Текст книги "Приключения Джейкоба Фейтфула"

Глава XXVI

Ешь пудинг, да придерживай язык. Влюбленный Домине. Я вижу, что все в мире может служить подмостками, не исключая кормовой скамейки моего ялика. Галера на Темзе.

Мне почти минуло восемнадцать лет, я был силен, хорошо сложен, полон мужества и безумно счастлив своей независимостью, о которой прежде так часто вздыхал. Она радовала меня, я кипел восторгом, но не мог думать о двух конторщиках м-ра Драммонда без мстительного чувства.

– Вам лодку, сэр?

– Нет, благодарю, мальчик. Мне нужен старый Степлтон. Он здесь?

– Нет, сэр, но это его лодка.

– Гм, а он не может перевезти меня?

– Нет, сэр, но если угодно, я могу.

– Хорошо же, только поскорей.

Почтенный джентльмен, лет сорока пяти, вошел и мой ялик, и через несколько секунд мы уже пролетели под мостом.

– Что случилось со старым Степлтоном?

– Ничего, сэр; но он сильно постарел и передал мне ялик.

– Вы его сын?

– Нет, сэр, ученик.

– Гм! Жаль, что глухого больше нет.

– Если вам угодно, я могу быть таким же глухим, как он.

– Гм!

Он больше ничего не сказал, и я продолжал грести молча вниз по реке. Но вот он начал двигать руками то вверх, то вниз и шевелить губами, точно разговаривая. Мало-помалу эти движения усилились, и он стал произносить слова вслух. Наконец я услышал: «С этим убеждением, могу сказать, глубоким убеждением, мистер спикер, выражаю мои чувства в палате общин, полагая, что ни один из ее почтенных членов не произнесет решения, пока не взвесит всей важности представленных мною доводов». Тут он замолчал, точно вспомнив о моем присутствии, и посмотрел на меня. Но я был подготовлен, не улыбнулся и ничем не выразил, что обратил внимание на его слова. Я беспечно посматривал то на правый, то на левый берег реки и греб. Он снова заговорил со мной.

– Вы давно на реке?

– Родился на ней, сэр.

– Нравится ли вам ваше занятие?

– Очень, сэр. Главное: иметь постоянных клиентов.

– А как вы заполучаете их?

– Придерживая язык, слушаясь их и своего разума, сэр.

– Хороший ответ, мальчик. Люди, у которых много дела, не могут терять времени, даже на реке. Я только что готовил речь для палаты общин.

– Так я и предполагал, сэр, и мне кажется, река отличное место для этого; здесь никто не подслушает вас, кроме нанятого вами перевозчика, а его вы не должны считать за слушателя.

– Правда. Глухой Степлтон не слышал ни слова, и поэтому особенно нравился мне.

– Однако, сэр, если вы ничего не имеете против, скажу вам, что мне нравится слышать, но можете быть уверены, что я ни словом не обмолвлюсь о слышанном, если вы будете доверять мне.

– Да? Хорошо; я опять попробую мой спич. Вы будете спикером, помните. Держите язык за зубами и не прерывайте меня.

И джентльмен снова начал свою речь.

– Эй, перевозчик, вы везете этого малого в Бедлам[25]25
  Бедлам – название «сумасшедшего дома» в Лондоне, первоначально больницы имени Марии Вифлеемской.


[Закрыть]? – крикнул пронзительный женский голос. Оратор замолчал.

Я оглянулся: мимо нас проходил ялик с двумя женщинами. Они засмеялись. Я часто читал газеты и знал, что в парламенте, в случае перерывов, члены кричат: «К порядку, к порядку!» И я повторил эти слова. Джентльмен рассмеялся.

Я высадил его подле Вестминстерского моста и получил с него тройную плату. На прощанье он сказал мне:

– Помните, я опять найму вас; я всегда езжу по понедельникам. Как ваше имя?

– Джейкоб, сэр.

– Хорошо, до свидания.

