Текст книги "Психологическое рождение человеческого младенца. Симбиоз и индивидуация"

Есть основания полагать, что стремление к дистанции во время субфазы дифференциации сопровождается усилением восприятия матери как особого человека, даже если такое восприятие, как в случае выше, носит негативный характер (ср. также с паттернами сравнительного разглядывания и «перепроверки»).

Позвольте проиллюстрировать некоторые феномены первой субфазы (дифференциации) еще несколькими случаями из нашей исследовательной практики. У всех описанных ниже детей наблюдалось соответствующее фазе развитие (как у всех «нормальных» детей), наряду с очень индивидуальными вариациями, зависящими от материнского отношения, врожденных задатков и жизненных обстоятельств (Weil, 1970).

Ранние отношения Берни с матерью были полны блаженства, и мать, казалось, находила большое удовлетворение в кормлении его грудью. Однако из-за чувства вины перед старшим сыном, а также из-за того, что малыш кусал ее сосок (ср.: Spock, 1965), она неожиданно и бесповоротно перевела Берни на кормление из бутылочки. Такое отлучение от груди внесло значительные изменения в атмосферу симбиотических отношений. Вначале ребенок настойчиво и раздраженно искал потерянную грудь, в то время как мать отчаянно отрицала его явную реакцию на травму отлучения. Радость и удовлетворение, которыми лучилась мать в период кормления грудью, сменились безразличием и апатией, в то время как ребенок, в свою очередь, стал раздражительным, равнодушным и апатичным. Счастливый, улыбающийся, хорошо приспосабливающийся ребенок у груди временно превратился в пассивного, обмякшего и мешкообразного ребенка на руках2020
  В 1960–1962 гг. мы немного экспериментировали с паттерном подстраивания (ср.: Mahler, La Perriere, 1965). Мы не только наблюдали адаптацию телесного контура младенца по отношению к матери, но и регистрировали сами тип того, как ребенок подстраивается у нас на руках. Мы описали эти сенестетические ощущения (coenesthetic sensation) как «хорошая подстройка», «прилипчивый», «жесткий-как-доска», «похожий-на-мешок-с-картошкой» и т. д.


[Закрыть].

Затем в течение какого-то времени на основную трудность взаимодействия между Берни и его матерью, казалось, благоприятно влияло каждое продвижение в созревании ребенка. Берни проявлял явный интерес к движению: он практиковался в ползании, тянулся вверх с большим удовольствием и настойчивостью. Как только он стал способен вовлекать других во взаимодействие взглядом, научился распознавать мать среди других значимых взрослых и начал получать удовольствие от развития некоторых своих моторных функций, его сфера исследований расширилась до всей зоны игровой комнаты (и всех помещений в доме). Его мать, казалось, чувствовала облегчение от снижения симбиотических требований сына и тотальной зависимости, а Берни, в свою очередь, стал способен полностью использовать всю получаемую поддержку и защиту в период практикования.

Разительно отличаюшийся от вышеописанного переход с симбиотической на фазу сепарации-индивидуации наблюдался у другого маленького мальчика, который имел тесные и пролонгированные симбиотические отношения с матерью. Оба родителя этого ребенка имели симбиотически-паразитарные потребности, относились к нему как к вегетативному существу и удерживали его в состоянии продолжительной симбиотической зависимости (ср.: Parens, Saul, 1971). Это явно замедляло его либидинальные вложения в развитие моторных функций (см. ниже), которые, вероятно, были изначально конституционально слабо развиты. Если Берни перешел на фазу сепарации-индивидуации со сформированным предпочтением моторного способа исследований, то этот маленький мальчик еще долго предпочитал пользоваться только тактильными и зрительными модальностями. Такое положение дел имело несколько причин. Оба родителя настаивали на немедленном снятии любого напряжения, как только ребенок демонстрировал какие-либо признаки такового, так что ему не приходилось прилагать даже малейших усилий для получения желаемого. Его мать демонстрировала нам и сообщала невербальным образом ребенку свое желание, чтобы он оставался малоподвижным и смирился с тем, что с ним обращаются в позиции лежа, несмотря на его явные возражения.

