Электронная библиотека » Фредерик Марриет » » онлайн чтение - страница 8


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 23:52


Автор книги: Фредерик Марриет


Жанр: Литература 19 века, Классика


Возрастные ограничения: +6

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Глава XXI

На одре болезни. Лихорадка, твердость и безумие. Ученик яличника. Я беру первый урок любви и даю первый урок латинского языка. Самый глухой тот, кто не хочет слышать.

Придя в себя, я увидел, что лежу в постели, а подле меня сидит капитан Тернбулл.

Когда баржа подошла к пристани, меня перенесли в его дом. Капитан Тернбулл разговаривал с прежним конторщиком Томкинсом, и старый Том рассказал им о моем положении. В доме м-ра Томкинса не оказалось свободной кровати; тогда капитан тотчас же велел принести меня к себе и послал за врачом. Пока я был в бессознательном состоянии, старый Том известил капитана Тернбулла, Домине и Томкинса обо всем, что случилось, и о том, как меня оклеветали перед м-ром Драммондом. Не сказав ни слова о том, что произошло на уимблдонских лугах, он заявил, что ужасное обращение со мной вызвало лихорадку и, кажется, был прав. Все они стали на мою сторону; Тернбулл поехал в Лондон, чтобы пояснить м-ру Драммонду мое положение, а также упрекнуть его в несправедливости ко мне. Обстоятельства заставляли м-ра Драммонда охотно слушать то, что говорилось в мою пользу, однако мой ответ в том виде, как его передал младший клерк, все же возмущал его. Улики против меня окончательно рушились только благодаря уверениям старшего и младшего Томов, которые, сидя в каюте, слышали весь разговор. М-р Драммонд попросил капитана передать мне, что все забыто и прощено. Он мог забыть – я же нет; и когда капитан Тернбулл передал мне его слова, я только покачал головой. Моя гордость была оскорблена, и во мне впервые зародилось мстительное чувство. На увещевания капитана я отвечал:

– Так как мистер Драммонд был прежде добр ко мне, то я охотно прощаю его, но не могу больше принимать от него никаких милостей, не могу подвергаться возможности новых оскорблений. Я не в состоянии жить с ним под одной крышей, – прибавил я, – не в состоянии с удовольствием исполнять мои обязанности относительно его. Скажите ему все это и, пожалуйста, передайте маленькой Саре, что я глубоко чувствую ее доброту ко мне, и с вечным сожалением буду думать, что мне пришлось расстаться с ней.

Вспомнив о Саре, я залился слезами и долго рыдал, спрятан лицо в подушку. Капитан Тернбулл больше не возвращался к этому разговору.

Я быстро выздоравливал; силы возвращались ко мне, а вместе с ними возрастало и чувство озлобления: я решил, что когда-нибудь люди, которые были причиной моих бед, раскаются в этом.

В следующее воскресенье я, уже одетый, сидел и смотрел из окна. Мороз был силен; река уже покрылась большими массами льда, и мне нравилось смотреть, как плывут льдины. Вошел Домине.

– Ты вновь был при смерти, мой Джейкоб, – заметил он после первых приветствий. – Смерть снова склонялась над тобой, но ты поднялся с одра болезни, и твоя добрая слава восстановлена. Когда навестишь ты мистера Драммонда и поблагодаришь его за доброту к тебе?

– Никогда, сэр, – ответил я. – Я никогда больше не войду в дом мистера Драммонда.

– Полно, Джейкоб, в этом чувствуется злобность. Не все ли мы способны ошибаться и заблуждаться? Не впал ли я при тебе в невоздержанность и безумие? Неужели ты можешь таить недоброжелательство к человеку, который пригрел тебя, когда ты был одинок и беден, к человеку, обманутому низкими злоязычниками?

– Я очень обязан мистеру Драммонду, сэр, – ответил я, – но никогда больше не войду в его дом.

– О Джейкоб, ты заблуждаешься: наш долг прощать, как, надеемся, и мы будем прощены.

– Если вы требуете, я прощаю, но не могу и не хочу принимать от него новых милостей.

