Текст книги "Психологическое рождение человеческого младенца. Симбиоз и индивидуация"

С переходом автономных функций (сознавания и особенно прямохождения) на новый уровень у ребенка начинается «роман с миром» (Greenacre, 1957). Тоддлер делает самый большой шаг на своем пути к индивидуации. Теперь он может свободно ходить, сохраняя вертикальное положение. Благодаря этому он оказывается на новой позиции, которая позволяет ему увидеть мир в иной перспективе, обнаружить новые радости и препятствия. Умение стоять прямо и ходить на двух ногах переводит ребенка на новый уровень зрительного восприятия.

В течение этих важных шести–восьми месяцев (в возрасте от 10–12 до 16–18 месяцев) мир для младшего тоддлера предстает как устрица. Либидинальный катексис по большей части перенаправляется на обслуживание быстро развивающегося автономного Эго и его функций, и ребенок кажется опьяненным своими возможностями и величием открывающегося ему мира. Это пик детского нарциссизма. Первые шаги ребенка в вертикальном положении знаменуют начало собственно периода практикования с существенным расширением мира и тестирования реальности. Все больше растут либидинальные вложения в применение моторных навыков и в исследование окружающего мира – как людей, так и предметов. Основной характеристикой данного периода являются огромные нарциссические вложения ребенка в свои функции, в свое тело, а также в предметы и цели в его расширяющейся «реальности». Вместе с тем мы видим относительно низкую чувствительность к ушибам, падениям и другим огорчениям, таким как отобранная игрушка. Знакомые взрослые, сменяющие друг друга в пределах обстановки нашей детской, воспринимаются им с легкостью (по сравнению с тем, что происходит на следующей субфазе сепарации-индивидуации).

Для ребенка на стадии сепарации-индивидуации каждый новый шаг в сторону прогресса несет в себе хотя бы минимальную угрозу потери объекта. Тоддлер, развитие которого протекает гладко, находит нарциссическое утешение в своих быстро развивающихся эго-функциях. Ребенок сосредоточивается на упражнении и совершенствовании своих навыков и автономных (независимых от других или матери) способностей. Он сам себя развлекает, находясь в постоянном восторге от открытий, совершаемых им в расширяющемся окружающем мире. Он как будто влюблен в мир и в собственное всемогущество. Возможно, подобный подъем на этой субфазе связан не только с совершенствованием эго-аппарата, но также с прогрессирующим освобождением от слияния и поглощенности матерью. С этой точки зрения мы могли бы предположить, что подобно тому, как игры детей в ку-ку превращаются из пассивных в активные, в потерю и нахождение удовлетворяющего нужды объекта, который затем становится объектом любви, так же и постоянные убегания тоддлера до тех пор, пока он не будет пойман матерью, превращают страх быть поглощенным матерью из пассивного в активный. Такое поведение также убеждает его, что мать захочет поймать его и заключить в свои объятия. Едва ли можно предполагать, что подобное поведение служит этой цели изначально, но вполне возможно, что оно производит такой эффект и затем намеренно повторяется.

Важность свободного вертикального передвижения: ходьба

Важность ходьбы для эмоционального развития ребенка трудно переоценить. Прямохождение позволяет тоддлеру совершить большой прорыв в открытии мира и тестировании реальности при осуществлении собственного контроля и магического овладения им. Как говорит Гринакр, оно «также ассоциируется с подъемом общей энергетизации тела и чувственной реактивности, которые сопровождают развитие способности к прямохождению» (Greenacre, 1968, р. 51).

Здесь нужно кратко отметить открытие мальчиком своего пениса, мы обсудим это более детально в контексте гендерной идентичности (см. гл. 6 «Начало формирования гендерной идентичности»). Наличие пениса обнаруживается обычно несколькими неделями ранее, чем начинается ходьба: это обладающий тонкой чувствительностью, приносящий удовольствие орган, движения которого, однако, не контролируются Эго. Научившись принимать вертикальное положение, мальчик может рассматривать пенис «с большего количества позиций, чем прежде, и возрастающий интерес к мочеиспусканию дополнительно стимулирует его и придает ему значимость как части тела» (Greenacre, 1968, р. 51).

Мы обнаружили, что мальчики и девочки похожи в том, что в следующий же месяц после обретения способности свободно ходить делают большие успехи в утверждении своей индивидуальности. Это кажется первым большим шагом к формированию идентичности.