Этот джентльмен сделался моим постоянным нанимателем, и мы много разговаривали с ним; следует добавить, что я получал от него не только много денег, но и множество полезных сведений.

Через несколько дней я, по обыкновению, был на реке, когда ко мне подошел Степлтон с трубкой в зубах и сказал:

– Джейкоб, там опять пришел этот старый джентльмен. Не хочешь ли повидаться с твоим учителем? Я возьмусь за весла. Мне это будет полезно. Приятно работать, зная, что это не твоя обязанность. Такова человеческая природа.

Я быстро пошел к дому. Проходя под открытым окном, я невольно услышал разговор, который происходил в комнате.

– Красавица, – говорил Домине, – Omnia vincit amor[26]26
  Omnia vincit amor – любовь побеждает все (лат.).


[Закрыть], и вот я, старый Добс, пришел к тебе, я, имеющий власть над семьюдесятью мальчиками, я, любивший только науки, я, презиравший женское очарование, пришел сюда, именно я, Домине Добс! Любовь все побеждает, и я преклоняюсь перед божком Амуром и прошу твоей руки. Напрасно я боролся с собой, напрасно старался я изгнать тебя из моего сердца. Ты повсюду сопровождала меня. Я удивил достойную миссис Бетли, назвав ее Мэри. Даже мальчики заметили мою слабость. Разве они не кричали мне во время рекреаций[27]27
  Рекреация – здесь: перемена в школе.


[Закрыть]: «Мэри». Ответь же, о девушка! Я высказался, выскажись и ты.

– Хорошо, сэр, – ответила Мэри. – Сэр, я считаю, что я молода и глупа, а вы человек преклонных лет и… и…

– И глупый, хотела ты сказать?

– Мне приятно, что это сказали вы, сэр; мне не хотелось бы дать такое название ученому человеку. Я считаю, сэр, что мне еще рано выходить замуж и что, может быть, вам жениться… поздно. Я считаю, сэр, что вы слишком умны, а я слишком невежественна. Может быть, вам, в вашем положении, неудобно жениться на мне, а мне выйти замуж, хотя я очень, очень благодарю вас.

– Этим ответом ты доказала, что ты мудрее меня, – произнес Домине. – Но зачем ты, девушка, зародила во мне сладкие надежды? Ты только причинила мне страдание и заставила выпить полный кубок разочарования. Почему ты выказывала ко мне внимание, не чувствуя любви?

– Но разве нельзя любить человека иначе, чем предполагаете вы? Разве я не могу любить вас за то, что вы так умны и так учены? Разве я не могу любить вас как отца?

– Правда, правда, дитя. Виной всего – мое собственное безумие, и я с печалью обращу свои стопы обратно. Я был обманут, но только собой. Я попал в яму по слепоте и должен сам извлечь себя из рва. Благословляю тебя, девушка, пусть другой будет счастливее и никогда не почувствует в себе стрел разочарования…

Я услышал, что Домине всхлипывает.

– О, сэр, не принимайте этого так, – растроганным голосом, еле сдерживая слезы, сказала Мэри. – Я тоже страдаю. Я поступила дурно, хотя вы не упрекаете меня. Я очень безумная девушка. Пожалуйста, не печальтесь, сэр. С любовью всегда плохо. Я скажу вам секрет. Я люблю Джейкоба, а он не обращает на меня внимания, поэтому видите, сэр, не одни вы несчастны. – И Мэри тоже заплакала.

– Бедняжка, – сказал Домине. – Действительно, Джейкоб достоин любви. И ты, в ранние годы жизни, узнала неразделенную любовь. Поистине, земля – долина слез. Береги свое сердечко, дитя. Джейкоб не для тебя.

– Почему, сэр? – спросила Мэри.

– Потому, дитя… Нет, я не могу сказать тебе; только не забывай моего предупреждения. Я с нежностью даю его тебе. Будь счастлива, Мэри, будь счастлива. Я больше не приду сюда.

– Сэр, простите меня. Это будет для меня уроком.

– Да, девушка, это будет предупреждением для нас обоих. Благослови тебя Бог.