Долго, но напрасно уговаривал меня Домине. Наконец он печально ушел; безуспешно говорил со мной и Томкинс. Я твердо решил остаться независимым и смотрел на реку, как на отца, мать, дом, все. Когда я поправился, ко мне однажды пришел капитан Тернбулл и сказал:

– Джейкоб, баржа вернулась, хочешь ли ты опять поступить на нее, а затем войти в экипаж судна, на которое тебя предлагает послать мистер Драммонд?

– Я никуда не поступлю по рекомендации мистера Драммонда, – ответил я.

– Что же ты хочешь делать?

– Я могу поступить на палубу военного корабля, – ответил я, – в крайнем случае; но мне больше хотелось бы, если возможно, отбыть учебное время на реке.

– Я почти ждал этого ответа, Джейкоб, но попробовал сделать что-нибудь для тебя. Тебе не будет неприятным быть обязанным мне?

– О, нет; только обещайте никогда во мне не сомневаться, никогда меня не обвинять… – Мой голос прервался, и я замолчал.

– Этого не будет, мой мальчик; мне кажется, я знаю тебя хорошо: сердце, которое так чувствует несправедливые обвинения, конечно, не сделает ничего дурного. Вот что, Джейкоб: ты знаешь старого яличника, глухого Степлтона? Я предложил ему взять тебя в помощники, и он согласился. Он давно отслужил свое время и имеет право взять ученика.

– Да, – ответил я, – с удовольствием, тем более, что надеюсь часто видеть вас.

– О, обещаюсь постоянно нанимать тебя, Джейкоб, – ответил он со смехом. – И мы будем часто выгонять из ялика старого Степлтона и грести вместе. Решено?

– Решено, – ответил я. – И глубоко благодарен вам.

– Отлично. У Степлтона очень хорошее помещение подле Фулгама. Я надеюсь, тебе будет удобно.

В то время я еще не знал, как чутко отнесся ко мне капитан Тернбулл; не знал, что он предложил Степлтону нанять лучшее помещение, дал ему еженедельную плату и обещал еще денег, если я останусь доволен моим положением. Через короткое время я перевез все мое платье к Степлтону, простился с м-ром Тернбуллом и сделался учеником перевозчика на Темзе. В день моего отъезда баржа еще стояла подле пристани, и я сердечно простился со старым Томом и его сыном. Я отправился к фулгамской пристани и увидел Степлтона, стоявшего подле трактира с двумя или тремя перевозчиками.

– Ну, малый, теперь ты на два или на три года будешь прикован к моему перевозу; мне нужно приучить тебя ко всем правилам и установлениям компании. И вот что я скажу: когда река покроется льдом, как теперь, тащи ялик на берег и кури трубку, пока река не очистится.

– Я мог бы сам угадать это! – крикнул я ему в ухо.

– Хорошо, хорошо, только не кричи мне в ухо так громко. От этого я не слышу лучше, мое ухо нужно просто ласкать.

– А я думал, что вы глухи как пень.

– Да, с чужими, потому что я не привык к их голосам, но с моими домашними я слышу лучше, когда они говорят негромко. Ну, пойдем домой.

Степлтон потерял жену, но у него была пятнадцатилетняя дочь, которая убирала его квартиру и все делала для него. Он занимал часть строения, отдававшегося внаймы кораблестроителям, и его окна выходили на реку. За свое помещение он платил десять фунтов в год. Красивую дочь Степлтона природа одарила щедро. У нее был большой рот, но ее красивые зубы так и сверкали белизной. Ее черные волосы оттеняли нежное лицо, на котором сияли темно-синие, большие глаза; по сложению ей можно было дать лет восемнадцать. Все в ней дышало откровенностью, ее приятная улыбка выражала ум. Она объявила мне, что очень любит говорить и, действительно, болтала, продолжая чистить помещение, которое прежние жильцы оставили в дурном виде.

– Ну, – сказала Мэри, – мистер Тернбулл говорил мне, что вы умный малый, можете читать, писать, и что вы мне понравитесь. Но если вы собираетесь все держать про себя, лучше было бы, если бы вы никогда ничего и не знали.

– Я готов говорить, когда у меня есть что сказать, – ответил я.

– Этого мало. Я готова говорить ни о чем, и вы должны делать то же.

– Хорошо, – согласился я. – Сколько вам лет?

