Текст книги "Поездка в Хиву"

Глава IX

Задержан снежной бурей – Чин – Русское любопытство – Консервативный смотритель – Генерал Крыжановский – Он говорит о моем владении русским языком – Отеческий интерес правительства к моим передвижениям – Россия и Китай – Ямщик-молодожен – Влюбленный верблюд

Все это время снег шел с такой неутомимостью, какая совершенно неведома жителям нашей страны. Сугробы вокруг саней росли с невозможною быстротой, и я подумал: если мы в скором времени не доберемся до станции, то будем похоронены заживо. 1де-то через полчаса ямщик мой вернулся и объявил:

– Не повезло вам, барин. Поворачивать надо.

– Ты же с пути сбился, – сказал я ему. – Как теперь обратную дорогу найти? К тому же мы где-то посередине, сам знаешь. Давай-ка лучше вперед.

Дорогу он все-таки нашел, но сани к тому времени так занесло снегом, что лошади не могли стронуть их с места. Мне оставалось только вылезти в сугроб и помочь ему толкать повозку. Наконец мы выбрались на проезжий путь.

Ямщик был несказанно удивлен моим поведением, поскольку русский джентльмен на моем месте предпочел бы, скорее всего, насмерть замерзнуть, чем физически потрудиться.

– Чего теперь делать будем, ваше благородие? – спросил возница.

– Вперед поезжай.

Однако в конце концов я понял, что это невозможно, так как дорога впереди оказалась занесена снегом в гораздо большей степени, нежели позади нас. С большой неохотой я велел ямщику возвращаться. Этому приказу он подчинился с великой радостью, а лошади, явно удвоив свои усилия, показывали, что им, как и вознице, тоже было известно о смене направления.

Зимой в этой части России нет ничего более обескураживающего для путешественника, устремляющегося к своей цели, чем частые снежные бури. Драгоценные дни проходят один за другим, тогда как любая попытка пробиться через буран почти наверняка приведет к вашей безвременной смерти в снежной пустыне, причем отъехать вы успеете очень недалеко.

Завидев нас входящими снова на станцию, смотритель добродушно рассмеялся и сказал: «Это вам еще повезло! Могли бы и в снегу заночевать».

Перед нашим отъездом он советовал остаться на ночь, однако я его тогда не послушал и теперь расплачивался за это.

Ему почему-то непременно хотелось узнать мой чин, а также voennye я или statsky. Записать мое имя он сумел далеко не с первого раза.

Пожалуй, ни в одной стране мира, где я побывал, любопытство не является столь характерной чертой, как в России. Происходит ли это от нехватки в обществе новостей и предметов для разговора, или такова природная особенность славянской расы, – трудно сказать. Любознательность прекрасного пола, которая в других странах считается наивысшим проявлением человеческой пытливости, во владениях русского царя значительно уступает этой черте у мужского населения. Разумеется, прежде всего я имею в виду низшие слои общества, а не высшие классы, среди которых, впрочем, эта особенность тоже до известной степени может удивить иностранца.

Станционный смотритель был убежденным консерватором и сильно грустил по старым порядкам, когда он мог требовать у путешественников подорожную или паспорт.

– Как же это? – говорил он. – Я ведь теперь даже не знаю, как и с кем обращаться. Того и гляди, какого-нибудь лавочника ненароком «вашим превосходительством» назовешь, а великого, скажем, князя – так запросто «вашим благородием».

– Да, да, – эхом отозвались другие путешественники, которых, как и меня, настигла здесь ненастная ночь. – Нынче и жулики могут ездить. В полицию-то больше никому не надо ходить.

Меня все это несколько забавляло. Я чувствовал, что остальным путникам тоже не терпится узнать, кто я таков; поэтому, вынув свой британский паспорт, я протянул его смотрителю:

– Пожалуйста, вот вам моя podorojnaya.

Он вцепился в мой документ и едва не обнюхал его.

– Так вот оно что! – с великим удовлетворением наконец кивнул он. – Вы, оказывается, грек. И какая же у вас красивая корона изображена! Вы, должно быть, знатная персона. В Ташкент изволите ехать?

– Вполне возможно, – ответил я, принимая важный вид.

