Текст книги "Холодное время"

Глава 13

Комиссар Бурлен разбудил Адамберга в шесть часов утра.

– Коллега, у меня тут еще один самоубийца. Тебе есть чем записать? Это, само собой, в пятнадцатом округе, иначе мне бы дело не досталось.

– Бурлен, ты мне теперь из-за каждого трупа звонить будешь?

– Улица Вожирар, дом 417, третий этаж, код 1789B.

– Революция, опять Революция.

– Что ты там бормочешь?

– Ничего. Пытаюсь одеваться одной рукой.

– Но код не работает, так что все равно.

– На входной двери есть следы взлома?

– Ни единого. Идеальное самоубийство. Ну, вообще-то оно жутковатое скорее, в японском стиле, мужик всадил себе нож прямо в живот. Возможные причины: он издавал книги по искусству, обанкротился, влез в долги, разорился.

– На ноже есть опечатки?

– Только его.

– И почему я одеваюсь, Бурлен?

– Потому что в его библиотеке обнаружились три книги об Исландии. А путешественником он не был. Там есть что-то про Рим, карта Лондона, путеводитель по Камаргу, и все. И при этом целых три альбома об Исландии. Тогда я попросил поискать знак. Мало мне не показалось, чтоб ты знал. Поди различи белое на белом. Но главное – воля к победе.

– Давай ближе к делу.

– И вот он тут как тут, вырезанный острием ножа у самого плинтуса. Совсем свежий, пол усыпан облупившейся краской.

– Повтори адрес, я не слушал.

Убийство произошло на кухне, над залившим ее морем крови пришлось даже проложить мостки, чтобы хоть как-то передвигаться. Экспертная группа уже побывала здесь, и теперь пришло время выносить тело, что оказалось нелегкой задачей. Покойный был небольшого роста, но толстый и тяжелый, и перчатки скользили по окровавленному халату.

– Во сколько? – спросил Адамберг.

– Ровно в два часа пять минут ночи. Сосед услышал жуткий вопль и шум падения. Он нам и позвонил. Вот знак, посмотри.

Адамберг встал на колени и открыл блокнот, чтобы перерисовать его.

– Да, это он. Но вроде бы поменьше и какой-то неуверенный.

– Да, я заметил. Думаешь, подделка?

– Лучше вообще поменьше думать. Пока что мы тычемся наугад, как слепые котята.

– Как скажешь.

– Ты уже загрузил фотографии жертвы?

– В “считающую ведьму”? Да. Виктор сможет опознать его. Некто Жан Брегель. Не как Брейгель Старший, сказал бы Данглар, а просто Брегель.

– Ясно, – отозвался Адамберг, не понимая, что, собственно, имеет в виду Бурлен. – Отправь их Виктору. Введи его в курс дела в двух словах. Вот его мейл. – Адамберг протянул ему блокнот.

Полно рисунков на полях и во всю страницу, отметил про себя Бурлен, отсылая в Брешь мейл с фотографиями.

– Это твои? Рисунки?

Адамберг смотрел, как пластмассовые мостки, перекинутые через лужу крови, прогибаются под весом Бурлена.

– Да. – Он пожал плечами.

– Это портрет Виктора, вот тут, под его адресом?

– Да.

– А это Амадей, Селеста, Пеллетье, – комментировал Бурлен, листая блокнот.

– Кстати, Мафоре вычеркнул его из завещания. Из-за подозрения в мошенничестве при покупке лошадей и спермы.

Поглощенный рисунками Бурлен не слушал его, зависнув в двадцати сантиметрах над застывшей кровью. Наконец он записал электронный адрес Виктора и, с подозрением взглянув на комиссара, отдал ему блокнот.

– Меня ты тоже нарисовал?

Улыбнувшись, Адамберг вернулся к началу блокнота.

– По памяти, после нашей первой поездкив Брешь.

– Ну что, меня ты, пожалуй, пощадил, – сказал Бурлен, в восторге от своего образа в исполнении комиссара.

– Держи. – Адамберг вырвал листок и протянул его Бурлену. – Если хочешь, конечно.

– А детей моих нарисуешь?

– Не сейчас, Бурлен.

– Понятно, но как-нибудь?

– Как-нибудь да, когда вернемся ужинать в “Трактир Брешь”.