Этот маленький мальчик был по врожденным задаткам ребенком с замедленным созреванием моторных функций. Его мускулатура была дряблой, крупные движения его тела были осторожными и менее энергичными, чем у других детей его возраста. (Примечательное исключение составляли его активные рывки, когда он находился в возбуждении.) Ограниченный небольшим пространством по причине неразвитости локомоторных способностей, он извлек максимальную пользу из своих значительных перцептивно-когнитивных и хватательных навыков с целью занять и развлечь себя в течение длительного периода времени при помощи «разыгрывания увлекательных зрелищ» (Piaget, 1936). В то же время он оставался в высшей степени реактивен визуально на происходящее вокруг него; он с готовностью включался во взаимодействие с другими и принимал от них поддержку и успокоение.

На примере двух этих детей проиллюстрированы два разных способа перехода на первую субфазу сепарации-индивидуации – дифференциацию. Вероятно, стоит отметить, что они показали равные результаты по общей оценке деятельности в тестах по развитию.

У нас сложилось впечатление, что мать второго ребенка, которая интенсивно наслаждалась симбиотическими отношениями со своим грудным младенцем, принадлежала к той группе женщин, которые не могли вынести постепенного выхода ребенка из тесной взаимосвязи в начале фазы сепарации-индивидуации. Они присоединяют, «присваивают личность» (ср.: Sperling, 1944) ребенка себе и не поощряют его попытки независимого функционирования вместо обеспечения и поддержания постепенной сепарации. С другой стороны, как мы отмечали в других работах (Mahler, 1967а), существует немало матерей, которые, в отличие от сверхсимбиотических, сперва удерживают своих детей, а затем резко выталкивают их в «автономию» (ср.: Greenson, 1968; Mahler, 1968b, 1971).

Подобно тому как внутренние переменные предопределяют возможность гармоничного личностного развития, так и благоприятное взаимодействие мать–дитя оказывает влияние на адекватность субфазы. Много лет назад Коулман, Крис и Провинс (Coleman, Kris, Provence, 1953) обратили внимание на значительные изменения материнских установок во время первого года жизни ребенка. Мать тоже вынуждена менять свои установки на протяжении всего хода процесса сепарации-индивидуации, но особенно в определенные важные или поворотные моменты данного процесса!2121
  Мы убеждены, что львиная доля адаптации должна быть связана с несформированностью и податливостью ребенка, это не означает, что материнское отношение не должно видоизменяться в соответствии с требованиями процесса сепарации-индивидуации; со стороны матери до определенной степени также должна произойти адаптация.


[Закрыть]

Феномен нормального развития проще всего понять, если элементы процесса рассматривать по порядку. Именно в конце первого года и на протяжении первых месяцев второго года жизни можно видеть с особой ясностью, что внутрипсихический процесс сепарации-индивидуации имеет два переплетающихся, но не всегда соразмерных и пропорционально прогрессирующих направления развития. Одно – это направление индивидуации, эволюция внутрипсихической автономии, восприятия, памяти, познания, тестирования реальности; другое состоит в развитии сепарации, которая протекает совместно с дифференциацией, дистанцированием, формированием границ и разъединением с матерью. Все эти процессы структурализации в итоге достигнут кульминации в виде интернализированных Я-репрезентаций, отличных от внутренних объектных репрезентаций. Поверхностные поведенческие феномены процесса сепарации-индивидуации могут проявляться в бесчисленных тонких вариациях, сопровождающих прогрессирующее внутрипсихическое развитие. Оптимальной ситуацией, по-видимому, является та, в которой восприятие телесной сепарации в условиях дифференциации от матери идет параллельно (а именно не слишком запаздывает и не опережает) развитию автономного функционирования тоддлера – развитию познания, восприятия, памяти, тестирования реальности и т. д., т. е. тех функций Эго, которые обслуживают индивидуацию. В нашем наблюдении-исследовании прогресс и регресс и постепенная интеграция этих двух путей развития – сепарации и индивидуации – может изучаться при помощи наблюдения за перемещениями ребенка вперед-назад по отношению к матери. Мы могли проследить это развитие, изучая взаимодействие диады «мать–дитя» и в особенности наблюдая живые проявления эмоций, жестов и вокализации самого ребенка.