Отказ матери от обладания телом маленького мальчика или девочки, без особой разницы, в этот период происходит как бы автоматически, даже несмотря на подчас выражаемые вслух сожаления. Мать Барни говорит: «Когда он убегает от меня в парке и я должна тащить это тяжелое тельце домой, я говорю себе: „Лучше наслаждайся этим – это долго не продлится, и скоро тебе уже не придется носить его на ручках“».

Именно Э. Дж. Энтони (Anthony, 1971) заметил, как точно и красиво Кьеркегор описывает потребность ребенка в эмоциональной поддержке матери в ту пору, когда он начинает свободно ходить. Он цитирует следующие отрывки, чтобы проиллюстрировать, насколько «влияние матери с психологическими нарушениями на индивидуацию ее ребенка не похоже на то, что делает „достаточно хорошая мать“» (Anthony, 1971, р. 262):

Любящая мать обучает своего ребенка ходить самостоятельно. Она достаточно далеко от него, так что не может его поддерживать непосредственно, но она протягивает руки в его сторону. Она подражает его движениям, и если он пошатнется, то она быстро наклоняется к нему, как будто готовая обхватить его руками, чтобы ребенок чувствовал, что он шагает не один… И в то же время она делает больше. Лицом она как бы поощряет, вдохновляет его. Таким образом, ребенок идет самостоятельно, не сводя глаз с материнского лица, а не с препятствий на своем пути. Он находит себе поддержку в ее руках, которые не держат его, и постоянно стремится к убежищу в ее объятьях, едва ли подозревая, что в тот самый момент, когда он так явно нуждается в ней, он доказывает, что он может и без нее, поскольку он шагает один (Kierkegaard, 1846, р. 85).

Но с другой матерью все может быть совсем по-другому:

Тут нет ни выражения поощрения, ни благословения в конце прогулки. Есть то же желание научить ребенка ходить самостоятельно, но не так, как это сделала бы любящая мать. Теперь существует страх, который обволакивает ребенка. Он тянет его гирей вниз так, что ребенок не может и двинуться. Есть то же желание привести его к цели, но эта цель неожиданно становится пугающей (Kierkegaard, 1846, р. 85).

Энтони продолжает своими собственными словами:

Множественные страхи, амбивалентность, бессознательная враждебность, потребность заключить ребенка в капсулу, чтобы препятствовать в совершении самостоятельных шагов. В своем вдумчивом описании Кьеркегор отмечает те моменты развития, когда тоддлер чувствует побуждение к сепарации от матери и в то же время утверждает собственную индивидуацию. Это смешанное переживание имеет огромную важность для развития: ребенок демонстрирует, что он может и не может без матери, а его мать показывает, что она может и не может отпустить его ходить самостоятельно (Anthony, 1971, р. 263).

Говоря о ситуациях folie a deux2323
  Двойной психоз (фр.).


[Закрыть], Энтони утверждает: «Психотическая мать настолько наполняет такие ситуации опасениями, что ребенку не просто некуда идти – он вообще боится пошевелиться».

Довольно поздно в нашем исследовании мы пришли к пониманию того, что первые шаги без посторонней помощи ребенок чаще всего делает по направлению от матери или во время ее отсутствия; это противоречит популярному убеждению (встречающемуся у Кьеркегора и у других поэтов), что первые шаги делаются к матери. Значение этого феномена требует дальнейшего изучения.

Многие матери реагировали на попытки детей удалиться от них тем, что помогали им удаляться, более или менее мягко их к этому подталкивая, как птичка-мать подталкивает только что оперившихся птенцов. В этот период матери обычно становились очень заинтересованы в том, как продвигается вперед их ребенок, а иногда также критически настроены по отношению к нему. Они начинали сравнивать записи и выказывали озабоченность, если их дети от кого-то отставали. Иногда их озабоченность была скрытой. Для многих матерей особенное беспокойство было связано со стремлением их детей ходить. Как только ребенок обретал способность удалиться на какое-то расстояние, бывало, что мать как будто неожиданно начинала беспокоиться, сможет ли он справиться со всем, что ждет его в мире, где ему придется уметь за себя постоять. Свободное прямохождение, видимо, становилось для многих матерей высшим подтверждением того факта, что ребенок «сделал это».