– Сколько мне лет? О, значит, вы считаете меня ничем. Ну, вам придется переменить мнение; однако я отвечу на ваш вопрос: мне около пятнадцати.

– Немного.

– Ну, а вам сколько?

– Мне? Дайте подумать. Кажется, около семнадцати.

– Неужели? А я думала, что вам не больше четырнадцати.

Ее ответ сперва удивил меня, потому что для своего возраста я был высок и полон, но, подумав с минуту, я понял, что она хотела только подразнить меня. Мальчик обижается, когда его считают моложе, чем он есть на самом деле.

– Ба, – ответил я, – это доказывает, как мало вы знаете о людях.

– Однако я кое-что знаю о них; у меня уже были два жениха, но я с обоими покончила. Первого прогнала для второго, потому что второй был гораздо красивее его, а когда мистер Тернбулл наговорил мне столько о вас, я прогнала второго. Теперь же постараюсь вернуть его…

– Отлично, – со смехом сказал я, – я плохо ухаживал бы за вами, потому что до сих пор еще никогда не влюблялся.

– А вам было в кого влюбляться?

– Нет.

– Вот и причина, мистер Джейкоб, поверьте. Ухаживать будет легко: только клянитесь, что я самая хорошенькая девушка в мире, что никто на свете не нравится вам так, как я; делайте все, что я ни пожелаю, тратьте все ваши деньги мне на ленты, на подарки и тогда…

– И тогда – что?

– Тогда я буду слушать все, что вы скажете, принимать все, что вы принесете, и в придачу насмехаться над вами.

– Но я не буду долго выносить это.

– Будете! Дело в том, мистер Фейтфул, что еще не видя вас, я решила заставить Джейкоба ухаживать за мной, а когда я хочу чего-либо, я добиваюсь своего. И я скажу вам, почему мне хочется этого: потому что Тернбулл сказал, будто вы знаете латынь. Скажите, что это такое?

– Латынь – язык, на котором в прежние времена говорили люди, а теперь никто не говорит.

– Ну, так вы будете говорить мне любезности по-латыни.

– А как же вы думаете отвечать мне?

– На простом английском языке, конечно.

– Хорошо. Когда же начнем?

– Когда? Да сейчас, глупый малый! Что за вопрос? Я подошел к Мэри, сказал ей несколько слов по-латыни и прибавил:

– Ну, посмотрите мне в глаза, и мы увидим, не можете ли вы перевести сказанного.

– Что-нибудь дерзкое, – сказала она, глядя на меня своими синими глазами.

– Совсем нет, – ответил я. – Я только попросил этого, – и поцеловал ее в щеку, но в ответ меня так ударили по уху, что в нем пять минут раздавался звон. – Ох, – прибавил я, – это нечестно. Я ухаживал за вами, как вы хотели, «по-латыни».

– А я ответила вам, как и предупреждала, по-английски, – возразила Мэри, покраснев до самого лба, но заливаясь громким смехом. – Теперь я вижу, что вы не умеете ухаживать. Вы были слишком дерзки; впрочем, я сама виновата и должна благодарить только себя. Надеюсь, вам не слишком больно? Мне было бы жалко, если бы было так. Но довольно латыни; с меня достаточно.

– Тогда лучше будем друзьями, – ответил я, протягивая ей руку.

– Этого-то я и хотела по-настоящему, хотя и наговорила вам всяких глупостей, – сказала Мэри. – Я чувствую, мы будем друзьями. Мистер Тернбулл уверял, что вы хотите быть учеником отца, что вы добрый, красивый, умный и скромный малый, а так как ученик отца должен жить у нас в доме, мне больше хотелось, чтобы с нами жил человек такого рода, а не какой-нибудь безобразный, неловкий грубиян, который…

– Не сумел бы ухаживать за вами? – спросил я.

– Не сумел бы сделаться моим товарищем, – возразила Мэри. – Я совсем не хочу, чтобы вы за мной ухаживали. Слушайте, все свое свободное время отец проводит в пивной с трубкой; я очень скучаю, и, когда мне нечего делать, смотрю из окна и строю гримасы проходящим. А потому, видите, Джейкоб, мы должны подружиться. Я не буду часто ссориться с вами, но иногда все-таки побранюсь… так… для разнообразия и ради удовольствия помириться. Вы слышите меня, или вы о чем-нибудь думаете?