Я услышал, что Мэри поцеловала его, и вскоре шаги Домине застучали по лестнице. Не желая встречаться с ним, я завернул за угол и прошел к реке, обдумывая то, что случилось.

Весна быстро наступала; стояла восхитительная погода. То и дело показывались целые флотилии прогулочных лодок. Члены клубов и другие любители в своих прихотливых костюмах оживляли картину, а гонки на призы превращали реку в площадь, полную движения. Я страстно желал, чтобы время моего учения окончилось и мне можно было принять участие в гонках.

Одним из моих лучших нанимателей был молодой человек, актер, который, как и член парламента, повторял свои «роли» в лодке. Это был живой, шумный малый, полный юмора, совершенно не заботившийся о том, что подумают посторонние. Для всех пассажиров других лодок у него находились шутка или смешное словцо, и он поднимался и кричал, за это его часто считали сумасшедшим. Мы были с ним в очень хороших отношениях, и я больше всего любил, когда он нанимал меня: это служило началом веселья. При первой встрече с ним я счел его безумцем, потому что театральная фразеология была совершенно неизвестна мне.

– Лодку, сэр? – спросил я, когда он подошел к плоту.

– «Мои дела влекут меня домой! Иди, я за тобой!» – крикнул он, прыгая в ялик.

Я отчалил.

– Вниз, сэр?

– Вниз, – ответил он, указывая пальцем по направлению течения, и, точно толкая во что-то, прибавил:

Вниз, вниз, и в самый ад. О, я пошлю тебя туда…

– Благодарю вас, сэр, но я лучше хотел бы остаться на земле.

Мы прошли под мостом и теперь быстро неслись по реке. Актер снова начал декламировать, но вдруг остановился, заметив баржу угольщика; на ней гребли два гребца, черные, как трубочисты, а на корме виднелись три женщины. Баржа скоро поравнялась с нашим яликом.

– Вот настоящий денди, – сказала одна из женщин в старой соломенной шляпе с очень грязными лентами, и она со смехом указала на актера.

– Вы обо мне, красавица? Я вас не знаю. «В Эффесе пробыл я лишь два часа», – произнес актер.

– Да это сумасшедший, – сказала ее подруга. – Закройте глотку, – прибавила она сердито.

И фрейлины твои подобны все наядам. Морские девушки они, – декламировал артист, размахивая рукой.

– Да я разобью ему голову веслом, если он не перестанет, – сказал один из гребцов.

С галеры несся тонкий аромат, И видел я чудесную красотку, что повстречалась мне на улице тогда… – продолжал мой спутник.

– Лжешь ты, желтолицый. Никогда я не шатаюсь по улицам без дела! – закричала женщина в шляпке. – Я замужняя. Джек, неужели ты не заставишь его замолчать?

– Полно, Сэл, он славный молодой человек, – заметила ее подруга.

– Ну, помолчите, сердечный, – прервал дальнейшую декламацию угольщик, – не то ваш язык не доведет вас до добра. Поверни-ка к ялику, Билл, и окунем его.

– Друг мой, – сказал актер, обращаясь ко мне:

Не дай сему нечистому творенью стать между мной И благородством духа.

Хотя я не понял его слов, но отлично угадал, чего он хочет. Я приналег на весла, отвел ялик к берегу и опередил баржу. Увидев это, угольщики по совету женщин, которые стояли, размахивая шляпами, пустились за нами в погоню; мой спутник, по-видимому, струсил. Однако благодаря моим усилиям мы очень ушли вперед, и барка наконец перестала преследовать нас.

– Клянусь двуликим Янусом[28]28
  Янус – в древнеримской мифологии божество времени, всякого начала и конца, входов и выходов. Изображался с двумя лицами, обращенными в разные стороны.


[Закрыть], – сказал актер, оборачиваясь, – странные бывают люди. А теперь, – прибавил он, обращаясь ко мне, – скажите, как ваше имя, сэр? Какое положение занимаете вы в обществе и откуда вы?