Мы нашли полезным сравнить детей, у которых локомоторное развитие протекало медленно, с теми, кто начал ходить раньше обычного. Например, два маленьких мальчика находились на разных концах спектра двух направлений процесса сепарации-индивидуации: созревание или развитие, сепарация или индивидуация. Один из них начал посещать нас, уже умея ходить в возрасте 9 месяцев; другой сделал свои первые шаги без посторонней помощи только через два дня после того, как ему исполнилось 17 месяцев – восемь полных месяцев разницы!

Влияние таких несоответствий в сроках на процесс сепарации-индивидуации будет обсуждаться в следующих главах.

Глава 5
Вторая субфаза: практикование

Фаза дифференциации перекрывается с периодом практикования. В ходе обработки наших данных мы сочли, что будет полезно разделить период практикования на две части: (1) фаза раннего практикования, наступление которой обусловливается появлением у ребенка зачатков способности удаляться от матери физически при помощи ползания, карабканья, попыток выпрямляться и ходить, все еще держась за что-нибудь; и (2) собственно период практикования, феноменологически характеризующийся свободным передвижением в вертикальном положении.

По крайней мере, три взаимосвязанные, но в то же время не совпадающие линии развития вносят свой вклад в первые шаги ребенка в сторону осознания своей отделенности и по направлению к индивидуации. Это быстро протекающая телесная дифференциация от матери; установление специфической взаимосвязи с ней; и развитие автономного Эго-аппарата в условиях непосредственной близости к матери.

Эти линии развития подготавливают дорогу для того, чтобы интерес ребенка к матери перераспределился (это становится гораздо более ярко выражено, чем до этого) в сторону неодушевленных объектов – вначале тех, которыми она сама окружает ребенка: одеяло, подгузник, предложенная ей игрушка или бутылочка, которая участвует в процессе расставания на ночь. Ребенок исследует эти объекты визуально и определяет их вкус, текстуру и запах при помощи контактных органов восприятия, особенно ртом и руками. Тот или иной из этих объектов может стать переходным. Какова бы ни была очередность, в которой эти функции развиваются во время субфазы дифференциации, характерным для этапа раннего практикования остается преобладание интереса к матери несмотря на погруженность в исследовательскую деятельность.

Созревание локомоторной и других функций во время периода раннего практикования оказывает самое благотворное влияние на тех детей, у кого были интенсивные, но дискомфортные симбиотические отношения. Весьма вероятно, что это связано – по крайней мере, частично – с тем, что одновременно и мать освобождается от необходимости соответствовать всем требованиям ребенка. Те матери, которые были наиболее тревожны из-за неспособности освободить своего ребенка от дистресса во время фаз симбиоза и дифференциации, теперь, когда их дети стали менее хрупкими и ранимыми и в чем-то более независимыми, чувствуют облегчение. Такие матери и их дети были не способны получать устойчивое удовольствие от близкого физического контакта, но теперь для них оказалось возможным наслаждаться друг другом на большей дистанции. Дети становятся менее напряженными и обретают способность лучше использовать своих матерей в поисках комфорта и безопасности.