– Я думаю, что вы очень странная девушка.

– Может быть, но я не виновата в этом. Моя мать умерла, когда мне было пять лет, отец не мог поместить меня в школу, а потому запирал на целый день одну до своего возвращения с перевоза; только когда мне минуло семь лет, дверь стали оставлять открытой. Я никогда не забуду дня, в который отец сказал, что доверяет мне. Я вообразила себя взрослой женщиной. Помню, что я часто выглядывала из дома, и мне хотелось убежать. Я отходила на два, на три ярда от дверей, но чувствовала такой страх, что пряталась назад. Я редко выходила из дому на час и никогда не бывала где-нибудь дальше Фулгама.

– Значит, вы не учились в школе?

– О нет, никогда, и жалею об этом. Я смотрю, как школьницы идут домой, такие веселые, с сумками за плечами, и думаю, что только из удовольствия ходить в школу и возвращаться назад я училась бы хорошо.

– Хотите научиться читать и писать?

– А вы научите меня? – спросила Мэри, заглядывая мне в глаза.

– С удовольствием, – ответил я смеясь. – И мы будем проводить вечера за этим занятием лучше, чем за ухаживанием. Я научу вас всему, что сам знаю, Мэри, если только вы захотите учиться… Кроме латыни, этого с нас довольно.

– О, я так буду любить вас за это, – серьезно ответила она, – любить за вашу доброту; а вы не любите меня, вот и все.

– Но вот, Мэри, раз мы будем такими добрыми друзьями, мне необходимо, чтобы и ваш отец был моим другом, поэтому скажите мне, что он за человек.

– Хорошо. Во-первых, у него очень хороший характер. Работает он много, но мог бы получать больше, если бы не любил курить в трактире. От меня он требует только, чтобы его обед был готов вовремя, белье чисто и дом в порядке. Он никогда не пьет лишку и всегда говорит вежливо. Но он слишком часто оставляет меня одну и слишком много говорит о «человеческой природе».

– Как же он может говорить с вами, ведь он глух.

– Дайте мне вашу руку; так, теперь обещайте… – я делаю большую глупость, а именно доверяюсь человеку, – обещайте никогда не повторять того, что я расскажу.

– Хорошо, обещаю, – ответил я, предполагая, что ее тайна не имеет значения.

– Ну так… помните, вы обещали… Отец слышит не хуже вас или меня.

– Неужели! – вскрикнул я. – Да ведь все его зовут глухарем Степлтоном?

– Знаю, и он всех уверяет, будто глух, но поступает так, чтобы получать лишние деньги.

– Как он может таким путем получать деньги?

– Многие деловые люди едут по реке и разговаривают о своих делах, не желая, чтобы их кто-нибудь слышал. В таких случаях они всегда нанимают глухаря Степлтона, и он получает больше, чем остальные яличники, а работает меньше.

– Но как же он будет делать теперь, когда я поступил к нему?

– Я думаю, он скажет вам то, что я разболтала, но до тех пор держите ваше обещание. Теперь отправляйтесь куда хотите, потому что я должна пойти в кухню готовить обед.

– Мне нечего делать, могу я помочь вам?

– Конечно, можете. И разговаривайте со мной. Ну, вымойте картофель, а потом я найду вам какое-нибудь другое занятие.

Я пошел за Мэри Степлтон в кухню, и вскоре мы работали, очень шумели, смеялись, болтали, раздували огонь и готовили обед. К тому времени как вернулся ее отец, мы уже были задушевными друзьями.

Глава XXII

Очень дидактическая, в ней говорится о человеческой природе. Поистине в ней заключается достаточно материала, чтобы создать целую систему и с полдюжины теорий в том виде, в каком это делается теперь.

Когда мы сели за стол, я заметил, что старый Степлтон отвечал на все вопросы, заданные обыкновенным голосом, и сказал ему, что он не так глух, как я думал.

– Нет, нет, – ответил старик, – в доме я слышу хорошо, но на открытом воздухе ничего не слышу на расстоянии двух ярдов. На открытом воздухе всегда говорите мне на ухо, но негромко, и тогда я буду хорошо слышать вас.