Все, что произошло, показалось мне забавным, и я ответил:

– Мое имя Джейкоб, я перевозчик и родился на реке.

– Я вижу, что ты способный малый, но скажи мне, «понимаешь ли ты, что твой корабль несет уроженца пустынь Богемии?»

– Вы высадитесь подле Вестминстера, сэр?

– «Нет, я стремлюсь к приюту черных братьев. О, низок злата раб»… Однако, скажите, сколько вам надо заплатить? Довольно этого?

– Да, сэр, благодарю.

Ялик остановился подле пристани.

– До свидания, Джейкоб, мы опять увидимся, – сказал актер и побежал по лестнице, шагая через три ступени.

Впоследствии я узнал, что его фамилия была Тинфойл, что он был второстепенный актер и большею частью играл в театре Сенного Рынка. Когда мы познакомились с ним больше, он стал давать мне даровые билеты на спектакли.

Глава XXVII

Пикник. Страдания от масла, льда, огня и воды. В общем, забавные люди. Все счастливы, за исключением м-ра Уинтсрботема, душа которого упала ниже нуля благодаря тому, что он упал на странное сиденье.

Раз утром Тинфойл пришел на пристань, и я ждал, что он по обыкновению отправится вниз по реке. Я подбежал к моему ялику и подвел его к плоту.

– Нет, Джейкоб, нет. Сегодня твое судно не понесет Цезаря с его судьбой. У меня есть для вас приглашение.

– Благодарю вас, сэр. Какая идет пьеса?

– Не пьеса, нет; я надеюсь, это будет фарс, во всяком случае, пока все не окончится. Устраивается пикник на одном из маленьких островков близ Кью; будут только театральные. Если ялики опрокинутся, театр Сенного Рынка закроется, так как погибнут его лучшие актеры. Вот что, Джейкоб, нам нужны три ялика, и я предоставляю вам привести два остальные, понятно, с гребцами. Завтра ровно в девять часов утра вы должны быть подле Уайтхоллского спуска, и, полагаю, дамы заставят вас прождать не больше двух часов, ведь для них это не много.

Тинфойл поговорил со мной о вознаграждении и ушел, а я стал раздумывать, кого бы пригласить с собой из моих собратьев-лодочников и не должен ли я предложить старому Степлтону сесть на второе весло в моем ялике, но вдруг услышал голос, которого никогда не мог забыть:

 
Жизнь блестит, как солнца луч,
Солнце всходит из-за туч.
 

– Держи ниже, Том; хорошо, мошенник!

 
Туча скоро пронесется,
Луч сверкнет, и свет польется…
 

– Гляди, вон и Джейкоб, Том! – закричал старый инвалид в ту минуту, когда баржа со спущенной мачтой показалась из-под пролета моста.

– Да, вон он, отец, – ответил Том младший, стоявший на носу, держа в руке веревку.

Я отчалил от берега и скоро был подле баржи. Рулем правил старый Бизли. Я вспрыгнул на палубу, держа в руке цепь от моего ялика, и, привязав его, подошел к старому Тому.

– Так и должно было случиться, мой мальчик, – сказал он, пожимая мне руку. – Мы оба искали тебя. Ведь мы постоянно думаем о тебе, ты редко не бываешь у нас на уме и никогда не выходишь у нас из сердца. Ну, беги к Тому: ему хочется поздороваться с тобой, я вижу. Да помоги ему поставить мачту.

Я пошел к Тому, поздоровался с ним и помог поднять мачту. Потом мы оба вернулись к старику и рассказали друг другу все интересное, что произошло со времени нашей последней встречи в доме старого Степлтона.

– А как поживает Мэри? – спросил юный Том. – Красивая девушка, и я часто вспоминаю о ней. Но ты прав, она кокетка. Как она кружила голову бедному Домине.

– Я поговорил с ней об этом, и она обещала быть благоразумнее, – ответил я, – но, повторяя выражение ее отца, скажу, что такова ее природа.