– Тут скоро кто-то из императорских высочеств проехать должен, – продолжал смотритель, обращаясь уже ко всем присутствующим. – Мне вчера лоточник один сказал, ночевал у нас тоже. А перед великим князем, мол, едет его офицер, чтобы сделать распоряжения. Так, может, это и есть его превосходительство?

При этих словах он повернулся ко мне.

– Нет, – ответил я, после чего один из путников, которого слегка раздражило мое очевидное нежелание пребывать и далее в роли самозванца, сухо отметил, что за последнее время в здешних местах произошло несколько ограблений.

– Да, да, кто-то здесь грабит проезжающих, – поддержал его другой, и все благородное собрание посмотрело на меня с таким видом, словно хотело сказать: «Уж не ты ли, часом, тот самый вор? Даже не вздумай отпираться. Никто тебе не поверит».

Так протекал наш вечер, пока один за другим мы не стали отходить ко сну, прислушиваясь к долетавшим снаружи звукам, которые предполагали близкое соседство со свинарником. Выглянув на рассвете из дома, я обнаружил, что ветер утих, а столбик термометра поднялся почти до нуля. Нельзя было терять ни минуты, особенно ввиду того, что я понятия не имел, как долго еще может продлиться такое необычное положение вещей; поэтому я потребовал свежих лошадей и снова отправился в дорогу. Снега за ночь навалило так много, что я искренне радовался нашему решению накануне воротиться на станцию. В том месте, где ямщик ночью развернул лошадей, сугробы теперь достигали почти десяти футов в глубину. «Слава богу, что не застряли! – сказал мой Ииуй, указывая на них. – Замерзли бы напрочь».

Вдоль дороги тянулась телеграфная линия, соединявшая столицу с Ташкентом. Высокие столбы, служившие опорами для провода, были нам отличными ориентирами.

Вскоре пейзаж изменился; тут и там замелькали огороды, на которых взгляд, утомленный созерцанием бесконечной пустыни, мог задержаться хоть на пару мгновений. По пути нам то и дело попадались низкие тяжелые сани на деревянных полозьях, влекомые парой или четверкой лошадей, с грузом рельс для строительства железной дороги. Разъехаться с ними не всегда удавалось легко по причине узости тракта. Словарь бранных выражений моего Ииуя не один раз полностью истощался в общении с возчиками этих саней. Судя по их поведению, они намеренно затрудняли нам путь, прижимая наш легкий транспорт к обочине.

На одной из последующих станций я повстречал оренбургского генерал-губернатора Крыжановского, направлявшегося в Петербург в сопровождении супруги и дочери. Большого успеха в карьере он добился во время предыдущей службы в Туркестане, чему, собственно, был обязан занимаемым ныне важным государственным постом[13]13
  Здесь автор ошибается. Николай Андреевич Крыжановский занял пост оренбургского губернатора 9 февраля 1866 г., а в Туркестан прибыл уже после этого – в июне 1866 г.


[Закрыть]. Это был невысокий, легкий в общении человек с проницательным взглядом, и если позволить себе судить по нашему короткому разговору, то я бы сказал, что он не являлся тем человеком, которому хотелось предоставить мне исчерпывающую информацию о том, что меня ожидает в пути; он явно не одобрял мое предприятие.

– Вам следует помнить, – сказал он, – одну вещь. Ни при каких обстоятельствах не направляйтесь на территорию Индии или Персии. Вы обязаны вернуться в европейскую часть России тем же самым путем, которым следуете сейчас. Вы, кажется, говорите по-русски?

Задав неожиданно этот вопрос, он пристально посмотрел мне в глаза. Причем разговор наш до этого момента велся исключительно на французском.

– Да, – отвечал я. – Однако насколько же вы проницательны в своей догадке с учетом того, что мы до сих пор не произнесли ни единого слова на вашем языке, а прежде никогда не встречались.

Генерал оказался застигнутым врасплох, и лицо его несколько переменилось.

О моем владении русским языком, на котором европейцы, как правило, не говорят, информацию он, скорее всего, получил от своих коллег из Петербурга и теперь до известной степени раскрыл секрет их интереса ко мне.