Я уловил веселый взгляд синих глаз Мэри и ничего не ответил.

– Боюсь – мороз продержится, – продолжал Степлтон, – и несколько дней у нас не будет дела. Зима – беда для нас! Впрочем, я курю свою трубку и раздумываю о человеческой природе. Но что будете делать вы, Джейкоб, не знаю.

– Он будет учить меня читать и писать, – ответила Мэри.

– Нужно ли это? – произнес Степлтон. – Зачем тебе читать и писать? У нас, людей, и без того слишком много «чувств», а если мы еще нагрузим себя ученостью, для нас же будет хуже.

– А сколько у нас чувств, отец?

– Сколько, не знаю, но достаточно, чтобы ставить нас в тупик.

– Только пять, – сказал я. – Прежде всего – слух.

– Да, – ответил Степлтон, – слух иногда полезен, но потеря слуха бывает удобнее. С тех пор как я потерял лучшую часть слуха, я получаю вдвое больше денег.

– Ну, затем зрение, – продолжал я.

– Зрение по временам полезно, сознаюсь, но переправляющиеся через реку зачастую дают крону, если видят, что ты не замечаешь их.

– Теперь мы дошли до вкуса.

– Бесполезная вещь: от него одна досада. Не будь вкуса, нам было бы все равно, едим ли мы черный хлеб или ростбиф, пьем ли воду или лучший эль, а это было бы выгодно по теперешним трудным временам.

– Ну, обоняние.

– Совсем вещь ненужная! На один приятный аромат подле реки приходится по десяти зловоний, и так повсюду.

– Что дальше, Джейкоб? – лукаво улыбаясь, спросила Мэри.

– Осязание.

– Осязание хуже всего. Чувствуешь холод зимой, жар летом, чувствуешь также боль. Нет, осязание доставляет только неприятности. Очень противное чувство.

– Значит, вы думаете, нам было бы лучше без пяти органов чувств?

– Нет, не совсем. Немножко видеть, немножко слышать очень хорошо. Но вы, Джейкоб, забыли о других чувствах. Я считаю, что лучше всех остальных – курение.

– Никогда не слыхивал, чтобы это было чувством! – со смехом возразил я.

– Значит, вы далеко не кончили вашего образования, Джейкоб.

– А чтение и письмо тоже чувство? – спросила Мэри.

– Конечно; точно так же гребля – чувство. И еще много других, но большая их часть – глупости и ведут к беде.

– А между тем я не понимаю, почему мне все-таки не научиться читать и писать, отец?

– Я всю жизнь прожил без этого и никогда не страдал. Почему ты также не можешь прожить без грамоты?

– Потому что мне ее не хватает.

– Ну, пожалуй, учись; только это не ведет к добру. Посмотри-ка на малых у Федерза: все они были счастливы, пока не попал к ним ученый Джим Холдер. С тех пор как он читает им, они ничего не делают, только ворчат, ропщут и говорят Бог весть о чем: о хлебных законах и податях, о свободе и о других таких же пустяках. Что ты примешься делать, когда научишься читать и писать?

– Развлекаться, когда у меня не будет работы и вы с Джейкобом уйдете из дому.

– Хорошо, Мэри, если хочешь, учись; только помни, не вини меня после. Я прожил около пятидесяти лет, и все мое несчастье происходило от того, что у меня было слишком много разума и чувств; счастье же пришло ко мне, когда я отделался от них.

Глава XXIII

Теплота моей благодарности доказывается при помощи очень холодного довода. Дорога к удаче иногда ведет через ледяной мост. Мой путь лежал подо льдом. Любовь побеждает все, кроме моего упрямства, и это узнают юный Том и старый Домине.

Мороз продолжался много дней; река стала, и лодочное сообщение по ней прекратилось. Деньги Степлтона истощились, теперь мы ели очень скромно, и Мэри объявила, что если так будет продолжаться, нам придется ходить просить подаяния у рыночных зеленщиков.

– Мне нужно пойти к Тернбуллу и попросить его помочь нам, – сказал однажды Степлтон, выкладывая на стол последний шиллинг. – Я чист; но он добрый джентльмен, даст мне немного денег.