Иной паттерн взаимодействия мать–дитя в период раннего практикования наблюдался у тех детей, которые наиболее активно искали физической близости к матери, и у тех, чьи матери имели большие трудности в обращении с ними во время процесса активного дистанцирования. Этим матерям нравилась близость симбиотической фазы, но как только эта фаза подходила к концу, они предпочли бы, чтобы их дети уже стали «взрослыми». Примечательно, что этим детям было непросто вот так «повзрослеть»; они не были способны получить удовольствие от появляющейся возможности дистанцироваться и очень активно требовали близости.

С развитием двигательных способностей раздвигаются границы мира ребенка. Он начинает более самостоятельно регулировать дистанцию между собой и матерью, а модальности, которые до этого момента использовались для исследования относительно знакомой обстановки, неожиданно открывают для него более широкий сегмент реальности; теперь можно больше увидеть, больше услышать, больше потрогать. То, как переживается этот новый мир, по-видимому, тонко взаимосвязано с матерью, по-прежнему являющейся центром детской вселенной, от которого он постепенно начинает движение, захватывая все больше пространства вокруг себя.

Не так давно один из нас (А. Б.) имел возможность непосредственно наблюдать семимесячного ребенка в этот период активного локомоторного функционирования, по времени совпавшего с трехнедельной разлукой с его родителями и последующим воссоединением. Этот ребенок описывался как особенно спокойный и беззаботный. Он встречал каждого нового человека с радостным любопытством и тщательно исследовал его визуально и тактильно. Во время отсутствия своих родителей он был оставлен с бабушкой и дедушкой, которых хорошо знал. Это совпало по времени с быстрым переходом его от состояния младенца-на-руках к отделенности. Он начал ползать и пытаться выпрямиться и встать. Эти новые навыки приносили ему скорее боль, нежели удовольствие. Он часто падал и горько плакал после каждого падения. Тем не менее он не прекращал свои болезненные эксперименты. Неожиданно оказалось, что этот на вид тихий, спокойный ребенок несет в себе большой энергетический заряд. Мы явно видим здесь мощное проявление врожденного стремления к индивидуации. Он сохранял позитивные взаимоотношения с людьми вокруг и любил, чтобы его носили на руках, пели и гладили его. Когда его мать возвратилась, он пережил достаточно тяжелый кризис воссоединения, безутешно плача в течение некоторого времени и не позволяя ей ни покормить себя, ни уложить спать. Однако на следующий день он, как прежде, был улыбчив и спокоен. Эта реакция на краткую сепарацию, которая в особенности характерна для воссоединения диады «мать–дитя» во второй половине первого года жизни, должна пониматься метапсихологически в терминах расщепления, которое все еще существует во внутренних частичных образах матери. Это расщепление легко активируется такими короткими отсутствиями; мать на стадии сепарации должна быть реинтегрирована в качестве «полностью хорошей» симбиотической матери так, чтобы не повредить или не разрушить хороший объект. В то время как маленький мальчик продолжал практиковаться в своих новых умениях, качество интенсивной заряженности и частые падения стали быстро сходить на нет. С матерью в качестве якоря и центра его мира, фрустрирующая часть нового опыта и открытий стала сразу же опять управляемой, и доминировать начала та часть исследовательского опыта, что приносила удовольствие. Этот небольшой эпизод личных наблюдений хорошо согласуется с наблюдениями в нашем исследовании – а именно: что ранние исследования служат цели (1) ознакомления с более широким сегментом мира и (2) восприятия, опознания и получения удовольствия от матери на большей дистанции. Мы обнаружили, что именно те дети, у которых был самый лучший «дистантный контакт» с матерью, решались удалиться от нее на самое большое расстояние. В случаях, когда процесс сепарации вызывал слишком много конфликтов или присутствовало сильное нежелание оставлять близкие отношения, дети в этот период проявляли меньше удовольствия. Но когда речь идет о подобных процессах, простые правила едва ли применимы.