– Эта Мэри – красивая баржа, – заметил старый Том, – а такими лодками всегда нелегко управлять. Но, знаешь, Джейкоб, о тебе осведомлялись также, – и дамы.

– Неужели? – спросил я.

– Да, и мне оказали честь: пригласили меня в гостиную. Ты угадываешь теперь?

– Да, – сказал я и почувствовал, что мое лицо омрачилось. – Вы, вероятно, говорите о миссис Драммонд и Саре.

– Вот именно.

И Том старший рассказал мне, что м-с Драммонд послала за ним, очень много расспрашивала обо мне и попросила его передать, что они с дочерью сильно обрадовались, узнав, как мне хорошо живется, а также, что они надеются видеть меня у себя, когда я буду невдалеке от их дома. Потом м-с Драммонд ушла, и Том остался наедине с Сарой, которая попросила его сказать мне, что ее отец убедился в моей правоте, отпустил обоих конторщиков и очень горевал, узнав, как его обманули.

– Тут, – сказал Том, – мисс Сара поручила мне передать от ее имени, что с тех пор как ты уехал от них, она все горюет, но надеется, что ты простишь ее отцу, забудешь все и рано или поздно вернешься к ним; поручила она также передать тебе ее сердечный привет и попросила меня, когда мы пойдем вверх по реке, опять зайти к ней: она хочет послать тебе со мной что-то. Видишь, Джейкоб, ты не забыт, и правда восторжествовала.

– Да, – ответил я, – но слишком поздно, а потому не будем больше говорить об этом. Я вполне счастлив здесь.

Переменив разговор, я сказал моим друзьям о пикнике, предполагавшемся на следующий день, и Том младший вызвался сесть на второе весло в моем ялике, так как, пока баржа стояла у пристани, у него не было работы. Старый Том согласился отпустить сына, и мы решили на следующий день на рассвете сойтись у моего плота.

– Я чувствую, что мы повеселимся, Джейкоб, – сказал Том. – Это видно из твоих рассказов.

В течение дня я отыскал два других ялика и вернулся к вечеру домой.

Стояло славное утро, когда мы с Томом усердно мыли мой ялик. Надев чистое платье, мы отчалили вместе с двумя другими лодками и поплыли вниз по реке. На Уайтхоллской лестнице нас ждало двое мужчин с четырьмя мешками, несколькими корзинами, чугунной сковородой, маленьким котлом и с большим оловянным ведром с крышкой, наполненным кусками льда для охлаждения вин. Нам приказали сложить все эти вещи в один из яликов, два другие предназначались для общества.

– Джейкоб, – сказал Том, – не будем кухней; я одет для гостиной.

Мы только что поместили на место багаж, как появилось общество. М-р Тинфойл разыгрывал роль церемониймейстера.

– Прекрасная Титания[29]29
  Титания и упоминаемые далее Пек, Душистый Горошек, Горчичное Семечко, Пирам, Пигва – персонажи комедии В. Шекспира «Сон в летнюю ночь», репетировать которую собираются актеры.


[Закрыть], – сказал он даме, которая отозвалась на его обращение, – позвольте мне провести вас к вашему трону.

– Благодарим, добрый Пек, – отвечала она. – Ах, Боже мой, мы забыли или потеряли наш флакон с туалетным уксусом, но мы положительно не можем быть без него! И о чем думали наши фрейлины!

– Душистый Горошек и Горчичное Семечко заслуживают порицания, – заметил Тинфойл. – Не сбегать ли мне за флаконом?

– Да, – продолжала дама. – И вернитесь обратно раньше, чем Левиафан успеет проплыть милю.

– В сорок минут я окружу поясом землю, – ответил актер, выскакивая из ялика.

– Только не задохнетесь ли вы раньше возвращения, сэр? – сказал Том, вмешиваясь в разговор.

Никто не обиделся на это замечание, напротив, послышался веселый смех. Раньше чем Тинфойл исчез из виду, пропавший было флакон упал из платка его обладательницы; поэтому гонца снова вернули, общество разместилось в двух яликах, и мы отчалили. Третий ялик с багажом и провизией шел позади. В нем поместились двое служащих при театре, которых Тинфойл называл Калибаном и Стефано.