Степлтон ушел, скоро вернулся, и по его лицу я увидел, что ему посчастливилось.

– Джейкоб, – сказал он, – мистер Тернбулл просил тебя позавтракать с ним завтра: ему хочется видеть тебя.

Едва забрезжило на следующий день, я вышел из дому и к завтраку был уже на вилле капитана. М-р Тернбулл по обыкновению ласково обошелся со мной и принялся рассказывать длинную историю о ледяных глыбах в северных областях.

– Кстати, – сказал он, – я слышал, что выше Лондонского моста будут жарить целого быка, Джейкоб; не пойти ли нам посмотреть на это?

Мы отправились и вскоре были на месте. Перед нами открылась интересная картина. На льду стояли шесты, на них развевались флаги; народ толпился, многие катались на коньках, хотя для этого развлечения лед был недостаточно ровен. Там и сям поднимались клубы дыма от костров, на которых варились сосиски и другие кушанья, но больше всего привлекал толпу бык, жарившийся целиком близ среднего устоя моста. Хотя, казалось, лед подался под тяжестью многих сотен собравшихся, однако он достигал теперь толщины четырех или пяти футов, и опасности не было. Кое-где, правда, виднелись проталины, но над ними были вывешены надписи, предупреждавшие, что к этим местам нельзя подходить, и рядом, на всякий случай, виднелись веревки. Несколько времени мы любовались оживлением и красивой картиной. Солнце светило ярко, и над нами сияло ясное небо. С севера дул свежий ветер, в тени ощущался пронизывающий холод; говорили, что термометр показывал двадцать восемь градусов ниже точки замерзания. Мы пробыли на льду около трех часов, наконец м-р Тернбулл предложил отправиться домой; мы пошли вверх по реке к мосту Черных Братьев, где собрались выйти на берег и в дилижансе доехать до Черинг-Кросса.

– Хотелось бы знать, каково теперь течение, – заметил мне Тернбулл.

– Было бы любопытно видеть это.

– Невозможно, если мы не найдем отверстия во льду, – ответил я, отыскивая полынью. – Стойте, нашел!

Я бросил в открытую воду кусочек льда и по признакам понял, что в реке чувствуется сильный прилив. Мы пошли дальше по льду, который теперь сделался очень неровен; вдруг с головы капитана свалилась шляпа, ее подхватил ветер и быстро покатил по льду. Мы бросились за ней, но никак не могли ее поймать. Многие смеялись, когда мы проносились мимо них. М-р Тернбулл бежал впереди, не обращая внимания на дорогу, и не заметил большого пространства протаявшего льда; я тоже не видел его, но вдруг услышал треск и увидел, что м-р Тернбулл упал и исчез. Многие были невдалеке; через проталину была натянута веревка, чтобы обозначить опасность. Я не колебался, я любил м-ра Тернбулла, а моя любовь и чувство злобы всегда были одинаково сильны. Я схватил конец веревки, обвил ее вокруг руки и погрузился в воду. На свое счастье, м-р Тернбулл случайно задал мне вопрос о приливе. Теперь я вспомнил о нем и, попав под лед, поплыл по течению; через несколько секунд я почувствовал, что меня схватил тот, кого я искал; почти в то же время веревку потащили вверх. Ощутив сопротивление, спасавшие нас люди поняли, что, по крайней мере, я не сорвался, и стали вытягивать веревку быстрее прежнего; однако я все же потерял сознание. Тем не менее, я держался за тонкий канат с силой утопающего, а м-р Тернбулл с таким же жаром цеплялся за меня. Мы показались на поверхности полыньи, в которую провалились. Поперек ее бросили деревянную лестницу; двое членов общества спасания на водах пришли нам на помощь, вытащили окончательно и скоро на лестнице же снесли в более безопасное место. Мы пришли в себя в трактире на речном берегу, где нас уложили в постель, и благодаря медицинской помощи, мы скоро оправились. На следующее утро мы уже могли вернуться в Брендфорд в почтовой карете. М-р Тернбулл все время говорил очень мало, зато часто пожимал мне руку. Я попросил его ссадить меня в Фулгаме; он согласился, прибавив:

– Да благословит тебя Бог, мой славный мальчик; я скоро побываю у тебя.