– Снимки ушли. – Бурлен закрыл компьютер. – Пойдем, посмотришь книги об Исландии. Сюда, – сказал он, проходя в гостиную. – Я положил их на журнальный столик. Давай, не стесняйся, отпечатков на них все равно нет.

Адамберг кивнул:

– Разумеется, нет, книги ведь совсем новые. Все три. Ни пыли, ни загнутых страниц. Они в отличном состоянии.

Адамберг открыл первую книгу и сунул в нее нос.

– Она даже пахнет новой книгой.

– Минутку, – сказал Бурлен, усаживаясь рядом с Адамбергом на серый продавленный диван. – Минутку. Ты хочешь сказать, что нам специально подсунули эти альбомы, чтобы намекнуть на Исландию? Но поскольку они новые, то след ложный?

– Именно. Мы ошиблись, Бурлен.

– А он допустил промах. Мог бы подержанные книги купить.

– Наверняка времени не хватило. Три убийства в неделю, сам подумай. Он спешит. Но книги, по крайней мере, надоумили нас поискать знак.

– Зачем этот поганый знак, если он пытается инсценировать самоубийство?

– Он знает, что в самоубийства мы уже не верим. Или не очень этого и хочет. Убийцу, оставляющего подпись, снедает гордость, так уж повелось, как сказала бы Ретанкур. Если бы мы закрыли дело, он рано или поздно дал бы нам знать, что это были именно убийства, его убийства, его работа. Чтобы мы, чего доброго, не выкинули покойников в каменный мешок башни.

– Либо знак не нам предназначен. А тем, кто уцелел из исландской группы. Чтобы им неповадно было.

– Брегель не был в Исландии.

– Черт, я и забыл! – Бурлен покачал головой. – И знак на этот раз немного иной. Кто еще знает, что два первых убийства сопровождались этим знаком? Только Виктор и Амадей, и всё. Ты показывал им рисунок.

Они задумчиво помолчали. То есть Адамберг скорее витал в эмпиреях, тогда как Бурлен раздумывал и даже перебирал что-то в уме, отмеряя двадцать раз свою мысль и хлюпая носом, потому что весенний насморк никак не отпускал его.

– Разве что это разные убийцы, – сказал Адамберг. – И кто-то, зная о двух первых убийствах и знаке, использует их, чтобы совершить следующее. Подсовывает нам книги об Исландии. А что касается знака, то он еще не успел набить руку.

– Ты имеешь в виду Виктора.

– Да, ему хочется отвести подозрения от Амадея. У того должно быть железное алиби на эту ночь. А кто может отследить перемещения Виктора? По вечерам Селеста сидит у себя в лесу, а Пеллетье далеко, на конезаводе.

Бурлен обхватил лоб своими ручищами.

– Я, конечно, не отлыниваю, но рад, что дело перешло к тебе. Лично я теряюсь.

– Ты просто не выспался.

– А ты не теряешься?

– Я привык, это разные вещи.

– Пойду принесу термос.

Бурлен налил кофе в бокалы на резной ножке – единственные емкости, обнаруженные им за пределами кухни.

– К чему привык? – спросил Бурлен.

– Теряться. Представь себе, что ты идешь по каменистому пляжу.

– Допустим.

– И видишь сухие водоросли, которые, перепутываясь и цепляясь друг за друга, образуют нечто вроде заковыристого клубка. И постепенно скатываются в большой, иногда даже огромный шар.

– Понимаю.

– Вот с чем мы имеем дело.

– С кучей дерьма.

– Увы, нет. Ты сахар принес?

– Нет, он на кухне. Я не рискну стащить его. Из этических соображений, Адамберг.

– Я сказал “увы”, потому что дерьмо – это однородная материя. Тогда как комок водорослей состоит из множества переплетенных между собой обрывков, которые, в свою очередь, являются частью десятков разных водорослей.

Они устало выпили горький кофе. На рассвете тесная гостиная представляла собой печальное зрелище – ремонта здесь не делали по меньшей мере лет двадцать, и в тусклом утреннем свете бледного солнца от нее веяло бедой и запустением. И как-то неуместно было распивать тут кофе из бокалов на резной ножке.

– Посмотри в своей тёльве, не ответил ли Виктор, – попросил Адамберг, безвольно утопая в старом сером диване с прожженной сигаретами обивкой.

Бурлен трижды набирал пароль, не попадая по клавишам, слишком мелким для его толстых пальцев.