В период практического освоения локомоции мы были поражены тем, насколько сильное стимулирующее влияние вертикальная поза оказывала на общее настроение ребенка, который до этого момента в основном передвигался на четвереньках. Мы осознали ее важность для появления «чувства психологического рождения», «вылупления», основываясь на регулярных и неожиданных для нас наблюдениях поведенческих последовательностей и сравнивая их с описаниями, приведенными в работе Филлис Гринакр (Greenacre, 1957), посвященной детским годам одного художника. Нам показалось, что у наиболее активных тоддлеров тоже был «роман с миром»!

В тех случаях, когда доминирующее влияние способности к свободной локомоции на ребенка запаздывало во времени, обязательный энергетический подъем происходил позднее, чем обычно. Таким образом, данный феномен кажется явно связанным и зависящим от двигательной функции в отношении к этапу развития других автономных функций Эго.

Кратко говоря, ходьба имеет огромное символическое значение как для матери, так и для ребенка: ребенок, научившийся свободно ходить, как будто доказывает этим свою принадлежность к миру независимых человеческих существ. Ожидания и доверие, которые мать источает, когда чувствует, что ребенок уже готов «сделать это», кажутся важным триггером для ощущения ребенком собственной безопасности и, возможно, также изначально побуждают его к тому, чтобы поменять некоторую часть своего магического всемогущества на удовольствие от своей собственной автономности и развивающегося самоуважения.

Сниженная тональность настроения

Большинство детей на субфазе практикования как такового в течение существенных периодов времени демонстрировали энергетический подъем или хотя бы относительное оживление. Они были невосприимчивы к ударам и падениям и демонстрировали то, что мы определяем как сниженную тональность настроения, только когда осознавали, что их мать вышла из комнаты. В такие моменты их жесты и движения замедлялись, интерес к окружающему снижался, и они направляли свое внимание вовнутрь, занимаясь тем, что Рубинфайн (Rubinfine, 1961) назвал «созданием образов».

Наши предположения о состоянии сниженной тональности основаны на двух повторяющихся в таких случаях феноменах: (1) если кто-то, кроме матери, старался активно утешить ребенка, тот терял эмоциональное равновесие и начинал плакать; и (2) состояние ребенка «в сниженной тональности» имело зримое окончание в момент воссоединения с кратковременно отсутствовавшей матерью, хотя иногда этому предшествовал краткий приступ плача для высвобождения накопившегося напряжения. Оба этих феномена подкрепили наши предположения о том, что вплоть до этого момента ребенок находился в особенном «состоянии самости»: подобная сниженная тональность настроения и предполагаемое «создание образов» матери напоминает анаклитическую депрессию в миниатюре2424
  Хотя и отличное по форме, такое сохранение отсутствующей матери в бодрствующем состоянии при сниженной тональности при помощи активного воображения имеет параллели с тем, что обсуждалось у Льюина (Lewin, 1946) и Исаковера (Isakower, 1938) как воскрешение в памяти старых «потерянных миров» во снах и просоночных состояниях.


[Закрыть]. Мы склонны рассматривать усилия ребенка по сохранению состояния сознания, которое Джоффе и Сандлер (Joffe, Sandler, 1965) определили как «идеальное состояние себя», как родственные тому, что Кауфман и Розенблум (Kaufmann, Rosenblum, 1968) назвали «сохраняющим уходом» у обезьян.

Некоторые дети переживали кратковременные приступы страха потери объекта, так что «фильтруемый Эго аффект желания» мог неожиданно превратиться в отчаянные рыдания. Такое бывало в случае с Барни в тот краткий период, когда его «индивидуация» не поспевала за развитием двигательной функции, способствовавшим сепарации. В течение некоторого времени он был не способен эмоционально справиться с переживанием пространственной отделенности от матери, даже когда он сам от нее отдалялся. Он бывал явно ошеломлен, когда падал или ударялся, а мать не обнаруживалась рядом.

Наши обширные наблюдения снова и снова указывали на комбинацию факторов, которая свидетельствовала о зарождающемся осознании того, что детям не хватало симбиотической, материнской части самости. Поведение в сниженной тональности имело различные оттенки у разных детей в сравнении их друг с другом и с самими собой в более раннее время.