Поднимаясь по лестнице дома Степлтона, я встретил Мэри; увидев меня, она вздрогнула.

– Где это вы были, дрянной мальчишка? – сказала Мэри с улыбкой и слезами.

– Подо льдом, – ответил я, – и только сегодня утром снова оттаял.

– Вы говорите серьезно, Джейкоб? – спросила она. – Не нужно шутить и пугать меня; я и так уж слишком боялась. Прошлую ночь я не спала ни минуточки.

Тут я рассказал ей обо всем, что случилось.

– Я была уверена, что произошло что-то, – ответила она. – Я сказала об этом отцу, но он не хотел верить. Вы обещали вернуться вовремя, чтобы дать мне урок, а я знаю, вы никогда не нарушаете слова. Отец ушел курить, сказав, что когда молодые люди веселятся, они забывают о своих обещаниях, и что это вполне в человеческой природе. Ах, Джейкоб, я так рада, что вы вернулись.

Я пожал ей руку. Я отлично знал, что хотя эта девушка очень любила кокетничать, в ней крылось много привлекательных и хороших качеств. Невозможно было не любить ее; несмотря на все ее капризы, в ней замечалось столько доброты и привлекательности, что я часто говорил себе, какой привлекательной и опасной девушкой сделается она, когда совсем вырастет.

Я взялся за книги, и урок начался. Она уже сделала большие успехи; впрочем, учение подвигалось бы еще быстрее, если бы она не так же сильно кокетничала со мной, как старалась преодолеть трудности грамоты. Однако она была еще очень молода, и, хотя Степлтон находил, что кокетство «в ее натуре», можно было надеяться, что года через два она сделается менее легкомысленной и ветреной. В душе она была скромной девушкой, хотя ее живость иногда выходила из границ, предписанных приличием, и нередко заставляла ее самое краснеть, если рассудок или замечания посторонних людей напоминали ей, что она поступила не так, как следовало.

Вечером вернулся старый Степлтон. Он, по обыкновению, курил в трактире Федерза и раздумывал о «человеческой природе». Я рассказал ему все, что случилось, и он послал за кружкой пива для меня и Мэри и заставил нас выпить ее вдвоем. Это послужило самым большим признаком его расположения.

Хотя казалось, будто капитан Тернбулл оправился от последствий несчастного случая, однако на следующее утро после приезда домой он заболел: у него сделался озноб и страшная резь в пояснице; дело окончилось лихорадкой, и около четырех недель он не вставал с постели. Напротив, я остался здоров, и немудрено: я был молод, а ему уже минуло шестьдесят лет. Продолжался мороз; я по приглашению капитана направился к нему и остался с ним до тех пор, пока он не поднялся с постели; я ухаживал за ним, как сиделка. Тернбулл часто говорил о моем будущем, высказывая желание, чтобы я занялся каким-нибудь делом, которое могло бы поднять меня во мнении света. Но я отказывался от этого и говорил, что никогда не стану в зависимое положение от кого бы то ни было. Я не мог искоренить из ума воспоминаний о нанесенных мне оскорблениях, и мой мстительный ум постоянно возвращался к ним. Я решил остаться независимым и свободным. Я не хотел опять жить в обществе неравных людей, не хотел видеться с теми, кто мог смотреть на меня сверху вниз. Тем не менее я очень привязался к капитану Тернбуллу, который любил меня и всегда держался со мной как равный. При нем мое чувство гордости смягчалось, так как я говорил себе, что, как бы расположен ни был ко мне Тернбулл, он не мог никогда заплатить мне за то, что я спас ему жизнь. К нему я испытывал безграничное доброжелательство; к людям, поступившим со мной дурно, – глубокую ненависть; ко всему миру вообще – смешанное чувство, которое я почти не мог анализировать. Не желая огорчить капитана Тернбулла прямым отказом от его услуг, я обыкновенно говорил уклончиво. В день моего предполагаемого возвращения домой он предложил мне разделить с ним богатство, заметив, что он бездетен и, следовательно, мое согласие на его предложение никому не принесет вреда, притянул меня к себе, обнял и отеческим тоном почти умолял согласиться. Слезы благодарности быстро текли по моим щекам, но я твердо, хотя и дрожащим голосом ответил:

– Вы были очень добры ко мне, сэр, очень добры… И я никогда не забуду этого. Но… мистер Драммонд, миссис Драммонд и Сара тоже были добры ко мне… очень добры… однако… вы знаете остальное. Я останусь тем, что я есть теперь. И если вы меня любите, если вы хотите оказать мне настоящую милость, если вы хотите, чтобы я поистине любил вас, как люблю теперь, позвольте мне остаться свободным и независимым. Я буду считать это самой большой милостью с вашей стороны, единственной милостью, которую я могу принять от вас.