– Ну, это было лишь мое предположение, – пожал он плечами.

Его жена и дочь во время нашего разговора снимали свои меха и шубы прямо рядом с нами. Условия для женщин на придорожных станциях оставляли желать лучшего, поскольку дамских комнат здесь не имелось и представительницы прекрасного пола в этом отношении вынуждены были мириться с гораздо большим дискомфортом, нежели мужчины.

Продолжая свой путь после нашего краткого разговора, я еще долго возвращался мыслями к словам генерала. «Вам нельзя ехать в Индию; вам нельзя ехать в Персию; вы обязаны вернуться тем же путем, которым следуете сейчас». Эта почти отеческая забота петербургских властей о моих перемещениях выходила за всякие рамки. С одной стороны, я путешествовал по стране, власти которой оправдывали разорение Средней Азии, а также захват ее территории тем, что это делается в интересах христианства и цивилизации. А с другой – правительство этой просвещенной нации придавало моей поездке столько значения, устраивая препоны, что ему позавидовал бы, наверное, самый усердный китайский мандарин, чье разрешение мне пришлось бы испрашивать, задумай я путешествие в Поднебесную.

Немало времени потребуется русским на то, чтобы изжить привычки и образ мыслей, унаследованные ими от своих варварских предков. Одна французская поговорка гласит: «Поскобли хорошенько русского, и обнаружишь татарина, что оскорбительно не для русских, а для татар». Выражение, конечно, избитое, но тем не менее справедливое. Татарская кровь, в изобилии циркулирующая по венам московитов, очевидна без всякого скобления.

Проехав немного дальше, я столкнулся с проявлением сильного нежелания одного ямщика везти меня до следующей станции. Это был крепкий молодой человек в расцвете сил, и я никак не мог взять в толк причину, по какой он отказывался заработать деньги, особенно учитывая тот факт, что я взял себе за правило оделять своих ямщиков хорошими чаевыми, дабы спешно продвигаться вперед.

– Что с ним? – спросил я станционного смотрителя. – Он болен?

– Нет, – ответили мне. – Просто вчера женился.

Жестоко было, конечно, отрывать несчастного парня от супружеского блаженства, ожидавшего его буквально в соседней комнате, однако иного выхода я не видел. Других ямщиков на станции не нашлось, а долг требовал исполнения. Если бы я даже не знал заранее о том, что у парня не все в порядке, поведение его лошадей очень скоро поставило бы меня об этом в известность.

Он хлестал их нещадно. Они в ответ взбрыкивали и подпрыгивали, совершая порой пируэты, напоминавшие отчасти конвульсии человека, который страдает пляской святого Витта. Меня то подбрасывало, то било о сани; я валился на спину, на правый бок, потом снова на спину, не успевая схватиться хоть за что-нибудь; мои патроны, ружье, седельные сумки и сам я – все это парило в воздухе одновременно, в то время как влюбленный ямщик, позабывший про все, кроме страсти, мчал вперед, желая как можно скорее вернуться под бок обожаемой своей Дульсинеи.

Как-то раз мне довелось прокатиться на охваченном любовью верблюде; это случилось в Нубийской пустыне. Животное звали Магнун, что означает безумный верблюд. Было ли это имя связано с его чувствительным сердцем – я не знаю, но мне ни за что не забыть один случай, когда это любвеобильное четвероногое оказалось вдруг разлучено со своей Джульеттой, милейшим созданием, ходившим под седлом сопровождавшего нас шейха. Верблюдица была уже очень стара, однако это ничуть не обескураживало ее пылкого поклонника, страдавшего от любой разлуки с нею. В тот день я немного опередил караван, выехав раньше всех, как вдруг неземной голос Джульетты, которую седлали позади меня где-то в пустыне и которая жаловалась на судьбу, издавая несуразные вопли и завывания, свойственные ее верблюжьему племени, долетел с легким ветром до уха ее воздыхателя. Это был очень крупный и очень высокий верблюд, осевший внезапно всей задней частью. Положение мое сделалось одновременно смехотворным и опасным. Смехотворным, конечно, для стороннего наблюдателя, поскольку серьезнее меня в ту минуту был только сам Ромео. Я испытал такое чувство, будто под острым углом соскальзываю с крыши дома и ухватиться мне не за что, помимо небольшой ручки примерно четырех дюймов в длину, выступавшей из передней части седла.