Мы обнаружили, что недостаток сильного стремления к ощущению благополучия и единства или близости к матери была особенно характерна для детей, чьи симбиотические отношения были чересчур затянуты или нарушены: например, у ребенка, который находился в чрезмерно близком, паразитарном симбиозе с матерью, и у маленькой девочки, чьи детско-материнские отношения были, по выражению Роберта Флисса (Fliess, 1961), асимбиотическими. Мы обнаружили, что такое желание было сниженным и непостоянным у детей, чьи симбиотические отношения были нарушены непредсказуемостью и импульсивностью со стороны частично подавляющей и частично отвергающей матери.

Глава 6
Третья субфаза: воссоединение

С обретением способности свободно ходить и с началом развития того, что Пиаже (Piaget, 1936) называет репрезентативным интеллектом (кульминация которого проявится в символической игре и речи), ребенок становится отдельным и автономным индивидом. Два этих мощных «организатора» (Spitz, 1965) играют роль «повитух» в психологическом рождении. На финальном этапе процесса «вылупления» тоддлер достигает первого уровня идентичности – становится отдельной индивидуальной целостностью (Mahler, 1958b).

К середине второго года жизни младенец может называться тоддлером. Теперь он все больше и больше осознает и все интенсивнее использует свою физическую независимость. При этом одновременно с ростом его когнитивных способностей и все большей дифференцированностью его эмоциональной жизни происходит также значительное повышение чувствительности к фрустрации и усиление внимания к присутствию матери. У ребенка в этом возрасте можно наблюдать повышенную сепарационную тревогу. Она по большей части состоит из страха потери объекта, о чем можно судить по многим поведенческим проявлениям ребенка. Относительно безразличное отношение к присутствию матери, характерное для субфазы практикования, теперь сменяется постоянной озабоченностью по поводу ее местонахождения и активными обращениями к ней. По мере того как возрастает осознание тоддлером своей отдельности, у него появляется сильное желание разделить с матерью каждое свое новое переживание и приобретение, а также огромная потребность в любви объекта.

Как мы описывали в предыдущей главе, на протяжении периода практикования потребность в близких отношениях была временно снижена. По этой причине мы дали этой новой субфазе название «воссоединение» (рапрошман).

Невозможно преувеличить значение оптимальной эмоциональной доступности матери на протяжении этой субфазы. «Именно материнская любовь к тоддлеру и принятие его амбивалентности дает ему возможность катектировать свою Я-репрезентацию нейтрализованной энергией» (Mahler, 1968b). Специфическое дополнительное значение отца на протяжении этого периода также подчеркивалось Левальдом (Loewald, 1951), Гринакр (Greenacre, 1966) и Абелин (Abelin, 1971).

Тип «подзарядки» при помощи телесного контакта, характерный для ребенка на этапе практикования, в период от 15 месяцев до года и позже замещается намеренным поиском или избеганием интимного телесного контакта. Теперь подзарядка состоит из взаимодействия тоддлера и матери, происходящем на гораздо более высоком уровне: символического языка, озвучивания и других видов общения. Возрастает роль игры (Galenson, 1971).

На субфазе воссоединения мы наблюдали реакции на сепарацию у всех наших детей. Мы выдвинули гипотезу, согласно которой у тех детей, чьи сепарационные реакции характеризовались умеренными и эго-фильтрованными аффектами с преобладанием любви, а не агрессии, последующее развитие чаще всего протекало благоприятно.

Паттерн следования тенью и паттерн побегов

Два характерных паттерна поведения тоддлера – «следовать тенью»2525
  Под «следованием тенью» мы имеем в виду непрерывную слежку, осуществляемую ребенком, и следование за каждым движением матери.


[Закрыть] за матерью или убегать от нее, ожидая погони и подхватывания на руки, – указывают на желание воссоединения с объектом любви и страх поглощения им. У тоддлера можно часто наблюдать феномен «отгораживания», направленный на предотвращение покушения на его недавно обретенную автономию. С другой стороны, начинающийся страх потери любви представляет собой элемент конфликта на пути к интернализации. Некоторые тоддлеры в возрасте воссоединения уже кажутся довольно-таки восприимчивыми к неодобрению; в то же время автономия защищается с помощью слова «нет», усиливающейся агрессии и негативизма анальной фазы (здесь можно вспомнить классический труд Анны Фрейд по негативизму и эмоциональному подчинению – Freud A., 1951а).