Не сразу ответил капитан Тернбулл. Наконец он сказал:

– Я вижу – просить бесполезно, и не буду больше досаждать тебе; однако, Джейкоб, не позволяй несправедливости, зажженной твоими собратьями-людьми, так сильно сжигать твой ум, не позволяй ему подсказывать тебе, что мир нехорош. В жизни ты увидишь много прекрасного, поймешь, что люди, оскорбившие тебя благодаря усилиям злоязычных, желали загладить свое заблуждение. Больше они не могут ничего сделать, и мне хотелось бы, чтобы твое мстительное чувство угасло. Помни, мы должны прощать, как сами надеемся быть прощены.

– Я прощаю… по крайней мере, иногда, – ответил я, – ради Сары… Но не всегда.

– Но ты должен простить по другим причинам, Джейкоб.

– Знаю, что должен… но если я не могу?.. Не могу!

– Ах, мой мальчик, я никогда не слыхал, чтобы ты говорил так… я чуть было не сказал – так злобно! Разве ты не видишь, что ты заблуждаешься? Не хочешь отказаться от чувства, которое, как твой собственный рассудок и религия подсказывают тебе, неправильно; ты держишься за него, а сам не хочешь простить другим людям. Ну, Джейкоб, я скажу твое же собственное изречение: «Другой раз посчастливится больше». Благослови тебя Господь, мой мальчик, береги себя и не попадай снова под лед.

– Для вас готов хоть завтра, – ответил я, сжимая протянутую руку, – но если бы я увидел, что Ходжсон стоит подле полыньи, я…

– Ты не толкнул бы его в воду?

– Право, толкнул бы, – с горечью сказал я.

– Нет, Джейкоб, говорю тебе: тебе так кажется в эту минуту, но если бы ты увидел его в опасности, ты помог бы ему, как помог мне. Я лучше знаю тебя, мой мальчик, чем ты знаешь себя.

Когда я встретился с Мэри, она после первых приветствий спросила:

– Как вы думаете, кто здесь был?

– Не угадаю, – ответил я. – Не старый Том с сыном?

– Нет, я не думаю, что это был старый Том, хотя приезжал пресмешной старик, вот с таким носом. О небеса! Я чуть не умерла от смеха, когда он вошел. Знаете, Джейкоб, кто это?

– О да: это был Домине, мой школьный наставник.

– Он мне сказал это. Я ему столько наговорила о вас, о том, как вы меня учите читать и писать, как мне нравится учиться, как мне хотелось бы выйти замуж за пожилого ученого человека, который научил бы меня латинскому и греческому языку, что он совсем размяк и два часа просидел со мной… Он поручил мне передать вам, что придет завтра днем, я же попросила его остаться и вечером, так как у вас будут еще два друга. А как вы думаете, о ком я говорю?

– У меня нет друзей, кроме Тома Бизли и его сына.

– Да, ваш старый Том – славный старик, хотя я не хотела бы такого мужа; а вот его сын мне совсем по сердцу, я потеряла от него голову.

– Это-то неважно, Мэри, только помните: то, что может быть шуткой для вас, пожалуй, окажется не шуткой для другого. Не знаю, однако, будет ли приятно Домине встретиться с Томом и его сыном.

– Почему? – спросила она.

Я вкратце рассказал ей о путешествии моего достойного наставника на барже. Мэри помолчала, потом, переменив разговор, заметила:

– Я думаю, вы знаете, что отец отправился к мистеру Тернбуллу. Он хотел пойти туда сегодня утром, да еще не вернулся. Надеюсь, Джейкоб, вы не уйдете опять? Я не хочу потерять моего учителя.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации