтительную) реакцию улыбки на мать, что является ключевым показателем возникновения специфической связи между младенцем и его матерью (Bowlby, 1958). Фрейд подчеркивал, что внутренние восприятия более фундаментальны и проще устроены по сравнению с внешними. (Маленький ребенок в основном реагирует на внутренние восприятия, что отмечено в книге Спока о детях.) Это реакции тела на самого себя и на сигналы от внутренних органов. Гринакр (Greenacre, 1960) придерживается того взгляда, что сменяющие друг друга состояния напряжения и расслабления, «по-видимому <…> формируют вид центрального ядра смутного восприятия тела» (Greenacre, 1960, р. 207). Она поясняет: «Я пришла к мысли, что процесс рождения сам по себе является первым связующим звеном огромной важности в подготовке к восприятию сепарации; что это происходит посредством значительного влияния давления и стимуляции поверхности тела ребенка во время рождения, и особенно благодаря сильному изменению давления и температурных условий, в которые попадает ребенок после своего перехода из внутриутробной во внеутробную жизнь».

Во время наших исследований-наблюдений мы ясно видели формирование паттернов взаимодействия мать–дитя, но о внутренних паттернах, участвующих в построении «ядра» примитивного образа тела, мы могли лишь догадываться (ср. также: Kafka, 1971).

Согласно мнению Гринакр, закладывание паттернов «сердцевины» недоступно исследованию при помощи наблюдения, но виды поведения, которые посредством механизма взаимного отражения способствуют отмежеванию Я от Другого, пронаблюдать возможно. Якобсон отмечает, что способность к различению объектов развивается быстрее, чем способность отделять Я от объектов. Мы можем наблюдать, как ребенок льнет к материнскому телу и дистанцируется от него всем своим корпусом; мы видим, как он чувствует свое и материнское тело, как обращается с переходными объектами. Хоффер подчеркивал важность прикосновения (Hoffer, 1949, 1950а, 1950b) в процессе формирования границ, а также важность либидинальной загрузки тела маленького ребенка его матерью. Гринакр делала акцент на «приближении к чувству целостности при помощи ощущения воздействий теплого тела матери или няни, [которое] представляет относительно малую степень разницы в температуре, текстуре, запахе, упругости, т. е. «тургоре» (ср. также: Bak, 1941). Вероятно, эта относительно малая разница уже может усваиваться врожденными сенсорно-моторными механизмами маленького ребенка (как понимал это Пиаже).

Можно было бы ожидать, что внутреннее удовольствие в связи с безопасным укоренением внутри симбиотической орбиты (которая в основном энтероцептивно-проприоцептивная и контактно-перцептивная) будет продолжаться, а удовольствие от созревающего в ходе развития внешнего сенсорного восприятия (зрение или видение и, возможно, слух и прислушивание к происходящему вовне) будет стимулировать внешне направленный катексис внимания; эти две формы катексиса внимания могут свободно чередоваться (Spiegel, 1959; Rose, 1964). Результатом должно быть оптимальное симбиотическое состояние, из которого постепенно начнется дифференциация и экспансия за пределы симбиотической орбиты.

«Процесс вылупления», как мы полагаем, представляет собой постепенную онтогенетическую эволюцию чувствительного центра (системы чувственного восприятия), приводящую в итоге к постоянному возбуждению чувствительного центра ребенка, когда он бодрствует (ср.: Wolff, 1959).

Другими словами, внимание ребенка, которое в первые месяцы симбиоза было по большей части направлено внутрь или сенестетически сфокусировано на происходящем внутри симбиотической орбиты, постепенно расширяется, становясь внешне направленной перцептивной активностью в периоды его бодрствования, которые все увеличиваются. Разница заключается, скорее, не в типе, а в степени, поскольку и во время симбиотической стадии ребенок, безусловно, был крайне внимателен к материнской фигуре. Но постепенно такое внимание начинает сочетаться с все возрастающим объемом воспоминаний об уходах и появлениях матери, о «хороших» и «плохих» частях опыта; избавление от последних не может быть достигнуто самостоятельно, но ребенок может «с уверенностью ожидать» избавления от них через материнскую заботу.

Наблюдая детей в созданной нами обстановке, мы пришли к пониманию того, что в определенный момент на субфазе дифференциации бодрствование, устойчивость состояний и направленность на цель приобретают новые формы. Мы сочли это поведенческим проявлением «вылупления» и постановили считать, что ребенок, у которого наблюдаются такие изменения, «вылупился». Этот новый гештальт безошибочно распознавался нашими сотрудниками, но выделить его специфические критерии достаточно сложно. Наилучшим образом это, вероятно, описывается в терминах состояний (ср.: Wolff, 1959). Кажется, что ребенок перестает дрейфовать между состояниями включенности и выключенности, и реактивность его чувствительного центра становится более стабильной, когда он бодрствует.

Примерно в шесть месяцев начинается пробное экспериментирование с сепарацией-индивидуацией. Это можно наблюдать в таких поведенческих проявлениях со стороны ребенка как хватание матери за волосы, уши или нос, попытки запихнуть еду ей в рот и отстранения от нее всем телом с целью получше разглядеть ее и то, что находится вокруг. Это не похоже на прежнюю манеру ребенка прижиматься к матери, когда та держит его на руках (ср.: Spock, 1963). Существуют определенные признаки того, что ребенок начинает отличать свое тело от материнского. На шесть–семь месяцев приходится пик мануального, тактильного и визуального исследования материнского лица, так же как и закрытых (покрытых одеждой) и непокрытых частей ее тела; на протяжении нескольких недель ребенок завороженно исследует брошь, очки или кулон, который носит мать. Его можно заинтересовать игрой в «ку-ку», в которой он все еще играет пассивную роль (Kleeman, 1967). Эти исследовательские паттерны позже превратятся в когнитивную функцию сверки незнакомого с уже известным.

Переходные объекты и переходные ситуации

Гринакр (Greenacre, 1960) утверждает:

Переходный объект, описанный Винникоттом (Winnicott, 1953), является напоминанием о потребности в контакте с материнским телом, что трогательно выражается в настоятельных предпочтениях ребенком объекта прочного, мягкого, податливого, теплого на ощупь, но главным требованием все-таки остаются свойственные ему запахи тела1818
  Д-р Гринакр недавно решила скорректировать свою ранее отстаиваемою точку зрения, что этот последний фактор является таким важным качеством переходного объекта.


[Закрыть]. Тот факт, что объект обычно прижимается к лицу, поближе к носу, вероятно, указывает на то, как хорошо он замещает материнскую грудь или мягкую шею (Greenacre, 1960, р. 208).

Мы наблюдали, что предпочитаемые матерью успокаивающие или стимулирующие паттерны перенимаются ребенком, усваиваются им в своей собственной манере и, таким образом, становятся переходными паттернами. Примерами таких паттернов могут служить поглаживание лица или определенные повторяющиеся движения, описанные в предыдущей главе.

Гринакр (Greenacre, 1960) полагает, что «зрение не просто способствует развитию ознакомления с поверхностью своего тела и достижению разграничения Я–не-Я, но представляет собой совершенно необходимую для этого функцию. „Прикосновение“ и „ощупывание“ различных частей тела глазами (зрением) помогает соединить тело воедино, в центральный образ, на уровне, отличном от просто непосредственного сенсорного восприятия» (Greenacre, 1960, р. 208). Исследования-наблюдения при помощи нашей методологии не были так сфокусированы на деталях структурализации, как исследования по переходному объекту, но мы получили весьма много материала, который, возможно, пойдет на пользу будущим исследованиям, например, в наших последующих проектах.

Одно из главных отличий нормально развивающегося ребенка от ребенка, имеющего тяжелые психотические нарушения, а также, возможно, более позднюю пограничную патологию, видимо, представляет собой тот же самый критерий, при помощи которого Винникотт (Winnicott, 1953) оценивал нормальность или патологию переходного объекта (ср. также: Furer, 1964; Kestenberg, 1968; Roiphe, Galenson, 1973; Bak, 1974).

Как бы то ни было, именно во время первой субфазы сепарации-индивидуации все нормальные дети предпринимают первые пробные шаги к тому, чтобы высвободиться из прежде полностью пассивного младенчества-на-руках – стадии диадического единства с матерью. Мы можем наблюдать индивидуальные различия склонностей и паттернов, так же как и общие характеристики стадии дифференциации как таковой. Все дети стараются улизнуть из материнских объятий и побыть хотя бы немного вдали от нее; как только им позволяет моторное развитие, они жаждут соскользнуть с коленей матери, но в то же время стремятся оставаться или приползать обратно и играть как можно ближе к ее ногам.

Паттерн перепроверки

Начиная с возраста семи-восьми месяцев мы обнаружили у детей визуальный паттерн «перепроверки на матери», который – по крайней мере, в нашем сеттинге – является самым значимым и относительно стабильным признаком начала соматопсихической дифференциации. По сути, он является самым важным паттерном нормального когнитивного и эмоционального развития.

Ребенок начинает сравнительное рассматривание (см.: Pacella, 1972). Он проявляет интерес к «матери» и как будто сравнивает ее с «другим», незнакомое – со знакомым, черта за чертой. Он как будто знакомится более тщательно, чем раньше, с тем, что есть мать, что ощущается, имеет вкус, запах, выглядит похожим и имеет «отзвук» матери. По мере того, как он изучает «мать как мать» (Brody, Axelrad, 1966), он также выясняет, что относится и что не относится к материнскому телу – брошка, очки и т. п. Он начинает проводить различия между матерью и другими людьми и предметами, которые выглядят, ощущаются, двигаются отлично или похоже на то, как это делает мать.

Реакции на посторонних людей и вызванная этим тревога

Мы полагаем, что в психоаналитической литературе по развитию ребенка группа поведенческих феноменов, указывающих на изучение ребенком «отличных-от-матери» объектов, описана однобоко и неполно как «тревожная реакция на незнакомых людей». Но уже в классическом фильме Шпитца и Вольфа, посвященном боязни незнакомцев, мы могли наблюдать одну из самых примечательных особенностей маленьких детей – их любопытство, их стремление узнать что-нибудь о «постороннем», как только незнакомец отводит взгляд.

Наши глубинные познания, основывающиеся на продолжительных и подробных исследованиях, показали, что существуют индивидуальные различия, многочисленные вариации во времени, количестве и качестве того, что называется «тревогой восьми месяцев», и того, что отдельно рассматривается как «тревога, вызванная незнакомцами» (то, что Джон Бенджамин начал более подробно изучать в своих поздних исследованиях).

Чтобы проиллюстрировать это, давайте кросс-секционно сравним двух детей одной и той же матери, когда они были примерно в одном и том же возрасте: Линда и ее брат Питер, шестнадцатью месяцами ее старше.

Мы видели, как Линда спокойно и вдумчиво исследовала как визуально, так и тактильно лица включенных наблюдателей, которые были ей относительно незнакомы. При этом она не выказывала ни малейшего страха. Ее обычно радостное настроение сохранялось в течение нескольких секунд после того, как посторонний вынимал ее из кроватки. Затем она спокойно осознавала, что это «не мать», и начинала то, что Сильвия Броди (Brody, Axelrad, 1970) называет «таможенный досмотр» – термин для обозначения тщательной визуальной и тактильной исследовательской активности ребенка, который находится на стадии дифференциации (см.: Mahler, McDevitt, 1968).

Когда в таких случаях мать брала Линду на руки, мы видели, что у Линды не было более нужды проверять знакомое лицо матери; вместо этого она возбужденно тянулась к ней и «крепко повисала» на ее шее.

Радостное настроение Линды и ее уверенность изначально основывались на ее близости и доставляющем удовольствие взаимодействии с матерью.

По контрасту с «базовым доверием» Линды и отсутствием у нее какой-либо выраженной тревоги, вызванной посторонними, ни в том возрасте, ни в дальнейшем, у ее брата Питера мы наблюдали выраженную тревожную реакцию на незнакомцев в семь и восемь месяцев. По прошествии латентного периода длиной в одну или две минуты, во время которого он воспринимал мягкие и осторожные попытки «незнакомца» завязать контакт и явно испытывал удивление и любопытство, опасения Питера по поводу постороннего человека как будто начинали его переполнять. Даже несмотря на то, что он стоял около матери, на том же плетеном кресле, где сидела она, и мог прижаться к ней, если бы захотел, он разражался слезами, глядя на незнакомца, приблизительно в тот же момент, когда мать начинала гладить его по голове1919
  Мы можем проиллюстрировать это поведение видеозаписью.


[Закрыть].

Такие сравнительные наблюдения продемонстрировали, к каким различным результатам могут приводить разные стили взаимодействия матери и ребенка. Если с Питером взаимодействие было полно напряжения и непредсказуемости, то с Линдой «климат» был значительно более благоприятным и гармоничным – как на стадии симбиоза, так и после «вылупления».