Другими словами, к двум годам тоддлер достигает самой важной поворотной точки в эмоциональном развитии. Теперь он начинает ощущать более или менее постепенно и более или менее остро те препятствия, которые лежат на пути к «завоеванию мира», предвкушаемого им на пике переживания всемогущества периода практикования. Вместе с приобретением примитивных умений и перцептивных когнитивных возможностей появляется все более ясная дифференциация, сепарация внутрипсихических репрезентаций объекта от Я-репрезентаций. На самом пике овладения навыками, ближе к концу периода практикования младший тоддлер уже начинает подозревать, что мир вовсе не является его раковиной, что с этим миром он должен справляться более или менее «своими силами», зачастую действуя как беспомощный, маленький и отдельный индивид, и что облегчение или помощь не приходят автоматически после того, как он почувствовал потребность в них и ее озвучил (Mahler, 1966).

То, как и сколько внимания ребенок требует от матери на этой субфазе, дает важный ключ к пониманию нормальности процесса индивидуации. Страх потери любви объекта (вместо страха потери объекта) становится все более очевидным.

Несовместимость и непонимание между матерью и ребенком можно наблюдать даже в случае нормальной матери и нормального тоддлера; эти проблемы в значительной степени коренятся в противоречиях, свойственных данной субфазе. Мать не понимает, почему ребенок постоянно требует от нее участия и вовлеченности. Притом что он уже не такой зависимый и беспомощный, каким был всего полгода назад, и явно стремится к все большей независимости, он тем не менее настойчиво демонстрирует, что ожидает от матери участия в каждом аспекте его жизни. На этой субфазе многие матери не могут принять требовательность своего ребенка; другие же, наоборот, не способны справиться с его постепенным отделением, с растущей независимостью, с тем, что его уже нельзя считать частью себя самой (ср.: Masterson, 1973; Stoller, 1973).

На третьей субфазе, т. е. на стадии воссоединения, индивидуация стремительно прогрессирует, и ребенок упражняется в ней при каждой возможности. В то же время он все больше и больше осознает свою отделенность от матери и использует всевозможные механизмы с целью противостоять этому чувству. Однако, сколько бы ребенок ни наседал на мать, факт остается фактом: ни он, ни она больше не способны эффективно функционировать как единое целое, а ребенок не может дольше поддерживать свою иллюзию родительского всемогущества, которое, как он временами ожидает, могло бы восстановить симбиотические отношения.

Вербальная коммуникация становится все более и более необходимой; общения при помощи жестов со стороны ребенка или взаимной довербальной эмпатии между ним и матерью уже не хватает для удовлетворения, т. е. ощущения благополучия в смысле Джоффе и Сандлера (Joffe, Sandler, 1965). Младший тоддлер постепенно осознает, что объекты его любви (его родители) являются независимыми индивидуумами со своими личными интересами. Он должен постепенно и не без страданий отказаться от иллюзии своего величия, часто посредством яростных сражений с матерью и в меньшей степени, как нам кажется, с отцом. Данный поворотный момент мы определяем как «кризис воссоединения».

Отношение матери к тоддлеру в период воссоединения

В зависимости от своей способности приспособиться к ситуации матери могут реагировать на требования ребенка либо продолжительной эмоциональной доступностью и радостным участием, либо гаммой менее желательных установок. Как бы то ни было, именно продолжительная эмоциональная доступность матери, как мы обнаружили, является базой для достижения автономным Эго ребенка оптимального развития, в то время как его опора на магическое всемогущество идет на убыль. Если мать «спокойно доступна» и готова снабжать ребенка объектным либидо, если она разделяет дух приключений тоддлера, отвечает ему взаимностью в игровой форме и таким образом способствует его попыткам подражания и идентификации, то интернализация отношений между матерью и ребенком может прогрессировать до того уровня, когда со временем вербальная коммуникация возьмет верх даже при том, что активное жестовое поведение (аффектомоторика) по-прежнему преобладает в их общении (Homburger, 1923; Mahler, 1944, 1949а). Предсказуемая эмоциональная вовлеченность со стороны матери как будто способствует развитию у тоддлера процессов мышления, тестирования реальности и адаптивного поведения к концу второго года жизни и к началу третьего года. С другой стороны, как мы выяснили на более поздних этапах нашего исследования, эмоциональное развитие женщины в ее материнской роли, ее стремление отпустить тоддлера – мягко подтолкнуть его, как делает птичка-мать, и вдохновить к достижению независимости – играет огромную вспомогательную роль. Это, возможно, даже является sine qua non2626
  Непременное условие (лат.).


[Закрыть] нормальной (здоровой) индивидуации.

Сигналы опасности на субфазе воссоединения:

Усиление сепарационной тревоги

На этой субфазе для тоддлера характерно так называемое «следование тенью» за матерью, противоположное феномену «побегов», часто встречающемуся в начале данной субфазы. Это поведение кажется в значительной степени необходимым ребенку. (Некоторые матери, по причине своего затянувшегося детства и навязчивости, укорененной в их собственных тревогах и часто в их симбиотически-паразитарных потребностях, сами становятся «тенями» своих детей.) В нормальных случаях следование тенью со стороны тоддлеров открывает путь для установления определенной объектной константности ко второй половине третьего года. Как бы то ни было, чем менее эмоционально доступна мать во время воссоединения, тем более настойчиво и отчаянно тоддлер пытается добиться ее внимания. В некоторых случаях на эти старания расходуется так много энергии, что в результате ее начинает не хватать для эволюции множества развивающихся функций Эго.

Нижеописанная виньетка иллюстрирует не только поведенческий паттерн, свойственный этой субфазе, но и поведенческие проявления, которые мы стали расценивать как опасные сигналы в период воссоединения.

Потребности периода воссоединения у Барни проявились раньше, чем обычно, и в весьма резкой форме. Истоки этого можно было обнаружить в его преждевременном локомоторном развитии во время предыдущей субфазы. Он был вполне обычным маленьким мальчиком, с типичным, но очень ранним «романом с миром». В ходе практикования, между 9 и 11 месяцами, он частенько падал и мог ушибиться, но был к этому практически нечувствителен. Постепенно, к концу 11-го и на 12-м месяце жизни, он был явно сбит с толку, когда обнаружил, что его мать не оказывается каждый раз рядом, чтобы спасти его в опасных ситуациях. Начиная примерно с 11 месяцев он стал плакать при каждом падении. По мере того, как он начал осознавать свою отделенность от матери, стало исчезать его спокойное принятие ушибов и падений.

С наступлением субфазы воссоединения его поведение стало прямой противоположностью паттерну «следования тенью». Он дразнил мать, быстро убегая от нее, и явно не сомневался, что она побежит за ним и схватит на руки, тем самым временно аннулируя их физическую разделенность. Мать реагировала на такое опасное поведение и на его побеги все более бурно и в какой-то момент совсем отчаялась справиться с «безрассудством» Барни. Она начала колебаться между тем, чтобы ввести для него какие-то ограничения или, по причине усталости, отказаться от своего обычного бдительного отношения к его потребностям и настроенности на сигналы ребенка. Она либо неслась к нему по любому поводу вне зависимости от того, настолько обоснованными были его потребности, либо держалась от него подальше, когда потребность в ней действительно была. Другими словами, ее непосредственная доступность стала временно непредсказуемой. Нарушения в их отношениях в этот период были, тем не менее, не тотальными; они не привели ни к возникновению у Барни враждебности или расщепленности объектного мира, ни к возрастанию амбивалентности. На субфазе воссоединения для Барни существовало много позитивных моментов. Часто он приносил все, что сумел собрать, своей матери, складывая это ей на колени; он спокойно стоял рядом и вместе с ней собирал разрезные пазлы или рассматривал картинки в книжке. Отношения между Барни и его матерью сделались более удовлетворительными с наступлением четвертой субфазы (консолидации индивидуации и объектной константности), когда он стал более терпеливым, адекватным и в нормальных пределах более спокойным ребенком. Мы сочли столь сильно выраженный у Барни паттерн «побега» на субфазе воссоединения результатом преждевременного созревания у ребенка локомоторной функции на субфазе практикования. Он столкнулся с фактом физической отделенности от матери в то время, как его эмоциональные и интеллектуальные функции еще не могли обеспечить ему поддержку, чтобы с этим справиться. Сепарация значительно опередила индивидуацию. В результате он не мог правильно оценить потенциальные опасности своих «побегов» (см.: Frankl, 1963). Комбинация всех этих факторов впоследствии привела к консолидации этой склонности попадать в происшествия в устойчивую личностную черту. Истоки этой черты, как можно видеть, лежат в дисбалансе развития в течение второй и третьей субфазы. (Субфазы практикования и воссоединения в случае Барни были тесно переплетены.) Еще одним важным дополнительным фактором, внесшим свой вклад в «побеги» Барни, являлась очень ранняя идентификация с отцом, которого в семье боготворили, и отзеркаливание его поведения. Детям разрешалось смотреть, восхищаться и временами участвовать в весьма рискованных атлетических подвигах их отца.

Иные проявления субфазы воссоединения наблюдались у детей, чьи матери были не способны адаптироваться к возрастающему отдалению и/или повышенной требовательности развивающегося ребенка. Материнская недоступность сделала период практикования и исследований для таких детей весьма кратким и скомканным. Для них, не уверенных в доступности своей матери и поэтому всегда этим озабоченных, было трудно инвестировать либидо в окружающий мир и свои развивающиеся способности. Немного позанимавшись практикованием, они возвращались к своей матери, пытаясь всеми способами привлечь ее к участию. От таких довольно прямых выражений потребности в матери, как принесение книжки, чтобы им почитали, или удары по книжкам или шитью, которыми были заняты их матери, они переходили к более отчаянным средствам – например, падали или начинали в гневе разбрасывать печенья по полу и наступать на них, не спуская глаз с матери, ожидая ее внимания, если не непосредственного участия.

Хорошая природная одаренность одной такой девочки способствовала быстрому развитию у нее речи; обычный период детского лепета был почти полностью опущен. Это ранее приобретение навыка вербальной коммуникации, возможно, случилось, потому что ее мать предпочитала общаться с ней именно словами. Эта мать обращалась или даже «консультировалась» с дочерью так, будто ребенок был равным ей по возрасту.

У этой девочки наблюдалось то, что мы расцениваем как опасные сигналы третьей субфазы. Она была постоянно озабочена местонахождением матери и стремилась «следовать тенью» за ней, когда та перемещалась по комнате или выходила из нее. Она проявляла сильную сепарационную тревогу, и ее непросто было успокоить, если мать уходила. В их отношениях на этой ранней стадии проявились многочисленные предшественники серьезных конфликтов развития, способствующих росту выраженной амбивалентности и расщеплению «хороших» и «плохих» объектов и, возможно, также Я-репрезентаций. Коротко говоря, у этой маленькой девочки наблюдались характерные нарушения, т. е. кризис воссоединения в ярко выраженном виде.

Будет полезным перечислить некоторые детали истории развития этого ребенка в ходе рокового «периода вторых восемнадцати месяцев ее жизни».

Мы уже отмечали, что игра у этой маленькой девочки имела черты раннего реактивного образования. Мать рассказала, что ее дочь выказала отвращение, когда она дала ей глину, принадлежащую старшему брату, чтобы та с ней поиграла; это было в возрасте 18 или 19 месяцев. Приучение ребенка к туалету началось примерно в 20 месяцев и проходило без заметного напряжения. Она уже говорила слова «пи-пи» в этом возрасте, и изначально ее мать хорошо улавливала сигналы от дочери, связанные с туалетом. Она хвалила ее после мочеиспускания и дефекации. Начиная с 20-го месяца она часто повторяла «бай-бай, ви-ви» («пока-пока, пис-пис»), когда тянула за цепочку, чтобы спустить воду в туалете. Вскоре, однако, многие наблюдатели заметили, что она начала проситься в туалет каждый раз, когда хотела внимания от матери или когда хотела помешать матери уйти из комнаты на интервью – в любом случае, гораздо чаще, чем того требовали ее реальные потребности.

Эта маленькая девочка была приучена к горшку с 22 месяцев и в этом возрасте могла в течение нескольких дней ходить, не обмочившись. В начале приучения к туалету (а в особенности к горшку) мы видели, что она стремилась и могла привлечь мать к участию, так что и мать, и дочь находили процедуру совершения туалета позитивно заряженной почвой для общения. Но буквально за два месяца туалет стал для них конфликтной областью взаимодействия. В возрасте 23 месяцев девочка мочилась в любом месте комнаты и использовала это как оружие. Ее мать была в то время беременна и по этой причине стала совершенно поглощена собой. Она все менее и менее позитивно реагировала на требования дочери сопроводить ее наверх в туалет. Как она сообщила нам, вскоре она попросила своего четырехлетнего сына водить сестру в туалет вместо нее. Мальчик, как мы позднее узнали, не упустил возможности продемонстрировать сестре свое мужское достоинство, пенис. Это послужило толчком к развитию у нее зависти к пенису и неповиновения матери.