Этот ужасный и весьма неопределенный момент, как мне показалось, тянулся целую вечность, однако на самом деле верблюд недолго держал меня в подвешенном состоянии. Совершив головокружительный рывок, он резко развернулся на задних ногах и помчался во весь опор на голос своей прелестницы. Верблюжий аллюр довольно своеобразен; передние ноги они переставляют как свиньи, а задние – подобно коровам. Трясет при этом нещадно. К тому же скакун мой был охвачен еще какими-то странными конвульсиями, от которых седло подо мной грозило слететь напрочь. Положение мое с каждой секундой становилось все более критическим и нелепым. Я оказался воланчиком, а спина Ромео – ракеткой для игры в бадминтон. Меня подбрасывало как пушинку. Я не мог избавиться от мысли, что вот-вот вылечу из седла и свалюсь на землю. Ручка передо мной, казавшаяся теперь пыточным инструментом наподобие тех колышков, которыми в Китае пронзают преступников, тоже в немалой мере подстегивала мой страх. Не думаю, что я когда-либо испытывал чувство облегчения, равное тому, какое снизошло на меня по прибытии в наш лагерь, когда мой Ромео наконец встал как вкопанный бок о бок со своей ненаглядной Джульеттой.

Тревожный эпизод с верблюжьим Ромео был ничто по сравнению с моей поездкой в санях, управляемых любвеобильным русским ямщиком. После того как я в третий раз со всем своим багажом оказался в снегу, мне пришлось воззвать к его чувствам энергичным применением сапога.

– Вы чего? – завопил он, натягивая вожжи. – Больно же, ребра сломаете.

– Как ты со мной, так и я с тобой, – сказал я. – Это мне больно. Ты не только ребра мои ломаешь, но и вещи.

– Эх, ваше благородие! – воскликнул парень. – Не моя в том вина. Это все они, проклятущие!

Широко размахнувшись, он ударил кнутом пристяжную лошадь.

– Из-за тебя все, треклятая! – закричал он на убогую вторую клячу и тоже огрел ее по спине. – Я ли вас не холю, твари залетные! Я ли вас не лелею! Научу, соколики, как барина огорчать!

С каждым словом он стегал своих лошадей все сильнее и сильнее.

Глава Х

Морская болезнь на суше – Счастливая семья – Оренбург – Чревоугодие – Угарный газ – Преподаватель восточных языков – Начальник полиции – Специальный указ, препятствующий поездкам иностранцев по территории Туркестана – Мак-Гахан и Скайлер – В поисках слуги – Заинтересованность русских офицеров в индийском вопросе – Картографическая выставка – Карта штата Пенджаб – Маршруты – Генерал Баллюзек

Это бесконечное путешествие давалось мне по-настоящему нелегко. И все же везде, где только позволяла дорога, я упорно продвигался вперед, шаг за шагом сокращая расстояние, остававшееся до Оренбурга.

Последняя сотня верст отличалась уже почти полным отсутствием путешественников, за исключением тех нескольких офицеров, которые возвращались в Самару и встретились мне на пути. Они ворчали, представляя, сколько им еще ехать, и говорили о том, что нынешняя зима выдалась слишком холодной даже для этих широт. Время от времени дорога на протяжении нескольких миль могла изменить свой характер. Ветер в таких местах нанес причудливые завалы, за которыми непременно скрывались глубокие рытвины. Движение саней на подобных участках особой радости не доставляло. Те, кто с трудом переносит путешествие через Ла-Манш, наверняка согласились бы, что поездка в санях при определенных обстоятельствах вполне может доставить столько же неудобств. Однако ясными вечерами, когда не метет пурга, дорога гладкая, а лошади в добром здравии, трудно придумать что-нибудь более приятное. Звезды над головой сияют с необыкновенной яркостью, отчего ночью видно как днем.