– Можешь добавить в свой комок еще одну водоросль, – наконец сказал он. – Виктор уверяет, что никогда не видел этого человека. Притом что у него… гипермназия, по словам Данглара.

– Гипермнезия, по-моему. Но я не уверен.

– Тогда ты прав. Брегель не входил в состав исландской группы. Но нас пытаются уверить в обратном.

– Ты сумел определить, как сюда проник убийца?

– Кухонная дверь ведет на черную лестницу, а главное, к мусоропроводу, установленному на всех лестничных площадках. Каждый вечер, как сообщил сосед снизу, Брегель выносил перед сном мешок с мусором. Так что достаточно было подкараулить его на лестнице и напасть, когда он возвращался назад.

– Зная его привычки.

– Или понаблюдав за ним некоторое время, чтобы узнать их. Этот человек тоже мог проболтаться. Сочетание разных факторов, таких как разорение и депрессия, способствует признанию.

– Признанию в чем?

– Ну, в том, что произошло в Исландии.

– Он же не ездил в Исландию, – сказал Адамберг.

– Черт, – сказал Бурлен, снова обхватив голову руками.

– О том и речь. Эффект клубка водорослей. Никуда от него не деться. Сколько сейчас?

– У тебя часы на руке, и даже не одни. Почему бы тебе самому не посмотреть?

– Потому что они сломаны.

– А зачем тогда их носить? И кстати, почему двое часов?

– Не помню, это давно было. Так что, который час?

– Восемь пятнадцать.

Бурлен подлил кофе в резные бокалы.

– А сахара нет как нет, – огорчился он, словно этот дефицит отражал плачевные результаты следствия. – И я хочу есть.

– Нехорошо воровать еду на кухне, Бурлен. Ты сам сказал. Нельзя обирать покойников, скользя по кровавой луже.

– А мне плевать.

Выкарабкавшись из старого дивана, Адамберг прошелся по маленькой обшарпанной гостиной. Бурлен вернулся с сахарным песком и пачкой равиоли из холодильника, которые он заглатывал прямо так, подцепляя перочинным ножиком.

– Отпустило немного? – спросил Адамберг.

– Да, но какая же это гадость.

– Надо быть готовым к тому, – медленно проговорил Адамберг, словно делал научный доклад, – что клубок, о котором мы говорили, – он широко развел руки, – может оказаться еще толще, чем мы думали.

– Насколько толще?

– С тебя.

Они замолчали, прикидывая, как это будет выглядеть. После чего Бурлен снова занялся равиоли.

– Тогда нам конец, – сказал он. – Мы в жизни не найдем убийцу.

– Не исключено. Если под ноги кидают тридцать бильярдных шаров, найти нужный почти нереально. Я имею в виду изначальный.

Адамберг сдернул одну штучку с ножика Бурлена.

– Как тебе? – спросил Бурлен.

– Гадость.

– Ну, хоть с этим все ясно.

– Плюс птицы из башни, оказавшиеся серыми воронами.

– Значит, два очка в нашу пользу.

– В связи с чем, – продолжал Адамберг, останавливаясь, – нам надо кинуть свой собственный шар. Каким бы он ни был ничтожным. Мы пойдем архаическим путем.

– Подготовим информацию для прессы?

– Для прессы и социальных сетей. Не пройдет и шести часов, как об этом узнает весь мир.

– Сообщим преступнику, что мы не верим в самоубийства?

– Вот он обрадуется. Только с психом, помешанном на гильотине, шутки плохи.

– Если это гильотина.

– Да, если это она. Я помню, Бурлен. Мы должны оберегать других участников исландской группы. Он уже вошел в раж, и кто знает, может, он задумал убрать их всех одного за другим и потом уже спать спокойно.

– Ты издеваешься? Сам сказал, Исландия тут ни при чем. Из-за него самого и новых книг.

– А если Виктор соврал? Если он его знает?

– Возвращаемся в исходную точку?

– Как, по-твоему, можно отдалиться от чего-то, не зная, где находишься?

– О знаке будем упоминать?

– Нет, – подумав, решил Адамберг. – Оставим его пока себе. Напишем что-то вроде – Данглар составит нам текст – “Три убийства за неделю”. И опубликуем имена и снимки.

– Три? – перебил его Бурлен. – Но ведь Брегель не ездил в Исландию?