– Все ли здесь? – сказал маленький человек с дерзким видом и с носом пуговкой, взявший на себя роль плотника Пигвы из «Сна в летнюю ночь». – Вы, Ник Ботем, – продолжал он, обращаясь к своему соседу, – созданы для Пирама.

Однако его товарища, по-видимому, не восхитила эта фраза. Это был тяжеловесный, белолицый человек в белых полотняных брюках, в белом жилете, в коричневом сюртуке и белой шляпе. Не знаю, рассердило ли его что-нибудь раньше, но, казалось, он был не в духе и тем не менее составлял мишень для острот большей части общества.

– Я попросил бы вас, – ответил толстяк, настоящее имя которого было Уинтерботем, – помолчать, мистер Уэстерн; я не позволю говорить глупости.

– О, мистер Уинтерботем, неужели вы так скоро посеете среди нас семена раздора? Посмотрите на картины природы; послушайте, как поют птички; взгляните, как весело светит солнце, как прекрасно блистает вода. Кто может сердиться в такое утро, – сказала Титания.

– Я не сержусь, мисс, – ответил м-р Уинтерботем, – совсем не сержусь, только моя фамилия – Уинтерботем, а не Ботем. Я не согласен для удовольствия всякого надевать ослиную голову[30]30
  В этой комедии Пек надевает на Пирама ослиную голову.


[Закрыть], вот и все. Ботем[31]31
  Ботем – английское слово, переводится как дно, основа, зад.


[Закрыть] – дно, а плоским я быть не хочу; дно же всегда плоско.

– Не всегда, сэр, – заметил Том.

– Зачем вы вмешиваетесь в разговор, мистер лодочник, – сказал сердитый господин. – Занимайтесь вашей стихией, чаще окунайте весло в воду, а сами не окунайтесь в нашу беседу.

– Хорошо, сэр, я больше не скажу ни слова, – заметил Том.

– Со мной можете говорить, – со смехом сказала Титания, которую забавляли ответы Тома.

– И со мной тоже, – прибавил Тинфойл.

Уинтерботем совсем рассердился и потребовал, чтобы его сейчас же высадили на берег, но королева волшебниц велела ему сидеть смирно, и мы продолжали влачить м-ра Уинтерботема вверх по реке.

– Нашему другу не по себе, – сказал Тинфойл, вынимая рожок, – но…

Мелодии смягчают страшный гнев, От звуков тают каменные глыбы, – продекламировал он, – а потому посмотрим, не подействует ли музыка на его чувства.

И Тинфойл заиграл какую-то арию. Уинтерботем стал еще мрачнее прежнего. Едва замолк английский рожок, как с другого ялика послышалось ответное пение флейты, м-р Уэстерн играл, как он называл, бас, просто пощелкивая пальцами. Звуки неслись над гладкой водой, возбуждая внимание многих, еще спавших после работ; судовщики прислушивались к ним. Все три ялика шли близко один от другого, и в промежутках между песнями участники пикника перебрасывались замечаниями, восхищаясь зеленью покатых берегов и прибрежных деревьев. Даже к м-ру Уинтерботему отчасти вернулось хорошее настроение, но тут же Уэстерн – по роли Пигва – испортил его, сказав:

– Вы можете играть только роль Пирама, потому что у Пирама нежное лицо. Его нужно видеть в летний день: это красивый, благородный человек, поэтому вы должны играть Пирама.

– Смотрите, чтобы я не сыграл чертовской музыки на вашей физиономии, Уэстерн, – ответил Уинтерботем.

Тут Калибан из третьей лодки заиграл на скрипке и запел:

Он сам, и сын, и маленький осленок Бежали рысью по дорожке той.

Припев к этой песне был: «Иа, иа» – подражание ослиному крику.

– Бог с вами, Ботем, Бог с вами; вот пояснение вашей натуры, – вскрикнул Пигва, посматривая на Уинтерботема.