Бесконечное «динь-динь-динь» колокольчика под дугой, менявшееся всякий раз, когда лошади переходили на другой шаг и звучавшее то быстро, то яростно, то почти замирая, стоило упряжке пойти в гору, в значительной степени скрашивало мое безделье и помогало перехитрить застывшее время. Примерно за шестьдесят верст до Оренбурга мне сказали, что можно значительно сократить путь, срезав его по прямой. Я решил воспользоваться этими сведениями и рискнуть; в стороне от почтовых станций у крестьян могло, конечно, не оказаться для меня лошадей, но если они у них все же найдутся, то вряд ли местные жители упустят возможность заработать на мне.

Вскоре нам попался домишко, напоминавший нищенскую лачугу в Ирландии. Неопрятного вида четвероногие делили тут кров со своими двуногими хозяевами. Поросята, телята, мужчины, женщины и дети жались все вместе к огромной печи, которая едва обогревала сильно запущенное помещение. Однако предоставленные нам лошади оказались весьма хороши, и в скором времени мы переехали через реку Самару. На другом берегу вновь появились признаки цивилизации. Показались дома из кирпича. Возница спрыгнул со своего облучка и подвязал колокольчик. Мы подъезжали к городу. Немного спустя мы уже неслись галопом по центральной улице, ямщик бодро покрикивал и щелкал своим кнутом. Так я добрался до Оренбурга. Через несколько минут я был уже в теплой комнате, где мог наконец умыться; роскошь эту способны по-настоящему оценить лишь те, кто проехал четыреста верст по России зимой и на собственном опыте уяснил, как мало значения русские придают старой доброй пословице «Чисто как в храме Божьем». Судя по верующим, божественное в этой стране вообще связано скорее с неопрятностью, нежели с чем-то другим.

По всему было видно, что я покидаю пределы цивилизации. Постельное белье здесь даже не предполагалось. Спросив у прислуги полотенце, я мог рассчитывать, пожалуй, только на столовые салфетки как наиболее близкий эквивалент того, что мне требовалось. Сами русские, путешествуя в этих краях, везут постельные принадлежности, наволочки и тому подобное с собой, поэтому могут ночевать на простынях, в противном же случае обходятся ковром. Архитектору, который проектировал здешнюю гостиницу, было неведомо, судя по всему, понятие комфорта в том виде, в каком оно существует в других странах. Чтобы пройти в номера из обеденной комнаты, требовалось пересечь открытый двор. При температуре в тридцать градусов ниже нуля (по Реомюру) мне показалось это весьма сомнительным по части комфорта. Постояльцами были в основном офицеры. Видавший виды бильярдный стол на первом этаже круглые сутки не оставался свободным. Буфетчик, подававший икру, соленую рыбу, анчоусы, квашеную капусту и прочие угощения под водку и с другими напитками, не имел возможности даже присесть.

На самом деле во всем мире, пожалуй, не сыщется такой страны, даже с учетом Соединенных Штатов, где закуски и все, что с ними связано, были бы в такой чести, как в России. Быть может, низкие температуры в известной степени позволяют местным жителям так вольно обращаться со своим пищеварением. Тем не менее неуклонно возрастающее число русских, приезжающих каждое лето в Карлсбад для того, чтобы подлечить печень, отчетливо говорит нам о том, что ежедневная рюмочка-другая-третья в итоге приводит человека в больничный покой.

На следующее утро я проснулся с ужасной головной болью и в подавленном состоянии, какое до этого испытывал лишь однажды, надышавшись до полной дурноты газов из воздушного шара. Я едва смог подняться с постели. Открыв дверь и глубоко вдохнув чистого, хоть и морозного воздуха, я почувствовал крайнюю слабость в ногах. С трудом сделав шаг, я рухнул на снег. В этот момент в голове у меня промелькнуло, что накануне вечером печку закрыли слишком рано, из-за чего угарный газ, источаемый углями, проник в мою спальню. К счастью, номер, где меня разместили, оказался довольно большим. Русские печки, являясь абсолютным благом, поддерживающим тепло в доме, требуют тщательного присмотра. Любое попустительство на сей счет приводит к трагическим последствиям. Редко бывают тут зимы, когда не пострадает ни один путешественник или кто-то другой.