– Ну и пусть. А дальше так: “Полиция имеет все основания предполагать, что лицам, принявшим участие в поездке в Исландию и т. д. и т. п., обернувшейся трагедией и т. д., может угрожать убийца. Просим всех тех, кто имеет отношение к… и т. д., в кратчайшие сроки явиться в районную жандармерию или комиссариат полиции с целью обеспечения их безопасности и т. д.”. Электронный адрес и телефоны уголовного розыска.

Завершив завтрак, Бурлен ударом кулака расплющил пустую пачку от равиоли, закрыл компьютер и, опершись о подлокотник, выбрался из серого дивана.

– Бросай шар, – сказал он.

Глава 14

К 10.30 утра Адамберг, небритый, в майке наизнанку, проинформировал своих сотрудников об обстоятельствах третьего убийства. Он сообщил им также, что в стакане виски, найденном у Селесты, ничего подозрительного обнаружено не было, и этот факт может полностью оправдать ее. В случае если не откроется какая-нибудь тайная любовная драма, заметил Данглар. Возможно, она хранила последний отпечаток губ Анри Мафоре.

Текст для прессы был составлен, и лейтенант Фруасси взялась немедленно обнародовать его. Утром почти все вернулись с задания.

Соборный зал постепенно опустел, и Адамберг удержал Фруасси, потянув ее за рукав.

– Лейтенант, когда передадите наше сообщение, и только после того, найдите мне чего-нибудь поесть. У меня маковой росинки во рту не было со вчерашнего вечера.

– Сию минуту, – взволнованно сказала Фруасси.

Пища была ее слабостью, доходившей, по мнению некоторых, до настоящей патологии. В отличие от Бурлена, обжиравшегося без малейших комплексов, Фруасси ела мало, оставаясь худенькой и элегантной, но панически боялась, что еды может не хватить. У нее в кабинете, в металлическом шкафу, хранился своего рода неприкосновенный запас, но все сотрудники уголовного розыска то и дело подворовывали оттуда по кусочку, если во время внеурочных часов не хватало провизии. Их набеги настолько выводили Фруасси из себя, что она тут же возмещала съеденное, пытаясь под самыми фантастическими предлогами вырваться с работы за покупками. Внезапный голод, охвативший комиссара, рикошетом ударил по ней, и она встревожилась. Фруасси готова была пожертвовать любым заданием, чтобы накормить ближнего своего, но это было ее единственным изъяном. Она лучше всех в уголовном розыске ориентировалась в интернете, следом за ней с большим отрывом шел Меркаде. Но в данный момент Меркаде спал наверху возле автомата с напитками.

– Это не к спеху, – успокоил ее Адамберг. – Сначала отправьте сообщение для прессы. Как можно быстрее. А потом, пока я буду есть, вы расскажете мне, что нарыли об Алисе Готье.

За какие-нибудь десять минут стремительная Фруасси вывела полицейское коммюнике на орбиту и разложила свои яства на столе Адамберга. Не забыв тарелку, нож и вилку, ибо лейтенант никогда не пренебрегала сервисом.

Адамберг догадался, почему у нее не оказалось свежего хлеба: Фруасси опасалась, что, пока она сбегает в булочную, комиссар погибнет от недоедания. Скорая продовольственная помощь являлась для нее приоритетом.

– Давайте, – сказал Адамберг, принимаясь за паштет.

– Это мусс из кабана с арманьяком. Еще могу предложить вам итальянскую ветчину ломтиками, увы, в вакуумной упаковке, поэтому не так вкусно, либо утиное филе, либо…

– Все отлично, – жестом прервал ее Адамберг. – Лучше расскажите, что вы узнали о человеке, посетившем Алису Готье во вторник седьмого апреля, на следующий день после Амадея?

– По словам соседа, это тот же парень, что колотил в дверь, потому что он услышал слог “де” в его имени. И он пришел в то же время, что и накануне, когда больная осталась одна. Но поручиться он не может.

– А что говорят коллеги Готье?

– Я встречалась с двумя учителями и с директором коллежа. Когда она вернулась из Исландии, ее встретили словно героиню, но она и слышать ничего не хотела. Сочувствие ей претило. Как мы уже поняли, Готье была крепким орешком. Она потребовала прекратить всякие разговоры на эту тему и добилась своего. О ее личной жизни они ничего не знают. Одна из ее коллег считает, что Алиса была лесбиянкой, но она не уверена, и вообще ей плевать. Так что все это пустой номер. Я спросила директора, не думает ли он, что какие-нибудь молодые люди, которым от нее особенно досталось, решили ей отомстить. Но он уверен, что, даже разозлившись, ученики слушались ее беспрекословно.

– В том числе выданные ею рэкетиры?

– Вроде бы да. По малолетству им не предъявили никакого обвинения, даже с отсрочкой. За такое годы спустя не убивают. Нет, единственной горячей точкой в ее жизни – или скорее ледяной – оказалась Исландия.

– У нее не было друга, подруги, компаньонки, которой она могла что-то рассказать до того, как поговорила с Амадеем?

– Пока никто не проявлялся. Обе ее коллеги говорят, что после исландской драмы Готье жила затворницей. И что даже женщина, которая иногда ждала ее у выхода из коллежа, тоже исчезла. Видимо, речь шла о подруге, “эксперте по охране окружающей среды”. То есть и с ней она порвала. Что касается корпоративных ужинов, происходивших дважды в год, то на них она больше не приходила. Она исправно проверяла тетради и возвращала их ученикам на следующий же день, следовательно, вечером была у себя и работала. Консьержка подтверждает, что она никуда не выходила и никого не принимала. Два года назад она заболела. И с тех пор сидела дома.

– Тупик, – заключил Адамберг. – Или тупики, или сотня противоречивых гипотез и бредовых предположений.

– Информация в прессе нас спасет, комиссар. Когда мы допросим всех выживших на том проклятом острове, туман рассеется за десять минут, как в Исландии.

Адамберг улыбнулся. Фруасси в совершенстве владела искусством вставлять порой несколько наивных и жизнерадостных фраз, словно говорила с ребенком. Накормить, утешить, подбодрить.

– Не спускайте глаз со своего монитора, Фруасси, прошу вас, а то пропустите что-нибудь важное.

– Не спущу, ни днем ни ночью, – заверила его Фруасси, забирая пустую тарелку. – Я установила звуковое уведомление.

Днем и ночью, с нее станется. Она будет дремать в кресле, дожидаясь сигнала. Персональное звуковое уведомление – Адамберг даже не знал, что “считающие ведьмы” на такое способны.

Глава 15

И в комиссариате постепенно воцарилась тишина, поначалу растерянная, потом тревожная.

С момента публикации сообщения прошли сутки, но никто из оставшихся в живых участников исландской эпопеи так и не объявился. Адамберг, отодрав последние колючки со своих брюк, бродил из одного кабинета в другой, то и дело наталкиваясь на озадаченных коллег, чья активность постепенно сходила на нет, – время шло, а Фруасси все не появлялась на пороге своего кабинета с ободряющим известием. Из коридора доносились голоса спорщиков.

– Даже если кто-то из них, да пусть даже никто, не пользуется социальными сетями, – говорил Вуазне, – их бы предупредили. Друзья, родственники.

– Им страшно, – сказала Ретанкур.

Она держала под мышкой жившего при угрозыске упитанного белого кота, который, излучая покой и доверие, безучастно висел на ней, словно чистая, сложенная пополам простыня, и его лапы болтались по обе стороны от ее руки. Ретанкур была любимицей кота по имени Пушок, хотя эта пушинка могла, растянувшись, достигать восьмидесяти сантиметров в длину. Ретанкур как раз собиралась покормить его, то есть отнести наверх к миске, ибо кот, несмотря на отменное здоровье, отказывался самостоятельно подниматься по лестнице и принимать пищу в одиночестве. Поэтому кто-то должен был посидеть рядом с ним, пока он ест, потом снова отнести его вниз и положить на его излюбленное место – теплый ксерокс, служивший ему лежанкой.

– Сам убийца пугает их больше, чем перспектива погибнуть завтра от его руки?

– Они сидят тихо. Если они объявятся и все нам расскажут, их казнят. Зачем совать голову в петлю? Они полагают, что, пока молчат, им ничего не грозит.

– После трех убийств хоть кто-нибудь из них должен попытаться найти лазейку.

– Виктор прав, когда уверяет, что они запуганы до смерти.

– Десять лет спустя?

Адамберг присоединился к ним:

– Да, десять лет спустя. И раз убийца по-прежнему имеет над ними такую власть, значит, он постоянно напоминает о себе. Либо видится с ними, либо пишет им. Не теряет бдительности, не ослабляет хватку.

– А зачем, собственно? – спросил Мордан. – В их группе, сложившейся совершенно случайно за ужином в ресторане, никто никого не знал по фамилиям. И что такого опасного для него они могут нам сообщить?

– Мы бы с их слов составили фоторобот, – сказал Вуазне. – Вдруг кто-то из них в курсе, чем он занимается. Может, им вообще известно гораздо больше, чем мы думаем.

– Вы это о Викторе? – спросил Адамберг.

– Например. Ему пришлось с нами поговорить, у него не было выхода. Но не исключено, что он открыл нам лишь незначительную часть правды. Слишком рискованно для него и для всех остальных давать нам точную информацию о том человеке. Это же относится и к Амадею. Да и Алиса Готье могла рассказать ему гораздо больше. И он тоже теперь должен заткнуться, если жизнь дорога.

– Так что же нам делать? – спросил Эсталер в замешательстве от массового паралича, поразившего его коллег.

– Покормить кота, – сказала Ретанкур, поднимаясь по лестнице.

– Меркаде спит, – сказал Эсталер, загибая пальцы, – Данглар пьет, Ретанкур кормит кота, Фруасси сидит перед компьютером. А мы что?

Адамберг покачал головой. Ему не удавалось вытянуть из клубка даже кончика какой-нибудь одной водоросли, чтобы он тут же не оторвался. Все выходные в ожидании звонка Фруасси комиссар не отходил от телефона дальше чем на метр, поставив его на максимальную громкость. Но он уже потерял всякую надежду. Они испугались, затаились, умолкли. А на защиту полиции никто не полагается. Какой дурак поверит, что убийца откажется от своего замысла, завидев двух охранников у входа? Они-то понимали, что им угрожает, они его знали и видели в действии. Да и сколько времени продержится такая охрана? Пару месяцев? Год? Способна ли полиция отрядить для этого пятьдесят человек на десять лет? Нет. Ведь убийца предупреждал: даже тюрьма не помешает ему их уничтожить. А также их жен, мужей, детей, сестер и братьев. Так с какой стати им являться в полицию? Все равно что прямиком на бойню.

Если вообще исландский след – это след.

В этот теплый воскресный вечер Адамберг ходил взад-вперед по саду с мобильником в руке, а за ним по пятам следовала мамаша кошка. Старый испанец вышел к нему с двумя бутылками пива, как будто подкарауливал его у окна.

– Ну что, hombre, никак?

– У меня ничего не выйдет, Лусио. За одну неделю троих убили, остальные по-прежнему в опасности, притом что о четверых из них я вообще ничего не знаю. Их могут убить завтра, через год, через двадцать лет, когда угодно.

– Ты все испробовал?

– По-моему, да. Даже совершил ошибку.

Дело в том, что распространенное по его приказу сообщение только встревожило убийцу. И никакого проку от него не было. Лажанулся он, одним словом. Или плохо все продумал. Не отмерил семь раз свою мысль. Лусио открыл зубами бутылку.

– Ты так себе все зубы выбьешь.

– Это не мои зубы.

– Тоже верно.

– Ну, ты же не прерываешь следствие на полном ходу, – сказал Лусио. – У этой истории есть конец. Так, что она не должна чесаться.

– А она и не чешется. Но история пока не закончена. Что ни день, то покойник. Вот я сижу и жду очередного трупа в надежде, что убийца оставит след. А он не оставит, будь уверен.

– Ты не заметил другого пути.

– Нет никакого пути. Ничего нет, кроме огромного клубка перепутанных водорослей. К тому же высохших. В таких клубках путей нет. Убийца сам замотал его. И когда вдруг начинает казаться, что в нем проглядывает какой-то смысл, он перезапутывает клубок по-другому.

– А он ни в чем себе не отказывает. – Лусио почесал в пустоте несуществующую руку в том месте, куда его укусил паук. – Ты такой, потому что у тебя уже несколько месяцев не было женщины.

– Какой “такой”? – спросил Адамберг, точным жестом откупорив бутылку о ствол вяза.

– Это тоже портит дерево. “Такой”, что замучил всех вокруг своим клубком водорослей.

– А откуда ты знаешь, что у меня нет женщины? У меня всегда где-нибудь есть женщина.

– Да нет.