Например, маленький мальчик, чья мать могла воспринимать его только в качестве симбиотической части ее самой и активно препятствовала его попыткам отдаления, казалось, совсем терял контакт со ней, если находился от нее на расстоянии. Напротив, другой ребенок, девочка, чья мать получала большое удовольствие от их совместной близости, была способна поддерживать контакт с ней на некотором расстоянии; по сути, именно в этот период девочка смогла начать особенно хорошо использовать свою мать и заряжалась уверенностью от одного взгляда на нее или от звука ее голоса. В то же время, если матери не было в комнате, т. е. не было возможности дистанционно подзарядиться, у девочки весьма быстро происходило общее снижение настроения.

В период раннего практикования мы также наблюдали, что «готовый вот-вот опериться» склонен с удовольствием отдаваться своим расширяющимся отношениям с «отличным-от-матери» миром. Например, один ребенок в нашем проекте, которому было 11 месяцев, во время этой фазы должен был неделю провести в больнице. Казалось, что больше всего он был фрустрирован своим пребыванием в кроватке, и поэтому он радовался любому, кто вынимал его оттуда. Когда он вернулся из больницы, он уже не воспринимал мать как совершенно особенного человека и не проявлял ни реакции прилипчивости, не сепарационной тревоги; теперь его главной потребностью в Центре и дома стала ходьба с кем-нибудь, кто бы держал его за руку. Он по-прежнему предпочитал, чтобы это делала его мать – с ним и для него, однако он с готовностью принимал всеех, кто мог ее заменить.

Марджи и Мэттью (всего неделя разницы в возрасте) гладко прошли и симбиотическую фазу, и субфазу дифференциации. Оба ребенка были способны «с доверием ожидать» от своих матерей облегчения их инстинктивных напряжений и эмоциональной доступности. Когда им было 10 месяцев, дети вступили в период практикования и с большим интересом начали упражнять свои развивающиеся моторные навыки и другие автономные функции Эго. Они с удовольствием и подолгу занимали сами себя, самостоятельно исследуя обстановку вокруг и демонстрируя то, что Хендрик (Hendrick, 1951) описал как «удовольствие от овладевания» (Funktionlust С. Бухлера). Время от времени они возвращались к своим матерям за эмоциональной подзарядкой. Обе матери принимали постепенный выход своих детей-тоддлеров из тесной взаимосвязи и поощряли их интерес к практикованию. Они были эмоционально доступными потребностям детей и обеспечивали их материнской подпиткой, необходимой для оптимального развития автономных функций Эго.

Мать Анны, напротив, была не способна обеспечить оптимальную доступность, так что уверенность ее ребенка в том, что ее ожидания будут удовлетворяться, подверглась серьезному испытанию. Созревание функций развивающегося Эго Анны произошло в срок, но казалось, что из-за необходимости постоянно бороться за внимание матери девочка недополучила либинальной энергии, чтобы адекватно катектировать здоровым (вторичным) нарциссизмом «отличный-от-матери» мир, свои автономные эго-функции и, возможно, также свое тело. Она не могла с удовольствием предаться исследованию и овладеванию расширяющейся вокруг нее реальностью. Во время первой субфазы и периода раннего практикования мы часто видели Анну сидящей у ног матери и не сводящей с нее умоляющего взгляда. Фаза дифференциации у Анны продлилась гораздо дольше, чем у ее сверстников Марджи и Мэттью, несмотря на то что ее эго-функции, по сути, созрели.

Период практикования у Анны характеризовался краткими пробными вылазками, во время которых она отрывалась от ног матери только на очень короткое время. Весь этот период – время, когда тоддлеры вкладывают так много либидинальной энергии в свое автономное функционирование и расширяющееся тестирование реальности, – у Анны был кратковременным и сокращенным и отличался недостаточностью полномасштабного эмоционального развития. При относительном отсутствии явных признаков основной чертой этой субфазы, как мы полагаем, является усиливающееся вкладывание энергии в тренировку автономных эго-функций, особенно двигательной, периодически вплоть до полного исчезновения интереса к матери. Именно это, а не развитие моторных навыков как таковых характеризует субфазу практикования.