– Прекрасно, прекрасно, мистер Уэстерн: мне не хочется опрокинуть ялик, а потому пока что вы в безопасности. Но мы сведем счеты, предупреждаю вас.

– Рабы мои, повинуйтесь! Я не хочу здесь ссор! Сомкни уста ты, Пигва, ты, Уинтерботем, удержи речь, и я, ваша королева, очарую слух ваш песней, – сказала Титания, помахивая ручкой.

Скрипач замолчал, и голос красивой актрисы полетел над водой.

Нечего говорить, что едва она замолкла, раздались восхищенные аплодисменты, и вполне по заслугам. Пели еще многие мужчины и дамы, а рожок и флейта играли в промежутках. Было очень весело.

Мы скользили мимо разнообразных берегов реки. Наконец подплыли к островку, выбранному для пикника. Общество высадилось и стало хлопотливо отыскивать удобное место. Пигва быстро ускользнул от Уинтерботема, который остался подле воды.

– Дженкинс, – сказал он человеку, прозванному Калибаном, – вы не забыли салата?

– Нет, сэр, я сам привез его. Он лежит вверху в маленькой корзине.

Уинтерботем, который, по-видимому, особенно любил салат, остался доволен этим ответом и медленно отошел от реки.

– Ну, – сказал мне Том, отирая лоб, – как я рад, что вижу все это! Жаль, что отца нет с нами; надеюсь, молодря дама опять споет.

– Вероятно, – ответил я, – ведь забава только что началась. – Но пойдем, поможем выгружать вещи и провизию.

– Вот чудное местечко для репетиций. Зеленый лужок будет нашей сценой! – закричал Пигва, обращаясь к остальным участникам пикника.

Его выбор одобрили; приготовления закипели. Корзины распаковали, и на свет появилось холодное мясо различного рода, цыплята, паштеты, всевозможные пироги, пирожки, сладости и так далее.

– Это не бутафорский пир, – сказал Тинфойл. – Куры не деревянные, и вино не заменяется жидким пивом. Банкет, который Дон Жуан дал Командору – ничто перед нашим.

– Все театральные банкеты – фарсы, – прибавил другой актер.

На траве разложили скатерть, на ней расставили тарелки, положили ножи и вилки. Дамы хлопотали так же, как и мужчины; некоторые вытирали стаканы, некоторые насыпали соль в солонки. Титания приготовляла салат, и м-р Уинтерботем, ничего не делавший, подошел к ней.

– Могу я просить у вас, как милости, не слишком мелко крошить салат? Он от этого теряет вкус.

– Какой вы любитель травы! Чистый Навуходоносор[32]32
  Навуходоносор II – вавилонский царь (605–562 до н. э.). При нем в Вавилоне были сооружены висячие сады.


[Закрыть]! Но, если вам угодно, сэр, я послушаюсь вас.

– Кто умеет жарить рыбу? – крикнул Тинфойл. – Здесь две камбалы и несколько угрей. Где Калибан?

– Тут, сэр, – ответил Дженкинс, который стоял на коленях и раздувал костер, – я должен разогреть суп.

– А где Стефано?

– Замораживает вино, сэр.

– Кто же может приготовить рыбу, спрашиваю я?

– Я, сэр, – ответил Том, – но не без масла.

– Ты получишь масло, о возмутитель стихий! – произнес Тинфойл.

Через полчаса все было готово. Красивая Титания боялась сырости и оказала мне честь, усевшись на мою куртку. Остальные дамы тоже поместились вокруг скатерти; принесли и суп, а Пигва и Уинтерботем, по приказанию Титании, отправились за вином и другими напитками. Уинтерботем грозно посматривал на своего противника, Пигва не был вполне спокоен. Том только что снял сковороду с костра, и на ней еще прыгал жир. Пигва-Уэстерн, поставив свою ношу, собирался усесться. В эту минуту в голову Тома пришло желание подшутить, однако он не осмелился сам привести в исполнение свой план. Уинтерботем помещался перед Томом; Пигва стоял к ним спиной. Том посмотрел на Уинтерботема, украдкой указал ему на сковороду, а потом на Пигву. В одну минуту Уинтерботем уловил намек, схватил сковороду и толкнул Пигву; тот, желая смягчить ушиб от падения, поджал под себя руки. О ужас! – они попали на горячую сковороду, которую под него пододвинул его враг.