В тот же день я навестил одного американского джентльмена, мистера Г., на имя которого у меня было рекомендательное письмо. Он принял меня с радушием, присущим большинству его соотечественников, и пообещал сделать для меня все возможное. Однако он не располагал информацией о том, как добраться до Хивы. Ему были досконально известны все новости и слухи относительно Ташкента, Самарканда, а также недавних беспорядков в Коканде. Что же до Хивы – она оставалась для него белым пятном. Он посоветовал обратиться к некоему господину Бекчурину, татарскому джентльмену, который преподавал восточные языки в Российской военной академии[14]14
  Мирсалих Мирсалимович Бекчурин служил в это время учителем в Оренбургской военной гимназии.


[Закрыть] и лучше которого во всем Оренбурге по интересующему меня вопросу не сыскать было никого.

Когда я вернулся в гостиницу, официант уведомил меня, что начальник полиции требует моего немедленного прибытия в полицейское управление. Этот способ снестись через гостиничную прислугу, минуя присущие случаю формальности, показался мне несколько странным. Тем не менее, подчинившись приказу, я проследовал куда было велено, и меня почти сразу провели в кабинет начальника. Он оказался в чине армейского полковника и немедленно задал мне вопрос относительно причин моего приезда в Оренбург. Я ответил следующим образом:

– Направляюсь в Русскую Азию.

– Никак не могу вам этого позволить, – сообщил он, – если у вас нет разрешения из Петербурга. Издан специальный указ, препятствующий поездкам иностранцев по территории Туркестана.

Я предъявил ему письмо, полученное от генерала Милютина и написанное на французском языке. Мой собеседник, очевидно, плохо владел французским, поэтому долго изучал послание.

– Каков будет ваш маршрут? – наконец поинтересовался он.

Я ответил, что поеду через Казалинск, откуда, возможно, переберусь в Ташкент и далее – в Хиву.

– В любом случае первый мой пункт – Казалинск.

– Хорошо, – сказал он. – Пожалуй, это наилучший план. Там вы получите сведения, которые здесь вам никто предоставить не сможет.

Из полицейского управления я поехал к татарскому джентльмену, господину Бекчурину.

Когда я позвонил в колокольчик, дверь мне открыл сам господин Бекчурин. Передо мной стоял высокий пожилой человек с благородной внешностью, облаченный в длинный восточный халат с кушаком. На голове у него была феска, указывающая на принадлежность к исламу. При виде незнакомца он слегка удивился, однако вежливо пригласил меня в свое жилище. После того как я объяснил цель моего визита, состоявшую, во-первых, в получении любых сведений касательно моего маршрута до Хивы, а во-вторых, в том, чтобы он рекомендовал мне какого-нибудь слугу из татар, способного говорить по-русски, господин Бекчурин сказал:

– Досточтимый господин, я сделаю все, что в моих силах, но сначала вы должны выпить немного чаю.

В комнату вошел слуга с несколькими стаканами. Бекчурин предложил мне сигарету, закурил сам и стал неторопливо пить свой побуждающий к размышлениям напиток.

Наконец он заговорил:

– Прежде всего, досточтимый господин, давайте обсудим поездку в Хиву. Сейчас зима, и реки Сыр-Дарья и Аму-Дарья покрыты льдом. Тяготы пути будут неисчислимы. Вам придется проехать верхом по заснеженной степи более пятисот верст. Летом вы добрались бы до своей цели намного проще. По прибытии в Казалинск, более известный как Форт № 1, вы бы сели на пароход и высадились бы в нескольких милях от Петро-Александровска[15]15
  В настоящее время город Турткуль (Республика Узбекистан).


[Закрыть], нашего форта на хивинской территории. Это путешествие было бы безопасным и неутомительным. Зимой же все по-другому. Искренне советую вам отказаться от этой затеи либо вернуться летом и тогда уже совершить свое путешествие.

В ответ на его соображения я отметил, что вряд ли взял бы на себя труд забраться зимой в такую даль, доехав до Оренбурга, без того чтобы еще перед отъездом из Лондона не укрепиться полностью в своих намерениях.

– Справедливо, досточтимый господин, – продолжал мой радушный пожилой собеседник. – Раз уж вы непременно вознамерились ехать, я вам, разумеется, помогу; однако я не мог не высказать своего мнения на сей счет. Хотя, если честно, никаких сведений касательно вашего маршрута я не в силах вам предоставить. В такое время года все зависит от количества снега, выпавшего в степи. Но об этом вы сможете узнать только в Казалинске. Что же до слуги, которого вы просите вам рекомендовать, то в настоящее время никто на ум не приходит, но я обязательно наведу справки. Не скажу, конечно, что очень обрадован вашей просьбой, поскольку не так давно здесь проезжал один американский джентльмен, сопровождаемый секретарем дипломатической миссии Соединенных Штатов в Санкт-Петербурге; их звали мистер Мак-Гахан и мистер Скайлер. Тогда меня тоже просили порекомендовать им слугу, причем найти его требовалось в двадцать четыре часа. Как же я измаялся! Добрая моя жена тоже обращалась ко всем своим знакомым в поисках порядочного татарского слуги. Не подумайте только, что среди татар мало порядочных людей, – улыбнулся он, – их так же много, как и среди христиан. Однако мистер Скайлер требовал найти человека, который говорил бы на русском и до известной степени был знаком с европейским образом жизни. В общем, мы искали повсюду, и в самый последний момент нашелся все-таки человек, предложивший свои услуги. Ничего дурного о нем я не слышал, да и времени наводить справки у меня уже не оставалось. И что же я узнал некоторое время спустя? Слуга этот оказался мерзавцем, а мистер Мак-Гахан, написавший потом весьма интересную книгу о своем путешествии, упомянул в ней меня, сказав, что именно я рекомендовал ему этого человека. Так вот, вдруг я найду вам слугу, а вы напишете книгу и, как мистер Мак-Гахан, обвините меня в случае своего недовольства этим человеком? В то время как я от всего сердца говорю вам, что никаким образом не могу быть ответственным за его личностные качества. Тем не менее, разумеется, я приложу все усилия, чтобы найти вам хорошего помощника.

Господин Бекчурин был очень добр ко мне; он заверил, что с готовностью расстарается для разрешения моего вопроса; я же в свою очередь утешил его, пообещав обратиться к мистеру Мак-Гахану с просьбою сделать примечание в следующем издании его книги «Военные действия на Оксусе» с надлежащими пояснениями насчет господина Бекчурина и его роли в сложившихся обстоятельствах.

Газеты в гостинице, где я остановился, были представлены только «Инвалидом»[16]16
  Автор имеет в виду военную газету «Русский инвалид».


[Закрыть], что объяснялось, очевидно, преобладанием армейского элемента среди постояльцев. Перелистывая страницы старого номера этой газеты, я наткнулся на заметку, в которой написавший ее русский офицер проявлял определенную заинтересованность в индийском вопросе. Там, в частности, отмечалось, что на недавней картографической выставке в Париже нельзя было найти новейших британских карт Афганистана и долины реки Атрек в Туркестане, зато один из составителей представил публике интереснейшую карту индийского Пенджаба со всеми детальными маршрутами; правда, публиковать ее он ни в коем случае не намеревался.

На следующий день меня принял генерал Баллюзек, временно замещавший Крыжановского во время его отъезда на посту губернатора. Передо мной предстал элегантный мужчина лет сорока пяти, не чуждый пафоса в своих манерах. В отсутствие Крыжановского он был облечен всей полнотой власти в Оренбурге и не преминул должным образом продемонстрировать мне весомость занимаемого им положения. Сведений о том, как добраться до Хивы, он предоставить мне, разумеется, не мог, ограничившись тем самым стандартным ответом, какой мне привелось услышать уже не один раз: «Вам надо проследовать в Казалинск, а там получите исчерпывающую информацию». На мой вопрос о том, существует ли с Хивой почтовое сообщение, он ответил: «Думаю, да, но маршрут его мне неизвестен».

Скудная осведомленность официальных лиц, которые вступали со мной в общение, может показаться удивительной человеку, знающему, сколь велика для русских военных значимость географических исследований. Не могу объяснить себе это никаким иным образом, кроме как вежливостью офицеров, предпочитавших выглядеть скорее неосведомленными, нежели грубыми.