Мы пытались понять эти отличия, принимая во внимание разные природные способности сиблингов и превалирующий эмоциональный климат в отношениях мать–дитя, наблюдая за их взаимодействием (и на основе наших интервью с матерью). Благодаря этому и многим другим подобным наблюдениям мы пришли к рассмотрению развития реакций на посторонних в более широком контексте: как только ребенок становится достаточно индивидуированным, чтобы узнавать лицо матери – визуально и тактильно и, возможно, другими способами, и как только он знакомится с общим эмоциональным фоном и «чувством» своего партнера по симбиотической диаде, он переходит к продолжительному визуальному и тактильному исследованию и изучению лиц и образов других, делая это с большей или меньшей заинтересованностью. Он изучает их издалека и вблизи. Он явно наблюдает и сверяет черты лица незнакомца с лицом матери, а также с любым внутренним образом его матери, который может у него иметься (необязательно визуальный и даже по большей части не визуальный). Кажется, что он также проводит сверку с материнским внутренним образом, особенно с ее лицом, в отношении других интересных новых переживаний.

У детей, пребывание которых в фазе симбиоза было благоприятным и у которых превалировали «доверительные ожидания» (Benedek, 1938), при исследовании посторонних в ходе перепроверки преобладают любопытство и заинтересованность. У детей, чье базовое доверие было ниже оптимального уровня, напротив, может случиться внезапный переход к острой тревоге и страху перед незнакомым человеком; или может быть продолжительный период сглаженной реакции на незнакомца, который временами может сменяться доставляющим удовольствие исследовательским поведением. Эти феномены и факторы, влияющие на их изменчивость, составляют, как мы полагаем, важный аспект оценки нами либидинального объекта, социализации и первого шага в сторону эмоциональной объектной константности. Нужно уделить особое внимание и в дальнейшем верифицировать эту взаимозависимость между базовым доверием и тревожной реакцией на незнакомцев (см.: Mahler, McDevitt, 1968).

Отсроченное и преждевременное вылупление

В случаях, когда симбиотический процесс, т. е. создание общей «панцирной» мембраны диадического единства, произошел с задержкой или был нарушен, дифференциация, видимо, начинается с опозданием или преждевременно. Мы описывали в предыдущей главе девочку, мать которой обычно просто механически укачивала ее на коленях, без проявления теплоты и интереса. На симбиотической фазе эта маленькая девочка была как будто обмякшей, не пыталась прильнуть к матери и стать ее квазичастью. Ее улыбка была не избирательной реакцией и не была направлена на мать как на особенного человека. В возрасте, когда другие дети начинают осуществлять более активное приближение к матери или дистанцирование от нее, она обратилась к своему телу, чтобы через него получать аутоэротическую стимуляцию. Девочка предпочитала большую часть времени предаваться раскачиванию и не экспериментировала с активным дистанцированием и приближением.

В другом случае симбиотические отношения были неудовлетворительны по ряду причин. Мать мальчика во время его младенчества находилась в депрессии. Это был ее третий ребенок, и она была перегружена делами и заботами; семья жила в скромных условиях и перенаселенном месте. Вскоре после рождения этого ребенка умер отец матери, с которым у той были очень близкие отношения. Более того, когда младшему ребенку было всего лишь несколько месяцев, со старшим произошел серьезный несчастный случай. Из-за стечения всех этих обстоятельств мать непреднамеренно игнорировала малыша. Его кормили из бутылочки и часто спиной к матери. В целом она избегала глазного контакта с ним. В то же время мать вовсе не была безразлична к нему и заботилась о нем, как и об остальных своих детях. Как и вышеупомянутая маленькая девочка, этот мальчик поздно начал воспринимать свою мать как особого человека. Специфическая реакция улыбки появилась с опозданием. Он также поздно начал использовать визуальную модальность, которая является первым инструментом, позволяющим активно дистанцироваться, одновременно давая возможность ребенку построить мост через пространство, т. е. сохранить визуально-перцептивный контакт. Хотя он и запаздывал в своем развитии, в его поведении никогда не проявлялись механистичность и тряпичность, как это было у вышеописанной девочки в период симбиоза и дифференциации.

Мы также наблюдали детей, у которых стадия симбиоза протекала неблагоприятно по причине высокой амбивалентности их матерей по отношению к ним и к своему материнству. У этих детей нарушения симбиоза были вызваны не безразличием или депрессией со стороны матери, но ее непредсказуемостью. Они как бы компенсаторно начинали узнавать своих матерей достаточно рано; их отношения улучшались, когда большая дистанция делала их более комфортными и когда им становились доступны источники удовольствия, связанные с их возрастающей автономией и с окружающим миром. В таких случаях, видимо, проявляется очень ранняя способность ребенка к адаптации.

Мы полагаем, что дифференциация маленькой девочки, мать которой была нарциссичной и не давала ей тепла, произошла поздно, потому что она не могла положиться на мать как на симбиотического партнера, и ей пришлось слишком много «работы» выполнять самой; т. е. она вынуждена была стать матерью самой себе. Таким образом, когда она дифференцировалась, у нее могли проявляться некоторые признаки развития «ложного Я» (ср.: James, 1960). Это, видимо, был случай максимального использования собственных ресурсов. Позднее мы узнали, что поистине материнское отношение ее отца с самого раннего возраста удержало ее от того, чтобы начать избегать весь мир. Маленький мальчик, который по разным причинам не получал удовлетворительной поддержки во время симбиоза, явно продлевал этот период, как будто с целью дать себе и матери возможность наверстать упущенное. Он сошел с симбиотической орбиты, когда он и, возможно, также его мать были готовы.

Младенец Питер был одним из тех детей, у которых были интенсивные, но дискомфортные симбиотические отношения. Он начал «вылупляться» рано и быстро перешел на фазу дифференциации, высвобождая себя из дискомфортного симбиоза. У Питера была выраженная реакция на незнакомцев и сопутствующая этому тревога. Видимо, это стало одним из его ранних защитных паттернов. Гораздо позднее, когда он уже преодолел изначальные реакции на посторонних, они могли повторяться, хотя и в весьма приглушенном виде, когда Питер проходил период какого-либо кризиса. Казалось, будто неудовлетворительная симбиотическая фаза не позволила Питеру аккумулировать достаточный резервуар базового доверия – того нормального нарциссизма, который обеспечивает твердую опору для уверенного выхода в «отличный-от-матери» мир. Более того, начав дифференцироваться, т. е. отделяться, достаточно рано, Питер легко впадал в тревогу и плохо справлялся с дистрессом, потому что способности его автономно развивающегося Эго были скороспелыми и вследствие этого хрупкими. Мы обнаруживали раз за разом, что дети, которые, видимо, весьма тяжело переживали время сепарации от матери, необычно рано начинали выделять мать среди других заботящихся о них взрослых.

Похоже, что эти ранние паттерны дифференциации вполне объяснимы рационально как в терминах отношений матери и ребенка, так и с учетом особенностей каждого конкретного малыша. Более того, есть основания считать, что они запускают паттерны личностной организации, которые остаются неизменными на последующей стадии сепарации-индивидуации, а возможно, и дольше. Рождение ребенка как индивида происходит, когда в ответ на материнскую избирательную реакцию на его гуление он постепенно изменяет свое поведение. «Это та специфическая бессознательная потребность матери, которая активизирует из бесконечного потенциала возможностей маленького ребенка те особенные, что создают для каждой матери «вот этого ребенка», отражающего ее собственные уникальные и индивидуальные потребности. Этот процесс происходит, конечно же, в рамках врожденных способностей ребенка» (Mahler, 1963; см. также: Lichtenstein, 1964).

Мы обнаружили, что те дети, чьи матери получали удовольствие от симбиотической фазы, не переживая особых конфликтов, те дети, которые во время этого важного периода единства с матерью были сыты, но не перекормлены, в некоторый момент начинали активно стремиться к дифференциации посредством постепенного дистанцирования от материнского тела. С другой стороны, в случае если имел место паразитизм, навязчивость, «душащее отношение» со стороны матери, наблюдались разнообразные нарушения дифференциации. В некоторых случаях, когда мать действовала исходя исключительно из своих симбиотически-паразитарных потребностей, не принимая во внимания нужды ребенка, дифференциация протекала особенно бурно. Такое произошло в случае маленького мальчика в возрасте от четырех до пяти месяцев, потому что его мать была симбиотически слишком обволакивающей. На протяжении определенного периода времени этот ребенок явно предпочитал, чтобы его держала на руках не мать, а другие взрослые – те, кто мог предоставить ему большую возможность визуально исследовать окружающий мир. Казалось, он отталкивал свою мать физически в защитных целях, сопротивляясь материнскому телу, упираясь в него ручками и ножками (иногда даже изгибаясь назад дугой несколько судорожным образом). В его случае это служило двойной цели: (1) это способствовало, как и для других, «более среднестатистических» младенцев на симбиотической орбите, его нахождению в позиции, с которой он мог бы лучше исследовать «отличный-от-матери» окружающий мир, по-новому взглянуть на мать, установить с ней визуальную связь с большей дистанции; и (2) это преследовало цель сократить контакт поверхности тела с матерью. Что удивило нас больше всего, так это то, что для таких окруженных (симбиотически) обволакивающим отношением детей этот активный процесс дистанцирования начинается раньше, чем мы ожидали. Другой ребенок той же матери также стремился избегать тесного физического контакта.