– Ой, ой! – закричал Уэстерн, подпрыгивая в воздух. Сковорода так и прилипла к его рукам.

Когда раздался вопль Пигвы, все перепугались, вообразив, что его укусила змея; произошла суматоха, но, заметив причину его воплей, все расхохотались, и даже его ожог не мог удержать их от смеха. Все это было слишком смешно. Хотя Уэстерну выразили сочувствие, но бедняк ничего не слушал. Он побежал к берегу реки лечить руки, а м-р Уинтерботем в глубине души наслаждался своей местью. Ведь никто, кроме Тома, не подозревал, что это было сделано умышленно. Удовольствие Пигвы пропало, остальные же не смущались. Ограничились только фразами: «бедный малый», или «жаль Уэстерна».

Кушанья быстро уничтожались. Остаток съестного давали нам, и мы ели с аппетитом. М-р Уинтерботем приналег на салат. Вдруг он страшно побледнел… Ему сделалось нехорошо. Все решили, что это случилось от масла, которым был приправлен салат. Но и его несчастье не уменьшило веселья. Вино и грог помогли обоим пострадавшим, и к концу дня они пришли в хорошее настроение и опьянели.

Но всему бывает конец. Наступило время возвращаться. Снова упаковали корзины и под присмотром Титании уложили посуду. Все общество уселось в ялики, Пигва поместился во втором, Уинтерботем остался в нашем. Едва мы отчалили, как заметили, что на берегу забыли ведро со льдом, в котором холодили винные бутылки. Мы вернулись и взяли его. М-р Уинтерботем, сильно выпивший, шумел, пугая Титанию и других дам. Он все признавался в любви королеве волшебниц, порывался броситься к ее ногам и раскачивал ялик, подвергая его опасности перевернуться. Наконец Том предложил ему сесть на ведро против красавицы, чтобы он мог все время без опасности говорить с ней. Уинтерботем согласился. Когда он опускался, Том снял крышку, и Уинтерботем погрузился в полурастаявший лед. Но у него в голове шумело, и он ничего не заметил. Толстяк продолжал болтать всякий вздор, но вот он почувствовал действие холода.

– Право… право, ночь очень сыра… Выступила роса… Скамейка совсем мокрая, прекрасная Титания, – забормотал он.

– Пустяки, воображение, мистер Ботем, – ответила Титания, восхищенная проделкой Тома. – Вы просто хотите отойти от меня; но, если вы пересядете на другое место, я никогда больше не буду разговаривать с вами.

– Царица души моей, прекрасная Титания, приказывайте только, ваш раб хочет повиноваться!

– А все-таки скамейка сыровата, – сказал Тинфойл, – позвольте, Уинтерботем, насыпать на нее немножко песку.

Тинфойл вынул большой бумажный мешок с солью и рассыпал его по льду.

Уинтерботем остался на прежнем месте, и когда мы подошли к Воксхоллскому мосту, он примерз ко льду, который отвердел благодаря соли. Бедняк жаловался на холод, дрожал, старался подняться с места, но не мог извлечь себя из ведра.

Он ослабел, говорил все меньше и меньше, наконец совсем замолк и, когда мы подошли у Уайтхоллской пристани, крепко-накрепко примерз. Мы его освободили не без труда, но он не был в состоянии держаться на ногах, и его отправили домой в наемном экипаже.

– Было жестоко так наказать его, мистер Тинфойл, – сказала Титания.

– Да, пожалуй, – ответил он, подавая ей руку. Все разошлись. Так окончился пикник, который, по словам Тома, был самым смешным происшествием в его жизни.