Когда ребенок, благодаря созреванию своего двигательного аппарата, осмеливается удаляться от ног матери, он часто оказывается настолько поглощен своими занятиями, что может надолго как будто забывать о ее существовании. Тем не менее периодически он возвращается к ней, по-видимому нуждаясь в подтверждении ее физической доступности.

Оптимальной дистанцией на субфазе раннего практикования, видимо, является та, что предоставляет передвигающемуся на четвереньках ребенку свободу и возможность для самостоятельного исследования на некотором расстоянии от матери. Следует заметить, тем не менее, что на протяжении всей субфазы не исчезает потребность в матери как в стабильной точке отсчета, как в «домашней базе» для удовлетворения потребности в подзарядке посредством физического контакта. Мы видели, как семи-десятимесячные дети поспешно ползли или ковыляли к матери, чтобы прижаться к ее ноге, как-либо еще прикоснуться к ней или просто прислониться. Именно этот феномен был определен Фюрером как «эмоциональная подзарядка»2222
  Личное сообщение.


[Закрыть]. Часто можно видеть, как поникший и утомленный ребенок после такого контакта быстро «поднимает нос» и возвращается к своим исследованиям, снова погружаясь в удовольствие от своей деятельности.

Феномен подзарядки проходит разные этапы и у каждого ребенка имеет свою модальность. Выбор модальности, как мы полагаем, тесно связан с предпочтениями матери. Например, одной из матерей, которая активно поощряла независимое функционирование своего ребенка, особенно удавалось поддерживать с ним контакт, подзаряжая его на расстоянии. Когда ее дети подходили к ней, это были обычно краткие периоды физического контакта. Эта мать редко поднималась со своего удобного места, где она занималась починкой одежды и болтала с другими матерями, но казалось, она постоянно была настроена на потребности своих маленьких детей, даже на расстоянии.

У Джея локомоторная активность развилась очень рано, поэтому способность матери к подзарядке была особенно важна для него. Мать Джея полагала, что любые установленные для него границы могут повредить его развивающейся личности и независимости. Она с ужасом смотрела, как Джей попадал в опасные ситуации, но не поддерживала контакт с ним даже всего лишь вербально, так как не хотела мешать его «независимости». Несмотря на то, что мать с тревогой наблюдала за ним на расстоянии, Джей чувствовал себя покинутым и в самом деле был покинутым ею, даже в ее присутствии. Раз за разом он попадал в опасные ситуации, которые не мог оценить и с которыми не мог справиться; даже если он занимался чем-то вполне обыденным, он часто причинял себе боль. Только когда он падал и начал плакать, его мать чувствовала, что к нему можно подойти и помочь.

Марк был из тех детей, кто столкнулся с большими трудностями в установлении действенной дистанции между собой и матерью. Его мать начала относиться к нему амбивалентно, как только Марк прекратил быть ее симбиотическим ребенком. Временами казалось, она избегает тесного телесного контакта; в другие моменты она могла прервать автономную деятельность Марка для того, чтобы схватить его в охапку, прижать к себе и обнять. Она так делала, когда это требовалось ей, а не ему. Такой недостаток эмпатии со стороны матери, возможно, стал причиной того, что Марку было трудно функционировать на расстоянии от нее. Во время субфазы раннего практикования, которая следует за изначальной тягой во внешний мир и отталкиванием от матери, большинство детей, видимо, проходят короткий период усиления сепарационой тревоги.

Тот факт, что они становятся способны передвигаться независимо, отдаляться и в то же время оставаться связанными с матерью – не физически, а посредством дистантных модальностей зрения и слуха, – делает необыкновенно значимым успешное использование этих дистантных модальностей. Дети не любят выпускать мать из вида; они могут подолгу и с грустью смотреть на ее пустой стул или на дверь, через которую она вышла.